Читать книгу Ведьмы с Вардё (Аня Бергман) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Ведьмы с Вардё
Ведьмы с Вардё
Оценить:

4

Полная версия:

Ведьмы с Вардё

Там же, где Аксель, подумала Ингеборга. На дне холодного моря.

Когда отец не вернулся с рыбалки весной 1661 года, Ингеборга не удивилась. В глубине души она знала, что так и будет. Отец встретил смерть в море как избавление от непосильного груза печали. Ингеборга представляла, как он погружается в темную толщу воды, широко открыв рот и впивая соленое искупление. Он не мог снова вернуться домой без сына. Легче было отдать вину морю, чем вернуться к жене, чье лицо почернело от горя. Он не хотел возвращаться.

Когда Ингеборга размышляла о том, как отец сидел в лодке, совсем один в диком северном море, как он принял решение никогда больше не возвращаться домой, ее сердце сжималось от боли. Но еще и от злости. Отец знал, что может спокойно уйти. Потому что она, Ингеборга, позаботится о матери и сестре. Он знал, что дочь его не подведет.

Это было так несправедливо.


Прошел месяц с тех пор, как отец не вернулся с последней рыбалки. В тот холодный майский день Ингеборга и ее мать, не евшие досыта уже много дней, разгребали мусор на диком пляже. Они набрали побольше водорослей, чтобы сварить суп для себя и накормить овец.

Когда они вошли в дом, Кирстен сидела на кухне у очага и перебирала скорлупки чаячьих яиц. Ее лицо сияло улыбкой. Впервые после смерти отца Ингеборга увидела сестренку такой счастливой.

Мать застыла на месте, но Ингеборга почувствовала, как в ней кипит гнев.

– Где ты их взяла? – спросила мать, швырнув водоросли на пол.

Кирстен подняла голову и побледнела как полотно.

– Я их сохранила, – прошептала она. – Они такие красивые, мама.

Мать подошла к ней и принялась топтать скорлупки ногами, обутыми в старые сапоги из оленьей кожи. Потом схватила Кирстен за шкирку, подняла ее на ноги и со всей силы влепила пощечину.

– Мама! – испуганно вскрикнула Ингеборга.

Но вся боль от потери, накопившаяся в душе матери, теперь вылилась в ярость на младшую дочь.

– Ты убила своего брата! – кричала она в лицо Кирстен. – Тебе было велено разбить скорлупу, но ты не послушалась, и посмотри, что получилось! Ведьмы подняли бурю, и он утонул. Ты убила Акселя, и своего отца тоже!

Кирстен горько расплакалась.

– Мама, прости меня, я…

– Ты гадкая, злая девчонка!

Ингеборга дернула мать за рукав:

– Мама, не надо! Она никому не хотела зла!

– Это все из-за нее, мелкой ведьмы! – крикнула мать, обернувшись к Ингеборге. Ее взгляд был исполнен печали и горечи.

– Не надо, мама! Она твоя дочь.

Мать уставилась на Ингеборгу так, словно только сейчас осознала ее присутствие. Она отпустила Кирстен, закрыла лицо руками и выбежала из дома.

Ингеборга обняла сестренку, но Кирстен была безутешна.

– Я правда злая и гадкая? – прошептала она.

– Конечно нет. – Ингеборга вытерла ей слезы рукавом. – Просто мама очень сильно скучает по Акселю и по папе.

– Я тоже скучаю, – тихо проговорила Кирстен.

– Я знаю. – Ингеборга погладила сестренку по голове.

Кирстен попыталась собрать разбитые скорлупки. Но они почти все раскрошились в пыль.

– Мне их дал Аксель. Сказал, что их можно оставить. – Кирстен шмыгнула носом.

Ингеборга взялась за метлу.

– Надо все подмести, пока мать не вернулась.

Но Кирстен продолжала собирать осколки скорлупок, тихо считая вслух:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…

До скольки успел бы досчитать Аксель, пока тонул? Сколько времени понадобилось морю заполнить его утробу и утянуть на мутное дно, где он уснул вечным сном?

До скольки успел бы досчитать отец?

Сестры подмели пол и наварили водорослей для себя и для овец. Но мать вернулась домой лишь через несколько часов.

Вернулась будто другим человеком.

Ингеборга никогда больше не видела, как она плачет по сыну и мужу. Мать никогда больше не прикасалась к своей младшей девочке Кирстен и не говорила ей ласковых слов. Она разговаривала с Ингеборгой так, словно та была ей сестрой, а не дочерью.

