скачать книгу бесплатно
А заодно пометил себе: с дельтаплана тоже можно обронить плитку – выяснить, высоко или низко летает дельтаплан, шумно ли, должны были бы его заметить. Или нет?
Как Худяковы очищали воду, Марина не знала. Приборы, реактивы… Нет, слова эти ее не смущали. Образованная. Но не умела ни замечать подробности, ни описывать их. Получалось типичное описание с чужих слов. Человек подходит к емкости с водой, опускает туда руку – и вода уже чистая, а на дне слой осадка. Что в руке, действительно, можно и не углядеть, если нет этого самого дара острого глаза. А его нет. И сейчас Марина действительно видела только, что капитан ФСБ взял со стола бланк и начал его заполнять.
Это был ордер на еще одну экспертизу. Осадка из-под очищенной воды, который Амелин рассчитывал раздобыть в Гусятине. Хотя бы силами милиции. И еще одну бумагу написал он. Требовалось провести более тщательный осмотр места происшествия с несовершеннолетней Худяковой, включая обследование дна и берегов реки… как там по карте? Оя, кажется. Дна и берегов реки Оя от пешеходного моста в пгт Гусятино до устья. На предмет обнаружения высокотехнологичных материалов, приборов или их фрагментов.
– На ваших глазах пишу, – говорил Амелин, – чтобы вы были уверены, что не причинили никому зла. Вот – требуется исследовать осадок из-под очищенной воды, требуется осмотреть вашу речку получше. – Он снова позвонил, и дежурная отнесла Осокину записку с просьбой отпустить свидетельницу как давшую важные показания.
Осокин ответил согласием. Он подбивал предварительные итоги, одним глазом глядя в телевизор. Президент Ельцин сообщал народу о принятом решении уйти в отставку. Выходило, что шеф то ли предвидел, то ли имел информацию об этом. И ставил данное событие в зависимость от действий самого Осокина и остальных, задействованных в расследовании. Что ж, у Осокина совесть чиста. Подозрительный конверт, послуживший причиной для привода свидетельницы Нореш, сразу попал в лабораторию – и никаких следов взрывчатых веществ. Нореш отрицала всякий контакт, свой или мужа, с этими самыми веществами. И с неизвестными высокими технологиями. А также с мусульманами. Значит, в итоге все показания документально подтверждаются. Отпустить так отпустить. Заполнил и подписал пропуск.
– Меня привезли как есть, – сказала Марина, вставая со стула и показывая на свою одежду, – так я домой не доберусь. Телефона нет, дома тоже никого. Думайте, как меня туда доставить. И как я заберу назад дочь.
– М-м-м… давайте так. Ждем до восьми-тридцати. Когда поедут обследовать реку – вас туда, в машину. Идите в дежурку, я распоряжусь.
Глава 2. Беглец: от огнестрела – по подсказкам компьютера
Ухнуло – дрогнул воздух вокруг, словно затвердел мгновенно, обнял стискивающе крепко. А потом снова стал воздухом. Годным для дыхания. Еще минуту-другую сыпалась сверху земля, хвоя и всякая лесная мелочь, но и это замерло. Новый воздух не так пахнул, как прежний, декабрьский, слегка промороженный. Тот – соснами, землей, порошей. Этот – тоже землей, но не лесной, легкой, а тяжелым песчаным грунтом и бетоном. А еще, смутно, почти исчезающе – отработанными газами и чем-то вроде запаха от приборов. Так пахло там, где он работал раньше. В полунаучном цешке, откуда его сократили.
С отработанными газами было понятно. Хотя мотор «Риги» смолк сразу, но что-то еще могло от него испаряться. А приборы? Откуда? И где он, собственно, находится?
Над головой было чуть светлее, чем вокруг. Звезды. А между звезд – хвоя сосновых ветвей. И чуть-чуть не черное, глубоко-синее небо. С одной стороны видимого ему окошка даже не синее, а ударяющее в оранжевый. Значит, в той стороне находится поселок. Зарево фонарей. А вокруг черно. Нет, не везде одинаково черно. Вот – чернее черного. В земляную стену уходит какой-то лаз.
