Сиринга

Ганеша осознавал, что снова стал деструктивен. Как и все обыватели. А потому и применял эту самую деструктивность тела против её же источника. Ведь «минус на минус равно плюс». Буквально заставляя Банана становится позитивным против его же воли. Который постоянно жаловался ему на других, гоняя по лабиринту ума негативные оценки текущих событий и ситуаций, и желал только одного – как можно скорее покончить со всем этим бытовым кошмаром, высокопарно именуемым словом «жизнь». И опять он, с усмешкой, ощущал себя бароном Мюнхгаузеном, вытаскивающим себя за волосы из болота деструктивного, стремящегося – через его же бессознательность – поглотить его с головой.

Так что же ему мешало сразу же взяться за ум, минуя ночной соблазн одним незаметным для всех движением покончить со всем этим бытовым хаосом? Его отсутствие. Да, да – ума. Абсолютный вакуум. Который с успехом заменяла его вовлеченность в беличье колесо текущих событий. Пока они не схлопывались в одно итоговое событие, в котором он либо тонул в море, либо… Благодаря случайному появлению на его пути юного друга и его заначке, возрождался другим. Ещё более юным, бодрым и свежим. Как морской бриз!

Который снова радостно бил его по щекам крупнокалиберной свежестью разбивающихся о борт волн за очередную попытку от него уйти! Пытаясь доказать ему, что он единственный его самый настоящий и беззаветно преданный ему друг! Пока он стоял на баке и уверенно смотрел вперед.

Ведь мягкотелый Ганеша с детства привык всё делать исключительно «из-под палки», не садясь за уроки, пока не получит ремнём по заднице. И между гулянием по улице и выполнением домашних заданий, если это было возможно, всегда выбирал гуляния. Хотя и чувствовал, что кара в виде ремня в руке Парвати уже висит над ним. Как только та придёт с работы. Постепенно понимая, что у ума – ременной привод. И что тело будет сильнее цепляться за ум только убедившись в том, что одному ему уже ни выжить. Когда оно окончательно выживает из ума. Став торопливым делателем, одержимым своей жизнедеятельностью. Только таким вот образом тело может перестать жить исключительно ради жизненных удовольствий и начать жить по уму и развиваться, совершенствоваться – до Аполлона. Вместо того чтобы и дальше деградировать, как все. И становиться всё угрюмей и брутальней. Как Пелей.

Глава 10

И поскольку в тот период ни о какой оседлости толком-то не было и речи, то и сам Банан, сублимируясь в диалогах с Алекто о высоком, прекрасном и пониманием прекрасного, сам всё более проникаясь его природой, постепенно превращался в Аполлона. Как его наглядным воплощением – Прекрасного принца её мечты! Поэтому она постепенно, по мере его трансформации на её изумленно-измененных глазах в это божество, и начала в него влюбляться. Непроизвольно подстраиваясь и мутируя вместе с ним в высокое. Чтобы хотя бы отчасти стать столь же совершенной, как и он сам.

– Проблема учёных (котов) и всей научной братии вообще в том, что умные, как они себя считают, переоценивают головной и недооценивают спинной мозг. Проблема экзистенции разрешается не тем, что ты там, себе на уме, думаешь: о том, что вокруг тебя происходит. А в том, что ты со всем этим реально делаешь, адекватно или же с меньшей пользой, чем мог бы, реагируя на происходящие вокруг тебя события. Не просто отвлечённо регистрируя происходящее, но активно вмешиваясь в процесс и внося в него коррективы.

– Это подобно тому, как пассивно смотреть фильм, тупо наслаждаясь картинкой, или же самой играть в шутер, активно изменяя происходящее своими действиями! – поняла Алекто.

