Яркие пятна солнца

Днепр был неожиданно узок («Редкая птица долетит до середины Днепра»?), но все же великолепен: мало воды и обнажившийся белый песок. Сначала один рукав, потом другой, и вот – ошеломительная моим распаленным глазам панорама: город на противоположном огромном крутом берегу, золотое сверкание куполов в сплошной темной зелени склона. Конец моста, приблизившиеся, выросшие дома, оживленная набережная Киева.

Легким, крылатым чувствовал я себя на своей запыленной машине, перенесшей меня через леса, через поля сюда, куда я, кажется, все дни так стремился. Это еще не Одесса, но это – цивилизация, да, увы.

И все-таки. Ни одного прокола, ни одного несчастья на всем двенадцатидневном пути, ни усталости! Грудь распирало сознание своих сил, некой тайны, познанной так счастливо. Дракон пал, даже не очень-то сопротивляясь…

Замедлив ход, ступил на асфальт киевской набережной усталый путник, немножечко обалделый, но все же благоразумно подумывающий о бивуаке, внимательно приглядывался к людям, которые шли по набережной, чтобы у них спросить о гостинице, и обратился к респектабельному, чем-то понравившемуся прохожему в добротном сером костюме, с черной копной вьющихся волос, которые при ближайшем рассмотрении оказались тронутыми сединой. Интуиция не обманула – это был автотурист, приехавший в Киев тоже впервые.

Автотурист посоветовал возвратиться в кемпинг, который путник в своем неудержимом стремлении проскочил, даже и не заметив.

Пока мы разговаривали, поблизости появился парнишка в линялом военном френче, давно не бритый, причем щетина его была тоже какая-то выцветшая, редкая и неровная. Услышав, что я спрашиваю про кемпинг, а затем и то, что еду я из Москвы, он подошел ближе.

Как выяснилось из недлинного разговора тут же, этот парнишка был тоже путешественником, но путешествовал он совсем неожиданным способом – на поездах, в товарных вагонах. И объездил за это лето уже почти всю страну…

Как ни был я уверен в прелести своего именно вело-, способе передвижения, как ни горд пройденным путем своим, пахнуло на меня от его слов томящей свободой таких вот скитаний, перестуком колес, скрипом вагонов, тоскливой тишиной захолустных станции, печальным запахом паровозного дыма, перемешанного с лесным туманом…

– Вы вообще не доверяйте ему, – вдруг шепотом посоветовал мне автотурист, когда мы отошли от паренька и направились вместе к кемпингу. – Шатается черт-те где, и денег у него нет ни копейки.

А он и действительно был не от мира сего, этот парнишка, бесцельно улыбающийся и глядящий на людей так же, как на дома и Днепр. И даже мне, вольному путнику, его еще большая вольность казалась слишком уж необычной и чрезмерной. Пальму первенства в этом отношении можно было уступать ему, не колеблясь.

Но вот – кемпинг: недавно построенный – знамение времени! – скопище больших палаток на пространстве, поросшем соснами, недалеко от конечной станции метро «Дарница». Автомобили, автобусы, мотоциклы. Бивуак путешествующих.

Я вошел на его моторизованную территорию, ведя за руль свой маленький безмоторный транспорт, гордо держа голову, потому что здесь как раз достоинство путешественника обратно пропорционально величине и скорости средства передвижения. Так и приняли меня – соответственно, – и в глазах владельцев автомашин и мотоциклов я не видел и тени того – все еще не забытого – соседского недоброжелательства.

Водители автомашин приветливо улыбались мне и моему велосипеду – с удивлением, а некоторые, как ни странно, с завистью.

Едва переодевшись – пристроили меня в палатке вместе с двумя владельцами «Москвичей», – приняв душ, я направился в город с мыслью еще сегодня не только осмотреть Крещатик, но и искупаться в Днепре.

Город был освещен уже низким солнцем, которое множилось в многочисленных окнах, чуть ли не все прохожие казались мне тоже путешественниками – ну, а если не путешественниками, то уж, во всяком случае, незнакомыми аборигенами, жизнь которых конечно же не похожа на нашу.

На пляже Днепра было довольно много народу – группки людей и кучки одежды на светлом и мелком песке. А сам обмелевший Днепр все же величаво и медленно катил воды свои, не очень широкий, но полный достоинства. Вода его оказалась приветливой – теплой.