Густав потрогал рукой край лаза. Бетон, а не земля. Край прямой. Не случайная яма, не звериная нора, не землянка, с лапотных времен оставшаяся. Инженерная постройка. Есть и правый край, и левый, такой же ровный, без следов разрушения. И верхний, полукруглый. Нет и следов каких-нибудь дверей, ворот. Значит, рассчитано на ходьбу… то есть движение прямо, беспрепятственно.
Стал ощупывать вокруг себя. Если эта яма – колодец, то должны быть стены. Они были такие же бетонные, как края лаза. Гладкие. Казались вертикальными. Вот – такое же отверстие напротив. Тоже четкие, без выбоин, прямые края, тоже сводчатый, дугообразный верх. Колодец большой, широкий. Ни ступенек, ни хотя бы скоб для хватанья, как пожарная лесенка – в колодцах канализации такие бывают. Ухватиться не за что, и как альпинисты делают – упираясь плечами и пятками в противоположные стены – тоже не вылезти. Ширина колодца больше человеческого роста. Это что ж – сидеть здесь, пока не найдут? Орать или фонариком сигналить. Хорошо, что фонарик из дому догадался захватить. Да ну! Один кекс из научного отдела, из той конторы, где работал Густав раньше, приходя в цех – обычно с заданием на изготовление особо головоломных деталей, – напевал песенку про альпинистов: «Через несколько минут или лет тебя найдут, никогда и нигде не унывай». «Или лет» – а харя не треснет? Так говорили во дворе. Не подходило категорически.
Глаза Густава постепенно привыкали к темноте. Он поднял мопед, поставил его на колеса, прислонил к стене, забрался ногами на седло. Нет, все равно не достать до краю. Скудный луч фонарика не давал уверенно судить о глубине ямы, но даже стоя на седле мопеда, Густав не доставал метра два. Прыгать не имело смысла.
Морозец, хоть и несильный, начинал забираться под куртку. Осеннюю – зимней Густав еще не доставал в нынешнем сезоне из кладовки. Машинально поправил шарф. Потом подумал, снял его. Измерил локтем. Метра полтора. Тоже мало. Если бы был ремень, скрепить, надставить – но джинсы он носил всегда без ремня. Не в армии.
Разорвать одежду – разрезать, нож есть – и свить веревку? Из джинсовой куртки должно получиться прочно. А что привязать в качестве кошки? И куда бросать? Вокруг деревья, но бросок же будет вверх, а тут надо вбок, по-над землей. Нет, портить куртку пока рано. Он ходил по дну ямы – два шага туда, два обратно – и мерз все сильнее. Наконец решился и втащил мопед в лаз.
Лаз был низкий. Приходилось пригибаться. К тому же вдоль него шла проволока, укрепленная на некоторой высоте над полом, на железных колышках. А на полу, хоть и приблизительно ровном, не щербатом, имелись два железных профиля, вроде рельсов, вделанных прямо в бетон, параллельно. Плюнул от досады, оставил мопед, прислонив к вертикальной стене хода. Он и сам не помнил, как очутился у него этот мопед. Кажется, посмотрел на кого-то… а как это так посмотрел? Не пил ведь ничего. Нет. Не вспомнить. Просто очутился, просто обнаружил в какую-то минуту себя уже едущим на нем, а раз так, то бросать не резон. Как заехал сюда – тоже было непонятно. В лес. И главное, зачем? Думать об этом было не только неприятно, но и бесполезно – как бы ни заехал, выбираться-то надо.
Светя себе фонариком, Густав пробирался, полусогнувшись, по подземному ходу. Казалось, что ход не совсем прямой, что он описывает широкую дугу. От колышка до колышка с непонятной и очень мешавшей проволокой, не дававшей идти там, где было выше всего и удобней, было десять шагов. Не настоящих, обычных шагов, а семенящих, придавленных. Значит, метра три-четыре. В луче фонарика было видно вперед десятки, если не сотни этих колышков. На десяток колышков попадался выступ бетона в стене с обеих сторон – вроде пары полуколонн, опор, поддерживавших свод. Дальше – казалось, что и колышки, и опоры не просто исчезают, сливаются с тьмой, которую не в силах одолеть тощий пучок света, а именно сворачивают. Влево. Но самым жутким было то, что ход шел вниз.
