Красота красная

Она направилась в секцию современного искусства, ведь Аврора Сиейро являлась самым известным галисийским скульптором второй половины двадцатого века.

Ана не очень интересовалась современным искусством и мало что знала о его особенностях, за исключением культовых алых туфель с шипами. И то лишь потому, что репродукции этой обуви можно было купить меньше чем за десять евро в любом сувенирном магазине в старом районе Сантьяго. Футболки, значки, магниты на холодильник… Наверняка близнецы Сомоса жили за счет авторских прав на эту несуразицу.

Ана пробежала взглядом по стеллажам. Если нужное сразу же не попалось на глаза, можно сделать запрос на компьютере или попросить о помощи. Впрочем, она не сомневалась, что отыщется несколько томов, посвященных матери девочек-близняшек.

Конечно же, они нашлись. Ана взяла две книги: «Аврора Сиейро. Рождение социальной скульптуры» и «Аврора Сиейро. Все работы. Детальное исследование красной стадии».

Нагруженная обоими томами, она направилась к столу. Выудила из сумки блокнот и ручку. И начала с более тонкой книги. Это оказалось эссе о важности Авроры Сиейро в феминистском движении, в котором описывалась эволюция ее творчества. В начале творческой деятельности та затрагивала этические области, вплоть до социальной сферы. Особое внимание уделялось переосмыслению социальной концепции скульптуры, сочетающей чистые белые формы с протестным посылом. Женщины и их роль в обществе были центральной темой работ Авроры. Скульптура туфли с шипами в шестидесятых годах была запрещена в Испании, а в мае шестьдесят восьмого во Франции стала символом студенческих движений. Работа изображала туфлю, усыпанную алыми лепестками роз. Каблук был в виде стебля розы, на котором выделялись шипы. Красота и боль шли рука об руку, символизируя женственность. Оригинал, ознаменовавший начало ее красного периода, автор передала в дар Галисийскому центру современного искусства.

Даты основных выставок и подробности наиболее выдающихся работ Ана записывала в блокнот.

Она понятия не имела, что ищет. Или все же знала. Что-то, с помощью чего можно доказать Санти: она знает, что делает. Чаще всего коллега оказывался прав, и Ана терпеть не могла самоуверенный тон, которым он всегда разговаривал с ней. Как будто сам никогда не ошибался.

Во втором талмуде, менее описательном, были собраны репродукции большей части работ Авроры Сиейро. В пятидесятые годы выделялись фигуры деревенских женщин. Они представляли собой белые силуэты, изображавшие женщин, которые выполняли работу в полях и на море. Ни у одной из них не было рта. В конце шестидесятых годов начался ее красный период, который продлился до конца семидесятых или даже начала восьмидесятых. В те времена появились туфли и свадебная серия. В восьмидесятые Аврора Сиейро перешла на более простые формы. Женщины без конечностей, без глаз и, опять же, без рта. Ближе к концу двадцатого столетия художница начала экспериментировать с разложением эфемерных материалов, что всегда было связано с общественным осуждением.

Изучая снимки, Ана ощутила сильное беспокойство. Она быстро перелистала страницы и начала с последней главы книги, в которой обсуждалась работа Авроры как фотографа. Первые ее работы были черно-белыми, но на них все равно четко угадывалась рука скульптора: расположение объектов придавало им почти архитектурный вид. Ее фотографические работы являлись точной копией скульптур, а к шестидесятым годам начали окрашиваться в красный.

В очередной раз перевернув страницу, Ана оказалась лицом к лицу с фотографией, от вида которой ее парализовало. Чувствуя, как крик подступает к горлу, она с трудом удержала его. Зажала рот, не позволяя звуку вырваться и вторгнуться в царившую в библиотеке тишину. Пульс ее участился, а горло перехватило, словно она подавилась рыбьей костью. Ане не хватало воздуха. Немного взяв себя в руки, она достала из сумки мобильный, сделала три или четыре фотографии, а затем собрала свои вещи и ушла.

Послеполуденное солнце сильно припекало. К ней подошла супружеская пара из Германии и попросила сфотографировать их на фоне полок с книгами, стоявшими у дверей библиотеки. Ана извинилась как могла и вызвала такси. Побежала к стоянке, по дороге набирая номер Санти. Он ответил только после пятого гудка.

– Ана?

