И ничего кроме

Антон Кинстлер

И ничего кроме

Жизнь – это сон, а сны – всего лишь сны

Педро Кальдерона де ла Барки

глава 1.

Всё видимое нами – лишь сон внутри сна

Эдгар Аллан По

Меня нет ни здесь, ни там. Я. Нет ни здесь, ни там, ни где бы то ни было. Я есть то, что я есть. Доказательства, производимые органами чувств, носят лишь ментальный характер. Все знания о разнообразии – это фиктивная ментальная информация. Твоя сущность реальна. Больше ничего не существует

Шри Рамана Махарши.

Белый листок. Бледный директор. Премиально-тёмное дерево стола, ноутбук. Чёрный кофе. Я.

На белом листке чернеет заявление об увольнении. По собственной инициативе, разумеется. И разумеется, это не формальность. Мой уход удивил всех. Всех, кроме меня. Надо мной на нитках висит потолок – нет, упасть для него непозволительная роскошь, ведь вместе с ним упадут и акции – он просто давит.

Белый пар от чёрного кофе. Директор пьёт кофе неспешно. Теперь и мне хочется, но очевидно, я тут не за этим, и очевидно, все это понимают. Директор окидывает меня взглядом, поднимая бровь. Он удивлён, ведь я отличный работник. Один из лучших. Моя белая идеально выглаженная рубашка и черные брюки этому свидетели. Я смотрю на него: он отличный директор. один из лучших. Его дорогая белая рубашка и изящные черные брюки – неопровержимые доказательства.

Пальцы директора постукивают по ярко-красному айфону. По какому именно – не знаю: различать их я так и не научился. Я молчу, смотря куда-то вдаль, в окно на подмигивающие мне облаками лучи зимнего солнца, и думаю, зачем это оно мне подмигивает. Прерывая молчание, спрашивает, почему я увольняюсь. Отвечаю, мол, то-то и то-то. Разумеется, я лгу. Истинная причина не может быть озвучена вот так. Она более дурацкая, чем то, что сказано, дурацкая для всех, всех, кроме меня. Он обещает, что подумает. Но, очевидно, у него нет выбора; наверное, так отвечать – это привычка в общении с работниками.

Двое декораторов снуют между нами: один уносит пустую белую чашку, другой, соблюдая баланс цветов, несёт кипу бумаг. Дело окончено. Я ухожу, получив подпись, мысленно радуясь, что всё наконец кончилось. Все до этого момента, разумеется, точно и чётко, дальше уже так не будет.

Иду по коридору. Начался перерыв. Кулер бурлит, и вокруг него аквариум моих бывших коллег: они плавают туда-сюда, попивая кофе. Дальше они приправят эти разговоры курением, кто-то – пассивным. День для работы, вечер для отдыха, ночь для сна – всё это остается тут.

Заканчиваю с делами и выхожу из здания. В нём я окажусь ещё пару раз, возможно. Стою, осматриваюсь, как будто впервые. Развязываю петлю смольного галстука и бросаю его в урну у входа. Всё, что было очевидностью, – тает.

Деловой квартал. Дорогие машины. Большие здания и большие люди. Наше… точнее, теперь их здание. Оно самое высокое. Смотрю на него долго. Осознаю, что до сих пор стою в проходе, когда замечаю, что преграждаю путь робкого курьера. Честно говоря, если бы не был там наверху, то точно бы решил, что у нас пол страны собирает заказы, а пол страны доставляет.

В голове тускнеют мысли. Сдаётся мне, что единственное, что я могу делать сейчас хоть с каким-то пониманием – это есть, пить, жевать орбит. Этим я и занимаюсь, закинув две жвачки. Как в рекламе. Подлость в том, что на этом она и кончается, не объясняя, что делать после.

Решаю сходить на прощание в кофейню. В неё я хожу уже три с половиной года и исчезнуть просто так было бы некрасиво. Захожу в неё и волосы наконец перестают бунтарски биться об лицо на зимнем ветру.

Покупаю кофе. Беру американо. Пью. Наверное, всё надо было начинать в другом порядке: сначала пить кофе, потом жевать орбит. Впрочем, это не было важным, я всё равно пропустил один пункт – есть мне совершенно не хотелось. Важным было другое – наступившее что-то, вроде осознания.

