Яркие пятна солнца

И я сказал:

– Там вообще-то гостиница есть, говорят. Да и у жителей можно устроиться. Поезжайте смело.

Здесь бы мне и остановиться – я всю правду сказал и себя свободным оставил, а нужно будет, конечно же, ему помогу… Но не удержался и добавил:

– В крайнем случае, я попрошу своих старушек, не пропадете…

Зачем я это последнее сказал? Кому эта тупая, неискренняя к тому же жертвенность нужна? Та самая «интеллигентщина», которая есть оборотная сторона истинной интеллигентности. Ведь я под угрозу главное – свою независимость, свою самостоятельность – поставил. Это ли истинное добро? Но: слово не воробей…

– Спасибо вам, большое спасибо, – ответил Николай Алексеевич, особенно просветлевший при моих последних словах.

И дальше, наверное, все уже ясно. Приехали мы вместе – почти вместе, на одном поезде, но в разных купе – я, спохватившись, нарочно не договаривался конкретно о встрече на вокзале. Но на станции назначения, конечно же, встретились. Пошли в одной группе рыбаков. Он, конечно же, сразу пристроился ко мне с разговорами, однако было уже мне ясно, что он и не попытается найти себе место, я ведь уже как бы пообещал ему. И очень он был доволен тем, что вместе мы с ним будем, а во мне досада неудержимо, ну, просто все собой затопляя, росла.

И пошел я к старушкам. А его, получается, за собой повел. Как не хотелось, а все же повел – так получилось! – и вся моя воображаемая идиллия с керосиновой лампой разлетелась вдребезги уже по дороге, и я этого приятнейшего, интеллигентного мужчину, Николая Алексеевича, ненавидел уже как злейшего врага. Какого черта он на мою голову навязался?! Вот и еще одно следствие человеческой мягкости! И, помню, были уже поздние сумерки, темнело на глазах, я шел резво на молодых, здоровых ногах, а он, крепкий для своих шестидесяти лет, но, конечно же, уступающий мне в резвости, едва поспевал сзади, я обогнал его метров на пятьдесят, и в темноте среди сараев, каких-то деревьев, на раскисшей дороге он чуть не заблудился и вдруг жалобно этак – как другу, как сыну родному, от которого жалобность эту не надо ведь скрывать, – прокричал мне: «Где вы? Юра, где вы?» Помню меня аж в пот бросило от этого крика – такой он был искренний и беззащитный, уже тогда я почувствовал, что ему и в голову не могло прийти, как я сейчас о нем думаю, ведь он-то мне поверил…

Вот так вот. Но ведь и на этом не кончилось. Завелся я уже и, откликнувшись кое-как, едва дождавшись его, опять зашагал с прежней резвостью, опять оставляя его, едва поспевающего, в темноте – с каким-то уже садизмом, – а когда, наконец, мы пришли к старушкам, я попросил его подождать у крыльца, а сам, войдя, поздоровавшись, получив немедленно разрешение для себя, сказал:

– Да, знаете, баба Аня, тут со мной один человек. Он не то, чтобы со мной, попутчик случайный. Не пустите ли вы и его?

И так я это сказал, таким тоном понятным, что ясно было бабе Ане: не нужно его пускать. Получалось уже, что я не только ее в сообщницы взял, а как бы своим орудием сделал, вину свою на нее перекладывая…

И она, согласно скрытой моей просьбе, ответила, что нет, что негде, пусть лучше я один (хотя в прошлый раз мы останавливались с приятелем и было где). Я думал, что спутник мой нашего разговора не слышал, но он, оказывается, уже вошел в сени. И слышал.

Я, конечно, пристроил его у соседей, где принимали рыбаков человек по пять сразу и где, я знал, ему будет плохо. Терпимо, конечно, но плохо (там курят, а он некурящий, как я, там грубости, а он…). И все бы в конце концов ладно. Не бросил же я его на дороге и по-настоящему, разумеется, не бросил бы никогда. И без жилья не оставил бы, если что. В конце концов, опомнившись, упросил бы и бабу Аню. Все бы можно было назвать элементарной человеческой грубоватостью, толстокожестью, легкой небрежностью, досадой, если бы… Если бы совесть в течение всех этих минут без конца не твердила мне: не то делаешь, не то, обижаешь хорошего человека, нельзя, неправильно поступаешь, сам себя предаешь, сам виноват, сам обещал. Я слышал ее голос. Но поступал по странной инерции. Какая разница, крупное это было предательство или мелкое, важно, что оно было. Вот она, вот она наша мягкость и самоедство. И то, и другое всегда оборачивается боком нам же. Тут и вспомнишь, что частенько нам не хватало именно спокойной уверенности в себе, твердости и определенности – я имею в виду интеллигенцию в первую очередь…

И надо вам сказать, неудачной у меня была та рыбалка. Два дня всего продержался лед и стал ломаться. И так и не отдохнув как следует, так и не осуществив желаемую идиллию, уехал я в Москву. И осталось у меня противное чувство вины. И не проходило… А Николай Алексеевич, я слышал, под лед якобы провалился, но его, правда, вытащили.