Холодность матери терзала Ингеборге сердце. Но ни одна женщина в мире не любила своего сына так сильно, как их мама любила Акселя. Когда ее мальчик утонул в море, часть маминой души ушла на дно вместе с ним.

В этом и заключалась перемена. Мама всегда была настоящей красавицей, но теперь ее голубые глаза, когда-то теплые, как летнее небо, сделались холодными, будто лед, и даже манера говорить стала другой. Словно ее больше не волновало, что будет с нею самой и ее дочерьми. Хватит ли им еды, чтобы прокормиться. Теперь все зависело только от Ингеборги.

Куда мама ходила в ту ночь, когда растоптала яичную скорлупу? Ингеборга долго не засыпала, ждала ее возвращения, а светлая майская ночь все тянулась и никак не кончалась, за окном горестно кричали птицы, ветер шептал: Беда-беда. В голове Ингеборги вихрем кружились мысли.

Кто может встретиться ночью молодой вдове, в одиночку блуждающей по болотам?

Глава 3

Анна

До какого ничтожества ты низводишь меня, мой король. По твоему повелению меня перевезли, как дрова для костра, через необъятную снежную тундру на дребезжащих, разваливающихся санях, и все мое тело болело от неудобства. По твоему повелению меня посадили в утлую лодчонку и переправили по Варангерскому проливу на остров Вардё. Ледяные соленые брызги жалили мои щеки при каждом взмахе весла, и ночь была чернее чернил.

На воде я не видела ни зги. Луна скрылась за тучами, но все мои чувства были обострены до предела. От мысли, что где-то рядом – владения дьявола, я дрожала сильнее, чем от жуткого холода. Однажды ты показал мне гравюру с изображением горы под названием Домен в книге какого-то французского путешественника и исследователя. Кто бы мог подумать, что спустя столько лет я окажусь вблизи этой самой горы?! Я никогда не забуду тот Домен на картинке, с его низким горбом и зияющим брюхом пещер и подземных тоннелей, что ведут прямиком в ад.

Я нахожусь в самых дальних пределах твоего королевства, где ты сам никогда не осмеливался побывать, но все-таки выслал меня сюда.

Жестокосердный судья Локхарт заковал меня в цепи, как простую воровку. Но я ничего не украла, я не нарушила закон. Воистину за все сорок семь лет своей жизни на этой земле я никогда не встречала столь отвратительного человеческого экземпляра. От его тюленьих шкур исходило зловоние, как от канавы со стоячей водой, просоленной морем, а изо рта так несло тухлой рыбой, что каждый раз, когда он со мной заговаривал и дышал мне в лицо, я с трудом сдерживала дурноту и подносила к носу платок, на котором еще оставался призрачный аромат лаванды от духов, нанесенных много недель назад.

Я хорошо помню последний день в своем доме. Я собирала аптечку, а мой муж Амвросий ходил за мной как привязанный и ворчал:

– Анна, не надо. Оставь все как есть. Тебе-то уж точно не стоит ехать в Копенгаген с прошением к королю.

Я взяла небольшую стопку хрустящих белых носовых платков, отороченных кружевом, и окропила их лавандовым маслом, словно святой водой. Как будто освящала свое начинание. Пылая праведным гневом, я верила, что все делаю правильно.

– С чего ты решила, что король будет слушать тебя в этот раз, Анна? – говорил мне Амвросий. – Тебе было велено больше его не беспокоить.

– Я не могу не поехать, Амвросий. – Я обернулась к нему, раздосадованная его бесхребетностью – Этот город погряз во взяточничестве и беззаконии, и наш долг – защитить нашего короля от предательских происков наместника Тролле и его приближенных.

– Прошу тебя, Анна. Не надо. Пусть высказываются другие, – произнес Амвросий. – Наше положение и так-то весьма ненадежно.

Мой муж был напуган, и меня это злило. Я читала письмо, которое ему написал наместник Тролле, угрожая весьма неприятными последствиями, если Амвросий не сможет заставить меня замолчать.

Я не глупая женщина, но искренне верила, что между нами все еще существует особая связь.

– Король меня выслушает ради блага народа, – твердо проговорила я.

В отличие от мужа я не претендую на знание будущего. Но, может быть, он и вправду предвидел, что меня ждет. Его лицо было очень серьезным и очень бледным, почти восковым, как будто вся храбрость вытекла из него вместе с кровью.