Солнце садилось далеко за Днепром, такое же тихое и оранжевое, как всегда, предвещая и на завтра такую же солнечную погоду, длинная тень протянулась от меня по песку.

Чего еще мне было желать? Я стоял в лучах заходящего солнца, воздух вокруг был напитан свободой, я вдыхал его, пахнущий Днепром и ширью дальних полей, над водой с писком носились ласточки. Редкие облака к вечеру замедлили свой полет, успокаивались, а когда солнце село совсем, растворились в густом желтом зареве.

Одна за другой на сером вечернем небе замерцали маленькие пока, но постепенно растущие звезды. На легкой ряби Днепра вспыхнули отраженные огни электрических фонарей. Подул ветерок, стало холодно…

Может быть, потому, что я на два дня прервал путешествие в Киеве, чтобы поближе познакомиться с этим прекрасным городом, а может быть, просто наступило нечто похожее на перенасыщение, отчего мой непривыкший мозг устал поглощать и перерабатывать все новые и новые потоки поступающей информации, но только путешествие мое, каким оно было в течение первых двенадцати долгих солнечных дней, действительно кончилось.

Можно повспоминать о том, как ходил по Крещатику и другим солнечным улицам Киева, как посетил роскошную Киево-Печерскую лавру, странствовал в ее лабиринтах, любовался росписями и иконами, пытался представить себя в далеком прошлом каким-нибудь священнослужителем или монахом… Как опять купался в Днепре среди сотен других отдыхающих. Но все же это было что-то другое. Совсем другое. Я чувствовал себя экскурсантом, туристом, заглянувшим сюда между прочим, смотрящим на все с поверхностным интересом и мечтающим поскорее вернуться туда – туда, к полям и лесам, озерам и рекам, цветам, птицам, бабочкам, чистому воздуху, сверкающему под солнцем шоссе, ощущенью полета, когда мчишься под уклон, напряжению мышц, когда упорно преодолеваешь подъем, поту, заливающему глаза, мечтам о колодцах, трепетному ощущению неизвестности, новизны, ожиданию новых и новых встреч…

И дальнейший путь, после Киева, уже не был окрашен такой прелестью новизны и восторгом свободы, как раньше, да и погода испортилась – начались дожди. В Бердичеве пришлось аж два дня просидеть в вокзальной гостинице – был сплошной ливень. Настигла меня непогода!

До Винницы я все же доехал, но там, увы, пришлось вновь ощутить, что такое лишиться собственного – идеального, казалось бы, – средства передвижения и присоединиться к толпе обалделых и обезличенных пассажиров, пользующихся услугами общественного транспорта в пиковое летнее время. Мой отпуск кончался, а я хотел увидеть море в Одессе, и, чтобы успеть, пришлось сдать велосипед в багаж и отправить его домой «малой скоростью».

В Одессу я приехал примитивнейшим образом – в железнодорожном вагоне рано утром. На вокзале вповалку спали безбилетные и транзитные пассажиры, и это напоминало стихийное бедствие… Улицы города были еще пустынны, первым делом я направился к морю, которое, к моему удивлению, было от Одессы в северном направлении, а не в южном. Я долго шел в прохладе утренних улиц, встречая лишь редких дворников, солнца не было видно, но верхние этажи домов уже нежились в его розовых молодых лучах. Погода наладилась…

Но даже море меня не радовало, потому что мой верный спутник, мой друг, мой волшебный «конек-горбунок» ехал где-то в тесном мраке вагона, пока я валялся на песке вместе с тысячами других праздных людей и грустил.

1 сентября в одесском аэропорту я садился в самолет, чтобы лететь в Москву.

Знакомая дрожь пронизала тело, заколотилось сердце, когда я увидел простор летного поля, когда поднимался по трапу и пролезал в темный и тесный люк, занимал место в салоне. Загрохотал мотор, загудели винты, все сильнее, сильнее, быстро понеслась мимо обочина взлетной полосы, вот она ушла, провалилась вниз, поплыли под нами домики, квадраты полей, прихотливые извивы рек.

Самолет набирал высоту, погружаясь в холодную синь, вот он, разворачиваясь, лег на крыло, и в иллюминатор ударило солнце.

Я возвращался домой. Меня ждало то, от чего я с такой поспешностью уезжал три недели назад. Но я понимал, что все теперь будет немножечко по-другому.