Вниз, несомненно вниз. Бывший фрезеровщик понял это, когда заметил, что по стенкам стекают капли воды. Здесь было ощутимо теплее, чем снаружи. Ходьба тоже согревала, но и сам воздух подземного хода был теплым. Капли воды собирались на полу в лужицы, и от лужицы до лужицы текли струйки. Туда же, куда шел и он сам. Вот уже и не видно стало железных профилей на бетоне. Весь пол залит водой. Оглянулся – везде вода. Такой ужас резанул изнутри, по горлу, под дых, что вырвалось:
– А-а-а!
Опомнился. Повернул и пошел назад. В болото – нельзя. Вокруг же сплошное болото. Какой бы ни был прочный бетон, сквозь любой просочится. Вода дырочку найдет. Метро в Питере почему не затапливает? Насосы откачивают. А когда не осилили насосы, плывун пошел, на площади Мужества, так и метро тоже затопило. Размыв. Были бы и здесь насосы – их бы было слышно. А тут тишина, аж на уши давит. Значит, вниз нельзя, все, что внизу, все затоплено. Но теперь он идет вверх, непрерывно и явно вверх. Против течения.
Остановился перед проклятой проволокой. Теперь она пересекала путь, и ее надо было перешагнуть.
Вниз – ее же не было?
Постоял, подумал. Отходит от продольной влево. Наклонно, словно бы ныряя под стену, уходя в угол, образованный стеной и полом. Значит, мог пройти справа от нее и не обратить внимания. А как же он сейчас… Ну да, перешагивал ее несколько раз, обходя лужи, подходил и к стенам, смотрел, нет ли чего похожего на выход. На уровне колен, зараза такая, очень неудобно перешагивать согнувшись. Занес уже ногу, шатнулся и схватился за выступ стены, похожий на полуколонну.
Пронизало всего, жигануло, как током. Охнул, отдернул руку. Даже отпрыгнул.
Посмотрел на руку. Четко видно: припечаталась кожа. Будто взялся за небольшой горячий предмет. Это в подземелье-то, где по стенам течет. Присунулся к стене ближе. Посветил фонариком. Елки-палки! В полуколонну замурована, прямо в бетон, металлическая бляха. Сияет как новая. Квадратная. Но идя вниз, ее не увидеть – притоплена в поверхность бетона со стороны, обращенной под уклон. И – вырезан контур лежачей восьмерки!
Та самая штука, что уже много дней глаза ему мозолит. Вот она откуда.
Распахнул куртку. В джинсовке, во внутреннем кармане. Вытащил горсть. На всех все видно, в тепле лежат, у тела. Лазер, лазер, ушастая, еще лазер… Ненужные совал обратно – очень неудобно сразу фонарик держать и плитки перебирать. Вот она!
Поднес ближе к железке – просто сравнить. Раздалось негромкое свистящее «уууть!», железка блеснула, заиграла словно собственным светом – лиловое, голубое, зеленое, желтое, оранжевое, ослепительно-белое. Ярко-черные тени упали на миг от полуколонны-опоры, от колышков, от проволоки, от его собственной фигуры. Потом осталось только тихое светло-голубоватое свечение контура квадрата и контура лежачей восьмерки, свистящий звук сменился негромким уверенным костяным пощелкиваньем. И бетонная стена начала отодвигаться. Обозначилась щель между полуколонной и прямым звеном стены, еще одна – на прямом участке. Кусок стены метра полтора шириной медленно пошел вглубь. Оттуда задуло теплом и тем самым запахом, напоминавшим запах приборов в давешней полунаучной конторочке.