Это "что-то" меня напугало, и я даже взглянул конспирологически, увидев по ту сторону глади кофе смутные лица ловцов душ человеческих. Я видел лица тех, кто на этом празднике жизни дорогими щипцами вот-вот вытянет мое платежеспособное филе к себе на блюдо. Не знаю, проносится ли у настоящих рыб жизнь перед глазами, когда их вытаскивают на крючке из воды, но у меня пронеслась.

Я был рыбой. Именно тем человеком, который постоянно покупал кофе, постоянно пил его и общался с теми, кто постоянно покупает его и пьёт. И каждый из нас говорил, что пьёт его просто потому, что он бодрит, и просто потому, что он вкусный. Я был рыбой. Но, впрочем, я же сорвался с крючка, а значит, и рыбой я быть больше не обязан и могу делать что угодно. Хоть плавать дальше, хоть на сушу выйти, а эти ловцы душ и дальше пусть остаются в поисках Nemo.

Черно-белый корпоративный мир – я презрительно фыркнул, но кофе пить продолжил, оплачено ведь. Я сделал глоток и торжественно вздохнул. Меня осенило! Я с превосходством окинул взглядом кофейню. Здесь и сейчас мне, словно творцу, когда-то нужно было понять, достойно ли его творение для выхода на новый уровень. Словом, мне надо было решить: тварь я плавающая или право имею выйти на сушу? Словом! Как точно! Именно словом и было все показано! Та нервная тавтологичность мыслей в офисе была явным индикатором судорожного конца моей жизни как рыбы, а значит, всё уже определенно. И мне, как средневековому метафизику, сейчас приходится решать силой мысли вопросы о том, что там после смерти. А это было трудно, ведь как моно думать о том, что после смерти, если я не знаю что во время жизни?

Я сгустил взгляд над кофе, отчего белки моих глаз, словно сливки, затрепетали на отражении его глади. Нет, они затрепетали, словно два лебедя. Точно, два лебедя! Обрадовавшись этому сравнению, я расслабился и улыбнулся, но потом снова принял серьёзный вид, снова сгустил взгляд над кофе, застучал пальцами по столу и пустил вскачь мысли.

Для начала, придется повторить свой план, написанный неразборчивым почерком на полотне моей памяти. В образах он выглядит идеально, даже утопично, но каждый раз облекать его в слова становится трудно. Наверное, перед тем как все вывалить, надо ещё раз осветить мою мечту.

Я хочу стать писателем. Точнее, я уже он, но пока с маленькой буквы и пока только в стол (хотя пару выпущенных произведений у меня уже есть, но они, по моему мнению, выкристаллизовались в рабочее поле для записного и воображаемого меня, на крайний случай – как комикс для не читающих комиксы). А я хочу стать писателем с большой, даже очень большой буквы и писать действительно хорошие книги. Отсюда и вытекает первый пункт – увольнение. Может быть, глупо, но логику можно объяснить так: хорошая книга основана на жизни, а жизнь состоит из случаев. Вот и получается, что, чтобы быть писателем, надо ходить и попадать в эти самые случаи. А как в них попадать и как, собственно, ходить, если целый день занят работой? Безусловно, и на работе можно было с ними встретиться, но в большинстве своём эти случаи бывают такие блёклые и безынтересные, что сразу же забываются после прощания.

Допиваю кофе и снова машинально закидываю две жвачки Orbit. Снова минута рекламы. Снова кончается, не оставляя после себя ничего. Надо от этого отказываться.

Второй пункт, честно говоря не был таким ясным. Он, как и все остальные был расплывчатым и получит своё название скорее ретроспективно. Но в общих чертах это можно было выразить как поиск нового себя. Потому что этот я умер и эта жизнь кончается, и от этого меня остается пара глотков.

Зато начинается что-то другое. Что-то ещё слишком эфемерное для точного названия, но начинается оно точно. И сразу с нескольких точек зрения.

С первой, точки зрения моих ожиданий, начинается некое перерождение. Понятия «в кого» и «как» оставались пока туманными, но сам концепт, выражающийся в современном «измени свою жизнь или умри», работал тут устойчиво.

С другой точки зрения – психологической – начинался кризис, но какой, я точно не помнил. Точно не кризис среднего возраста, ведь до него ещё рано. Вроде бы. Наверное, кризис самоопределения или что-то в этом духе. Во всяком случае, к психологии я относился весьма прохладно.