Солнце било в иллюминатор, внизу проплывали леса, поля, реки, нити дорог. В несколько минут я теперь преодолевал путь, который проезжал недавно в течение целого дня. Дня прекрасного, дня счастливого, полного непредвиденных и таких важных тогда для меня событий.

Эпилог

Прошли годы. Я часто вспоминаю свое Путешествие. Первое, потому что за ним последовали другие. Но первое, как я уже сказал в самом начале, запомнилось лучше всех.

Те двенадцать дней, которые в меру сил я постарался здесь описать, были и на самом деле одними из самых счастливых дней моей жизни. Конечно, потом было много другого, но то Первое Путешествие никогда не забуду…

Однажды по Московскому радио я услышал новогоднее обращение к школьникам. «Ребята! – радостно говорил диктор. – Вспомните, что самое хорошее было у вас в прошедшем году. Какие дни вы считаете для себя самыми счастливыми?» И я подумал: а какие дни были самыми счастливыми для меня?

И вот, размышляя, стараясь отбросить привычные стереотипы, напрягая память и убеждая себя, что ведь об этом никто не узнает, а потому я могу быть действительно откровенным, я с удивлением обнаружил, что самыми счастливыми днями в каждом моем году были те, которые другим показались бы, возможно, не только не важными, но и бесполезными, незначительными, несерьезными…

Есть у американского писателя Ирвина Шоу рассказ «Солнечные берега реки Леты». Там описывается день служащего, который работал изо дня в день в какой-то фирме, приходил по звонку, уходил по звонку, дома его тоже неотступно преследовали семейные заботы – и вот его уволили. Узнал он о своем увольнении неожиданно, утром, придя на работу. Для него это была катастрофа. В полном отчаянье вышел он из здания, где провел столько дней… И вдруг, совершенно неожиданно, почувствовал себя… счастливым! Он шел по той самой улице, по которой ходил столько раз утром и вечером, шел тем же самым маршрутом, но – теперь совсем в другом качестве. Не как служащий, а как безработный. Не поглощенный делами, а непривычно свободный. И он как бы вновь эту самую улицу для себя открывал. И получилось в конце концов, что он не только много раз виденную, а на самом деле, оказывается, совершенно незнакомую улицу для себя открывал – он открывал жизнь!

В мировой литературе довольно много подобных вещей. И все-таки по-настоящему близки и понятны стали они мне после моего Путешествия.

Да, это был долгий, порой казавшийся бесконечным, праздник. Праздник общения, радости. Общения с Природой, но и – с людьми! Праздник счастливой – настоящей! – жизни. Не подчиненной чему-то или кому-то, а – свободной, осмысленной, интересной!

Любопытно вот еще что. По приезде в Москву, чувствуя себя так, будто сделал важнейшее из открытий, я несколько раз пытался рассказать о Путешествии родственникам и друзьям. Но никто ни разу не дослушал меня до конца! Сосед-врач хотя и снисходительно, но все же поздравил с благополучным возвращением, однако едва я попытался рассказать о некоторых деталях путешествия, как он сослался на неотложные дела и ушел. У меня даже осталось впечатление, что он крайне огорчен тем, что с ногой у меня в порядке. Знакомая молодая усталая женщина послушала некоторое время – с интересом, даже глаза ее оживились и на миг вспыхнули. Но потом она погрустнела. «Да, – сказала она, – интересно это все очень. Но недоступно. Пойду я. Дел много, сегодня у меня – стирка». И ушла.

Потом я позвонил давнему своему приятелю, «свободно мыслящему эрудиту». Уж он-то наверняка поймет и оценит! «Немедленно приезжай, пресс-конференцию тебе устроим, я ведь тоже ездил немножко, расскажу тебе, приезжай!» – так откликнулся он на мой звонок. Я радостно приехал. Минуты три они с женой внимательно слушали меня – у жены лицо прямо так и загорелось, – но вскоре приятель-эрудит начал меня перебивать и, в конце концов, рассказывал уже только он о своих командировках по делам промышленности и сельского хозяйства, а я молчал. Мне было не очень интересно то, что рассказывал он, но я слушал, стараясь понять его интерес. Но почему же мое путешествие казалось ему легкомысленным и ненужным? Я пытался ему объяснить, он вежливо слушал, согласно кивал, но я видел: он абсолютно не понимает меня. Он совершенно уверен в том, что мое путешествие бессмысленно, легкомысленно, в сущности не имеет ничего общего с реальной жизнью и интересным оно быть просто не может.