– Именно поэтому в играх я никогда и не следовал сюжету, а всегда ходил туда, куда вздумается и делал то, что хотел. Головной мозг может лишь подсказывать нам идеи, тогда как спинной – их воплощать. Ну, а то, что большинство из нас никакими идеями и вовсе не пользуются, а просто рефлекторно реагируют на изменяющиеся вокруг них события, вообще делает их головной мозг избыточно дорогим украшением.

– Как заметил это ещё Маяковский в стихе «Красавицы»: «Эх, к такому платью бы да ещё бы… голову». – усмехнулась Алекто.

– Сильно развитый головной без не менее развитого спинного мозга это и есть «искусственный интеллект», который наивно пытаются получить «головастики» при помощи своей вычислительной техники. Уже обладая им в полной мере! Так и не став полноценным организмом.

– Лягушкой? – усмехнулась Алекто.

– Лягушкой-царевной! – возразил он. – Начав реально жить в Сказке о самих себе.

Глава 11

В тот самый момент, когда Сиринга начала подводить Ганешу к тому, что «пора объявить Алекто, что между вами всё кончено», Банан наконец-то понял, что у него всерьёз решили отобрать его игрушку, наивный предмет его грязных манипуляций, которую он неспешно вовлекал в свои долгие брачные игры камышовых енотовидных собак. И начал искать другое поле активности, всё чаще и чаще распаковываясь в чаще общения Ганеши и Сиринги. Про-являясь поначалу в виде кратких за-явлений на сцену в устной мыслеформе о её внешних качествах. Постепенно погружая свой похотливый взгляд всё глубже и конкретнее в её телесность. На что Ганеша неизменно отвечал ему: «Да, она прекрасна!» Непроизвольно втягиваясь в диалог и через это, методом обратной тяги, затягивая в сферу общения с Сирингой и самого Банана. Всё более уплотняя в ней его образ.

Но сколько бы Банан ни врывался с саблей своего непосредственного воздействия, сколько бы ни пытался покорить или обжить её открытое пространство, холодное в своей глянцевой открыткости, «ни мытьём, ни катаньем» на коньках Банану всё никак не удавалось заместить Ганешу. Сиринга бессознательно искала видеть в нём только одного Ганешу. А когда Банан пытался его браво заслонить, лишь недоумевала, проникая в него обострённым коготком внимания: куда же тот делся? И всем своим поведением настойчиво требовала вернуть ей её (мягкую) игрушку.

– У тебя есть девушка? – спросила Сиринга, глядя ему прямо в глаза на кухне.

– Есть! – гордо ответил Ганеша. – И она предо мной!

– Я имела в виду другое.

– Другую? Есть, – печально вздохнул Ганеша. Ведь Алекто так и не стала его женщиной.

К тому же, даже Банан отлично понимал, что никому ненужный парень не нужен никому. Не внося во взаимодействия соревновательного фактора, дух интриги. А потому и ответил на этот вопрос положительно. Тем более что Алекто действительно так и продолжала оставаться для него невинной девушкой-ромашкой в венке его иллюзий, которые он для неё сплел, заплетаясь в метафорах, периодически гуляя с ней по высокому лугу их общения. Заставляя её утопать в этом «Лукоморье» своих воспоминаний из книги «Кассандра»:

«Там чудеса, там Леший бродит

По подлокотнику. Сидит

С Русалкой Кот и песнь заводит.

Там Дуб, что цепурой гремит…»

И если Банан и возлежал с Алекто на ложе, то пока только на Авраамовом – в невинных поцелуях. Что только подстрекало его актуализировать эту до поры только возможную связь. Которой Алекто вовсю и пыталась Банана шантажировать, даже не помышляя об её актуализации с этим социальным животным.

– Мне кажется, вы должны с ней расстаться, – давила Сиринга на Ганешу своей возможной связью с Бананом. Выдавливая из него его возможную связь с Алекто.

– Ты права, – печально ответил Ганеша. – Тебе кажется!

– Кажется?