Он пытался меня отговорить:

– Это неженское дело, жена, брать на себя такие задачи.

– В таком случае, муж, поезжай в Копенгаген сам.

Да, я бросила ему вызов, но Амвросий лишь уставился себе под ноги и пробормотал:

– Я не могу бросить все и уехать. У меня есть обязательства в Бергене.

Мой супруг, доктор Амвросий Род, человек уважаемый, как ты знаешь. Он академик и богослов, врач и директор бергенской Латинской школы. Но вряд ли ты знаешь, что своим положением он обязан моей предприимчивости, моим знаниям и умениям.

Наверняка ты об этом догадывался, мой король. Однако каждый, кто знал доктора Амвросия Рода, считал меня неудачной, ни на что не годной женой, потому что я не подарила ему наследника. А теперь мое время и вовсе прошло, мои ежемесячные истечения нерегулярны, мой лунный цикл давно сбился.

Мне не хотелось сморщиться и зачахнуть, как это произошло с моей матерью. Как происходит с другими женщинами моего возраста. Мне не хотелось становиться женой-невидимкой, пылинкой на плече мужа, которую так и тянет стряхнуть. Значимость и состоятельность мужчины определяется его достижениями, его положением в обществе, тем уважением, которым он пользуется в определенных кругах. Он расцветает с годами, а жена увядает как личность и живет через своих детей, а потом – через внуков; она становится призраком в собственном доме и безропотно наблюдает за плохо скрываемыми похождениями своего мужа и за последствиями его тщеславных интрижек.

Когда такое случилось в последний раз, я поняла, что с меня хватит. Амвросий даже не удосужился объяснить, куда делись деньги, отложенные на хозяйство, хотя я доподлинно знала, что он тратит их на любовницу.

Я твердо решила, что не исчезну, не оставив следа в этом мире; о нет, я скажу свое слово. Этот порыв не поддавался разумному объяснению, но я искренне верила, что ты меня понимаешь как никто другой.

Муж спустился в библиотеку следом за мной. Я взяла с полки свою свято хранимую Библию и Новый Завет в переводе Кристиана Педерсена, на случай, если мне надоест латынь.

Ты никогда не бывал в моем доме в Бергене, но если бы ты удостоил меня посещением, ты бы сам убедился, что это прекрасный дом. Стены отделаны полированным деревом, застекленные окна забраны изящными фигурными решетками. Восточные ковры на полах. Подсвечники из чистого серебра. Зимой во всех комнатах топили камины, так что любого внезапного гостя ждал теплый прием. Моя кладовая ломилась от обилия продуктов, причем самого лучшего качества: сливочные сыры и горшочки с вареньем, пироги и печенье, медовые соты, мешочки с засахаренным миндалем и корзины со свежими яйцами. На средней полке лежали ряды желтых лимонов – мое ежедневное лакомство, – и огромная сахарная голова из тех, что голландские торговцы привозят с далекого острова Барбадос. Обычно я нарезала лимон тонкими дольками и сосала их, как леденцы, чуть присыпав сахаром. Какое дивное сочетание кислинки и сладости! Какое простое, но потрясающее удовольствие!

Поверь мне, мой король, в моем доме тебе был бы оказан достойный прием. Я приготовила бы для тебя такой пир, какого еще не знали в Бергене.

Наша библиотека была самой большой во всей Норвегии. У нас было четыреста пятьдесят книг! Прошлой зимой я самолично их пересчитала и записала название каждой в большой книге учета.

Я всегда ощущала себя в безопасности в библиотеке, словно книги защищали меня от жестокого мира, как неприступная крепость из слов, мыслей и знаний.

Помнишь, как ты нашел меня среди стопок фолиантов в дворцовой библиотеке? Я, дочь придворного лекаря, тайком прокралась в библиотеку, пока мой отец пользовал твоего. Я искала любые книги по медицине, я жаждала знаний – как прилежная ученица отца.

Поглощенная чтением, я даже не слышала, как ты подошел и встал рядом. Я вздрогнула от испуга, уронила томик и потрясенно уставилась на тебя. В твоем взгляде читалось точно такое же потрясение. Ты так удивился, обнаружив в библиотеке какую-то незнакомую девочку! Сколько нам тогда было лет? Тебе, наверное, девятнадцать. А мне – всего лишь тринадцать. Ты помнишь наш первый с тобой разговор?

Ты спросил:

– Кто ты такая?