Вспомнив об одной своей знакомой – пожилой женщине, которая, как я думал, всегда понимала меня и вообще сочувствовала, – я позвонил ей и, немедленно получив приглашение, приехал. Я начал рассказывать осторожно, ненавязчиво, сдерживая свой пыл, чтобы не отпугнуть, и она спокойно слушала меня, не перебивая. Но лишь только я упомянул, что брал молоко в деревнях, она тотчас спросила: «А почем молоко, кстати?» Когда я сказал мимоходом о яблоках, она с интересом осведомилась, сколько они в тех местах на рынке стоят – сколько килограмм и сколько ведро. «А сливы почем? А груши? А в каком городе из тех, что вы проезжали, самые дешевые фрукты?» Мой рассказ незаметно съехал на чисто экономические рельсы, и только тогда я увидел в глазах женщины интерес неподдельный.

Ну, в общем, так я и не смог рассказать ПО-НАСТОЯЩЕМУ о своем Путешествии никому. Вот и решил о нем написать. Не знаю, как вы, а я сам перечитываю свои записи с огромным удовольствием и каждый раз словно опять оказываюсь там – среди полей, лесов, – купаюсь в озерах и речках, разговариваю с людьми…

Да, были потом у меня еще вело-странствия на своем «Коньке-Горбунке». По Карпатам, по Крыму, вдоль реки Оки (Серпухов-Муром), частично по Золотому Кольцу Средней России… Удачные – все, но такого счастливого, как Первое, не было.

А еще большое путешествие было у нас вдвоем с приятелем. По распределению после окончания Института физкультуры он уехал работать в Магадан, я написал ему о своем Первом, и он предложил отправиться с ним вместе на велосипедах не из Москвы, а – из Владивостока – в Москву!

Что ж, хорошая мысль, тем более, что наступало лето, и время у меня было – два месяца. В начале июня я отправил своего Конька-Горбунка багажом во Владивосток, а сам полетел в Магадан. Там мы купили велосипед приятелю, сели на корабль и проплыли по Охотскому и Японскому морям до Находки. Оттуда на электричке до «Владика», где четыре дня ждали в гостинице, когда кончится проливной дождь. Мой Конек-Горбунок, слава Богу, доехал благополучно. Так и не дождавшись хорошей погоды, мы все же экипировались и – поехали. Небесные силы смиловались, дождь перестал, и два месяца погода стояла великолепная. Южное Приморье, озеро Ханка, река Уссури, Амур-батюшка, Хабаровск, Прибайкалье, Великий Байкал, Усть-Баргузин, Лена, Ангара, Енисей, Обь, Иркутск, Ангарск, Красноярск, Мариинск, Кемерово, наконец – Новосибирск… И все – без палатки, с ночевками у местных жителей, с купаньем во всех реках и озерах, со знакомствами-расставаниями – два месяца в свободном полете… И чего только ни случалось – со мной и с нами обоими! Но было – здорово!

Потом были и небольшие поездки по огромной нашей бывшей стране, и солидные коллективные экспедиции – в Среднюю Азию, на Дальний Восток, на Кавказ, в Карелию, – и командировки от газет и журналов, и заграница.

Но мое первое – это все-таки Первое! Особенное. Одно из самых счастливых.

«А как же Она?» – можно спросить. Осуществилось ли то, что напомнила мне сценка, которую увидел я в гостинице города Козельца, удалось ли в реальности увидеть (как на пляже Чернигова) Афродиту, выходящую из воды, и чтобы выходила она не просто так, а – ко мне?

А как же! И еще как! Нашел я Ее, свою Афродиту, все-таки, нашел! И до чего же великолепные путешествия были с Ней…

«Что наша жизнь? Игра!» – сказал Герман из «Пиковой дамы» А.С.Пушкина. Я же считаю, что наша жизнь на самом деле не что иное, как – ПУТЕШЕСТВИЕ. И в одиночестве, и, конечно, вдвоем. Но чем свободнее – тем лучше!