– Но почему я должен с ней расстаться, с какой стати? Ведь ты до сих пор так и не стала для меня моей женщиной. И тем более – женщиной моей мечты!

– Но нам ещё рано делать это! – погрозила Сиринга ему пальчиком.

– Ну, если ты так на этом настаиваешь, – улыбнулся Ганеша, сделав вид, что отхлебнул её настойки. И захмелел в предвкушении.

Пока Сиринга предлагала ему обменять его изначальное одиночество, которое он столь тщательно в себе культивировал и углублял в последние годы, на взаимо-отношения. Устаревшая модель: ты – мне, я – тебе. Находя их обмен не равноценным.

Ведь Ганеша мыслил логически, а не практически. Как и все голованы. Наивно пологая тогда, что, при хорошем раскладе, у него впереди могут быть тысячи таких девушек! И не желал фиксироваться лишь с одной из всего пространства степеней свободы выбора девиц. Совершенно непохожих друг на друга.

Недопонимая ещё тогда, что все они – просто мясо, поданное под разным соусом тех или иных событий. Возникающих только лишь для того, чтобы столкнуть вас лбами. И завязать общение, перерастающее в чувства. Привязанность и одержимость. И отличаются лишь внешне и на вкус, если он у них есть. Уже присутствует. При самой сути их телесного существа.

Но только после того, как Алекто притащила его к своей прабабке Кирке, которую все её родственники побаивались и считали злой колдуньей, и та пророчески заявила: «Вы слишком разного поля ягоды, и рано или поздно Банан всё равно тебя кинет!» Алекто по дороге домой немного подумала, то и дело заставляя его рефлекторно оправдываться, и на следующий же вечер заявила, что им пора расстаться.

Банан легко с ней согласился и облегченно вздохнул. Чтобы наконец-то выдохнуть из себя её затхлые представления о жизни и вдохнуть свежесть Сиринги полной грудью.

О чём он Сиринге на следующий же день и доложил, сделав многозначительный вид, что с Алекто у него всё-всё, в чём она ему пока что упорно отказывает, уже было. Возможно, даже очень серьезно. И для него это большая жертва, которую он ради неё сжигает на алтаре их пламенной любви!

Но было ли там с Алекто хоть что-то, кроме общения, пусть и с пристрастием, кроме полу открытого развода (то – давя на жалость, то – намёками) на фоне этого общения, подпуская Банана то чуть ближе, то – прогоняя вон. С которого Пенфей вовремя сорвал маску «полу-», оставив публике голый развод, застигнутый врасплох! Заставив его и всех других, включая и самого Пенфея («Я могу кинуть тебя, а ты, сам того не желая, сдать или кинуть меня, – не раз повторял Пенфей, – так что всегда держи ухо в остро!») наблюдать сквозь призму возможного развода. Включая и Сирингу.

Глава 12

Поэтому Ганеша на следующий же день спросил у неё:

– А где именно ты собираешься работать? В детском центре реабилитации?

– Ты что? – отшатнулась та от работы. – Я никогда и не собиралась работать педагогом. Там слишком мало платят!

– Так, а при чём тут деньги? Работа это возможность не только отточить свои навыки, но и показать себя другим. Установив для этого прочные социальные связи.

– Но я учусь на воспитателей детей-сирот вовсе не для того чтобы им работать, – снисходительно улыбнулась Сиринга, – а только лишь для того, чтобы получить высшее образование!

– И кем же ты хочешь работать? – так и не понял Ганеша.

– Пока не знаю, – призналась Сиринга. – Просто, там был самый лёгкий конкурс на бюджетное место. И чтобы бесплатно отучиться, я буквально вынуждена была поступить на педагога.

– Что за бред? Ради чего?

– Ради красного диплома!

– Ради красного словца?

– Ты просто мне завидуешь!

– Что-то пока что выходит как-то наоборот, – задумчиво усмехнулся Ганеша.

