Полная версия:
Судьба засранца
Нет, гимном сию мелодию никто не утверждал, просто её слишком регулярно крутили и слишком точно её содержание соответствовало содержанию нашей жизни. Общага начинала выходить из хмельного сна. Врубались другие магнитофоны. Из окон летели бутылки, битые стёкла, по верёвкам и иным спецконструкциям спускались ночные посетители и посетительницы. Воплей, криков и глухих ударов пока не слышалось: жильцы берегли силы на вечер. По коридору бухали сапоги, шлёпали кроссовки, доносились матюги в адрес предстоящей работы. Разя вчерашним перегаром, сверкая свежими фонарями под глазом, общага плелась на работу.
Вокруг общаги повсюду виднелись следы минувшей ночи: по периметру общежития валялись бутылки, банки, склянки, объедки, гантели, гири, майки, носки, трусы, туфли, кроссовки, магнитофоны, транзисторы. Порою, среди мусора валялись тела жителей общаги или их гостей, попутавших ночью окно с дверью или вышвырнутых в процессе драк. Некоторые тела поднимались сами и плелись на работу или в больницу, других забирала «Скорая помощь». С течением времени до меня начало доходить почему в таком занюханном посёлке такая большая и вечно переполненная больница.
Мне крупно повезло с соседом, ибо мой сосед по койке находился всё время в больнице после крутой пьянки и не допекал меня, подобно тем, кто шлялся по общаге в поисках спиртного и приключений.
Среди хлама вечно валявшегося под окнами большое место занимали трусы и подштанники, а это поначалу наводило меня на всякие пикантные мысли. Но каждый судит в меру своей испорченности, а дело обстояло гораздо прозаичнее. Просто, большинство мужского населения общаги не умело или не хотело стирать предметы мужского туалета и носило их до тех пор, пока они не начинали при установке на горизонтальную поверхность стоять, после чего выбрасывали в окно. Кто-то покупал новые, а кто-то обходился и без старых и без новых.
Порою, общагу пронизывал душераздирающий запах. Это кто-то из мужиков готовил поесть. Хотя, теоретически на каждом этаже общаги имелись кухни с белыми в прошлом (и чёрными ныне) электроплитами, но на всю общагу действовало полторы плиты. Вот на них от случая к случаю готовили, поминутно шибаемые током жильцы нечто: суп из неощипанной курицы, или яичницу на моторном масле.
Иногда душераздирающий запах, пронизывающий общагу был иного свойства. Это – опять забивались немногочисленные сортиры общаги, что вынуждало её обитателей использовать в качестве общественных туалетов многочисленные плохоосвещённые закутки, а порой, – двери и пороги соседей, не давших на опохмел или давших по морде.
В общем, в общаге жить было можно.
Обжившись в общаге и РММ, я решил дать знать о себе папе с мамой, а заодно попросить денег, ибо деньги едва появлялись, то тотчас или пропивались, или непонятно куда девались. Посему иначе, чем на деньги родителей отсюда я никак не мог уехать. Я вспомнил и о том, что я уехал из дому, оставив маму без сознания. Интересно привёл ли её в себя папа?
И я написал домой письмо. Как там дела? Пришла ли мама в себя? И главное, чтобы прислали деньги на отъезд.
Но в ответ папа прислал грозное письмо о том, что против меня возбудили уголовное дело из-за того, что я оставил в опасности маму и у неё случился отёк лёгких. Маму откачали, но все ещё лежит в больнице. Если я приеду, меня могут арестовать. Но папа может замять дело, если я откажусь от маминого наследства в пользу папы (как раз мама составляет завещание) и заодно выслать деньги на дорогу.
Я стал торговаться с папой, прося выслать сначала деньги, а потом уж я откажусь от наследства. Папа же стоял на своём.
Отказаться от наследства я никак не хотел, хотя понятия не имел в чем же оно заключается. Тогда папа написал, чтобы я не приезжал, пока не истечёт срок давности моего преступления, дабы меня не арестовали и чтобы до этих пор о деньгах я и не заикался.
Я поинтересовался у неоднократно сидевших членов балдёжной бригады – сколько же этот срок? Мне объяснили, что пятнадцать лет…От таких перспектив я окончательно обалдел. И старательно думал и думал, как же мне найти денег на дорогу, как же доехать до дома, чтобы не арестовали и чтобы от наследства не отказаться. Но ничего не мог придумать.