Оставались ещё религиозная и эзотерическая точки зрения. Одна говорила о том, что виной всему отсутствие принятия мной моих же божественных начал при уже полной инкорпорированности христианским традициям, другая указывала на некий кармический долг, возможно-таки из-за непринятия этих самых начал и как следствия неправильных поступков.

Помимо этих четырёх, наверное, был ещё один пункт, который звучал очень чётко и ясно: зажрался.

Я вышел из кофейни, и меня обуяла дрожь. Нет, не от холода! А от вида! И вида прекрасного. Я вышел и увидел пустынную улицу, пустынную, как площадь арены, на которую вытолкали христианского мученика, томившегося в темнице. И я смотрел его глазами. И над этой ареной со стеклянными трибунами, уходящими ввысь, я видел неописуемо прекрасные облака, каймой обрамляющие лазурь неба. Вот зачем мне подмигивало солнце! Меня переполняли эмоции, ведь я впервые за три года пристально посмотрел на небеса! О, прекрасный небесный Иерусалим, с которым не сравнится, и до которого не дотянется ни одна вавилонская башняи этих бизнес-центров! Вот оно, прекрасное приглашение на казнь! Вот оно, великое небо перед раем!

Радуясь, я смотрел на небо, а потом опустил голову, увидев землю, и загрустил. Настроение сменилось, слайдом гнусной презентации. Ведь я начал думать о работе. Резюмирование моих действий было недолгим. Я тратил все усилия ради работы, она была моей молодостью, средством жизни и целью. Еще бы немного и это все отложилось в моей голове яйцами личинок-трупоедов. Наверное, это и вынудило вырвать из себя то, что называлось здравым смыслом.

И вновь мне стало радостно! Как мудр создатель, смешавший мои языки с языками работников этой Вавилонской башни, чтобы я наконец всё понял! А потом, вновь загрустил, ведь понял, что эти языки в первую очередь смешаны во мне самом. И смешаны так основательно, что я понимал себя по графику пять через два. Пять дней понимая, что идти хоть куда-то я не хочу, и два дня ничего не понимая вовсе. Нет, больше я не окажусь в этом здании "еще пару раз". Даже "возможно"! Я в последний раз посмотрел на башню и понял, что представляется она мне больше не башней, а огромной пирамидой! И я последний раз смотрю на это здание, как смотрел когда-то еврейский народ. Вернувшись из жарких мест своих видений в холодную действительность моей Родины, я побрёл.

Первой намеченной целью был Платон. Нет, не тот. Этот был жив. Платон был режиссёром, точнее он называл себя режиссёром, а когда его спрашивали, какие он фильмы режиссировал, тот отвечал, что никакие, да и это не надобно. У него и без того, так сказать, нужный онтологический статус. Не понятно повлиял ли на него так онтологический статус или у его натуры были изначальные задатки, но в итоге Платон стал гомеопатом.

Познакомились мы в универе. Разные курсы, разные возраста, разное почти всё. Но одна любовь: любовь к пьяным приключениям, разговорам и околомистическим околооткровениям. Я вздохнул. Университет ещё одна прошлая жизнь этой бытовой сансары.

Я вновь остановился, задумавшись. Если исключить три с половиной года, обменянных на деньги, и вернуться во время до интенсивного карьерного роста, то есть до двадцати лет, то можно увидеть, что мне легко удавалось достойно носить аристократичное бремя ничегонеделания. Точнее, делал я всего много: гулял с друзьями, пил и увлекался всем тем, чем увлекались все. За исключением, наверное, машин и пацанской романтики (обе эти вещи у меня вызывали не столько отторжение, а сколько какое-то болезненное ощущение). Но главная моя любовь была к знаниям!

Родилась эта любоввь то ли из внутреннего, то ли навеянного чем-то в детстве импульса получить тайные знания и быть впереди планеты всей. Так я изучал всё подряд: от второсортной эзотерики до заграничных учебников по нейробиологии, бегая, то на лекции, то на собрания мистиков. Так, наверное, и родились все эти метания и информационная каша в голове. А на этой каше и вскормилась противная химера ощущения того, что мне всё известно об этом мире, и рациональное осознание того, что до сих пор ничего о нём не знаю.

Впрочем, все это не важно. Я тут. И я тут иду, следовательно, это запускало таймер траты моих накоплений. И мне просто следовало соблюдать вектор плана, надеясь на то, что всеобщий фатум будет работать в унисон с моим личным слабоумием.