– Санти, ты не поверишь, что я только что обнаружила…

Любовь/ненависть

Мне хочется рисовать. Настолько сильного желания я давно не испытывала. Похоже, это и значит быть живой. Это значит, что я хочу быть живой. А все, что произошло на прошлой неделе, – всего лишь несчастный случай. Что-то, чего не должно было случиться.

Мне нужно порисовать. Будь у меня сейчас в руке кисть, я бы нарисовала кусочек неба, который вижу из окна больницы. На меня словно бы нападают формы. Возможно, если бы я могла рисовать, нарисовала бы только это. Картина в гиперреализме, на которой я бы воспроизвела раму окна и голубое небо. И стекло, приглушающее яркость этого неба. Стекло имеет значение. Это то, что мешает вам вступать в контакт с внешним миром.

Иметь собственные идеи – это облегчение. Ощущение, будто я рисую, представление расположения элементов картины в голове. Выбор цветов из воображаемой мысленной палитры.

Так было не всегда. Когда-то я преклонялась перед своей матерью и захватывала ее искусство, пытаясь сделать его своим.

Когда Сара и Тео поженились, я подарила им картину. Некоторое время я провела, размышляя о том, что могло бы по-настоящему произвести на них впечатление. В конце концов я решила нарисовать гигантскую клубнику. Сара с детства любила эту ягоду. Я выбрала холст размером два на два метра. Клубничина площадью четыре квадратных метра. Я изобразила ее усыпанной лепестками роз, а вместо характерных семян покрыла шипами. Знаменитая туфля на высоком каблуке Авроры Сиейро превратилась в любимую ягоду моей сестры.

Сара и Тео поженились зимой двухтысячного года. Сара была прекрасна в платье из кружева шантильи и пальто, отделанном горностаем, с таким же шлейфом, что и платье. Длинные черные волосы придавали ей романтический вид. Почти трагичный. Она походила на Снежную королеву.

Я вручила им картину на банкете. Там они ее и открыли. Люди аплодировали. Это я помню. Я все помню.

Искренние аплодисменты. Лицо Тео. Он поцеловал меня в щеку и сказал: «Спасибо, Лия». Я помню его благодарность. И «спасибо» от матери, которая хвасталась тем, насколько я ее почитала. А еще обращенную к Саре фразу: «Она уже достаточно взрослая, чтобы начать рисовать что-то свое». Папин тост: «Счастлив, что ты вышла замуж за своего любимого адвоката, того, кто может пойти по твоим стопам». Реплику Сары «на случай, если кому-нибудь нужно, у меня есть свободная копия». Я помню все больше смеха. Все больше тостов. Вальс. Танец с папой. Еще один – с Адрианом. И один с Тео. «Спасибо, Лия», – снова пробормотал он. И лицо Сары – Снежной королевы в зеркале дамской комнаты, когда она подкрашивала и без того красные губы. «Тебе понравилось?» – спросила я у нее. В ответ она рассмеялась: «Это прекрасно, сестренка». Она подошла ближе и крепко поцеловала меня, оставляя на щеке след своих губ. «Амородио. Идеальная клубничная любовь-ненависть»[13]. Она громко засмеялась собственной шутке. Снова накрасила губы и вышла из туалета, волоча за собой шлейф с горностаевой оторочкой.

Клубничная любовь-ненависть.

Я не вспоминала об этом до сегодняшнего дня.

Еще вопросы

Санти много раздумывал о том, взять ли свою помощницу на допрос Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Ана ему нравилась. Она была инициативной и обладала достаточно развитой интуицией. К тому же ее восприимчивость облегчала общение с людьми. В свое время он тоже был таким. Ему потребовались годы, чтобы осознать: человеческая природа подобна ненасытной твари, пожирающей все на своем пути. Он никогда не работал с Аной, но заметил ее проницательность. Ей просто требовалось набраться немного опыта. С ее стороны было неплохой идеей поработать с ним над этим делом. Санти лишь надеялся, что оно не окажется для Аны слишком серьезным. Она была слишком впечатлительна. Он – нет. Больше нет. Пока допрашивал Сару и Тео, он ни на минуту не отвлекался от мыслей о том, как Сара Сомоса перерезает горло своей дочери, или Тео, который делает то же самое, а затем спускается в сад и продолжает жарить сардины. По его мнению, в ту комнату могла войти Лия Сомоса, убить свою крестницу и вылить на пол восемь литров искусственной крови. А еще он представлял, как старая Амалия встает с постели и убивает Ксиану в порыве безумия. Или здравомыслия.

