И время, и сны

В зале была лестница, широкими мраморными ступенями уходящая на

верхние этажи. Гайгер последовал вверх по ступеням, пока не оказался на

втором этаже. Здесь он сошёл с лестницы и вошёл в длинный коридор, в

стенах которого открывались дверные проёмы. Из некоторых лился свет

закатного солнца. Логично подозревая, что это были входы в помещения, имеющие окна во двор, Гайгер вошёл в одну из комнат. И действительно, башнеподобное по своей форме окно выглядывало во двор. Упершись

руками о массивный подоконник, Гайгер высунулся наружу.

– Куто! – прокричал он имя своего спутника, и в очередной раз не

получил ответа. Более того, сердце музыканта вдруг сжалось, он

почувствовал сильный прилив тревоги, когда увидел с возвышения, что во

дворе никого не было. Куто исчез…

Гайгер ещё множество раз кричал имя своего чудаковатого проводника.

Он вновь спустился на первый этаж и выбежал во двор, только чтобы

окунуться в бронзу вечерних сумерек, тишину, нарушаемую редкими

порывами ветра да настойчивым пением птиц, где-то очень далеко от

этого странного места.

Музыкант выбежал за ворота, продолжая звать Куто, он сбежал по тропе, пока та не начала тонуть в густом лесу.

«Какого чёрта? Что это всё значит?»

Не получив ответа на свои вопросы, Гайгер вдруг понял, что

испытываемые им тревога и испуг на самом деле являлись отражением

какого-то иного чувства, откуда-то знакомого ему. Перед глазами, зажмуренными на солнце, вдруг проплыли все недавно увиденные

символы и гравюры. Вернувшись в главный зал, музыкант задержал

взгляд на изображении двух, почти одинаковых, мужчин, после чего

продолжил своё исследование. Он взошёл на третий этаж, где был

встречен таким же коридором, как и на втором этаже. Опять две комнаты

выходили окнами во двор, а две другие – тонули в камне. К своему

удивлению, самая дальняя комната имела несколько слоёв ковра, довольно

роскошную мебель, которая сильно контрастировала со всем остальным

интерьером. Среди этой мебели была настоящая кровать – предмет

манящий, после проведённых ночей в пути, а также была там и полка, заставленная книгами.

С первого взгляда становилось понятно, что эти книги вовсе не вышли из

привычной любому человеку типографии. Грубые, но прочные обложки

из натуральной кожи, ремешки для скрепления книги и страницы, сильно

пожелтевшие, но толстые и прочные. На них был текст, всё тем же

причудливым языком символов, кои были высечены на стенах в главном

зале. Периодически встречались изображения. Гайгер не без интереса

пролистал первую же книгу, осевшую в его руках. Странно, но

прикосновения к этим страницам возродили в его памяти уже знакомые

тактильные ощущения.

Присев на кровать, застеленную толстым шерстяным одеялом, Гайгер

отложил книгу в сторону и какое-то время сидел неподвижно. Затем ощутил, как приятная тяжесть коснулась его век, увлекая их вниз, словно приглашая

музыканта отправиться в столь желанный сон. Скрипач глубоко вздохнул, ещё

раз посмотрел в коридор. По характеру света из другой комнаты он понял, что

скоро совсем стемнеет. Ещё какое-то время он бродил взглядом по комнате, а в

какой-то момент, прикрыв глаза и задержав их таковыми на пару секунд

дольше, он уже не смог противиться сну.

То, что музыкант видел во сне, как ни странно, менее всего напоминало

сновидение в привычном смысле этого слова. Череда образов вовсе не

отличалась фантасмагоричностью, совсем напротив – это были сцены самой

обыкновенной жизни, жизни каких-то людей, одетых в довольно странные

наряды. Они боролись с природой, выбивая себе право на жизнь. Их истязали

непогода и болезни, порой они сталкивались с себе подобными, вспыхивали

конфликты, перерастающие в кровавые бойни, а порой они вновь протягивали

друг другу руку, притворно забывая о тех, чьи жизни были брошены на алтарь

так называемой «человечности».