Когда же теперь этот мужчина вошел в номер гостиницы, я прямо так и вздрогнул: он. Впрочем, может быть, это был и не он. Потому что он не узнавал меня. Хотя разговаривал очень вежливо. И еще… Его тоже звали Николаем Алексеевичем.

Когда мы уже все в нашем номере спали и уже начало рассветать, послышался крик Алика. Так не хотелось вставать и такое было у меня паршивое настроение, что, проснувшись, я некоторое время сам перед собой делал вид, что не слышу. И встал со своей кровати кто бы вы думали? Он, Николай Алексеевич! И, кряхтя, пошел вниз, открывать дверь Алику. Тут спохватился я, но было поздно. Опять он, значит, урок мне преподал.

Утром, переживая вновь мучительное чувство в связи с Николаем Алексеевичем, пытаясь если не оправдать себя, то хотя бы понять, я вдруг подумал: не в том ведь даже дело, что тогда я не хотел нарушать своего одиночества. Ведь если бы дело было только в том, а все остальное нормально, мне ничего не стоило бы сказать Николаю Алексеевичу об этом, и он – умный, интеллигентный, добрый, – немедленно понял бы и ничуть не осудил бы меня. Тем более, что найти ему место – и вполне подходящее – в какой-нибудь другой избе не составило бы для меня труда. Нет, дело было, пожалуй, в другом. В том, что я пообещал ему у старушек вместе с собой, и своим обещанием как бы связал себя, и когда мы шли к старушкам, я чувствовал себя обязанным выполнить обещание, и именно это чувство обязанности, несвободы вызывало во мне такую неудержимую слепую досаду. Сами себя связываем сначала, а потом других в этом виним. «Что он мне? – в раздражении думал я, шагая. – Почему это я обязан? Может, сказать ему?» Но тут же: «Если я теперь скажу ему, то он, естественно, спросит меня: зачем же вы тогда обещали? Нет, не спросит, а хуже: подумает… Каким же болтуном я перед ним окажусь?» Болтуном я не оказался – «выполнил» обещание, «попросил» старушек. А оказался зато немножечко подлецом.

Вот почему запланированное добро так часто обращается в зло. Вот почему – «не клянись» и не обещай загодя. И не торопись сам себя связывать.

Что касается Нины, то я уже было совсем на нее рукой махнул после Аликиного утреннего возвращения, но оказалось, что и здесь я поторопился. Дело в том, что Алику вчера нужно было срочно куда-то ехать, с Ниной он встретился лишь на полчаса, и, похоже, это было правдой, потому что ночью он вошел в гостиницу с чемоданчиком. Так что все оставалось открытым.

Утром ему опять нужно было куда-то ехать насчет работы, я пошел завтракать один, а после завтрака решил пройтись по ростовским улочкам и, конечно, направился к общежитию Нины. Прошел раз мимо, потом другой, наконец решился, поднялся на второй этаж и постучал в дверь, которая, по моим соображениям, вела к ней.

– Кто там? – послышался голос Нины.

– Это я, – ответил я; она узнала и сказала, чтобы ждал.

Долгое время за дверью была тишина, потом дверь приоткрылась, высунулась голова Нины, укутанная пестрой косынкой, из-под которой во все стороны торчали бигуди, и сказала:

– Здравствуй.

– Ты свободна сегодня? – спросил я. – Может, пойдем куда-нибудь? Видишь, я не уехал. Вернулся.

– Хорошо, – сказала она. – Только ты подожди внизу, ладно? Погуляй пока. Я скоро.

И как на крыльях спустился я с лестницы и начал гулять по Нининой улице. Погода, только бы не подвела погода, думал я, потому что небо хмурилось неудержимо. Я боялся, что вот-вот пойдет дождь, а что же мы тогда будем делать, куда нам деться? В воображении мелькали уже восхитительные картины – ведь она с такой радостью согласилась и голос мой сразу узнала, как будто ждала! И вот еще важно что: наконец-то я проявил себя как мужчина, вчера вернулся, а сегодня осмелился прийти к ней. Не связывал себя, а наоборот, развязал… Но все дальнейшее, естественно, связывалось с хорошей погодой. А она хмурилась. А Нины все не было и не было.