И Санти не сомневался, что во время предстоящего допроса его взгляд будет прикован к рукам Фернандо Феррейро. Мысленно он вложит в эти самые руки японский нож стоимостью почти пятьсот евро, который обнаружился в шкафу Ксианы Ален. Он также будет прикидывать, достанет ли сил Инес Лосано, невысокой женщине, справиться с девушкой выше ее. И допустит, что на Ксиану напали сзади и врасплох, так что да, это возможно.

Ана такого не увидит. Он знал. Ана переживала только о том, чтобы не задеть их чувства как родителей и друзей девушки. Ана замечала слезы Сары на похоронах или нервическое подергивание правого века Тео. И его походку странствующего бродяги, мифического существа, которое слоняется по миру, обреченное нести на своих плечах тяжесть земного шара.

Санти не стоило отвлекаться на Ану. И так уж слишком многое из того, что не имеет особого отношения к расследованию, отвлекало его. Поэтому он решил не приглашать ее, но на следующий день поделиться беседой с Фернандо и Инес. Ана стерпит его грубость, а Санти с радостью напомнит ей, кто руководит расследованием.

Пройдя мимо контрольно-пропускного пункта Лас-Амаполас, он отыскал охранника.

– Я инспектор Абад. Еду к Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Номер 12, верно?

Парень кивнул и поднял барьер.

Лас-Амаполас был относительно новым жилым комплексом. Построенный в разгар бума на рынке недвижимости, он мало напоминал типичный квартал на окраине Сантьяго. В то время как большинство жилых комплексов представляли собой сотни прилепленных друг к другу шале, похожих между собой и практически не имеющих земли вокруг, здесь располагалось всего пятнадцать домов. Пусть и построенные из одинаковых материалов и выдержанные в определенном архитектурном стиле, все они отличались друг от друга. Улиц имелось всего две, по семь домов на каждой. В дальнем конце двух улиц находился самый большой дом, который застройщик зарезервировал для себя. У каждого из домов был собственный бассейн и участок площадью более тысячи квадратных метров. «Зарплаты полицейского определенно на такое не хватит», – подумал Санти, паркуя машину у дверей двенадцатого шале.

Ему открыла Инес Лосано, и Санти снова поразился тому, насколько она миниатюрна. Еще миниатюрнее, чем ему помнилось. Сейчас она была одета в спортивный костюм и кроссовки, тогда как при первом разговоре была на каблуках. Санти предположил, что ее рост не достигает и полутора метров. Его снова охватило сомнение, сможет ли женщина такого роста убить девушку, которая выше ее более чем на двадцать сантиметров.

– Здравствуйте. Не знаю, помните ли вы меня. Я инспектор Абад. Сожалею, что пришел без звонка. Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем.

– Мы ужинаем…

– Всего несколько вопросов. Но я могу подождать в машине, пока вы закончите.

– Никоим образом. Входите.

Дом Фернандо и Инес оказался немного меньше, чем шале Аленов, но оба отличались яркой индивидуальностью, в которой узнавалась рука одного и того же строителя. Инес проводила его в гостиную. Обстановка была более консервативной, чем в доме их соседей: мебель современных линий, но из красного дерева и каштана; черные кожаные диваны; полки с книгами и руководствами по праву.

Фернандо Феррейро появился внезапно.

– Я не против подождать, пока вы закончите ужинать, – повторил Санти.

– Мы почти закончили. – Фернандо протянул ему руку в приветственном жесте.

Он явно был общительным человеком и выглядел как американский политик в разгар предвыборной кампании: безупречно уложенные черные волосы, уже начинавшие седеть на висках, белоснежные зубы, тело теннисиста и улыбка продавца энциклопедий. Он производил впечатление знатного притворщика, но Санти привык к подобному поведению людей. Перед ним часто притворялись нормальными, делая вид, будто их жизнь проходит спокойно, а сами считали до десяти и ждали, пока копы выйдут за дверь, чтобы снова стать такими, какие они есть. Или кем хотели бы быть.

– У меня не было возможности поговорить с вами с тех пор, как я расспрашивал вас на следующий день после происшествия в доме Аленов.

– Мы уже рассказали все, что знали, двум полицейским, которые приходили в ту ночь… в Ночь Святого Хуана, – вмешалась Инес.