Но вдруг я вляпался в такие истории, что забыл и о возбуждённом уголовном деле у меня на родине, и о том, что у меня есть родина. Жизнь забила ключом и в основном по голове.
Началось со свадьбы, которую организовал один из наших сослуживцев. Его дружок – он же свидетель, нажрался так, что стал недееспособным и жених, в поисках того, кто бы мог его заменить, наткнулся на меня, спящего в каптёрке. Я занял тотчас вакантное место.
Ещё до того, как выкупить невесту, мы от души нажрались. И, когда отдали подружкам невесты все припасённые для выкупа 15 бутылок водки, то выяснили, что это чужая невеста. Ошиблись спьяну адресом. Как выкупали настоящую невесту – не помню. Очнулся в ЗАГСе. Я должен был где-то расписаться, но расписался не там и пьяная после всех свадебных процессий работница ЗАГСа с криком: «Осёл!», – дала мне по рукам. А я её – по физиономии, она в ответ-тоже. Нас кое-как разняли.
Свадьбу в столовке школы я помню урывками. Гости напились до поросячьего визга и валялись где попало. Один свалился прямо у порога и посетители пьянки, принимая его пиджак за половую тряпку, вытирали на его спине ноги. Другой свалился посреди зала под ноги танцующих и те, чтобы радикально избавиться от помехи танцам, выбросили упавшего на помойку. Третий нажрался до того, что просил закурить у своего изображения в зеркале.
Завуч школы, в столовке которой была организована пьянка, от изрядного количества выпитого слишком расслабилась и запела на всю столовую:
Тракториста полюбилаИ взяла, ему дала.Три недели сиськи мылаИ соляркою ссала……и вдруг обнаружила среди гостей свадьбы своих учеников!
Тотчас завуч переменилась в лице и заорала на своих подопечных:
– Как вы здесь оказались?! Вам не место среди этого сброда!!!
Но ученики были столь пьяны, что только могли робко возражать, с трудом шевеля языками:
– Вы-ы-ы не-е-е пра-а-авы…
Кто-то из балдёжной бригады, настолько проникся хулиганскими частушками завуча, что публично воскликнул:
– Как точно про нашу работу спела! Ведь и впрямь после неё и рук и всего остального не помыть! Точно то, что спела будет!..
Жених, приведший меня на этот балаган, посадил меня рядом с невестой стеречь её и дал указание:
– Смотри, чтобы ни с кем не лазила: это такая шалава! А я в сортир схожу…
Он ушёл и больше его никогда никто не видел.
Я ещё сидел некоторое время рядом с невестой и потом свалился под стол. И больше ничего не помню…
Я проснулся от того, что ощутил на моём лице чью-то ногу и вспомнил, что ничего не помню.
Незнакомая комнатушка, незнакомая женщина, одетая в мой пиджак уютно уместила свою пятку на моей физиономии. Женщина с удивлением посмотрела на меня и спросила:
– Ты кто? Муж что ли?
– ?!
– А где тот муж, что вчера был?
– ??!
И тут до меня дошло, что я сплю с невестой со вчерашней свадьбы. Хотя я вчера совершенно не являлся её женихом, но в процессе пьянки каким-то образом оказался её мужем.
Но женщину это обстоятельство волновало меньше всего, её беспокоило другое:
– Слышь, муж, – спросила она, – что-нибудь на опохмел есть?
Я только развёл руками. Женщина фыркнула и пошла искать опохмел. Я с изумлением увидел, что на ней надеты мои вывернутые наизнанку кальсоны, которые в некоторых местах ярко демонстрировали моё безалаберное отношение к правилам личной гигиены. Я хотел посмотреть что же одето на мне, но в этот момент в комнате появилась дама куда более старшего возраста. Она внимательно осмотрела меня со всех сторон и задумчиво изрекла:
– Слушай, зять, ты вроде вчера другой был?
Но и её куда более интересовали иные проблемы, чем соответствие зятя исходным данным:
– Ладно, зять, потом разберёмся, ты лучше бы сбегал за похмелом, а то ни фига не осталось…
– Сейчас бегу! – обрадовался я возникшей возможностью избавиться от дальнейших разбирательств и стремительно ретировался.
А на работе, на которую я опоздал на два часа, меня уже искали вовсю. Может быть, моего двухчасового отсутствия и не заметили бы, но на беду Филька собрался загнать своё личное авто на ремонт, а моих подопечных балдёжников без меня найти никто не мог. Это взбесило Главного инженера и он потребовал меня на ковёр.