Дальше, дальше, дальше, совершенно беззвучно. Нет, все-таки не совсем. Тихий-тихий, на пределе слышимости, посвист, явно не механического происхождения. Из телевизора похожие звуки, бывает, идут. Бетонная глыба на глазах Густава уходила вглубь, в стену, потом движение вглубь прекратилось и сменилось движением вправо. Стала видна толщина стены. Метр, не меньше. Открылся проем. Абсолютно черный. Все шире и шире. К еле слышному посвисту прибавился отчетливый скрежет металла по камню, иногда переходивший в звуки сродни струнным. Проволока, уходившая под стену, в угол, образованный полом и стеной, точнее – отодвигающейся бетонной плитой, выпрямилась со звоном. Теперь она уходила в темноту открывавшегося бокового прохода точно так же, как вдоль того хода, по которому Густав только что прошел туда и обратно.
Точно, да не точно. Колышков там не было. Натянутая проволока шла в воздухе не провисая, сколько хватало света фонаря.
Ничего напоминающего рельсы тоже не было. Ровный бетонный пол.
Бетонная плита закончила движение, все звуки смолкли окончательно, осталось только хриплое, запаленное дыхание Густава – вдруг, неожиданно для самого себя, он заметил, что дышит так, будто пробежал километров пять.
Попытался унять колотивший его страх. Не получалось. Достал складной нож, обмотал рукоятку носовым платком. Дотронулся. Слегка отблеснула голубым гравировка. Ага. Как-то реагирует на металл. Может, и под током. Поднес плитку со знаком лазера. То же, только блеснуло белым. Другую, с непонятным ушастым обозначением. И на эту – белый отсвет. Идти туда или не идти – яснее не делалось.
То есть было вполне ясно, что нельзя. У кого может быть в распоряжении такая техника? Тут и думать не надо. У вояк. У военморов в первую очередь. Пушка, которая стояла в части неподалеку, не то на боевом дежурстве, не то уже как музейный экспонат, и в которую снаряды заряжать надо было механической лебедкой, – это было сильное впечатление детства, Густав налазился на нее вдосталь. Вот и тут – такие же, как та лебедка, механические ворота. И даже не механические – звуков-то механических, скрипов там или чего-то похожего, не было же. Электронные… Нет, а кроме шуток – как оно висит и как двигается? Моща у них, у заразы, – наверно, хватит поезд в лепешку размазать. И полбеды, если ход приведет к военморам, в какой-нибудь орудийный погреб. Ну что ему сделают морячки? Даже на гауптвахту, «на губу», как они это называют, не посадят. Он штатский. Посмеются и отпустят. Стрелять в него тем более никто не соберется, если еще есть чем стрелять. Там же одна учебка осталась. А вот если какие-нибудь ушлые прапорщики, «есть такая профессия – родину расхищать», уже загнали этот погреб уголовникам-капиталистам, людям с толстой мошной – вот тогда есть чего бояться. Как они убивают неугодных – разное рассказывают. Гибнуть и вообще-то тошно, а уж если судьба попавшегося в этом ходу – стать потехой для их шестерок или «куклой» для отработки приемов их бойцами… Нет, лучше не давать воли воображению. Тем более что самый вероятный вариант – там вообще нет никого живых, он войдет, а бетонная махина закроется за его спиной, захлопнет, как в мышеловке, и это будет хуже, чем в яме. Из ямы можно кричать или фонариком махать. И есть шанс, что услышат или увидят. Хоть какой-то. А здесь шансов нуль.
Значит, нужно отдохнуть – тут на полу вроде сухо. В теплом месте отдохнуть, на теплом ветерке. Может быть, дождаться утра. И идти в яму, кричать, сигналить. Камешки наверх кидать, дымокур устроить – Густав не курил, но зажигалку с собой носил. Огонь бывает нужен для самого разного. Застегнул джинсовку, оправил ее, чтобы по карманам ничего не выпирало, не топорщилось, и только было собрался застегнуть и верхнюю куртку, как услышал далекий грохот падения чего-то тяжелого. Потом возню, шорох, рокот, как будто сыпали картошку в ведро, и наконец, безбожно искаженное эхом подземелья:
– Кто здесь, сдавайся, стрелять буду!