Санти уже просмотрел записи Хави и Лоиса, дежурных полицейских, и не обнаружил ничего примечательного в их записях.

– Я знаю. Но иногда по прошествии нескольких дней все становится более ясным.

– Как Лия?

– Нам пока не разрешили с ней пообщаться. Полагаю, она вне опасности. Безусловно, у Тео и Сары больше информации. Вы с ними общаетесь?

Фернандо и Инес хранили молчание.

– Были ли у вас с ними какие-либо разногласия после похорон?

Они продолжали молчать, ожидая реакции другого. Так два незнакомца медлят, уступая друг другу дорогу в лифте или у дверей стоматолога. Санти посмотрел на Инес, приглашая ее высказаться.

– Мы не хотели их беспокоить. Это очень травмирующая ситуация.

– Но вы же друзья.

– Да, конечно. Мы живем в этом комплексе уже два года. Они поселились гораздо раньше. Мы сразу нашли общий язык. Мы почти ровесники, они старше нас едва ли не на пару лет.

– У вас нет детей?

– Нет, – ответила Инес. – Пока.

– Чем вы занимаетесь?

– Я школьный учитель, – вмешался Фернандо, – а Инес – нотариус.

Нотариус. Эти доходы уже больше соответствовали уровню жилого комплекса. Как и стоявшая в той комнате куча книг по праву.

– Учитель чего?

– Математики.

– Где?

– Здесь, в Кашейрасе.

– Ксиана там училась. Вы вели у нее уроки?

– В прошлом году. Но, естественно, я знал ее и раньше. Мы были соседями.

– Она хорошо училась?

– Нормально.

– Но в этом году сдала на шестерку.

– Она сходила с ума по рисованию, а Сара и Тео – не самые понимающие родители на свете. Все исправляют с помощью наказаний.

– Ты несправедлив, – перебила Инес. – У Ксианы был сложный возраст. Единственное, чего она хотела, – уехать в Мадрид к своей тете и жить с ней.

– В первый раз об этом слышу, – заметил Санти. – Это было просто желанием девушки? Тетя была согласна? Выясняла ли Ксиана, что об этом думают родители?

– Ну, я не так уж много знаю, – откликнулась Инес. – Мы друзья Сары и Тео, но не всей семьи. Сара как-то рассказала мне об этом. И она не запрещала девочке рисовать. Я имею в виду, она не была как обычная мать, которая считает изобразительное искусство бессмысленным занятием. Такое немыслимо со стороны дочери Авроры Сиейро и сестры Лии.

– Что вы думаете о Лии Сомосе?

– Что вы имеете в виду? – заметно растерявшись, Инес задала встречный вопрос.

– Я имею в виду, считаете ли вы ее психологически стабильным, нормальным человеком.

– Всего несколько дней назад Лия пыталась покончить жизнь самоубийством, – заметил Фернандо. – Очевидно, она очень чувствительный человек и не смогла вынести случившегося. Полагаю, это не то же самое, что намекать на…

– Я ни на что не намекаю. Но вы знакомы с этой семьей.

– Абсолютно невероятно, чтобы кто-то из семьи убил Ксиану.

– Что позволяет нам прийти к единственному выводу.

– Я уже знаю, на что вы хотите намекнуть. О чем пишут газеты. Мы – одни из шести. Но это мог сделать кто-то из тех, кто там работает. Задержался в доме, а потом скрылся на машине. Не знаю уж, та Ольга или дама, которая приходит убираться по утрам. И садовник, который появляется раз в неделю. Или, может, работник из другого дома.

– Немного надуманная теория, как мне кажется. К тому же ее опровергает куча записей. И не забывайте об одной важной детали.

– О какой именно?

– Убийца, кем бы он ни был, желал именно этого. Давал понять, что девушку убил один из вас.

– Не говорите так об этом! – взвизгнула Инес. – Мы не имеем никакого отношения к той семье. Мы просто друзья. Наши отношения не выходят за рамки совместных обедов и ужинов или встреч за кружкой пива время от времени… И я не позволю вам запятнать мое имя или имя моего мужа подозрениями только потому, что…

– Успокойтесь. Никто вас ни в чем не обвиняет, но я советую вам держать себя в руках. Давайте вернемся к вопросам. С какой сумкой вы были в вечер ужина?

– Сумка? Вы спрашиваете о моей сумке? – недоверчиво повторила Инес.

– Точно.