Мысль снова унесла меня и я не заметил, как почти подошел к остановке, так и не вспомнив весь план. Чтож, говорят, правила созданы для того, чтобы их нарушать, но что точно верно, так это то, что планы созданы для того, чтобы разрушаться. И этого я боялся. Наверное, поэтому эта шутка, предназначенная для творца так и оставалась неоконченной.

Я подошел к остановке и начал считать варианты: На автобусе путь к нему был недолгий. Около тридцати минут видео с YouTube, некоторого количества видео формата Shorts или примерно один плейлист музыки, собранной мной скрупулёзно под определённое настроение. Я углубился в свои расчеты так глуобоко, что и сам перестал слышать свои мысли.

Я стою, сзади меня леденеет остановка. Я тоже. Пишу короткое сообщение Платону о том, что всё в силе и я приеду. Вспоминаю, как так вышло, что у меня нет машины и я не умею водить. Думаю об этом долго. По-моему, причины были каждый раз разные, но одинаково убедительные.

Продолжаю думать и ждать. Каждый раз такое ощущение, что стоишь тут уже вечность, а впереди – не менее тягучая и зияющая пустота вечности. И я – посередине. Навсегда. Мне кажется, что однажды, когда это действительно затянется на вечность, и я вдруг, опомнившись, попытаюсь пошевелиться, я пойму, что я уже очень давно и окончательно вмёрз и действительно умер, и это – мой персональный ад.

Я выдохнул. Наконец появился автобус. Он прорезал застывший ледяной воздух, как ледокол. И встретил меня волной тёплого воздуха, обдавшего лицо и резко контрастирующего с морозным собратом на улице. И я тоже, зайдя на это судно словно корабль, но корабль космиический, маневрировал, летя сквозь астероиды стоящих тел в душном космосе спертого воздуха. И в конце концов, сам не заметил, как оказался на заднем сиденье автобуса.

Выдернутый здравый смысл! Да, выдернутый, как кабель из проектора, на котором крутились эти гнусные презентации. Да, наверное, именно такой дешёвый и наивный нонконформистский посыл, выраженный в попсовом «Бойцовском клубе» и менее попсовом «Револьвере», стал моим двигателем.

Я задумался. Сам посыл, возможно, не был таким уж дешёвым, хотя бы потому что по сути своей представлял собой экзистенциальный крик крысы, вынужденной пробиваться через мясо раскаляющегося пожара. Другое дело, что этот самый многовековой импульс крысе пытались разрядить прямо в пожаре, давая ей ментальное ощущение, что она выбралась из этого ужаса уже потому что сделала намерение из него выбраться, издав крик творчества и получив умиротворение в виде катарсиса. А наступающая жара – лишь курорт, а для особо сознательной крысы – просто глобальное потепление. Этакий будочно-рекламный синтез банка с панком (в особых же случаях зомбированную крысу сажали в в ведро, чтобы она прорывалась через настоящее мясо неугодных фигур)

Впрочем, мыслей становилось слишком много, и я выбрал заглушающим фактором Shorts. Выбрал я их еще и потому, что на меня грозой надвигалось чувство, что в ближайшие недели со мной случится что-то страшное.

Очнулся я, когда понял, что проехал нужную мне остановку, точнее уже две. Вышел на незнакомой улице. Оглядел чужие дома. Пошел по тротуару.

Иду и понимаю, что в этом необъятном разнообразии улиц и дворов у меня есть реальный шанс заново открыть для себя, что значит заблудиться. Как так вышло, не знаю. Вроде только пару штук посмотрел, и понеслось, затянуло. Неприятное ощущение. Пишу, что я опоздаю. Осматриваюсь.

Кажется, что тут я уже был. Впрочем, многие улицы этого города сливаются похожестью не только между собой, но и с улицами других городов. Но несмотря на это, различий было много. Это я знал из-за привычки бродить по улицам и ставить чуть ли не каждому, а если задуматься, то все же каждому зданию оценку. Меня пугали лишь частные сектора потому что каждый дом в нем обычно окружен большим крепостным забором. Где владельцу нахватает только стационарного пулемёта, которым он будет отстреливать тех, кто все же полюбопытствует что находится за этой высокой стеной. А поскольку таких владельцев много то обычный квартал частного сектора превращается в какой-то странный узкий коридор. Мне же заборы никогда не нравились как раз-таки из-за этого стесняющего чувства.