В какой-то момент в жизни этих людей появились два человека, отличающихся от всех остальных. Они были другие, обладая знаниями и

умениями, они выглядели в глазах народа подобием божеств. С их приходом

жизни людей сильно преобразились, ведь чужаки принесли с собой исцеление

от болезней, обильные урожаи и надёжную защиту от непогоды и диких зверей.

Скоро все эти странные люди, обретшие новых богов, поняли, как разительно

их новая жизнь отличается от прежней. Многие всецело отдались на милость

чужаков, мнивших себя богами. Им возводили алтари и построили целый храм, а взамен чужаки позволили самым преданным постичь толику их знания, став

своего рода проводниками их воли, оставив позади примитивных шаманов, силящихся вызывать дождь при помощи внутренностей зарезанного козла.

Со временем даже самые простые люди этого стремительно

расширяющегося племени стали обладать знаниями, культурой, чертами, ранее

им недоступными. Тогда местные божества, такими их воспринимал

порабощённый благами народ, впервые вступили в спор. Один из них

утверждал, что творимый «Эдем» должен быть сохранён в тайне, поскольку нет

структуры более хрупкой, чем благополучие. Второй же чужак имел иное

мнение. Он заявил, что теперь, опекаемый им народ значительно превосходит

народы иные, живущие в иных землях, и что теперь, подобно тому как растения

рассеивают свои семена, завоёвывая себе новые жизненные пространства, пришло время и для опекаемого народа нести имя новоиспечённых богов в мир!

Спор между чужаками длился долго, не приходя к консенсусу. Отчего-то

чужаки в самых горячих спорах не могли полагаться на примитивные пути

решения и уповали на бесконечные размышления, философствования и ни к

чему не приводящие дебаты. Так продолжалось, пока в один из дней один из

чужаков не напомнил второму, что никто из них не бог по своей природе,

обвиняя своего товарища в том, что тот «заигрался» в роль бога и позволил себе

жестоко обмануться. На что второй отвечал, что, преобразив жизнь некогда

несчастных людей столь разительным образом, разве не означает это быть

богом? Разве не означает быть богом, когда столько людей искренне верят, что

ты бог! Первый чужак парировал это допущение, заявив, что если бы его

оппонент был богом, то был бы, согласно доктрине о божественном, единственным и изначальным источником всего живого, что действительности

не соответствовало, поскольку таинственные чужаки прибыли на этот остров, где уже жили люди, несмотря на тяготы жизни. На острове кипела жизнь, нашедшая своё воплощение не только в людях, но и в животных, птицах, рыбах, деревьях, и всё задолго до прибытия. Тогда второй чужак отвечал, что сам факт

того, что некая иная сила некогда уже сотворила эту жизнь, а потом попросту

забросила её, вовсе не лишает его права взять на себя роль творца, коли

возможность творить в его власти. Первый чужак лишь смеялся, заявляя, что в

своём тщеславии его брат полностью позабыл, что они, как и люди из

опекаемого народа, тоже имеют своих родителей, у которых, в свою очередь, были свои родители и так далее. Такое положение дел напрочь лишало чужаков

надежды на статус «божественного». И если первому чужаку хватало мудрости

понять это, и терпения – бесконечно разъяснять это своему брату, то второй

был полон горечи и обиды.

Обдумывая слова своего брата, второй чужак сплёл из своего тщеславия

план, в коварстве которого он боялся признаться самому себе.

В один из дней он явился, под покровом ночи, в сон своих самых

фанатичных последователей в раскинувшийся белым камнем город. Жрецы

внимали каждому слову своего бога, ведь из всех – именно они были теперь

избранными исполнить его волю. По воле лжебога группа жрецов должна была

отправиться в далёкую страну, располагавшуюся на удалённом острове, где

проживали остатки некогда великого народа. Там они найдут человека. Лжебог

снабдил своих посланников необходимым инструментарием, который будет рад

принять их, если те пообещают рассказать ему о том, как сложилась судьба двух

его сыновей, давно покинувших запретный островной город. Оставшись с этим

человеком наедине, жрецы должны были убить его быстро и безжалостно, после чего покончить с собой, ведь только освободившись от телесных оков, они смогут принять истинную награду своего лжебога, который обещает им

место в своей свите.