– Не знаю… не помню…

– С черной, которую тебе подруги подарили на день рождения, – вспомнил Фернандо.

– Можете показать ее?

– Да, конечно, – отозвалась Инес, прежде чем покинуть гостиную.

Фернандо начал играть со своим обручальным кольцом, снова и снова снимая и надевая его.

– Вот, держите, – прервала молчание вернувшаяся Инес, протянув маленькую черную сумочку без ручек, которые часто носили на официальных приемах. В нее едва ли поместились бы кошелек и мобильный телефон.

– Немного маловата, правда?

– Простите, но я не понимаю…

– Все нормально, не переживайте. Был ли кто-нибудь из вас двоих у Аленов в тот день перед ужином?

– Я заходила выпить кофе с Сарой, – ответила Инес. – Мы находились в саду. Посидели всего полчаса, потому что мне нужно было поехать к маме в Сантьяго, а она собиралась за покупками. Тео остался дома.

– А вас не было там весь день? – уточнил Санти у Фернандо.

– Нет.

– Как же, ты ходил, – вклинилась Инес. – Отнес сардины.

– А, ну да, точно, я уже и забыл. Дело в том, что я согласился захватить их после лекций и зашел к Аленам, чтобы отдать. Сара и Тео еще не вернулись с работы, хотя была уже половина третьего.

– Кто находился в доме?

– Мне открыла Ольга, сиделка.

– Вы передали сардины ей или сами отнесли на кухню?

– Отнес, она вернулась наверх, потому что кормила тетю Сары.

– Вы видели еще кого-нибудь?

– Нет. Когда я выходил за дверь, Ксиана помахала мне рукой с верхней площадки лестницы.

– Хорошо. Больше не буду отнимать у вас время. Я оставлю вам визитку на случай, если вы что-нибудь вспомните.

Санти пожал им обоим руки и направился к выходу. Когда он собирался сесть в машину, зазвонил мобильный. Это была Ана.

Фернандо и Инес наблюдали за ним из окна гостиной.

– Что это за хрень с сумкой? – пробурчала Инес. – Он свихнулся?

– Нет. Ничего сумасшедшего. Он пытался выяснить, могла ли ты добраться до дома Сары со всеми теми бутылками искусственной крови, которые нашли копы.

– Это же не точно, всего лишь сплетни прислуги. Лола рассказала Марибель, но мы не можем быть уверены…

– Лола – сплетница, но она работает в этом доме и слышала разговоры Сары и Тео. Не сомневайся, это правда. Ты же видела, сколько крови было в той комнате!

– Что ж, полагаю, он убедился, что в такой сумке я ничего не могла пронести.

– Да, но теперь думает, что я воспользовался визитом в их дом, чтобы принести что-нибудь помимо сардин.

Инес посмотрела ему в глаза, выражая взглядом глубочайшее презрение.

– Так оно и было, Фер?

Тоска по дому

Коннор Бреннан надел шорты и футболку с рекламой пива и отправился на пробежку. Он не взял с собой ни музыки, ни каких-либо устройств для измерения сердечного ритма, пройденных шагов или израсходованных калорий. Он бежал ради простого удовольствия двигаться, слышать собственное дыхание. Замечать стук сердца, которое билось в груди, словно эти пульсации оставались единственным свидетельством того, что он жив. Он свято верил в целебную силу спорта. Утверждал, что ощущение стекающего по спине пота куда более эффективно, нежели все антидепрессанты и успокоительные препараты.

Коннор жил в маленькой квартирке в Понтепедринье, поэтому обычно бегал по парку Эухенио Гранелла. Сегодня народа было больше, чем обычно, и он бежал, уворачиваясь от детских трехколесных велосипедов, держащихся за руки парочек и детишек с самокатами, одновременно стараясь выбросить из головы мысли о Лии Сомосе.

Он беспокоился о своей пациентке. Лия представлялась ему странной. Когда ее собирались перевести в дом отдыха, она переживала исключительно об освещении. Освещение. И что тут скажешь? Эта женщина смотрела на мир другими глазами. Она смотрела на мир, думая о том, как его изобразить. Шла по жизни, не погружаясь в нее. А потому случившееся с ее племянницей оказалось для нее чересчур. Требовалось заставить ее говорить. Она нуждалась в том, чтобы рассказать о своих чувствах, когда обнаружила мертвую девушку в море крови. Изображение. В этом-то и проблема. Лия терпеть не могла переходить из двухмерного мира в трехмерный.