Пока я об этом думаю, ко мне подходят свидетели Иеговы. Вежливо отказываю. У меня уже есть устойчивые убеждения по поводу бога. (Но я не уверен. Об этом я им не говорю) Спрашивают, верующий ли я. Говорю, что, смотря как посмотреть и кто смотреть собственно будет. После непродолжительного разговора сошлись на том, что я сектант. Наверное, сошлись потому что их было больше.

Далее, как черепаха в свой панцирь, прячусь в телефон, как бы говоря, что их миссионерская миссия провалена, а они пусть проваливают.. Открываю диалог с Платоном. Не читает уже пятнадцать минут, хотя в сети. Ну и пусть идёт к черту. Хм, «в сети», почему интересно! потому. что интернет мировая паутина? Определенно! Но кто же этот загадочный человек-паук?

А может быть дух-паук? И интернет – это сбывшееся предсказание о пауке Иктоми, который в конечном итоге покроет мир своей паутиной? И она как в случае с его натурой, изначально мудрой, но сводящейся к выставлению других на посмешище, будет всегда стремиться под видом песен pow wow протолкнуть безусловный POV: wow, подсовывая доверившимся уткам утку, в следствие чего каждая, мня себя героем сама набрасывает паутину на других уток, не видя, что враг в отражеии гаджета. Впрочем, во всём этом мне предстоит разобраться.

Иду дальше. Кругом панельки и новостройки. Честно говоря, не знаю, можно ли их тоже называть панельками. Вот вечно я так! В высоких темах я мастак! Готов разбираться и учить. А такие простые вопросы вгоняют меня в тупик. Да еще в какой тупик!

В этом тупике на меня смотрят множество хищных глаз: какие-то бродяги. Бродяги воровского типа – ловцы материи человеческой. Я пугаюсь и машинально разворачиваюсь и ускоренно иду назад, а они, это видя, идут за мной. Я ускорился почти до бега. А ведь бег с выработавшимся адреналином по полупустой промерзшей улице бодрит и освежает сознание бегущего, так как не бодрит и не освежает любое утреннее кофе – это может понять любой, кто уносил ноги от различных передряг. Но куда мне бодриться! Я и так бодр. поверьте! О, суровая реальность, только родился, а уже так близок к смерти!

Поравнявшись с какой-то группой, сидящей на лавочках, я узнаю в них свидетелей Иеговы, а они, видя меня, сначала радуются, а потом, узнав, расстраиваются. А затем, видя за мной толпу, их лица снова озаряются улыбками, и они идут к моим преследователям. Не знаю, были ли их действия инстинктивными (и они пошли, потому что Иегова им говорил: "Встань и иди!") или сознательными (и они пошли, потому что Иегова им говорил: "Встань и иди!", и они, с полной уверенностью, что на каждого хищника найдётся хищник крупнее, ведь с ними Бог (не в смысле, что он хищник, а в смысле, что крупнее), шли, решив, что третий тут не лишний).

Всё это мне неизвестно. Однако я оторвался, а хищники послабее и вовсе увязли в плюще речей. Я свернул за угол, полностью попращавшись с этой ситуаций.

Иду дальше. И вновь кругом лишь панельки и новостройки. Ставить оценку им не получается. Одни серые и старые, часто с самодельными балконами, другие цветные и новые, часто без них же. Собственно, и всё. Гаражи, замёрзшие лужи – на одной я чуть не поскальзываюсь и бесконечная белизна снега. Чистый пейзаж криминальных русских драм. Но грустить, однако не хочется. Хочется просто идти.

Мерцание дня, бряцание ключей в кармане, танец теней на лицах зданий. Я иду. Маленький человек большого города, среди старых домов новых для него улиц. В голове мысли крутятся.

Впереди стелются трамвайные рельсы – оказался в старом городе. Облака свисают набухшим от воды натяжным потолком. Видно и хочется им вывалить всю эту влагу нам на головы, да жалеют. Сыпят тихо-тихо и мало-мало. я останавливаюсь, осматривая тихую меланхоличность снега. Только сейчас осознаю, что в деловом квартале и снега то не было, одна лишь затоптанная сапогами черная грязь вперемешку с влагой, стекающая с откуда-то из небытия в этот мир. Эта мысль мне пришла в голову так резко как! Как? Эх, не знаю как!

Меланхоличность в моем сознании снова растаяла, а настроение перелистнулась коротким клипои в ленте сознания.