Гайгер проснулся, совершая хаотичные движения руками, не понимая, где

он находится. Потребовалось какое-то время, прежде чем музыкант

вспомнил, где именно странный сон настиг его, и ещё пара секунд —

прежде чем он смог осознать, что именно его разбудило. Откуда-то

издалека, многократно отражаясь от каменных стен, до него доносилась

мелодия, хорошо знакомая музыка, творимая струнами… скрипки.

Музыкант шёл вдоль коридора, ведомый звуками скрипки, которые то

затихали, то становились громче, затейливо переливаясь, отражаясь от стен,

наполняя собой пространство старинного дома. Выйдя в гласную залу, Гайгер

остановился, прислушался. Ошибки быть не могло, живая музыка исполнялась

где-то неподалёку, оставалось только продолжить движение. Камни широких

ступеней не успели достаточно остыть, хотя от дневного света снаружи уже

ничего не осталось. Ночь вступила в свои права, щедро рассыпав звёзды по

небосводу, а огромная луна меланхолично висела в своём холодном безмолвии.

В зале, вопреки царящей за пределами дома темноте, было светло. Гайгер

не сразу понял, что же выступало источником мягкого, слегка танцующего

света, плотно прижимающегося к испещрённым символами стенам. То были

установленные в стенах факелы, минувшим вечером Гайгер даже не заметил их, теперь же они дарили искусственный свет, зажжённые чьей-то рукой. Это

наблюдение служило лишним доказательством присутствия чьей-то воли. Некто

посторонний проник за порог дома и позволил себе хозяйничать, пока Гайгер

спал.

«Но почему меня это должно волновать?» – подумал музыкант, переходя в

соседнее крыло здания, как источник музыки становился всё ближе.

Здесь, в крыле, ранее не исследованном, всё было точно таким же, как и в

другой части дома. Казалось, и небезосновательно, что таинственный зодчий, возводивший это строение, видел своей целью удовлетворить потребности двух

обитателей, вкусы которых тесно переплетались.

Вновь Гайгеру предстояло подняться на второй этаж, что он и сделал.

Заглянув в коридор, музыкант был встречен лишь пустотой. Заблудившийся в

стенах порыв ветра, словно испуганный вор, моментально помчался прочь, растворяясь где-то на первом этаже. Музыка, тем временем, звучала очень

отчётливо, заставляя Гайгера подняться на третий этаж. В коридоре, опять-таки, было четыре выхода, по два с каждой стороны, но лишь в одном из них

теплился свет. Это была дальняя комната в левой стене коридора, и раз уж это

крыло здания полностью повторяло предыдущее, музыкант знал, что в той

комнате он отыщет балкон с видом на двор, огороженный каменной стеной и

густым лесом, вплотную подступившим к образчику былого величия.

Свет здесь, в этой комнате, тоже был искусственным, даримым точно

таким же факелом, что и в главной зале. Мужчина, наигрывающий мелодию на

скрипке, делал это не очень умело, но, судя по его виду, ему это доставляло

неподдельное удовольствие. Когда Гайгер бесшумно вошёл в комнату, мужчина

со скрипкой остановил игру, прищуренные до того глаза раскрылись, на лице

появилась уже очень знакомая музыканту улыбка.

Вне всякого сомнения, Гайгер набросился бы на Куто с расспросами, и

вполне вероятно, он бы не удержался в этот раз от того, чтобы не повысить тон

и не перейти на грубости, однако всё внимание скрипача привлёк иной объект.

На балконе, в нескольких десятках сантиметров над полом, висел труп. Это был

мужчина, по виду средних лет, не старше. Его шею перехватывала петля со

скользящим узлом, голова была неестественно запрокинута набок, глаза

закрыты, а лицо – цвета камня, из которого был сложен старинный дом. Хоть

труп, по всей очевидности, висел здесь уже давно, Гайгер ни на секунду не

сомневался, кому он принадлежал, и чем дольше он смотрел на лицо, что маску

умиротворения, тем явственнее он представлял, что этому лицу недоставало

столь свойственной ему улыбки.

