скачать книгу бесплатно
Лаборатория занимала почти целый этаж. Считалось даже, что она там не одна. А много разных. И дактилоскопическая, и трасологическая, и токсикологическая, и материаловедческая – тоже не одна каморка, а несколько, с кучей испытательного оборудования под стать хорошему современному заводу. Поэтому сотрудники не сидели где-то в одной большой халупе, где бы разом можно было это сообщить. И начальник шел по коридору и повторял новость перед открытыми и закрытыми дверьми. Потому что некоторые нельзя было открывать во время определенных стадий исследования.
Надя услышала сразу. Собираться надо было тоже сразу. Пока не передумали.
Тем более что как раз у нее была пауза. Принтер, отпечатав рапорт о свойствах упаковки плитки неизвестного назначения из неизвестного материала, инвентарный такой-то, замигал, что в нем нет бумаги. Положить бумагу, и все. Можно одеваться.
Большой город никогда не спит. На Литейном было хоть и не по-пиковому шумно, однако и не пусто. Проезжую часть и тротуары покрывал молодой снежок. С неба продолжало сыпать – негусто, но ощутимо. За то время, которое понадобилось, чтобы дойти до «Чернышевской», верх Надиной шинели, погоны, фуражка – все покрылось тонким белым слоем. Вниз, в метро, до «Ветеранов». Троллейбус. Вот и дверь квартиры на Корзуна.
– Мама! Ура-а-а! – раздалось из квартиры еще даже до того, как замок поддался повороту ключа.
Обнять Лёньку, ответить на его «мам, ты снежная мамобаба» вперемешку с подпрыгиваньями и чмоками в обе щеки, скинуть шинель и сапоги, вымыть руки и присоединиться к последним приготовлениям салатов – на все это ушло едва ли больше пяти минут. Время в Надиной голове тикало как бы автоматически, без отдельного усилия мозгов. Оливье был уже готов – Игорь постарался; горячее исходило вкусным паром на плите – Жанна Михайловна, как обычно, не подкачала. Из намеченного оставалось приготовить салат из свеклы. Надя сунула в руки Лёньке чеснокодавилку. Первый раз в жизни сын допущен за новогодний стол со взрослыми. Ученик, первоклассник. Значит, должен принимать участие в приготовлениях. Сама взялась за терку. Возникла горка свеклы, куда Лёнька с полнейшим восторгом вывалил чесночную кашицу. Смешать. Сверху – укроп из домашней банки огурцов. Все. Нарезать хлеб – и можно на стол. Лёнька уже таскает посуду.
– Электрон на орбите, – сказал Игорь. – Везде одновременно…
– Товарищи, там уж президент! – донесся голос Валентина Дмитриевича из большой комнаты.
– Все, идем, па, – отозвался Игорь, а Надя добавила:
– Только переоденусь в нарядное.
Президент говорил необычное. Он приносил извинения народу. Если бы Надю спросили, какие слова находятся под безусловным запретом, – она бы, ни секунды не колеблясь, ответила: извините, приношу извинения, прошу прощения. То есть – да, штатские люди должны уметь пользоваться этими словами. Знать, когда их надлежит произносить. И как. С сожалением, с выражением покорности, опустив взгляд. Лёнька, например, обучен. Жанна Михайловна с Валентином Дмитриевичем тоже иногда говорят что-то вроде «это ж просто извините меня!» и прочее. Но государственный служащий не должен унижать себя произнесением таких слов – с ним унизится вся Россия. Еще недавно бывшая Советским Союзом. Беспримерное унижение! И поэтому ни под каким видом нельзя его повторять, ни в мельчайшей детали. А уж лицу такого масштаба, лицу страны буквально – не пристало тем более. Мысли Нади никак не могли свернуть со служебной колеи. Лёнька прыгает перед телевизором – недопустимо, там же выступает президент! А цыкать не хочется. Пускай у ребенка будет праздник. Вот разве что…
– Если неинтересно, – полушепотом сказала она, притянув его к себе, – то вот давай реши головоломку. Загадочная картинка. Что это такое?