Ещё раз задумаюсь о своем писательстве. Вроде как я должен писать роман, но пока не пишу. Вспоминаю два своих прошлых рассказа – понимаю, что думать о них не хочу. Замах на прозу, удар на фанфик. Хотя я в этом, наверное, не одинок.

Многие писатели часто только и занимаются тем, что перегоняют алхимическим кубом прочитанные мысли какого-нибудь старого мудреца, о котором уже все забыли, из древнего пыльного научного тома и оформляют их в форме сюжета с шутками-прибаутками, драмами и так далее. А мне хочется чего-то нового. Я сплюнул на землю. Курить хочется, а вроде не курю, с чего бы это? Шоркаю ботинками по заботливо посыпанному песку и иду дальше.

Может, вообще не париться и отдать сюжет на откуп нейросетям? А что? Сейчас модно писать: «сделано совместно с нейросетью», надо успеть до того, как будет модно: «сделано без нейросетей». Ухмыляюсь этим мыслям и иду дальше. Песок кончился. Я на очереди.

Просто ходить тут становится скучно, да и конечности начинают замерзать больше, чем им следует. Однако ехать домой не хочу, потому что у меня назначена встреча, а дом находится в противоположной от неё стороне. Отсюда ближе. Поэтому иду дальше. Встреча была назначена на вечер. И теперь вовсе не Платону. И назначена в некотором роде себе самим собой. Второй человек не то чтобы знал о ней.

Местом встречи был писательский клуб. Я представил его по памяти: здание клуба было хоть и не очень большим, но достаточно величественным. Ранее дом какого-то купца. Ныне писательский клуб, который был довольно известен, этакий МАССОЛИТ, но слухов о нём было как о целом масонском ложе, и слухи эти были преимущественно ложные.

Однако среди них (а точнее нас – ведь я все же являлся членом этого клуба, во всех смыслах) – была одна фигура очень интересная. Не то чтобы другие были неинтересны, и я их принижал в угоду своему самолюбию, строя из себя гения, который может читать других писателей, как книги. Нет, просто эта фигура была с ореолом мистическим и таинственным. Писатель-эзотерик и настоящий алхимик, словом последний из magican. По крайней мере, о нём так отзывались его читатели. Именно ему я мысленно и назначил встречу. Почему? Хотел проверить, правду ли о нем говорят или это очередная байка, которую сочиняют об авторах читатели. Точнее, если углубиться в свои чувства чуть лучше то просто хотел убедиться во втором. И вот тут, я конечно чувствовал себя молодым львом, готовым сместить вожака прайда и снести его авторитет. (как все эти чертовы заборы.)

До моего появления в клубе было примерно часа три-четыре. Поэтому мой выбор пал на торговый центр, попавшийся на моем пути. В нем я точно скоротаю некоторое время, выбрав себе пару книжонок. А это было необходимо по той причине, что я поскольку пытаюсь вращаться в кругах так называемой интеллигенции, должен был читать, и читать много. Ведь, не дай бог, я придумаю какую-нибудь оригинальную мысль, а позже окажется, что эта мысль уже была высказана другим писателем-современником, и все будут думать, что я её украл или, что ещё хуже подражаю.

Тут, кстати, фигурировала ещё одна мысль, связанная с книгами. Мысль о том, что до всего надо доходить своей головой, а потому шибко не рассчитываться. И она, как по мне, губительна, потому что, во-первых, не факт, что я таки дойду до всего сам, ведь идти придётся долго и упорно, а во-вторых, не попаду на те же самые грабли, что и другие. Поэтому я и должен был бесперебойно сканировать тексты на этот предмет.

Честно говоря, я и сам устал от этого потока мыслей и от того, что я всё иду и иду (а куда иду уже самому непонятно), а они меня (мысли эти самые) все догоняют и догоняют. Ну кто же винооват, что у меня и машины нет? Действительно, машины у меня нет. Была бы, я бы быстро доехал, и эти умные (а может и не умные) мысли меня бы не догнали, ведь я был бы быстрее. Но всё же, чего же мне делать если такой возможности нет?, Если я всё же иду и в моем прошлом мире всё перестало, так сказать разуметься? Вот и я не знаю. хотя нет – знаю. К черту книжный! Автобус! Я резко разворачиваюсь и иду обратно к остановке. подойдя стою. стоя дышу, вдыхая мыслю!