– Это просто, пока я ещё учусь, – самодовольно улыбнулась Сиринга, – а потом, с красным дипломом, я легко смогу найти себе любую работу! Ведь теперь даже в уборщицы на высокооплачиваемую работу без высшего образования не берут, – усмехнулась она над тем, как легко она положила его «на лопатки». Легко и непринужденно уйдя от ответа на его немой вопрос, который он уже начал было себе задавать.

– Я бы тоже мог заочно отучиться на механика. Раз уж очно поступить на него у меня не получилось.

– А почему?

– Как только учитель обнаружила в моём сочинении то, как я изменяю привычные ей слова, чтобы наделить их неожиданным для неё смыслом за ошибки, она нашла пять «ошибок» и тут же поставила мне двойку. А когда я ей возразил: «Почему же вы не дочитали моё сочинение до конца?» Она лишь рассмеялась мне в лицо: «Все вы по сравнению со мной дебилы! А потому и не заслуживаете того, чтобы отнимать моё драгоценное время».

– И почему же ты до сих пор не докажешь ей обратное?

– Да только потому, что не хочу уже больше работать в море. Там у меня постоянно срывает башню. Замкнутое пространство и всё такое. Превращая работу в сущий ад.

– Так с дипломом механика ты мог бы легко устроиться работать и на берегу.

– А это Тема. Значит, надо бросать это море и поступать.

– И на что же мы жить будем? – удивилась Сиринга выводу, к которому сама же его и подвела.

– Пока я буду учиться? Что-нибудь придумаем.

– Да, кстати, – заметила их заминку её мать, – ты знаешь, что Сиринга уже не девственница? До тебя у неё уже был парень.

– Парень? – удивился Ганеша. «Так и чего же тогда ты тут крутишь передо мной задом?» – пробурчал в нём Банан в сторону.

– Его мама держит рынок «Южный». И когда Сиринга была уже беременна, та заявила, что ничего и слышать не хочет о ребёнке! – и чистота стекла стекла, сверкая, из её глаз.

– Мама, прекрати! – произнесла Сиринга изменившимся голосом. – Ни то я сейчас и сама заплачу!

– И ей на пятом месяце беременности пришлось делать вызывающие роды! – с трудом, сквозь слезы и накативший ком к горлу, закончила Лотида.

– Мама, перестань! – властно крикнула на неё Сиринга. Но вместо того чтобы начать уже с ней ссору, с театральной поспешностью кинулась в материнские объятья. Чтобы вновь окунуться в море слёз, кругосветку по которому на белой яхте воспоминаний ещё недавно считала для себя уже оконченной. Но в лице Сиринги появилось вдруг столько боли, будто бы её снова заставили окунуться в воспоминания слайды, которые она сделала за время своего путешествия. И которые навсегда вцепились в её память.

– Но я люблю тебя! – признался Ганеша, которому надавили на «кнопку» Агапе, окончательно раздавив в нём Банана. – Теперь всё у нас будет хорошо. Честно-честно! – попытался он ветхо улыбнуться, протягивая ей полотенце фразы.

Глава 13

Так что их отношения так и продолжали бы топтаться на месте – под шатёр более глубокой взаимности, если бы любившая выпить Сиринга одним угарным вечером сама не перевела их из общения в менее поверхностную фазу. Короновав этот вечер тем, что вытащила из Ганеши быка за рога. Придав ему (этому быку – Банану, этому homo sa’penis) статус официального соприсутствия в их взаимоотношениях. Так что в другой раз, при попытке сбросить его со счетов, Банан поначалу долго фыркал и тёр рогом о стену, пока не понял, что его снова как бы нет. И публично попросил отметить в его учетной карточке простой оборудования для продолжения рода, выставив её несанкционированное поведение на всеобщее смущение в кругу её семьи.

Но в тот куражный вечер…

Счастье советского гражданина – в руках государства. Но совок умер. И счастье вывалилось у него из рук и куда-то затерялось.