– Проснулся, дружище… – Куто опустил руки со скрипкой и подошёл к

тому месту, где стоял Гайгер. – Наверное, это я тебя разбудил, ты уж

прости…

Оба мужчины смотрели на висевший под сводом балкона труп, который едва

заметно раскачивался всякий раз, когда его касалось лёгкое дуновение ветра.

– Ты совершил самоубийство? – задал вопрос Гайгер, заранее зная ответ.

– Эх… да, всё верно, маэстро! – ответил Куто, сперва сыграв образ

«растерянности», но затем вернувшись к своему исконному амплуа. – Я

должен был это сделать! Так уж всё сложилось.

Мужчина, закончив свою фразу, отошёл к соседнему с балконом окну и

аккуратно положил на подоконник скрипку и смычок. Гайгер внимательно

следил за движениями Куто, наблюдая, как лунный свет слегка просачивается

через его тело.

– Узнаешь, наверное? – спросил Куто, не оборачиваясь, кивая на скрипку.

– Да, это моя скрипка. – ответил Гайгер, испытывая странное желание

подойти и взять инструмент.

– Нет, ничего не выйдет. – покачал головой Куто. – Это был мой

инструмент, я любил извлекать из него звуки, насколько мне позволял

мой, весьма скромный, талант.

– Зачем ты это сделал? – спросил Гайгер, вновь бросив взгляд на труп.

– Чтобы иметь возможность найти тебя и привести сюда. – ответил Куто, глядя на музыканта. – По-другому я не смог бы до тебя достучаться.

– До меня достучаться? Я тоже… мёртв?

– О нет, что ты! – Куто поднял обе руки ладонями вперёд, демонстрируя, что Гайгер мыслил совершенно не в верном направлении. – Ты не мёртв, мой друг! Ты никогда не жил… Ты – это сон…

Гайгер замер, лишившись дара речи. В этот момент ему меньше всего

хотелось видеть улыбающуюся физиономию Куто, поэтому скрипач предпочёл

выглянуть в окно. Верхушки чудных деревьев стояли неподвижно, не было

больше и намёка на ветер.

– Что ты имеешь в виду?

Куто скрестил руки за затылком, присаживаясь на затейливого вида софу, стоявшую у самой стены в противоположном конце комнаты.

– Мой брат всегда любил смотреть в ночное небо. Он глядел на эту

бесконечную россыпь звёзд и то и дело придумывал всякие небылицы.

Выхватывал порой наиболее яркую и давал ей название. Затем он

придумывал её историю, населял разными существами, отдельные

представители которых то и дело попадали в разные ситуации. С одной

стороны, это была детская шалость, и наш отец относился к ней с

должной терпимостью. Я же, как ни странно, всегда распознавал в этом

опасность, только не мог объяснить, в чём она заключалась. Уже

значительно позже я понял, что мой брат имел нездоровую, как мне

кажется, склонность творить миры силой своей фантазии. Таких творцов

и среди обычных людей немало: пишут свои сказки, рисуют картины, кривляются на сцене перед толпами зевак, примеряя чужие личности.

Брат говорил, что коли нам не дано покинуть пределы, очерченные

каменной стеной этого дома, да лесом, что раскинулся за ней, то его ум

послужит ему, как он выражался, «ладьёй» в мир других людей, в их

жизни и истории. Гайгер воспользовался затянувшейся паузой, искоса

посмотрев на Куто, тот оставался на своём месте, о чём-то задумался.

– Твой брат и ты, – спросил музыкант, – вы были теми двумя… даже не

знаю, как сказать. Я видел сон… Куто поспешно кивнул, давая понять, что

был прекрасно осведомлён о каком именно сне шла речь.

– Я постарался, как мог, показать тебе хотя бы часть нашей истории, -

констатировал Куто. – Хотел, чтобы ты знал… понимал.

– Твой брат и ты, вы не можете покидать этот дом?

– Точно! Теперь вот, по правде говоря, мой брат не может, я-то уже мёртв.