Рядом с парадным, откуда она вот-вот должна была появиться располагалась остановка автобуса и стояла скамейка. Я устал ходить и сел в ожидании. Но не просидел и пяти минут, как увидел, что ко мне приближается не Нина, а армянин Ованес, который тоже поселился в нашей гостинице, в соседнем, правда, номере. Я уже видел эго вместе с Аликом, Алик нас даже знакомил. Теперь Ованес подошел ко мне, поздоровался за руку и спросил:

– Ты чего здесь делаешь?

– А, девчонок жду, – сказал я этак равнодушно.

– Ага, – сказал Ованес и тотчас сел рядом.

Вот так положение! Может быть, он Аликин шпион? Ну и черт с ним. И так мы сидели с ним рядом, а Нина все не появлялась, хотя время шло. Прошло в общей сложности минут сорок. И так мне стало вдруг муторно. Погода все хмурилась, того и гляди дождь пойдет, Нина непонятно почему не идет так долго – навыдумывал я ее радость, небось нарочно тянет, думает, что мне ждать надоест, я уйду, а она Алику верна останется. Да еще этот Ованес. Сидит и сидит. Я встал.

– Ладно, – сказал я. – Ну их к черту. Сколько ждать можно? Пойду я.

– Куда? – спросил он. – Может, вместе?

– Нет, извини, друг, пойду-ка я лучше один. К озеру прогуляюсь, а потом в монастырь. Пока.

И пошел. И, кажется, на самом деле настроился к озеру идти. А потом в монастырь. Ну сколько можно ждать, скажите?

Только отойдя на приличное расстояние – чуть до озера не дошел! – вернулся я все же – Ованес, слава богу, ушел – и увидел, что Нина как раз в дверях появилась. Как ни в чем не бывало, хотя прошел ровно час. Да, нечеловеческое с ними терпение нужно. Но мое, похоже, было вознаграждено: Нина просто блистала. Она наверняка надела все лучшее – белоснежную кофточку, брюки с огромными клешами, волосы ее были тщательнейшим образом уложены, а от ногтей пахло свежим лаком. Я тотчас почувствовал угрызения совести и, конечно, радостное торжество.

Однако погода.

– Знаешь что, – сказал я. – Хочешь, сходим в Кремль. В музей. Ты там была? А потом, может быть, прояснится, и мы где-нибудь погуляем. Хочешь?

– В музей? – тихо спросила Нина. – Нет, не была. Пойдем.

И вся она была такая красивая, такая торжественная и покорная…

А дождь уже тихо шел…

От общежития до Кремля – рядом, и мы успели дойти до музея, почти не намокнув. Прическу Нины, во всяком случае, сберегли. Купили билеты и вошли.

И вот тут я испытал нечто удивительное. Что там ни говорите, но после вчерашней танцплощадки, открывшей мне кое-что, да и после ресторана тоже, где Нина все-таки напропалую курила (хотя и говорила потом, что «Ростов развращает»), после того, что она позавчерашнюю ночь так долго все же была с Аликом, при всем при этом я думал, что рассчитывать мне на что-то особенно тонкое и родственное не стоит. Но как только мы с ней вошли в музей и приблизились к первым же экспонатам, я вдруг увидел, что лицо ее преобразилось. С осторожным, каким-то благоговейным вниманием она начала рассматривать большие бронзовые и золотые кресты, иконы и гербы. Я-то все это видел, да видел кое-что и поинтереснее, а потому заранее приготовился к ее поверхностной фальшивой внимательности и уже мысленно наметил скорый маршрут: через залы с экспонатами – к укромным уголкам (в переходах по крепостной стене, в палатах, в одной реставрируемой церкви…). Но теперь… И внимание ее было искренним, вот ведь что удивительно! Даже как-то странно было видеть красивую, современно одетую девушку, совсем молоденькую – и вдруг с искренним интересом склонившуюся над довольно обычными музейными экспонатами. Пухлые губки ее что-то шептали – она читала подписи, – глазки разгорелись…

– Ты что, правда не была здесь? – спросил я.

– Нет, – сказала она. – Ты представляешь: так близко, а я не была!

– А вообще-то была в каких-нибудь подобных музеях?