Пока я шёл к Филькину, от предстоящих объяснений и похмелья меня прошиб пот и, первым делом, войдя в его кабинет, расстегнул тулуп. Филькин открыл рот для вступительных матюгов да так и застыл с раззявленным ртом и выпученными глазами. Я выругал себя за то, что так и не посмотрел что на себя напялил, когда обнаружил свои кальсоны на женщине, у которой сегодня проснулся. Под тулупом на мне была белоснежная комбинация, валенки и сильно волосатые ноги. И больше ничего.
– Это… что? Как… понимать? – пробормотал главный инженер.
– Да вот, на работу пришел, соцсоревнование за месяц подвести, – ничего лучшего не придумал я в ответ.
– Да… надо подвести… – промямлил Филькин, не выходя из столбнячного состояния.
– Ну я пойду, – сказал я и, пользуясь бессознательным состоянием главного инженера, выскользнул из кабинета.
Филькин потом спрашивал у секретарши и всех к нему входящих – зачем он вызывал меня, но никто не знал.
Однако мои приключения по пьяному делу на сём не закончились. Спустя несколько дней в конце рабочего дня мой сон прервал заговорщицкий шёпот кого-то из балдёжной бригады:
– Апполон, есть случай тяпнуть. Не откажешься?
Ну как я мог отказаться?!
Однако опасную подоплёку дела я узнал попозже. Дело в том, что на центральном складе члены балдёжной бригады отмечали чей-то день рождения. Закуски было мало, гораздо больше спирта. Но вот никто толком не знал: питьевой он или технический? Поэтому, решили найти малоценного человека, чтобы проверить на нём качество спирта. Если такой человек вдруг протянет ноги, ущерба от этого не будет, ибо спирта было, как говорится «выше крыши». Но вот кого же для пробы напоить? Бесполезных работников в шараге было хоть отбавляй. Например, любой из конторы. Но этот ж такие козлы, что прежде чем ноги протянуть, обязательно сдадут – кто им дал спирт. Можно было попробовать действие спирта на каком-нибудь механике колоны. Но эти архаровцы наловчились пить всякую гадость, включая тормозную жидкость, и за чистоту эксперимента никто ручаться не мог. В результате долгой дискуссии организаторы пьянки пришли к выводу, что наиболее подходящей во всех отношениях кандидатурой для опыта являюсь я. Но об этом я узнал позже.
А тогда я пришёл на центральный склад и кладовщица суперпампушечка Прося протянула на подносе стопарик с дурманяще пахнущей жидкостью и соленый огурец.
Не знаю, был ли спирт питьевой или технический, но после его употребления со мной началось твориться что то невероятное, из-за чего я утворил ещё более невероятное.
Толстуха Прося, которую невозможно было охватить двумя руками двух человек, годящаяся мне по возрасту в мамы, вдруг превратилась в прекрасную девушку. Ей, по свидетельству очевидцев, я целовал руки, ноги и иные части тела, признавался в любви и читал стихи. Насчёт признания в любви, кажется, так и было. Смутно помню, что что-то целовал. А вот насчёт стихов не помню, ибо после второго стопаря я уже ничего не помнил….
…Я проснулся и с ужасом вспомнил, что ничего не помню. Правда, знакомые замызганные очертания родной общаги вначале успокоили. Но, повернувшись я с ужасом обнаружил, что на узеньком койко-месте рядом со мной горой возвышалась громада Проси. Я стал осторожно пробираться через эту громаду, но Прося проснулась и обняла меня так, что захрустели косточки, а я завопил: «Ой, мама!»
– Аполлоша! Ты такой мужик! Такой мужик! Я с таким лет десять не была! – восхищённо воскликнула Прося.
В это время в дверь резко постучали и голос комендантши резко потребовал:
– Клизма, засранец, открывай!
С перепугу я заорал сам не поняв что:
– Подождите, мы без лифчиков!
Это так возбудило комендантшу, что дверь начали с треском ломать. Торопясь привести себя в божеский вид до того, как выломают дверь, я напялил трусы, оказавшиеся просиными, и по размеру, пожалуй, подходившие к категории не то, что «семейных», а «артельных». Чтобы удержать их на своей тощей талии я стал их завязывать в огромные узлы. За сим занятием и застали ворвавшиеся в комнату должностные лица общежития и болельщики.