На первом попавшемся листке бумаги случайным карандашом нарисовала она расчерченное на клеточки поле. Одиннадцать клеток друг над дружкой, по вертикали. Заштрихованные, темные. Отделены друг от друга белыми поясками. Рядом еще столбец из одиннадцати клеток, но белых, разделенных черными линиями. Лишь одна клетка в столбце, четвертая снизу, заштрихована. Рядом – снова такой же столбец, как первый. Сверху – прямоугольник, перекрывающий все три столбца, как балка, как плоская крыша. Белый, с черными границами. И сунула Лёньке. Только сегодня, прежде чем уйти домой, формировала и распечатывала такую таблицу. Срисовывая для рапорта с упаковки плитки неизвестного назначения из неизвестного материала, инвентарный такой-то.
Лёнька сразу схватил, уткнулся, задумался. Надя перевела дух, а свекор сказал:
– Самое время выпить за уходящий год. Чтобы все вот это не тащить в новый.
– Лёнчик, тебе салатика или свеколки? – спросила Жанна Михайловна, но внук весь был в клетчатой табличке, даже за стол не сел, – так и стоял столбом посреди комнаты.
Закусывая тост за «уходящий пусть уйдет», Игорь спросил:
– Это вот, – и кивнул в телевизор, словно боднул воздух, – из-за взрыва? Нам-то повезло, у нас одна форточка треснула, а там-то, дальше… На работе не говорят? Или секрет?
– Мам, это как девчонки играют! Классики! – озвучил Лёнька.
– Неправильно, – на автомате ответила Надя. – Там два ряда клеток, и всех клеток десять, а тут много. Сколько, кстати? Ты такое число проходил, знаешь. А про секрет – значит, такой секрет, что и нам не говорят.
На экране телевизора уже были часы Спасской башни, раздался хроматический бой курантов – «бом, бом, бобом – подам». Валентин Дмитриевич разлил шампанское. Под двенадцать ударов выпили, даже Лёнька со страшно серьезной физиономией чокнулся со всеми компотом. И въелись в оливье. Только Лёнька опять нарушил тишину, выкрикнув:
– Это шкаф! Эти полки полные, где серое, а эти пустые!
– Не угадал, – снова ответила Надя. – А ножки где? У шкафа-то ножки бывают.
Лёнька слегка сник, но снова вскинулся:
– Не, не обязательно! В школе есть, где нету ножек, там книги! А если не угадал, тогда это игра в пятнадцать! Только тут больше пятнадцати! Тридцать три!
– Молодец, ешь давай. И всегда-всегда угадывай в новом году. – И Надя продолжала уминать оливье. А в голове вертелось: шкаф. То есть таких плиток должно быть много, они должны лежать друг на дружке. Такие, как та, что была в упаковке. Одни черные, другие белые. И что-то сверху. Или игра. Только в ней погибших около тысячи, а по больницам двенадцать с лишним тысяч. То есть не игра, а, может быть, карта? Где цветом выделены квадраты… определенные. Или план расположения чего-то. В чем-то вроде ящичков. «Повторяюсь, – подумала Надя, – шкаф – уже было, а ящик – тот же шкаф». Оливье исчез – не заметила как.
Валентин Дмитриевич налил водочки – за служебные успехи и за несокращение в наступившем году его родного НИИ, в ход пошли огурчики и свекла с чесноком. Новый год катился по привычным рельсам, а в Надиной голове продолжало тикать: на отдых осталось двадцать часов, лучше явиться на службу раньше, подать рапорт о вероятном использовании плитки неизвестного назначения из неизвестного материала, инвентарный такой-то.
Утро первого января было ясным. Заиндевелые кроны сосен – зелень, оправленная в серебро, на серебряно-голубом небе, где-то там, в необозримости, переходившем в залив. Машина взмыла по крутой дуге нового виадука – не было бы счастья, да несчастье помогло. В ноябре начисто снесло штормом кусок шоссе в область вдоль залива. И вечное «денег нет» перестало быть универсальным оправданием всякого бездействия. Шоссе за месяц переложили, подняли как можно повыше на виадук над железной дорогой. Аж внутри у Марины зашлось. Так, наверно, бывает, когда летят в космос.