– Ой, ты знаешь, нет, – сказала она и опять склонилась над каким-то крестом…

Ну, в общем, мы осмотрели практически все. По пути нам, конечно, попадались те самые укромные уголки, но, естественно, было бы диким так грубо переключать ее внимание с одного на другое. И понятно, конечно, что она нравилась мне все больше и больше. Самое интересное, что, по-моему, я ей тоже – во всяком случае, когда мы вышли из музея, близость между нами была удивительная. Новое и новое мне открывалось. Нет, ей-богу, нас как будто уже что-то связывало, но эта связь была просто невыразимо прекрасной.

Дождь перестал, и слегка прояснилось.

– Давай пойдем куда-нибудь в лес, – сказал я. – Как ты думаешь?

– А куда? – спросила она. – Ты знаешь? По-моему, здесь поблизости нет ничего. На автобусе можно было бы, но он редко ходит. А потом ведь там сыро сейчас.

– А если на озеро? – сказал я. – Лодку можно где-нибудь достать, ты не знаешь? Может быть, на озере остров есть?

– Я придумала, – сказала она, оживившись. – У Лидки – ты ее знаешь, беленькая, в ресторане с нами была – есть приятель, а у него лодка с мотором. Я его попрошу, он на остров нас отвезет. А вечером за нами заедет. Он, Сережка, отличный парень, не откажет. Хочешь?

Еще бы мне не хотеть!

9

Владелец моторной лодки Серега был почти викинг. Только что роста невысокого. Красивый, голубоглазый и, разумеется, светловолосый. Плечистый, крепкий, в тельняшке. Может быть, не викинг, а помор. Были такие у нас мужественные предки. Я Серегой просто залюбовался и, честно сказать, слегка приревновал, видя, как восторженно Нина на него смотрит. Правда, я уже знал, что он законный парень Лиды (самой некрасивой из трех), а Лида – лучшая подруга Нины, так что ревновать как будто бы глупо, тем более, что он, Серега, и должен на остров нас отвезти. А потом забрать. Вечером.

Нина так ему сразу и сказала:

– Отвезешь нас, Сереженька? А вечером заберешь, хорошо?

– Угу, – сказал мужественный Серега и хорошо, добро так улыбнулся.

Но тут выяснилось, что бензина у Сереги нет. Вернее, есть, но мало – хватит, чтобы отвезти, но чтобы вернуться ему без нас, не хватит. Значит, нужно было сначала бензин достать, а это трудно, потому что выходной день. Куда-то он ходил, у кого-то спрашивал, и наконец было решено, что на те остатки, что есть, мы едем сначала в деревню с громким названием Львы за бензином, а потом – на остров.

– А это не долго будет? – спросил я.

– Что ты! Тут рядом, за двадцать минут обернемся.

И мы отчалили.

Лодка у Сереги была отличная – мы с Ниной сели рядом посредине, он – на корме, у мотора, – мотор грохотал во всю мощь, мы лихо вырвались на простор озера (озеро Неро довольно большое, круглое, дальний берег едва виден), Нина показала мне полоску «нашего» острова («К сожалению, там почти нет деревьев, – сказала она, – но довольно густые камыши, и костер развести можно, из плавника»), до него было километра два, но Серега, сделав по воде щегольскую дугу, повернул, и мы устремились вдоль берега к деревне Львы. Минут через пять мотор у Сереги начал чихать, потом заглох. Серега пробормотал несколько неразборчивых фраз и принялся что-то делать с мотором.

– Бензин с водой, поэ, – сказал он разборчиво, а «поэ», как я догадался, было упрощенное «понял».

Тут послышался стук еще одного мотора – навстречу нам вдоль берега неслась еще одна такая же лодка. Серега помахал рукой, лодка приблизилась, в ней сидели два парня. Они причалили борт к борту, и Серега начал отсасывать сифоном испорченный бензин из нашего бака и выливать его прямо в воду. Ребята отсасывали хороший бензин из своего в ведро. Потом Серега залил хороший бензин в наш бак. Операция эта длилась минут пятнадцать, и все это время Серега и ребята курили сигареты, пепел сыпался в бензин, а я бережно прижимал к себе Нину, моля бога, чтобы все обошлось. И обошлось ведь! Ребята отчалили, Серега дернул заводной ремень, мотор наш взревел, и мы благополучно продолжали свой путь, оставив позади пятно расплывшегося в воде «плохого» бензина. Серега сидел на корме с сигаретой в зубах, как настоящий моряк – в тельняшке, и ветер выдувал пепел и искры из сигареты и обдувал Серегину могучую грудь.