– Клизма! – вскричала, выпучив глаза на Просю, комендантша, – Ты что, сдурел?! После двадцати двух привести к себе этот комод?!
Комендантша в противоположность Проси была тощей и костлявой, что не было не отмечено Просей, которая заметила:
– Ну, если я комод, то ты доска.
– А ну вон отсюда, шалава! – взбесилась комендантша.
– От шалавы слышу! – ответствовала Прося.
На прощание Прося при всех чмокнула меня, оставив на пол-лица отпечаток губной помады. И, помахав на прощанье пухлой ручкой, пообещала прийти ко мне на работу.
– Если эти злюки не дают нам здесь, будем на работе любовью заниматься, – бросила она, уходя.
После ухода Проси должностные лица общежития со мной провели воспитательно-душещипательную беседу.
– Ты хоть соображаешь, что она тебе в мамы годится? – возмущалась комендантша. – Ты почему на молодых внимания не обращаешь?
– Сколько вокруг девчонок и незамужних, и разведённых, – корила воспитательница, – даже комендант или я, наконец…
Я пообещал учесть в следующий раз высказанные мне замечания и предложения, и вообще я больше не буду.
На работу в связи с этими событиями, я снова опоздал на два часа, правда, машины начальству ремонтировать за это время не понадобилось, а потому моего отсутствия никто не заметил.
Но вскоре мне пришлось снова смыться, ибо вовремя заметил, как в мастерскую на всех парах вплыла Прося и понеслась к моей каптёрке. Я вспомнил брошенное ею напоследок пожелание заняться со мною любовью на рабочем месте, и так ясно это представил, что выпрыгнул в окно.
И снова меня не было на работе часа два. Единственный, кто заметил моё отсутствие, был один из водителей. – Блатнов. Его фамилия была, кажется, Бледнов, но, учитывая его специфический образ поведения и работы, фамилию его называли иначе.
Нет, он никогда не бывал в местах лишения свободы, но в отличие чумазых насквозь промазученных водил всегда ходил в чистой одежде, как будто-то работал в балдёжной бригаде, хотя его колымага уже месяца три стояла в полусобранном состоянии. Причём, Блатнов и не собирался её собирать и выезжать до первого перекрёстка, где случится очередная поломка.
– Главный инструмент водителя не баранка, а шариковая ручка, – любил поучать Блатнов начинающих водителей, копавшихся в своих драндулетах и колымагах, – наши развалюхи никогда не починишь, а подписать путёвку можно всегда. Не всегда, конечно, «за спасибо» можно, но всегда подписать возможно.
И, прочитав сии нравоучения, шёл подписывать путёвки за несуществующие рейсы. А когда начальник колонны пришёл к Блатнову с претензиями, дескать, машина четвёртый месяц на ремонте, Блатнов кричал на него на весь цех:
– Какой ещё ремонт, командир! Я каждый день путёвки сдаю! Мне только что ли за путёвку платят! И тебе, командир тоже, кстати. Я разве только для себя, я же для всего УТТ полезное дело делаю!!!
Ну а, поскольку Блатнов химичил и мудрил для общественного блага, а не для личного, то его слишком затянувшийся ремонт руководство старалось не замечать. Другого водилу выпихнули бы с незакрученными гайками на колёсах недели через три ремонта, лишь бы не ухудшил показатели выхода машин на линию. А этого блатного терпели. Блатнова, одним словом.
Так как Блатнов не занимался ремонтом, свободного времени у него было хоть отбавляй и, разумеется, времени для наблюдения за тем, чем другие занимаются – ещё больше. Узрев, что мастер участка текущего ремонта (то бишь, я), имеет больше свободного времени, чем он, Блатнов весьма огорчился. И, как только заметил моё исчезновение с рабочего места в рабочее время, – моментально заложил об этом Главному механику Гаврилычу за неимением в УТТ на тот момент другого начальника.
…Возвращаясь в свою каптёрку, я нос к носу столкнулся с Гаврилычем. За его спиной маячил сияющий Блатнов, предвкушавший, какие неприятности обрушатся сейчас на того, кому лучше его живётся.
– Аполлон Эдуардович, – строго спросил Гаврилыч, – где тебя хрен в рабочее время носит?
– Хрен, где меня носит?.. – переспросил я Гаврилыча в растерянности.