Постскриптум

Много лет прошло со времени моего Первого путешествия. Да и после других, тоже вполне счастливых «велосипедных», пешеходных, «экспедиционных», «командировочных» и прочих. Теперь у нас, как принято говорить, «другая страна».

Недостатки прошлого времени – плохие дороги, мало гостиниц, неважное обслуживание, бытовые неурядицы, нехватка продуктов из-за плохой организации, а главное – из-за второй, а точнее первой причины российских бед (помните, да? – дураки и дороги…) – все это, в частности, привело к распаду великой страны «СССР». К власти пришли люди, не верящие в Светлое Будущее Социализма и считающие, что всякая чепуха типа велопутешествий в одиночку и рассуждений о какой-то «свободе» без солидной материальной обеспеченности в условиях «свободного рынка» – бессмыслица и потеря времени. Ау, мой бывший сосед…

Хозяевами жизни и в России, и в бывших Советских Республиках стали «дельцы с железными локтями», по выражению хорошей советской поэтессы Юлии Друниной, которая воевала в Великой Отечественной войне за нашу страну, но, увидев и поняв, что стало твориться у нас в конце 80-х и начале 90-х, ушла из жизни добровольно – заперлась в гараже, сидя в своей машине и запустив двигатель… Незадолго перед смертью написала она книгу «Судный час», в которой есть такие строчки: «Потому выбираю смерть. Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!»

И не только она одна среди наших соотечественников так поступила, увы. И не только в нашей многострадальной стране, пошедшей по «пути развитого капитализма», бывали люди, не принимавшие идеологии, созвучной с представлениями бывшего моего соседа-врача.… Но и Джек Лондон когда-то, и Эрнест Хемингуэй, и Стефан Цвейг. Да только ли они? Многие, многие в «процветающих» странах и Запада и Америки… А что стало в процветавшей когда-то Советской Украине, по которой я с такой радостью ехал тогда на своем Коньке-Горбунке? Самый настоящий «современный» Армагеддон.

Не исключаю, что кое-где дороги за прошедшие десятилетия стали действительно лучше. Наверняка и гостиниц, и ресторанов-кафе (а не столовых, как раньше) стало больше. Но уверен, что теперь невозможно столь же счастливое путешествие в одиночку на дорожном велосипеде, как раньше. И сомневаюсь, что можно на каждом шагу встретить таких людей, как встречал я тогда, – добрых, доверчивых, светлых. Они есть, может быть, но доброта и доверчивость сейчас очень не в моде. Заработать как можно больше «бабла», «порвать» других, во что бы то ни стало добиться «успешности» – любыми путями! – вот «национальная идея» РФ и других бывших Республик. «Другая страна» – «другие люди», увы.

Хорошие дороги – это, конечно, очень здорово. Как и гостиницы. Как и другое материальное, что необходимо человеку. Но все эти агрессивные и настойчивые речи о «процветании» Запада и Америки, о «материальном благосостоянии», «победном капитализме», индустриализации, урбанизации, модернизации, нано-технологиях и прочем сугубо материальном, вызывают у меня не только разочарование, но и тоску. Не собираюсь спорить с теми, кто еще раз обвинит меня в легкомыслии и скажет, что для порядочного человека самым важным должна быть семья, работа и материальное обеспечение. Но если то, другое и третье лишает вас ощущения жизни, то какой же смысл в этом «самом важном»? Ведь даже среди самых богатых, фантастически «обеспеченных» и семейных людей что-то не часто видим мы действительно счастливых… И Родина наша стала обглоданной, обворованной и разорванной. И действительно «летит под откос Россия».

Не в «дельцах с железными локтями» выход на самом деле, даже если они и будут строить дороги, гостиницы и прочее, прочее.

А – в другом.