– Ну, а как рыба здесь, есть? – спросил я.

– Есть, но мало, – коротко ответил Серега. – Захламили озеро, отравили, поэ. Передохла. Раньше много ловили.

Так мы пронеслись минут десять – мимо проплыл живописный Яковлевский монастырь с суровым храмом, колокольней и крепостной стеной, которую чуть ли не омывали волны озера. Я успел его сфотографировать, несмотря на то, что погода – увы – опять начала портиться, солнце безнадежно скрылось. Сфотографировал, конечно, и великолепного Серегу.

Но вдруг движение наше резко замедлилось. Что такое? Оказалось – водоросли. Захламленное мелкое озеро заросло водорослями, они наматывались на винт, даже мощный Серегин мотор «Москва-5» («У меня самый мощный мотор здесь, поэ!» – похвастался он) не мог справиться с тягучими зелеными космами. Наконец, он совсем заглох.

– Где-то была здесь это, дорога… – сказал Серега и как настоящий моряк начал всматриваться вдаль.

Лодка наша слегка покачивалась, а под ней, рядом с бортами и куда ни глянешь вокруг, из темной глубины тянулись лохматые буро-зеленые щупальца. Я вспомнил, что «Неро» в переводе с угро-финского означает «топь». Попали мы, кажется. Нина грустно смотрела на воду. Вот-вот собирался пойти дождь.

Закончив рекогносцировку, Серега очистил винт от бурой цепкой дряни, завел мощнейший мотор, лодка дрогнула, и мы проползли метров пятьдесят. Потом все началось снова. Минут через двадцать выбились на более или менее сносный участок, промчались немного, и вдалеке, ближе к берегу, я увидел неподвижный темный скелет земснаряда. Мы направились к нему.

– Озеро чистят, – сказал Серега. – Водоросли выгребают. Там и бензин возьмем, поэ.

До земснаряда пробивались еще минут двадцать пять. Дождь уже потихоньку капал. Я развернул полиэтилен, и мы с Ниной накрылись. Ко всему прочему подул ветер, стало холодно, и Нина начала потихоньку дрожать.

На земснаряде уже хозяйничали двое молодых мужчин – типичные ярославцы по говору, – рядом стояла их лодка. Увидев Серегу, они поздоровались и сказали, что «бензина дак нет» – кто-то нас опередил, – правда, есть масло. За бензином нужно-таки ехать во Львы. Взяли масло, а потом нас с Ниной попросили пересесть в лодку ярославцев, с нами сел один из них, а Серега с другим на Серегиной более быстроходной лодке поехали во Львы, оставив нас под дождем около земснаряда.

Я сказал, что, может быть, нам лучше высадиться на земснаряд – там все-таки есть где от дождя и ветра скрыться? – но ярославец, оставшийся с нами, сказал, что не стоит, что мы потихоньку будем передвигаться к фарватеру – Серега с его приятелем обернутся быстро.

Я посмотрел на Нину, и у меня сердце сжалось. Но я даже обнять ее не мог как следует, потому что рядом торчал этот ярославец. Дождь потихоньку барабанил по мутноватой полиэтиленовой пленке, и это бы ладно еще, но на открытом пространстве ветер пронизывал нас насквозь.

Мы потихоньку продвигались к фарватеру – путь, свободный от водорослей, здесь был, просто Серега его потерял. Ярославец отталкивался от дна шестом. Здесь было мелко, около метра, хотя от берега далеко. Так прошло еще около часу. А всего – с тех пор, как мы с Серегой отчалили – два с половиной. Я смотрел на Нину и не узнавал. Она сидела в моей куртке, сгорбившись, от великолепной прически ее ничего не осталось, губы слегка подрагивали, краска с ресниц уже почти совсем смылась, нарядная белая кофточка прилипла к телу, Господи боже мой, ну что же, ну что же делать?

– Хорошо, что хоть это есть, правда? – я показал на сверток, который высунулся из сумки.

– Да, – кивнула она, чуть не плача.

И мне, честно говоря, плакать хотелось.

Наконец сквозь шум ветра послышался стук мотора, и из-за береговых камышей вдалеке вынырнула долгожданная лодка. Мы пересели по-быстрому и теперь действительно помчались, опередив намного ярославцев.

– Теперь быстро! – бодро сказал Серега, и Нина немножечко ожила.

Дождь прекратился, но ветер стал еще сильнее, едва не унес полиэтилен, я посмотрел вверх и увидел, что по направлению к нам движется огромная сизая туча.