Амелину же совсем не до красот пейзажа было. На коленях у него пухло возвышалась папка – «Дело № 315/99 о сопротивлении властям», – выданная ему в Безносове. Смысл того, что читал сейчас Михаил Степанович, заключался в следующем. Двадцать седьмого декабря в Ужовской поселковой администрации четырнадцать человек вломились силой в кабинет мэра и принудили того отдать ряд распоряжений. А потом выволокли из кабинета, протащили по поселку и принудили совершить действия, направленные на обеспечение исполнения этих распоряжений. В ходе перечисленных противоправных действий был причинен материальный ущерб: поврежден необратимо, до неремонтопригодности, телефонный аппарат, выломана дверь в кабинет с разрушением дверной коробки, разломаны рабочий стол и шкаф мэра. И разграблено кафе-бистро. А также нанесены побои двум гражданам. Причем сам мэр физически не пострадал. Результаты этих действий – то, что опрошенные считали результатами, – были такие: двум гражданам передали ключи от квартир, ранее незаконно у них изъятые. Появились подписи мэра и других согласующих лиц на документах, устанавливающих право собственности на землю. Для трех многодетных семей. А также на документах, разрешающих предпринимательскую деятельность. Из поселка исчез некий приезжий из одной бывшей союзной республики, юридически – владелец гостевого дома и кафе-бистро, а фактически – гроза местных девушек и молодых женщин. Перечисление было длинным, и заканчивалось оно сообщением о принятии прокуратурой на расследование как раз злоупотреблений мэра. Так что весьма, весьма противоправных действий…
Заявление в милицию, ставшее первопричиной открытия дела, подал один из попавших под раздачу – местный заведующий земотделом. Некто Порадеев. Он сразу после случившегося снял побои – вот справка, перечислены гематомы и ссадины. Больше ничего. Вывод: били умелые люди. Знатоки. Узнать: спортсмены, уголовники или работники силовых ведомств, возможно – бывшие, пометил себе Амелин. И еще пометил: почему, например, в случае похищения школьницы сразу начались какие-то меры, а тут – сопротивление властям, а мер никаких не предпринято? Опросили, дело завели – и тишина.
Зачем вообще ему это дело? Хасанбаев – мусульманин, избитый фигурантами, разве что. Так из материалов следует, что не мусульманин, а царек и сластолюбец. Не вяжется с фанатизмом, с подпольщиной, борьбой, как ни крути, за идеалы. Пускай дикарские. Высоких технологий тоже никаким боком не задействовано. Пустышка.
Машина уже летела через спящее праздничным утренним сном Ужово. Тронул шофера за плечо:
– К детдому сверни.
– А хрен его знает, где это. – И машина свернула к станции.
Пара вопросов – железнодорожники люди круглосуточные – пара неочевидных кренделей по поселковым колдобинам, ворота, вывеска – детский дом. Постучал.
– У детей подъем и завтрак.
Помахал удостоверением.
– Только вчера к вам привезли девочку…
Неприветливое, как из осины топором тесаное лицо служащей стало еще угрюмей:
– Не имею права. Хоть сам президент. Карантин, в районе эпидемия, в Гусятине!
– А тут не президент, а гораздо важнее. Родная мама. Поэтому документы, пожалуйста. О том, что карантин. Марина Сергеевна! – обернулся Амелин.
Марина подошла, осторожно переставляя тапки, чтобы не набрать снегу. Зябко передернулась. Служащая что-то проворчала насчет приказа директора.
– Директор вчера и сегодня празднует, как все нормальные люди. Вот постановление на передачу несовершеннолетней Нореш Александры Августовны ее матери Нореш Марине Сергеевне. Поэтому не выдумывать, а исполнять! – голос Амелина стал безжизненным и тяжелым.
– Да не вчера, – пыталась отбуркиваться служащая. – На днях, в Гусятине. Тропическая инфекция. Полсотни народу заболело, чё, прикалываюсь я, что ли? – Окошко в воротах с грохотом захлопнулось, шаркающие ее шаги удалились.
– Врет, – донеслось из машины. Это подал голос безносовский лейтенант милиции Загребин. – Нету инфекции. Не нашли. Директор перестраховывается.
– Что за история, Алексей? – Амелин всем корпусом повернулся к милиционеру.
– А-а, сразу много человек чесаться начали. Тамошняя фершальша отзвонилась, чин чинариком, и в соседнюю медчасть, какого-то главноуправления Минздрава, и в район. Ну и все. Затихло.
– Когда воду отключили, что ли? – вспомнил Амелин рассказанное Мариной.
– Ну да. Двадцать девятого перекрыли, а тридцатого без бани-то и зачесались. Водопровод тут вообще на живульку. То и дело рвется, и какая в нем хрень течет – ни богу, ни черту неведомо. Как перекроют за неуплату – так гидроудар, порыв, и все сначала.
«Вода, опять вода», – словно щелкнуло в амелинской голове. Фершальша. Фельдшер? В деле о похищении тоже фигурирует. Пометил себе: поговорить. Тем временем за воротами снова возникло шарканье. Приблизилось.