Я знала, кто ты такой: принц Фредерик, второй сын нашего короля. В то время никто и не ждал, что ты унаследуешь трон, и поэтому ты свободно бродил по дворцу в одиночку, без когорты придворных и слуг. Я помню, в тот день на тебе был камзол цвета полуночного неба, окантованный серебром. Помню твои густые темные локоны, твои черные ресницы, слишком длинные для мужчины, но идеальные для принца. Помню маленькое золотое кольцо у тебя в ухе. Ты был живым воплощением того, как в моем представлении должен выглядеть принц.

– Я спросил, кто ты такая, – повторил ты, не сводя с меня глаз. – Для служанки ты слишком нарядно одета. И вряд ли служанки умеют читать на латыни. – Ты кивнул на книгу, которую я уже подняла с пола и смущенно держала в руках.

– Я Анна Торстейнсдоттер, – ответила я робким шепотом. – Дочь придворного лекаря.

Ты задумчиво потер подбородок.

– Понятно. И ты умеешь читать?

Я кивнула.

– Папа меня научил.

Ты наклонился и выхватил томик у меня из рук. Я ощутила странный трепет в груди, когда уловила твой запах: древесный. Так может пахнуть от какого-нибудь садовника, но не от принца.

Ты посмотрел на название книги: «Anatomicae Institutiones Corporis Humani». Анатомические наставления по телу человека.

– Стало быть, ты читаешь анатомический труд врача и теолога Каспара Бартолина – старшего, да, Анна, дочь нашего лекаря?

Я снова кивнула, на миг лишившись дара речи.

Тебе, должно быть, смешно вспоминать, как я, совсем девчонка, смущалась в твоем присутствии и не могла вымолвить ни единого слова. Я уверена, что от тебя не укрылась ирония произошедшего, ведь ты же помнишь свои последние слова, обращенные ко мне?

Ti stille. Замолчи. Hold Kæft. Закрой рот и заткнись.

– Твой отец и вправду искусен в кровопускании, но недуг моего отца, короля, происходит не от нарушения равновесия гуморов.

Ты уверенно изложил мне свою теорию. В тот давний день, в дворцовой библиотеке. Солнечный свет лился между высокими стопками книг, вокруг нас кружились пылинки, похожие на крупинки чистого золота, и мне казалось, что я сплю и вижу сон.

Твои догадки о причинах болезни отца не имели для меня смысла, потому что мой папа учил меня, что все телесные недуги происходят от нарушения равновесия четырех гуморов[1], основных жидкостей организма, которыми также определяется и человеческий темперамент: сангвинический, меланхолический, холерический и флегматический. Процесс врачевания – это прежде всего поддержание равновесия гуморов, и основными лечебными средствами для него были кровопускание, стимуляция рвоты и клизмы. К тому же папа всерьез увлекался ботаникой и рассказывал мне о пользе целебных снадобий из разных растений при лечении не особенно тяжелых заболеваний.

Величайшим благословением моего детства было то, что мой отец, Торстейн Йоханссон, лекарь при королевском дворе, не имел сына, которому мог бы передать свои знания.

Однако если бы у меня был родной брат, я стала бы совсем другой женщиной, и моя жизнь сложилась бы иначе. Сейчас меня не везли бы в оковах в темницу на Крайнем Севере, и меня не отправил бы в унизительное изгнание тот единственный человек, которому я доверяла даже больше, чем мужу.

Но вернемся к счастливому воспоминанию о нашей первой встрече. Да, когда-то я была ею, тихой, стеснительной девочкой, устроившейся на полу среди книг, с пальцами серыми от пыли и растрепанными волосами, выбившимися из-под белого чепчика, – ты, возможно, заметил, что они были такими же черными, как у тебя, – и голубыми глазами, которые, как говорила мне мама с разочарованием в голосе, были слишком бледными для девочки и напоминали по цвету утиное яйцо.

И хотя я робела в присутствии принца Дании, любопытство все-таки взяло верх.

– Чем болен король? – спросила я.

– Он был проклят.

Мне не требовалось дополнительных пояснений, потому что мама рассказывала мне немало историй о ведьмах из северных краев.

– Откуда ты знаешь? – спросила я шепотом, изнывая от любопытства.

– Он сам так сказал. – Ты посмотрел на меня как на умалишенную. – Великая ведьма с Вардё наложила на него проклятие. Я не просто так пришел в библиотеку. Мне нужны книги о темных ведьминских путях. В частности, я ищу «Демонологию» шотландского короля Якова. Она тебе не попадалась? Мы должны снять проклятие.