Завтра Коннор планировал принять инспектора Абада. А потом, после обеда, сопроводить Лию в «Родейру». Он собирался в Кангас, повидаться с матерью, а потому мысленно сделал пометку позвонить ей и отложить встречу.

Коннор бегал почти час, прежде чем направиться к дому. Ему нравилось жить в центре города, хотя иногда он скучал по морю. Не по тому, которое в Кангасе. По тому, что у Дун-Лэаре. И не только по морю: по суете на Джордж-стрит, поездкам на «Дарте» в Дублин, вечерам у О'Нила. И он скучал по Эллисон. Иногда, просыпаясь ночью, он протягивал руку в надежде ощутить ее рыжие волосы, которые разметались по подушке. Или ее обнаженное тело между простынями. Она всегда спала обнаженной.

Отбросив эту мысль, Коннор вошел в ванную. Принял чуть теплый, почти холодный душ. Перед его мысленным взором всплыл образ Эллисон, которая, подобно Венере Боттичелли, выходит из воды. Ее рыжие вьющиеся волосы, прилипшие к лицу. Ее ледяные серые глаза. Ее бесконечные ноги. Белоснежные. Почти призрачно бледные. Ее пылающий лобок. Упругие маленькие груди. Казалось, вся она здесь, под водой, и, как раньше, шепчет его имя: «Коннор, Коннор, Коннор…» Он снова потряс головой, пытаясь выбросить ее из головы.

Выйдя из душа, он быстро вытерся. Глядя в зеркало, взъерошил волосы рукой. Он очень давно не смотрел на свое отражение. Фигурой он мало походил на отца. Честно признаться, от ирландцев ему досталось только имя. Оно и зеленые глаза Бреннанов. Все остальное он унаследовал от родни из Кангаса. Когда Эллисон была беременна, они делали ставки на то, будет ли девочка галисийкой или ирландкой. Эта мысль причинила боль. И ее Коннор тоже отбросил. Надев джинсы и белую футболку, он направился на кухню за пивом. Затем уселся на диван и взял в руки мобильный.

– Привет, мам!

– Привет, сынок. Ты приедешь завтра к обеду или позже?

– Я не смогу приехать, дела на работе.

– После обеда? Мне казалось, пятница – единственный день, когда у тебя остается свободное время.

– Мама, лучше, если ты узнаешь это от меня. Я занимаюсь лечением Лии Сомосы.

– Той тети, которая убила девочку?

– Ничего подобного, мама! Или, по крайней мере, ничего определенного. Для меня она не более чем пациентка. На данный момент она лежит в больнице. Больше ничего не могу тебе рассказать.

– Как же ты напоминаешь мне своего отца! Такой же упрямый! Так когда ты приедешь? Или хочешь, чтобы мы сами поехали в Сантьяго? Можем перекусить в выходные.

– Нет, я сам появлюсь в субботу или воскресенье.

– Сынок…

– Что?

– Мне звонила Элли.

Коннор почувствовал себя так, словно пропустил удар в живот.

– И как она?

– Все хорошо. Расскажу тебе, когда приедешь.

– Я выдержу, мама. Я знаю, что она встречается с парнем из Монкстауна, футбольным тренером. Очень приятный парень, он даже бросил мне заявку в друзья на Фейсбуке. Что случилось? Они женятся?

– Коннор, не защищайся.

– Я психиатр, не надо подвергать меня психоанализу. Я не собираюсь защищаться. Очевидно, это могло произойти.

– Она беременна.

Мысли, которые Коннор гнал от себя весь день, вновь вернулись. Иногда такое случалось. Бывали дни, когда он не вспоминал об Элли. Некоторые дни он едва ощущал. Свидания, которые следовали одно за другим. Один за другим пациенты. Дни сменялись ночами, ночи – днями. Неделя, месяц… пролетали, а он практически о ней не вспоминал. Но бывало и по-другому. Дни, когда он даже душ не мог принять, не думая об ощущении ее влажной кожи. Всякий раз, когда это случалось, Коннор чувствовал себя так, словно он – герой видеоигр, в которые играл в детстве. Тех самых, где ты едешь по дороге и должен уворачиваться от встречных машин. В такие дни присутствие Эллисон ощущалось повсюду. И Коннор уже научился отбрасывать ее образ, воспоминания о ней, о ее аромате.