– Вот приказ директора.
Наметанным глазом Амелин увидел: подпись подверстана на ксероксе.
– Подпись поддельная. Сейчас прикажу лейтенанту милиции товарищу Загребину ломать вор-р-рота, – навыки исполнения служебных ариозо пригождались. Служащая побледнела, залепетала и исчезла, снова хлопнув ставнем. Через некоторое время вышла, ведя за руку малюсенькую девчурку, волочившуюся за ней, как собачонка на привязи.
Хотя бы одно хорошее дело сделано. «Начать наступивший год с хорошего дела, – подумал Амелин, – если бы приметы всегда сбывались, а особенно добрые приметы!» Девчушка, разбуженная слишком резко, сидела на коленях у матери и хлопала серыми, почти как у матери, растерянно и радостно светящимися глазами. Может быть, мамаша поможет как-то продвинуть расследование гнусной истории с миллионом – или больше – тонн гексогена, чуть не тысячей погибших и прочее сопутствующее.
– С тридцатого на тридцать первое, – уверенно сказала невысокая, округлая тетенька с лицом, похожим на блин, с почти что тремя подбородками.
– И сколько было человек?
– Двадцать семь.
– А записи какие-нибудь, истории болезни, велись?
– Ну вот, журнал есть, смотрите.
Михаил Степанович полистал журнал, представляющий собой самую обыкновенную амбарную книгу – толстокорый синий переплет, жирно разграфленные листы. Несколько однотипных записей, одна дата – тридцатое декабря. Жалобы на колющую боль – эта фраза повторялась во всех них. Но их же не двадцать семь, даже на глаз.
– Тут не двадцать семь записей. Только одиннадцать.
– По телефону еще были.
Покосился на этот самый телефон. Старенький, зеленый, дисковый. Как будто за последние десять, да что десять – все двадцать лет ничто не изменилось. Он в школу бегал, а эта розовая герань, наверное, так же цвела на окошке. Этот же шкаф стоял, с медицинским имуществом, эта же вешалка – стержень на трех ножках, сверху крючья для одежды. Этот же стол, покрытый клеенкой в голубую клетку. Самовара только не хватает. В таких местах люди не очень пунктуально ведут документацию – полагаются на неформальное «все всех знают». Представителя областного санэпидуправления, за которого он себя выдавал, такая картина радовать, конечно, не может, можно разразиться гневной речью, но у него другая задача. Фельдшер Опарина знает весь поселок, знает, кто с какими хворями сюда ходит, знает семьи своих больных: кто у кого женился, родился, поступил учиться и прочее.
– Вот вам лист бумаги – напишите, пожалуйста, фамилии тех, кто к вам обратился тридцатого по телефону и не вписан в книгу.
Пишет. Бегло, без заминок. Дождался, пока дописала до конца. Фамилии Худякова нет ни на листе, ни в книге.
– А что это вы Худякову упустили?
Посмотрела пристально. Глаза, карие с прозеленью, сделались занозистыми.
– Не обращалась Худякова.
– У меня другие сведения, – сказал Амелин с нажимом.
– Не знаю, от кого такие. Не обращалась.
– От райотдела милиции. Почему такое несовпадение? Есть что скрывать?
– У-у, какой вы сердитый, Михаил Степаныч! Вот возьму и обижусь. Ну были у нее дела с милицией. Так она перед ними ничем не виноватая, это ее какая-то нечисть унесла, а потом принесла. Уж без вас затрепали-затаскали девчонку. А так нечего тут Худяковой делать. В космос разве что медосмотр проходить. Ну, так это не у меня, там аппаратура.
Умудряются же такие тетеньки столько говорить – и ничего не сказать.
– Почему в ваших записях не упоминается о невозможности поддержания гигиены из-за отключения воды?
– Я записываю жалобы. И что наблюдаю объективно. Клинику. Про воду никто ничего не жаловался, случаев гигиенической запущенности не было.
– И никто вам не говорил, что, допустим, чем-то не тем умылся? Никто-никто? Худякова же в речку упала, а там и паразиты могут водиться, и химическое загрязнение.