– Как снять проклятие? – спросила я.

– Молитвой и ревностным служением Господу, – ответил ты, выпрямившись во весь рост. Серебряный кант у тебя на камзоле сверкал в мягком послеполуденном свете. – Настоящая святость сильнее дьявольских козней.

Я посмотрела тебе в глаза и увидела в них убежденность и что-то еще. Что-то, чему я не знала названия. Еще ни один юноша не смотрел на меня так же прямо, как ты. Хотя, полагаю, как принц ты имел на то право. Я не отвела взора. Мне почему-то казалось, что ты должен видеть, как внимательно я тебя слушаю. Мои щеки горели, в груди стало тесно.

– Ты хорошая девочка, Анна? – спросил ты с легкой улыбкой.

Не найдя слов для ответа, я молча кивнула, и ты вернул мне книгу.

– Уж ты постарайся, Анна, – сказал ты, по-прежнему улыбаясь. – Постарайся быть очень хорошей, чтобы держать дьявола подальше.


В тот же вечер, за ужином из селедки и хлеба, я спросила у отца о недуге нашего короля.

Он ответил не сразу, сначала дождался, когда из столовой выйдет служанка.

– Его симптомы меняются каждый день. – Отец тяжко вздохнул. – В один день у него рези в желудке, в другой – спазмы в кишечнике. В третий – сильные боли в груди. Или голова болит так, что темнеет в глазах.

– Ты веришь, что он исцелится?

Мама нахмурилась, поскольку категорически не одобряла моего увлечения медициной; однако она не велела мне замолчать, ведь ей было известно, насколько крепкой была моя связь с отцом. Я была папиной ученицей. Во всяком случае, до тех пор, пока не появился Амвросий.

– Ты сама знаешь, дочь, что существуют болезни, чей исход лежит за пределами наших врачебных возможностей.

Мне так нравилось, когда отец говорил со мною как с равной, словно я и вправду была настоящим врачом. Я наслаждалась его вниманием и уважительным отношением, хотя мама снова нахмурилась и покачала головой.

Позже я случайно подслушала, как она говорила отцу:

– Не забивай Анне голову, Торстейн, а то она возомнит о себе невесть что. Девочке не пристало заниматься такими материями.

– Какой вред от знаний? – ответил он. – Я горжусь, что моя дочь обладает умом.

– Ты ошибаешься, муж. Боюсь, как бы ум не довел нашу дочь до беды.

Как оказалось, моя боязливая мама, давно упокоившаяся в плотной датской земле, была совершенно права.

Но вернемся к счастливому воспоминанию о том вечере за ужином с родителями, когда мне было тринадцать лет. Я хранила это воспоминание, точно маленькую свечу, крошечный огонек, согревавший мне сердце, когда судья Локхарт и его человек грубо тащили меня вверх по склону из гавани Вардё в крепость, сверкающую призрачной белизной в эту самую темную ночь моей жизни.

– И что это за болезни? – спросила я у отца.

– Помутнение рассудка. И другие недуги, что уродуют человеческий разум.

Мать тихо ахнула.

– Нельзя говорить такое о нашем короле, Торстейн. Это измена короне. Будь осторожен. Слуги могут услышать.

В своем собственном доме, рядом с любящими родителями я не испытывала страха. Они и вправду любили меня, и ни разу за все мое детство никто из них не поднял на меня руку.

– Я слышала разговоры о ведьмином проклятии, – прошептала я, не желая рассказывать о своей встрече с принцем. – Это правда, отец?

Я помню папин задумчивый взгляд, помню его глаза светло-серого цвета, мягкого, будто кроличий мех.

– Ну… – сказал он, огладив свою аккуратную бородку. – Если человек верит, что его прокляли, то, вероятно, так оно и есть.

Его ответ меня озадачил.

– Но такое возможно, чтобы великая ведьма с Вардё прокляла нашего короля Кристиана?

– Наш король в это верит, – все так же уклончиво ответил отец.


Все знали о Лирен Песчанке, великой ведьме с норвежского острова Вардё, прозванной так в честь морской птицы из дальних северных краев. О ней говорили, что ее темное колдовство накрыло злой тенью все Датское королевство. При одном только упоминании о Лирен Песчанке взрослые суровые мужчины тряслись от страха, словно она могла проникать в их сердца даже на расстоянии в тысячи лиг от севера до юга, извлекать на свет все их тайны и питаться крадеными мыслями и сокровенными желаниями.