Но Ганеша, Сиринга, её одноклассница Ахлис и ещё одна соседская молодая чета решили отыскать счастье у их общего друга, который жил недалеко от них в частном коттедже.

Но не застав друга дома, они уныло побрели по проспекту обратно, склонённые под гнётом необходимости вести хоть какой-то разговор к асфальту.

В таких ситуациях жизнь, востребовав его разложившийся в морской воде гений, синтезировалась перед ним из паров ментола и эвкалипта в образ Пионера, который был не только натурально широким, но и широким натуралом: «До каких пор будет продолжаться твоя тупость?!» – громогласно спрашивал он Ганешу. И гигантским судейским молотком из комиксов бил его по башке, вынося: «Виновен!»

И это вот его несоответствие Сиринге с её изовесёлым интеллектом, боязнь, что в любую минуту он будет отвергнут от ея престола, пробуждало в нём «комплекс невротической активности». Что сублимировалось его имиджмейкером Уайльдом в образ денди и дополняло изнутри его шапку, парку, английские тонкие серые шерстяные штаны в среднюю клетку и высокие, модные тогда коричневые ботинки из толстой воловьей кожи с чуть выпиравшей подошвой, создавая ему лучшую в его жизни роль топ-мена на подмостках реальности. Заставляя его ценить в сто карат каждое протекающее сквозь него мгновение! Выдавливая из него словесные останки его потрёпанной гениальности.

– Ну и что? – усмехнулся Амелес, устав наблюдать повисшую над ними, как гильотина, тишину. И убрал из-под неё шею в высказывание: – Долго мы так тупить будем?

– А чего ты хотел? – выскочил из Ганеши Аполлон на сцену, утопая в овациях! – Ароморфоз организма происходит лишь при систематическом спекулировании идеями. Пусть и в таком банальном общении, как наше.

– Для своей пользы? – усмехнулся Амелес, включаясь в игру.

– Оперируя идеями для своей пользы, ты лишь невольно производишь изменения окружающей тебя среды, вызывая собственную идеоадаптацию к ним. Сам того, быть может, не желая. А может быть и – именно поэтому.

– А то и – вопреки! – усмехнулся Амелес.

– Изменяя одни отношения со средой на другие, более совершенные? – понимающе улыбнулась Сиринга.

– Более актуальные для тебя, душа моя, – улыбнулся ей Аполлон, присваивая её себе допущением в пределы своей сущности. Где вся его предыдущая жизнь – лишь последовательный ряд функций, которые последовательно его к ней, в итоге, и привели.

– А для меня? – усмехнулась Лето, жена Амелеса.

– Более эффективное использование доступных тебе сейчас вещей приведет лишь к расширению твоего ареала. Тогда как спекулирование абстрактными идеями при отсутствии вредных привычек, мешающих и замедляющих твою эволюцию, приводит к полному ароморфозу всего организма!

– Постепенно? – удивилась Ахлис, являвшая себя прекрасным воплощением образа страдания, радости которой, казалось, были «от противного» бесконечности своего страдания и, подобно розовым цветам лотоса, как бы всплывали на поверхности его океана

– То постепенно, а то и – скачкообразно! – улыбнулся ей Аполлон. – Ведь чем глубже и самобытнее идеи, возникающие в твоей голове и речи, тем более быстрой и глубокой будет твоя трансформация в ангела.

– Так вот почему все так любят делиться своими соображениями! – усмехнулась Сиринга.

– И чем более они тайные от других, тем больше в них скрытого потенциала. Буквально открывающего вам глаза.

– Точнее, обучающего тебя ими пользоваться, – усмехнулся Амелес.

– Своей внезапностью и неожиданностью, – подтвердил Аполлон.

– А что это за… вредные привычки? – спросила Ахлис.