– Да нет, редька, – уточнил Главный механик.
– Редька?.. – совсем растерялся я.
– Короче, Клизма, – объяснительную на стол, – подытожил беседу Главный механик…
Я растерялся окончательно, но Гаврилыч разъяснил мне:
– Я у тебя в холодильнике бутылочку «Русской» видел…
Ну, такую объяснительную я всегда готов на стол!
…После пары стаканчиков «объяснительной» Главный механик взглянул на стенды с приказами, и, видимо, увидав среди прочих приказ о назначении его наставником молодёжи, решил, что самое время провести со мной наставническую работу.
– Аполлон Эдуардович, – начал Главмех, хрустя огурцом, – то, что тебе присутствовать здесь совсем не нужно, не значит, что ты можешь здесь совсем отсутствовать.
После такого многозначительного вступления Гаврилыч пропустил третий стаканчик, который вызвал у Гаврилыча воспоминания о сочинениях Н.В. Гоголя:
– Пол, ты читал «Мёртвые души»? Ну, не читал, так в школе «проходил», так сказать. Помнишь, какие меры предлагались помещиками в сём бессмертном сочинении для перегона из одной губернии в другую крестьян и недопущения бардака? Не помнишь, конечно. А меры предлагались оригинальные и неординарные: не надо посылать с крестьянами капитан-исправника, достаточно послать только картуз капитан-исправника, чтобы его видели и боялись. Вот и порядок обеспечен! Понимаю, что ты понимаешь: бардак уже имеет место, он был, и будет, но при полном отсутствии всякого начальства (даже такого символического как ты), бардак придёт к логическому завершению в форме окончательного разложения.
– К чему я это говорю, Пол, – подвёл итог своим мудрствованиям Гаврилыч, – ты, хоть, и роль того «картуза капитан-исправника» исполняешь, но не превращайся в шляпу. В общем, в рабочее время, хоть спи, хоть пей, но на рабочем месте присутствуй! За это же бабки платят! Ты что, выседеть просто восемь часов не можешь?..
Окончив политико-воспитательную работу, Гаврилыч удалился. Наверное, за «объяснительными» других работников.
Я был ещё под впечатлением производственных мудростей Главного механика, как кто-то из балдёжной бригады крикнул мне в каптёрку:
– Аполло! Возьми трубку – тебя кто-то по селектору спрашивает.
Я поднял трубку.
– Алё! – услышал я голосок Проси, – куда ты прячешься от меня?
– Привет, – буркнул я, недовольный звонком.
– Алё! Алё! – кричала трубка, было слышно как щёлкали тумблера на селекторе, ибо меня слышно не было, что-то со связью не ладилось и Прося лихорадочно пыталась наладить её. Наконец, мой голос был услышан и Прося проворковала:
– Аполоша, солнышко, целую попку!
– Взаимно, моя звёздочка, – буркнул я и чмокнул микрофон телефонной трубки.
Вдруг сквозь застеклённую дверь каптёрки я увидел, что работяги, копавшиеся в своих колымагах, как по команде, скорчившись, попадали в двигатели, смотровые ямы и прямо на грязнущий пол. Это что ещё? Я высунулся из каптёрки и с ужасом услышал, как из репродукторов громкой связи на всю мастерскую разносилось:
– Пол, куда ты опять пропал? Але!
Прося, пытаясь наладить связь, нечаянно включила на селекторе большущий нижний тумблер, приводящий в действие все матюгальники в шараге, и все рабочие и инженерно-технические работники услышали, как мы обменялись поцелуями в задницы. От такого все работяги попадали со смеху (причём, некоторые от этого и травмы получили), в мастерских стояло дикое ржание.
– Прося! – заорал я в трубку, – Ты зачем нижний тумблер трогала?!
Прося, не подозревавшая, что нашу милую беседу слышат сотни ушей, невинно ответствовала:
– Так ведь все мужчины любят, когда им нижний тумблер трогают…
От истерического хохота уже дрожали стёкла.
– Да не о том тумблере речь идёт!!! – взвопил я.
– А о каком?.. – не понимала Прося.
В это время из матюгальников донеслись трёхступенчатые матюги. Это должностные лица шараги, ворвавшись в радиорубку, разъяснили Просе о каком тумблере речь идёт и прекратили трансляцию развлекательной радиопередачи.