На автомате метнулся – исчезнуть! Влетел в боковой ход. За плиту. Черт, задел ботинком проволоку! Нет, ничего. Током не бьет, не жжется. Уф. Погасил фонарик. Так страшнее, но тот, кто кричал, кто бы он ни был, тоже не сразу решится – в полную тьму.
Видел ли он свет фонарика? Или кричал только потому, что мопед стоит? Если не видел – это шанс.
Упавший – или спрыгнувший в яму – тем временем, наверно, прислушивался. Может быть, ощупывал стены – доносился только слабый шорох. Двинулся снова – рокот оказался дробью шагов. Еще раз крикнул «сдавайся, бросай оружие». Нестерпимо резко ударил по ушам щелчок – выстрелил-таки, исполнил угрозу. Заунывный вой, многоступенчатое эхо. Затрепетал в темноте бледный отсвет – очевидно, у преследователя тоже был фонарь. Густав прислонился к бетону, чтобы не делать лишних движений, не топтаться, не шуршать одеждой. И тут бетонная плита сдвинулась с места. Дернулся судорожно, отскочил. Зажигать фонарик больше не решался, но различил во мраке подземелья тихий, еле слышный свист – уже зная, что он означает. Плита закрывала боковой ход, отрезала Густава от погони – но и отступление тоже было отрезано. Только вперед, в неизвестность.
Еле ощутимый – даже не звук, а по-особому, тупо вздрогнул воздух. «Пумм!» Густав понял: плита сомкнулась со стеной. Этот звук означал, что смыкание герметически плотно. Теперь даже в воздухе Густав был ограничен, располагая только тем, который есть в подземном ходе. Но беспросветность этой догадки была нарушена еле заметным, нежным сиянием, разгоравшимся все ярче. Будто на пол, параллельно стенам, легла тонкая желтоватая полоска. И – вдаль, теряясь во тьме. Нагнулся – и увидел: светилась проволока.
Осторожно поднес руку. Не греет. Присел на корточки, пытаясь рассмотреть, – даже сам не смог бы сказать, что именно, какие подробности надеется различить. Проволока засветилась ярче. Отпрянул в изумлении – свет приглох, потускнел. Снова присел, как можно ближе к проволоке лицом и корпусом. Опять ярче. А что тут думать? Все события крайних дней – не последних, черт возьми, еще покувыркаемся! – все случившееся на предыдущей неделе говорило за одно предположение. Плитки. Снова полез в карман.
Свет… Наверно, знак лазера и есть знак света. Взял одну такую в руку, выпрямился, поднес к проволоке. Засияло гораздо ярче фонарика. Стали видны и стены, и пол. Здесь он был совершенно сух.
Но даже на сухом полу сидеть здесь Густаву как-то не улыбалось. Хотя только что собирался отдохнуть. А после бегства за эти неприветливые ворота чувствовал себя совсем измочаленным. Там, всего в метре, – вооруженная погоня. Да, метр бетона. Да, такого, что ни звука. Но там вооруженная погоня. Надо уходить, удаляться, увеличивать, насколько удастся, расстояние между дулом и спиной.
Ботинки громко топали. Эхо беззастенчиво усиливало звук, к тому же размазывая его, делая нечетким, вихляющим. Столь же громко, с привизгом, шаркали джинсы. Проволока удалялась в темноту, все так же вися в воздухе, все так же светясь желтовато. Как настольная лампа в виде старинного уличного фонаря, возле которой Густав часто делал уроки в детстве. Эта мысль, неизвестно откуда вынырнув, словно рассеяла страх. Теперь Густав мог думать о чем угодно. Например, смотреть по сторонам. И замечать подробности. Например: в этом отростке подземелья бетон стен казался другой фактуры – более гладкой, почти лоснящейся. Потолок был выше. Не так сильно нужно было пригибаться, просто не задирать голову. Ширина хода была меньше, метра полтора от силы – можно было руками достать до обеих стен сразу. И другая форма свода – верхняя часть стены переходила в свод без малейшего излома, без угла.