– Я уже начал думать, что ты спросишь за идеи, – разочарованно улыбнулся Аполлон. – Привычки всегда банальны: пить-курить, сутулиться и обжираться. И чем больший объем они занимают у тебя в голове и в теле, чем они в тебе сильней, тем эффективнее они тормозят твое саморазвитие. Саморазвёрстку. Шквал огня!

– Пока ты окончательно не станешь полным тормозом! – усмехнулся Амелес.

– Тогда как вечерняя привычка рефлектировать над своими дневными мизансценами ведет к твоему внутреннему усложнению, заставляя тебя видеть окружающие явления более комплексно и взаимосвязано, расширяя твое недалёкое пока еще видение. Твой горизонт. Тем более что теперь ты начнёшь смотреть на себя со стороны вечернего пересмотра своих проступков. Осознавая уже, что вечером станешь упрекать себя в совершаемом сейчас проступке. А значит, осознавая это прямо сейчас, станешь тут же осекать себя. Чтобы не быть снова упрекаем собой же вечером. То есть это научит тебя, глядя на себя со стороны, более комплексно, итогово, тут же замечать свои ошибки. Делая их неповторимыми!

– Я бы сказала, уникальными! – улыбнулась Лето.

– То есть – историческими. А не истерическими, как мы привыкли. Оставив их для себя в глубоком прошлом и никогда уже не повторяя.

– Став неповторимым! – усмехнулся Амелес, подмигнув жене.

– А это уже опыт. Становления Прекрасным! – подчеркнул Аполлон. – Мысль является выражением восприятия субъекта. Поэтому чем сложнее субъект, его видение, тем сложнее и выражаемые им мысли. И соответственно, богаче его жизненный опыт.

– По крайней мере, по началу нам так кажется, – улыбнулась Сиринга.

– А потом мы в этом только всё больше и больше убеждаемся, – подхватил Амелес.

– Пока не разубедимся окончательно! – усмехнулся над ним Аполлон. – Поняв, что мы нечто большее, чем есть.

– Весь из себя и не в себе? – усмехнулся Амелес.

– Наоборот, придем в себя. Став кем-то, а не кем-нибудь. Всё что мы можем – это делать правильней, чем предлагают. И становиться так действительней других!

– И как же нам начать прямо сейчас как можно быстрее развиваться? – не поняла Ахлис.

– Столь же ускоренными темпами, как в детстве? Так нужно снова впасть в детство.

– В наивность?

– В недоверчивость! Когда мы ещё толком-то не умели управлять своим телом и вынуждены были его постоянно контролировать. Всё время наблюдая за своими телодвижениями и корректируя точность выполнения необходимых в данный момент действий. А не пускать всё на самотек, как сейчас. Действуя, так сказать, на автомате. Ведь в детстве мы падали только когда так чем-то увлекались, что начинали бежать к этому «сломя голову».

– И поэтому не смотрели под ноги, – поняла Ахлис.

– На всевозможные камни и корни, которые через боль от падения снова заставляли нас быть внимательными. Нужно постоянно контролировать свою самость. Чтобы твои страсти и эмоции не тащили тебя за собой, как на прицепе, по ухабам жизни.

– Так вроде бы надо же развивать свой ум, а не тело и эмоции? – озадачилась Сиринга.

– Так дело в том, что и ум у нас уже давно молотит «на автомате». Мы усвоили необходимый алгоритм мыслей и действий, научились выходить из типичных для нас в быту и на работе сложных ситуаций и теперь просто действуем, как автомат. Лишь изредка «выходя из себя», когда вдруг сталкивается с чем-то неожиданным. А затем снова погружаемся в анабиоз бессознательной псевдожизни. Как все зомби

– В переживания о том, какой ты прекрасный и замечательный! – усмехнулся Амелес.

– Не замечая очевидных вещей. Сталкиваясь с которыми мы и выходим из себя, что они тыкают нас носом в невнимательность. Заставлявшую нас «проглатывать» те или иные факторы, приводящие к ошибкам. Думая, что в этом виновата не наша рассеянность, а другие зомби, внесшие коррективы в трудовой процесс.