После этого выходить через дверь мне было просто невозможно и я снова улизнул через окно. Теперь уже до конца рабочего дня.
На следующий день я с опаской пробрался в каптерку, озираясь – не маячат ли поблизости Гаврилыч, Блатнов или Филька и, вспоминая вчерашние наставления Гаврилыча. Ну надо же, даже в качестве «картуза капитан-исправника» посидеть на рабочем месте не могу, что теперь Главмех мне скажет?! Да как на грех «объяснительных» в морлавке я не купил…
Но никто мне претензий предъявить не спешил. А балдежники успокоили:
– Да кто там тобой будет интересоваться?! Вон, Негодяя уже неделю чёрт знает где носит, никто не знает. Так тоже никто не интересуется. Ведь не понять – есть он, нет его в шараге: что он есть, что его нет – один хрен!
Как хорошо, что в нашей шарашкиной конторе невозможно понять есть начальство или нет!
Но мои приключения из-за приключения с Просей не закончились. На следующий день я ещё не дошёл до мастерских, как увидел – на меня с перекошенным от злобы лицом, длинной трубой наперевес и воинственным воплем: «Убью засранца!!!» – несётся какой-то мужичок. Прежде, чем мои мозги сообразили, что это за безобразие происходит, ноги сообразили гораздо быстрее, что надо делать ноги и понесли меня от нападающего со страшной скоростью. И бежал я куда глаза глядят, забежав километров за десять от нашей шараги, где с разгону проломил дощатый забор какой-то другой шараги и поднял на ноги всех собак, обитавших за забором. Теперь собаки гнали меня почти до самой родной каптерки, а мужичка с трубой и след простыл.
Отдышавшись, я всё никак не мог сообразить, что это за свирепый мужичок гонялся за мной. Но всё разъяснилось довольно быстро.
За дверью я услышал ехидное резюме кого-то из балдёжной бригады:
– Звёздочка идёт попку нашему солнышку целовать…
«Звёздочка», с трудом протискиваясь своей огромной тушей через дверь, заголосила с порога:
– Аполоша, отпусти моего мужа!
– ?
– Его милиция забрала из-за тебя!
– ??
– Он за тобой с трубой гонялся…
– А-а-а, этот псих, – дошло до меня.
Прося, наконец, полностью протиснулась сквозь дверь и чуть не бросилась мне на шею с возгласом:
– Скажи милиции, чтобы она его отпустила.
– Чтобы он мне трубой заехал? – стал отбиваться я от просьбы.
– Аполлоша, если ты меня любишь… – начала ныть Прося, а я увидел, как через стекло двери скалили зубы члены балдёжной бригады, и понял, что надо заканчивать представление.
– Ладно, схожу, попрошу, – уверил я Просю и вежливо выпроводил из каптерки, с трудом пропихнув через узкую дверь.
Разумеется, я никуда не пошел, хотя милиция долго искала меня как потерпевшего, но найти не могла. Может быть, поэтому, мужа Проси не стали привлекать к уголовной ответственности, а ограничились административным арестом на 10 суток.
Но мои приключения из-за приключения с Просей и на этом не закончились и имели интересное продолжение.
Недели через две от традиционного сна меня подняло настоятельное приглашение по громкой связи пройти на заседание комитета комсомола. Поднять меня подняли, но разбудить не удосужились и, явившись на заседание, я продолжал мирно посапывать в уголке. Тем временем комитет комсомола разбирал поведение некоторых комсомольцев на свадьбе, после которой я проснулся с чужой женой. Проштрафившиеся бормотали слова оправдания, комитет комсомола бубнил слова порицания, а я под эти убаюкивающие мелодии, следуя своему условному рефлексу, мирно дремал.
Но в конце концов ото сна меня привели в чувство официальное обращение: «Клизма, проснитесь!», а также неофициальный пинок в зад: «Хватит дрыхнуть, засранец!». Я продрал глаза, оправдываясь, что, дескать, с работой совсем замотался и не хватает времени выспаться.
– Клизма, – обратился официальным тоном секретарь комитета комсомола, – Вам известно зачем Вас вызвали?
Я начал лепетать, что не буду так на свадьбах вести себя, отчего у комитета комсомола вытянулись в недоумении лица:
– Так ты и на свадьбе отличился? – удивился секретарь комитета и начал рыться в пачке доносов, на основании которых разбирали поведение предыдущих проштрафившихся, – да нет, замечен не был…