– Успеем? – крикнул я Сереге, кивнув на тучу.

– Успеем! – коротко сказал он. – Она стороной пройдет.

Но я-то видел, куда она движется. На этот раз мы действительно быстро домчались до острова, минут за десять, Серега лихо обогнул его и причалил с подветренной стороны. Остров был низкий и плоский, маленький – метров сто в поперечнике, – он действительно порос густым камышом. Там, где мы причалили, была довольно уютная бухточка, даже отдаленное подобие пляжа, в других обстоятельствах можно было бы даже и искупаться. Сейчас, правда, об этом было страшно подумать.

Мы высадились – как приятно было наконец разогнуться! – и быстро расстелили полиэтилен. Туча неудержимо приближалась, стало темнеть, ветер немного утих. Нина деловито резала огурцы, хлеб, помидоры, колбасу, раскладывала все это, я достал кружки, Серега откупоривал бутылку. Несмотря на то, что Нина несколько оживилась, она была просто неузнаваема – ничего общего с той очаровательной девушкой, что была утром, потом в музее. И мне прямо рыдать хотелось, но, ей же богу, не потому, что интимной встречи не получилось. Что-то другое, не понимаю даже что.

Наконец, мы уселись, Серега быстро и умело разлил, я – самый старший в этой компании – пил гораздо более неуверенно и церемонно, туча совсем накрыла нас, но дождя пока не было. Серега разлил остатки.

Мы дружно жевали, хрустели огурцом, а Серега – отличный все-таки парень, помор, он ведь и под дождем и ветром в своей тельняшке не дрогнул! – начал скороговоркой что-то рассказывать. Рассказ его был удивительный – быстрый, бессистемный, какой-то хаос, бесконечные «поэ» и этакие, «эмоционально выразительные слова», то есть попросту матерщина, но чувствовалось, что это рвется душа. Я даже не все понимал – настолько у него было неважно с дикцией, да еще он торопился, – лишь постепенно начало доходить до меня содержание, смысл. И – граждане вы мои! – до чего же это был странный смысл. Он говорил о том, что кто-то «попал», а кто-то недавно «освободился», что раньше компания у них была лучше, а теперь хуже, но все ж таки ничего, что они здорово однажды кому-то «дали», а один эпизод уж и совсем дикий – как избивали они какого-то заводского парня, чем-то задевшего их.

– Там тетка проходила, поэ, а мы его канаем, поэ, а он свалился уже, кровища, а она кричит, вы чего, говорит, делаете, он же умрет, а мы-то знали, поэ, иди, говорим, пока цела, поэ, дали еще ему, он уже так – ы! ы!.. – видим, правда, кончается, оставили, поэ, но ничего, отлежался, конечно, и не донес никуда, тетка, правда, пожаловалась, но его вызвали, а он сказал, ничего не было, просто упал, ушибся, поэ, ничего парень попался, зато к нам уже заводские не приставали никогда, уважали нас, поэ, а вообще раньше компания у нас лучше была, но вот вернется, освободится кое-кто…

А Нина, Нина моя, которая с таким трепетом склонилась тогда над каким-то гербом в музее, слушала теперь Серегу с горящими глазами, прямо в рот ему смотрела и от внимательности, от интереса, в пылу сопереживания щипала его за мускулистые ноги, за плечи. Господи, я был сейчас за миллион километров от них, от нее, и с женской своей чуткостью она, по-моему, это знала. Во всяком случае той Нины, с которой мы встретились сегодня утром, из-за которой я вернулся в Ростов, не было и в помине.

Но полил дождь наконец. Это был настоящий дождь – не из дряблой хмари, а из настоящей тяжелой тучи, – мы быстро собрали все, сели в лодку, Серега мгновенно завел мотор, лодка рванулась, я хотел было накрыться опять полиэтиленом, но Нина решительно отбросила его в сторону, тряхнув своими слипшимися кудряшками, и я на миг растерялся, не зная – накрыться мне все же или не надо, – наконец накрыл лишь фотоаппарат, действительно было уже бесполезно, – и опять засмотрелся на Серегу, залюбовался ям, несмотря ни на что. Так красиво он сидел на корме, управляя своим мощным мотором, тельняшка облепила его бугристые плечи, грудь, дождь струился по его мужественному лицу, он уверенно смотрел вперед, и лодка, подчиняясь ему, просто летела. Не успел я оглядеться, прочувствовать поглубже этот момент, как мы уже пристали к мосткам.