– Михал Степаныч, а вы, часом, не из главноуправления Минздрава? – И фельдшерица показала пальцем куда-то за плечо, в сторону ближайшего городка – бывшего ЗАТО. – Это там со всей страны народ, со Средней Азии, вот там – да. А у нас? Да в декабре? Никогда не бывало. Приезжали из лаборатории после Чернобыля, из Москвы, шуровали в речке нашей, загрязнение бытовыми отходами – и все. И потом, одна она искупалась. А чтоб двадцать семь человек? Быть такого не может! А там, в номерном-то городке, вообще чудеса творятся в решете и без решета. Склеивают человека, даже если машиной раскатало, руки-ноги-черепушку, за неделю склеят – и как не было ничо. А у нас как от веку было, так и есть. И чтоб в нашей речке паразиты, да зимой, да чтоб у всего поселка – быть такого не может!
– Тогда надо исключить инфекционное происхождение заболевания! У вас под носом двадцать семь человек ходят и распространяют неизвестный микроорганизм. Что делать-то, знаете, небось? Медик, как-никак! До свидания!
Вышел на деревянное крыльцо – видывал такие только в детстве, в книжках со сказками. Дверь мягко, но сильно хлопнула на пружине.
А Алевтина Прокофьевна осталась думать. Исключить инфекцию – это значит доказать, что эти двадцать семь никак между собой не общались. А как докажешь? Как, кстати, сейчас те, кто обращался? Сняла трубку, повертела диск.
– Але! Ты, что ль, Николавна? Отпраздновали? Сыниша-то твой как?
На том конце раздалось успокоительное бурчание. Ночь и утро поохал, дескать, потом отоспался и к празднику был как огурчик.
– Маринованный корнишон, – хехекнули в трубке. – С собственной грядки.
Еще три-четыре таких же утешительных разговора. Сомнений не было. Неизвестная болезнь прошла, не оставив никакого следа.
Впрочем – что значит «никакого»? Может, болезнь прошла, а бациллоносительство осталось. Если она была заразная. Это ж только анализом.
После праздника, значит, опять туда, в медсанчасть звонить. Или в Безносово.
Михаил Степанович тоже думал. Анализ воды и осадка от воды представлялся ему все более необходимым. Загрязнение неизвестным химическим агентом. Известным, судя по тому, что кто-то, предположительно Худяковы, очищал воду. Агент вызывает колющие боли в коже и мышцах. Здесь и была лаборатория, в которой…? Или выше по течению Оя. Была или есть. И неизвестный планер, самолет или что там было – тоже здесь. А что говорила фельдшерица про склеивание человека?
– Лёх, – они уже были на «ты», – Лёх, а что за авария была с пострадавшим? Его потом в медсанчасть в бывшее ЗАТО отвезли.
– Да несколько таких было. Мы, если что, сразу туда звоним – оттуда скорая всегда приедет, а районная не всегда.
– Тяжелая авария, с переломами. Руки, ноги, череп. Не помнишь? Вроде бы пешеход. Наезд. – В голове Амелина всплыло сказанное фельдшерицей: «даже если машиной раскатало».
– А-а. Это ты, наверное, про этот гребаный перекресток. Виновник скрылся, – Загребин развел руками. – Это висяк.
А и найдут – так сидеть не будет. Откупится. Там БМВ был. Боевая машина вымогателей, – припечатал еще на русском устном и сплюнул. – А человека калекой сделали.
Амелин послушал и пометил: первое – последствия аварии, номерная медсанчасть. Второе – колодцы. И тут запиликал мобильный телефон. Шеф. Предупреждает: «посылаю рапорты, срочно ознакомиться». Чтобы лично Шилов, в праздничный день… Не слезают там с них, тоже. А уж он прессует нижних.
– Пусть едет в Гусятино. Есть у него мобильный? Возможно, придется – до бывшего ЗАТО, у меня следующий пункт там. Есть указания на наличие химической лаборатории.
Шеф отбился – значит, можно набрать городской номер, названный Опариной.
– Во-первых, с Новым годом. Во-вторых, извините, что беспокою в праздник по пустякам. Я из энного Главного управления, меня интересует, что было предпринято по поводу эпидемии в Гусятине.
– А-а, взаимно. У нас, у медиков, праздников не бывает. Этой историей вроде Валерий Фёдорович занимался…
Что важнее – прочитать очередную бумажку или переговорить с живым человеком, посмотреть в глаза, на руки, на походку и повадку, – для Амелина было не вопрос. Валерий Фёдорович Конышев. Домашний телефон. Спасибо. Набрал.
– С Новым годом! Можно Валерия Фёдоровича?
– Это я, – ответил буркающий, глуховатый, слегка гундосый баритон на том конце. – А с кем, простите…?