Ростовская элегия

1

Весь первый день был счастливый – тридцатидвухградусный, солнечный, с легкой дорогой, гладким шоссе, оживленном машинами, но не враждебным; с отдыхом на 57-м километре в хлорофилловом душном великолепии, в зелени и лазури. После суеты и хлопот, оборвавшихся как-то сразу, робко канувших в прошлое, после пятидесяти километров неспешной езды с легкой усталостью в отвыкших от движения ногах – блаженное спокойствие, головокружительный запах трав, шелест листьев над головой, жужжание пчел, шмелей, сирфид… Лилово-розовые головки чертополоха, белые шапки зонтичных, фонари одуванчиков, султаны кипрея и конского щавеля. Мелькнула в чаще ветвей и выплыла на простор поляны красотка Аглая, вспыхивая неспешно пятнистыми крыльями; ванесса Ио спланировала откуда-то сверху, хотела сесть на меня, но передумала в последний момент, предпочла синюю, разогретую солнцем сумку, однако, едва прикоснувшись, обожгла, наверное, ножки, – раскрыла на мгновение сияющие, обведенные ободками «очи» на крыльях («павлиньи глаза»), обиженно унеслась. Маленький паук, деловито опустившись с дерева, выслюнил две длиннейшие, тончайшие шелковые нити, отправил их по едва заметному, достаточному, однако, для невесомой его работы ветерку, норовя тем самым сделать меня одной из основ для своей паутины, приспособив для другой велосипедное колесо. Перед самыми глазами на просторном, уютном листе травы спокойно и неподвижно – надолго, как видно, – расположилась зеленая цикадка (глазастый «скуттер»), обычно прыгающая бойко, на сей же раз отдыхающая от трудов (а может быть, во власти временной меланхолии…). И, сфокусировавшись на очаровательной мошке, глаза окончательно переключились на чуткое восприятие, и ощутил я тело свое человеческое гигантской, непознанной, наполненной таинственной жизнью горой (с сосудами, капиллярами, горячей кровью), овеваемой снаружи душистым дыханием поляны, блаженствующей, всеми клетками внимающей песне, подхватившей ее. Прошел грибник с полной до самых краев корзиной – «Где же белые?» – «Белые там, внизу…» – солнце переместилось и осветило тенистое доселе мое убежище.

И в дальнейшем течении день был прекрасен: с малиной в лесу, с бодрым движением – подъемами, спусками, – синим шоссе, церквями и Лаврой, значительно голубеющей на зелени мощными куполами, кривыми улочками Загорска, решительным следованием мимо них и – новым привалом, за двумя сухими поваленными елями, под сенью темных живых, так что получалось как будто бы в укромном жилище. И мысли о том, что не надо ни в какую избу проситься на ночь, а вот, прямо так, подстелив полиэтилен и куртку, под ветвями и звездами, в одной мелодии, вместе. А еще: зря выбрал маршрут через города, лучше бы по проселочным, где-то в глуби… Но дальше, дальше, впереди ведь еще и Мещера!

Вот неизвестно откуда взявшийся, пристроившийся ко мне велосипедист – разговор на ходу. Тоже велопутешественник, бывалый, с шестидесятого года, объездил много с компанией, советы, вопросы, обмен опытом. («Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мной, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?» – Уолт Уитмен.) Худощавый, коротко стриженный, загорелый. Тоже Юра. Сигачев. «Си-га-чев…» – раздельно проговорил он, чтобы запомнилось, просто так, на всякий случай, мало ли. «Си-га-чев» – и свернул налево, в свою деревню. Здешний. «Тут девушка проезжала однажды – тоже по Золотому кольцу, – года двадцать два, не больше, я ее тридцать километров провожал». Одна? Девушка? Додумалась ведь, решилась, какими же таинственными путями? «Купаться можно на сотом километре, вернее, не купаться, обмыться, река Дубна, маленькая, только ее начало, больших рек здесь до Волги, к сожалению, нет. А заночевать можно на сто пятом, деревня Тириброво. Дорога вся такая будет: спуск-подъем…»

Одна… Девушка… Представляю, как ехала, как встречала по сторонам те же деревья, те же поля, цветы, что думала она в дороге? И как это вообще: девушка – и путешествие?

Спуск-подъем я оценил лишь после, но не сетовал, наоборот, нравилось, дорвался после четырех лет застоя, а вообще дорогу оценил тут же, оценил на отлично, потому что к вечеру стало прохладно, и золото низкого солнца на темно листве (старая бронза?), слои ароматов, ладная композиция полей и деревьев. И меньше автомашин, почти полное одиночество.

Плескание в речке, уже в ранних сумерках, заметных лишь потому, что отдельные деревья утратили яркость, слились, хотя небо еще сияло, и солнце разливало теперь уже точно бронзу, но журчание струй неуловимо навевало дремоту, и цепенели травы вокруг и кустарник, тысячелетним опытом зная о приближении ночи.

И как всегда: путешествие – это возвращение к предкам, к себе. Воспоминания издалека.