– Куто бросил взгляд на собственный труп в петле. – Мой брат научился

странствовать далеко за пределы этого дома, этого острова, возможно, даже известного географам мира, посредством своих снов. Он не

оставался пассивным созерцателем, пытался даже принимать участие в

жизни людей.

– Ты подстроил убийство вашего отца, – Гайгер направил тему разговора

в более конкретное русло, – я видел это… во сне.

– Отрицать не стану. – Куто потупил взгляд. – В какой-то момент

терпение моё вышло. Я твёрдо верил, нужно было что-то делать. Влияние

на людей уходило словно вода, сквозь мои пальцы, в то время как брат ни

во что не ставил наше положение. Я действовал решительно, не принимая

кровь на свои руки, хотя с точки зрения морали это едва ли благая заслуга.

– Твой брат ещё жив? Ты разве не убил и его? Куто нахмурился, подался

вперёд, высвобождая руки и складывая их на коленях.

– За кого ты меня принимаешь, маэстро!? Я не убийца! Я хотел, чтобы

воля людей была обращена ко мне, поскольку я видел, что им

действительно было нужно! Я думал наперёд, заботился об их

благополучии! Под патронажем моего брата, вечно странствующего в

своих фантазиях, опекаемый нами народ выродился бы или был

уничтожен иноземцами, появление которых было лишь вопросом

времени! Нужно было действовать!

– А что же случилось потом?

– Потом, – Куто вдруг повернул руки ладонями к себе, – потом я

осознал, что избранная мера оказалась чрезмерной, прости за каламбур.

Мой брат оказался не в силах принять того, что случилось. Смерть отца

была лишь одним из камней в обрушившейся на него лавине невзгод. Он

обвинил меня в узурпации воли народа, в отцеубийстве и в том, что я

изменился, позволил злу прорости внутри самого себя. Брат говорил, что

люди, готовые совершать убийства во имя своего бога, – совсем не те

люди, которых он возделывал. В конечном итоге мой брат заявил, что не

намерен оставаться в нашем доме со мной. Мне тогда не стоило

самонадеянно ухмыляться, я мог бы догадаться, что брат уже давно

лелеял план побега из нашего дома, ставшего ему заточением. Он принял

какое-то снадобье и погрузился в сон. Как он делал множество раз до

этого, позволил своему сознанию оставить наш дом, лес и даже остров, устремляясь настолько далеко – насколько возможно. Его сознание

буквально соткало новую личность для обитания в мире людей, и этой

личностью стал ты, Гайгер. Человек искусства, скрипач, зарабатывающий

на жизнь культивируемым талантом. Ты был создан из ниоткуда, не зная и

толики жизни реальных людей. Но чего мой брат не учёл, в силу

импульсивности своего поступка, тот странный факт, что чем дальше его

сознание оказывалось от нашего дома, тем тоньше становилась связь с

физическим телом. В конце концов сознание моего брата в твоём обличье

– попросту забыло дорогу домой, ты поверил в реальность собственной

жизни, не задаваясь вопросом отсутствия собственного прошлого.

Последовало неловкое молчание.

– А возможно, – и тут Куто пожал плечами, глядя куда-то в пол, – ты

уже и не хотел возвращаться. Вся эта история могла с лёгкостью сойти за

бред безумца, покинувшего стены лечебницы по чьей-то оплошности.

Однако рассказ Куто, и спорить с этим было бессмысленно, словно

мозаичный клей – собирал элементы пазла воедино. Гайгер понял, откуда взялось то навязчивое ощущение, будто каждая стена этого дома

ему знакома, почему здесь он ощущал себя вовсе не на новом месте.

– Поняв, что доступными мне средствами я не смогу вернуть брата к

жизни, мне не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к тем

пространным учениям, которые постигал брат. Я изучал его дневники, к

счастью, согласно нашей традиции, эти записи никогда не были скрыты, ты их мог видеть там, внизу.

«– Стены главной залы…» – тут же подметил Гайгер.

– И если теория оказалась для меня чуждой, то практическая часть

давалась с неимоверным трудом. Я так и не смог совершить путешествия, на которое оказался способен мой брат.