– Разбудившие тебя ото сна установки на самовосхваление! – усмехнулась Лето.

– Где ты главный и чуть ли не единственный герой исторических событий! – понимающе усмехнулся Амелес. – А все остальные – так, шелупонь, на которую не стоит и обращать внимания.

– Которые поэтому и становятся для нас теми самыми камнями и корнями! – поняла Ахлис.

– Тем более что логика обстоятельств постоянно меняется. Буквально заставляя нас через боль и обиды поспевать за ней.

– Так, а если я просто не успеваешь постоянно отслеживать логику обстоятельств? – озадачилась Ахлис. – Это говорит о том, что я зомби?

– Так для этого логику бытия надо не столько постоянно отслеживать, сколько предугадывать тенденции её будущего развития, – возразил Аполлон. – Прогнозируя и заранее готовясь к тому, что тебя ждет за поворотом судьбы. Хотя бы – в недалеком и самом ближайшем будущем.

– Если мы не изменим своё поведение, – поняла Сиринга.

– Для чего и нужны мозги! – усмехнулся Амелес.

– Задействуя для этого свой предыдущий жизненный опыт управления умом и телом – свою виртуозность! – улыбнулся Аполлон.

– А не просто плывя по воле волн текущих обстоятельств, – усмехнулся Амелес.

– А ещё лучше – постоянно сглаживая и направляя их поток в русло всеобщих, постоянно актуальных для всех ценностей. Именно это и превращает тебя в постоянного, так сказать – вечного. В отличии от сиюминутных обывателей, что ожидающих от реальности лишь очередного подвоха.

– И негативно реагируем на любое вмешательство в наше личное пространство, – вспомнила Ахлис.

– Которое тут же будит нас ото сна! – усмехнулся Амелес.

– Мешая нам нежиться в комфорте, – согласилась Сиринга.

Глава 14

Так, вяло-по-вялу трепыхаясь в словах и в шагах, они проходили мимо ресторана «Горизонт». Куда и решили заглянуть. Чтобы продолжить общение, повысив его градус. И оживив интерес.

На что молодая чета отреагировала полнейшей нерешительностью и пассивной замкнутостью в четырех стенах своей квартиры. Найдя это прямым противоречием с контекстом:

– Фу-у, «Гарик!» – отреагировала Лето и многозначительно посмотрела на мужа.

– Мы не ходим по таким местам! – поймал Амелес её взгляд и понимающе улыбнулся.

Таким образом Ганеша, Сиринга и Ахлис оказались перед фактом набитого до отказа молодой четы бара, который Сиринга тут же охарактеризовала, как вечер встреч её бывших одноклассников. Который совершенно вылетел у неё из головы и теперь воткнулся. Естественно, менее совершенно.

Свободными от плотного общения экс-школьников с трёх параллельных классов были лишь круглые плюшки табуретов у стойки. И Ганеша, укрепляя под стойкой слабый дух заказного пива нелегальным «Маккормиком», накануне купленным им для празднования успеха экспансии по обретению счастья, отвлечённо наблюдал за тем, как вокруг Сиринги, полилогом входящей в рефлексию школьных воспоминаний, постепенно собралось десятка полтора восхищённых школьных поклонников. Что выдавало в ней «Синдром королевы» с её неуёмной жаждой покорять. И его парадоксальной фазой – быть покорённой, основанной на эффекте «Троянского коня». Но быстро поняв, что все её одноклассники для неё – пройденный этап, Ганеша закрыл чувство ревности в погреб небытия и вербально предоставил Сиринге свободу самой форматировать программу действа. Осознавая, что тем только выиграет, подчеркнув доверие к ней и отличием от её возможных бывших, вынужденных из-за тирании ревности постоянно навязывать ей диктат поведения.