Что подумали бы родители, если бы узнали, что я оказалась на том самом острове, где когда-то жила эта страшная ведьма и творила свое черное колдовство? Я благодарна судьбе, что они никогда не узнают об этом, ведь оба покинули сей бренный мир во время Великой чумы более десяти лет назад.

Не из желания ли отомстить за страдания и гибель отца ты покончил с Лирен Песчанкой, мой принц? Многие годы спустя, когда я уже жила в Бергене, я прочитала в газетах, что губернатор Финнмарка ее изловил и подверг праведному суду. В этих газетах, висевших на улицах для всеобщего обозрения, были подробно описаны – с картинками для неграмотных – все ее многочисленные преступление и непристойные сношения с дьяволом. Там говорилось, что Лирен Песчанка наколдовала великую бурю на Варангерском море и утопила торговые суда из Бергена. Именно Лирен Песчанка наслала на Датское королевство чуму и погубила множество невинных душ. Лирен Песчанка заслуживала строгой кары, и ты обрушил возмездие на ведьмину голову и отправил ее на костер. И теперь она будет вечно гореть в аду.

Дома, в моей библиотеке в Бергене, до сих пор хранится газета с изображением ведьмы Лирен Песчанки, привязанной к приставной лестнице, которую опускают в горящий костер. Нужно иметь немалое мужество, чтобы действовать так же решительно, как действовал ты, в борьбе против сил тьмы. Я осмелюсь сказать, что ты оказался смелее и сильнее собственного отца, ведь Лирен Песчанка при всей ее колдовской мощи не смогла наложить на тебя чары болезни.

Однажды, спустя много лет после нашей первой встречи, я спросила у тебя, за что Лирен Песчанка, великая ведьма с Вардё, так ненавидела твоего отца.

– За его праведность! – ответил ты. – Лирен Песчанка желает хаоса, ужаса и беззакония. Она хочет уничтожить монархию.

Чума и впрямь погрузила страну в пучину хаоса и ужаса.

– Но я с ней покончу! – заявил ты.

И спустя несколько лет ты, мой принц, так и сделал.

Ты говорил мне, что ведьм станет больше; что матери, впавшие в грех колдовства, сами отдают своих дочерей во власть дьявола. У меня не укладывалось в голове, как такое возможно, чтобы мать принесла свое собственное дитя в жертву Князю тьмы.

Там сильнее меня ранит твое предательство, мой король. Ведь ты отправил меня в те края, которых мы оба боялись больше всего на свете. В дикие земли, где процветает дремучее язычество и темное колдовство.

Когда передо мной отворились ржавые ворота крепости Вардёхюс, меня охватил жуткий страх: сердце бешено забилось в груди, и я испугалась, что потеряю сознание. Задыхаясь, я вцепилась в рукав своего грубого тюремщика, судьи Локхарта, и умоляюще проговорила:

– Нет, я не заслуживаю такой кары. Я невинная женщина!

Но он рявкнул в ответ:

– Замолчи. Еще одно слово, и тебе наденут железную маску. Будешь ходить как старая кляча с уздечкой во рту[2]. Да ты и есть старая кляча, и к тому же еще говорливая не в меру.

Я упала на колени во дворе мрачной крепости, над которой кружили черные вороны, словно насмехавшиеся надо мной. Мне не хотелось вставать.

Глава 4

Ингеборга

Голод. Тупая боль в животе Ингеборги всю долгую зиму 1661 года. Летом было полегче, они как-то справлялись. Вместе с Кирстен Ингеборга собирала водоросли и мидии на белом полумесяце пляжа у Эккерё. В одиночку она забиралась на скалы и крала яйца у чаек. Или же уходила в леса, ставила силки и ловила куропаток, а иногда даже зайцев. Мать не хвалила ее, просто молча брала у нее из рук маленькие трупики, иногда еще теплые, и шла их ощипывать или свежевать. Да, мать кормила своих дочерей. Она поддерживала в них жизнь; но не более того.

Короткое лето 1661 года закончилось быстро, пошли первые холодные дожди приближавшейся осени, Ингеборга и Кирстен занялись поиском последних в этом году грибов и ягод. Когда выпал первый снег, Ингеборга выкапывала коренья и мох, пока земля окончательно не замерзла. Им пришлось отдать всех овец, кроме одной, купцу Браше в счет долга за зерно, потому что отец не вернулся с уловом, и им было нечем платить.

bannerbanner