– И поэтому ты убил себя?

Куто усмехнулся, в тусклом лунном свете его полупрозрачная проекция

приобретала заметное свечение, но бестелесный дух не обращал на это

никакого внимания.

– У народа людей, называющих себя японцами, есть любопытная история,

связанная с их кодексом чести и железобетонными принципами. В этой

истории, произошедшей в позднее средневековье, два товарища дали друг

другу обещание, что ровно через год они вновь встретятся на вершине

горы и расскажут друг другу о том, каких успехов каждый из них добился

за отведённое время – такая была у них традиция. Затем они разошлись, каждый – в своём направлении, и продолжили жить служением, как того

требовал кодекс. Однако, в преддверии установленной даты, один из

друзей попал в немилость своему господину. Против него были

выдвинуты серьёзные обвинения, но так как тот был хорошим воином и

достойным слугой – ему не приказали совершить сэппуку, ритуальное

самоубийство, а лишь приговорили к заключению в темнице замка, где

провинившемуся надлежало обдумать свой проступок какое-то время.

Тем не менее, поняв, что сложившиеся обстоятельства не позволяют

исполнить обед и в установленный срок явиться к месту встречи, приговорённый воин более всего опасался, что его друг, прождав его на

вершине горы, разумно сочтёт, что тот нарушил уговор, и это бросит тень

на доброе имя воина. Никакие прошения и увещевания не возымели

действия на господина, посему заключённый в темницу воин нашёл лишь

один-единственный выход в сложившейся ситуации – он совершил

сэппуку, вспоров себе живот ножом, вовсе не приспособленным для этой

процедуры. Смерть, пришедшая к нему после продолжительных мук, даровала воину свободу, которой тот воспользовался, чтобы

незамедлительно отправиться к месту встречи со своим старым другом.

Так вот друзья встретились в установленный день, но в последний раз.

Красивая легенда?

Гайгер ничего не ответил, своим молчанием он вынудил Куто

продолжить.

– Я понял, что не смогу повторить успех моего брата во сне, посему

оставался один-единственный вариант. Чтобы искупить свою вину за

убийство отца и то, что случилось с братом, я повесился. Разумеется, это

не японское сэппуку, но я и не японский самурай из периода Эдо, – в

словах духа звучала ирония. – Так, я освободился от всего, что меня

сдерживало здесь. Я мог отправиться куда угодно, что я и сделал. Я с

удивлением открыл для себя новые места, видел, как люди, не

обременённые религией, строят свои жизни, живут в постоянно

развивающемся обществе и достигают высот, оставляющих народ этого

острова далеко позади. Эти наблюдения открыли мне глаза на природу

человеческой воли, мне стало ясно – страх и поклонение вовсе не

лучшая мотивирующая сила, а свободный, ничем не сдерживаемый ум

способен на большее, нежели ум под религиозным дурманом. Я видел, как избавившись от монархов, царей, диктаторов, народы устремлялись к

новым высотам, напрочь отметая условности, служившие им оковами.

Разумеется, так происходит не везде и не одновременно, кому-то нужно

больше времени, а кто-то – освободившись от одного ярма, вскоре

взваливает на себя иное бремя, испугавшись столь странного,

будоражащего взгляда свободы. Я повсюду искал тебя, пока не нашёл.

Признаюсь, мне было немного грустно, когда я понял, что исполнение

моей миссии вдруг приблизилось, это ведь означает, что и моим

странствиям подошёл конец. Так я украл твой ключ от скрипичного

футляра, содержимое которого намного больше, чем простой

музыкальный инструмент.

Гайгер вздохнул. Опершись о стену, рядом с окном, ему нравилось

ощущать прикосновение ночного воздуха, медленно проникающего в

помещение. Музыкант улыбнулся, рассказав Куто про свой сон, явившийся ему накануне того дня, когда дух пришёл к скрипачу домой.

Ты видел его? – удивился Куто, что не могло не позабавить Гайгера, впервые он сумел поменяться местами со своим собеседником. – Что он

сказал? Он говорил что-нибудь обо мне?

Гайгер покачал головой.