Сколько он уже идет, Густав не знал. Часы остановились еще при падении в яму. Сначала они показывали девятнадцать – пятьдесят девять, даже смешно делалось: не ровно восемь вечера, а без минуты восемь. Потом что-то, видимо, засбоило снова, и стали показывать невозможное: девятнадцать – девяносто девять. Поле секунд ничего не показывало, дата и день недели зияли пустотой. Отсчитывать пройденное расстояние здесь было не по чем. Ни колышков, поддерживающих проволоку, ни полуколонн, как в том ходе, что начинался в яме. Оставалось считать шаги. «Даже если не начал этого сразу», – подумал Густав. Но почти тут же сбился и махнул рукой на эту затею. Да и зачем? Усталость почти прошла, дышалось тут легко, только запах, похожий на запах лаборатории, полной электроизмерительных приборов, был отчетлив и как будто даже становился сильнее.
«Может быть, проволока так пахнет?» – подумал Густав. Наклонился и понюхал. Нет, источник запаха был не здесь.
И откуда-то издали все время тянуло сквозняком. Как в метро. Значит, там работает насос? То есть там кто-то есть? Или хоть что-то. Кроме надоевшего уже коридора. Сколько он может тянуться, ведь ничего бесконечного не бывает! Разве что в космосе, а он-то на земле. Даже в подземелье. Во была воинская мощь у Советского Союза, какие подземелья вырыли, и никто посторонний не знал – а кабы такую мощь в мирных целях? Давно бы мы все америки задавили, засыпали углем, чугуном и минудобрениями – они бы в подпол мызнули и высунуться боялись. Вот как он сейчас в этой норе. Однако сколько же еще ему переть?
Тем не менее пер и пер. Передвигать ноги становилось все труднее, начал донимать голод, а особенно жажда. В подземелье было сухо, так сухо, что и во рту пересохло до шкрябанья. Старался держать рот закрытым, чтобы не сох попусту. Но то и дело разевал его от спешки, от нетерпения. Прибавлял и прибавлял шагу, насколько мог. То и дело останавливался, переводил дух. Разок обронил плитку – проволока резко пригасла, даже испугался. Поднял, присунул вплотную – нет, тьфу-тьфу, без повреждений. Светится.
Тупик встал перед глазами неожиданно. Бетонная вертикальная гладь. Тонкий металлический прут, на который была намотана светящаяся проволока, уходил в пол и в потолок. Два закутка по сторонам хода. Остановился, чуть не ткнувшись в стену лбом. Постоял, подышал. Ноги уже не волоклись. Чтобы сдвинуться с места, потребовалось рвущее жилы усилие – мешок картошки поднять и то во времена оны давалось легче. А сдвинуть было надо. Где-то тут – электронный замок, открываемый плитками. Уже не сомневался: ими.
Вынул по штуке каждого вида – с лежачей восьмеркой, со знаком лазера и с ушастым рисунком, похожим на Винни-Пуха и на мыльные пузыри. Зажал в кулаке и принялся водить им по стенам закутка слева. Ничего. Обшарил все стены – ни малейшего шевеления. Подумал и поводил кулаком еще и по потолку. Тоже нуль реакции. По полу для очистки совести попробовать? Не смог сидеть на корточках – повалился на коленки. Но и тут ждала неудача.
В правом закутке тоже ни намека на какой-либо замок. Густав перевел дух, сидя на полу. Хотя не мерз, даже разгорелись щеки от быстрой ходьбы, но настылость бетона сразу ощутилась сквозь джинсы, и челюсти мелко завибрировали. Сидеть так до морковкина заговенья не стоило. Еле-еле встал, подавляя искушение схватиться за металлический прут. А если к нему попробовать поднести? Попробовал. Снизу доверху безрезультатно.
Чтобы дотянуться до верха, пришлось разогнуться. Это потребовало совсем уж запредельного усилия, даже в глазах потемнело, желтоватая проволока завертелась колесом, на миг увидел себя словно в круглой решетчатой будке из желтых полос. Закрыл глаза – только тогда унялось. Лечь боялся: а вдруг не удастся встать потом. «Вот влетел так влетел!» – стрельнуло вдруг в голове. Сзади перец с огнестрелом, впереди тупик, и вокруг подземелье, где ни воды, ни еды.
Да, но вода была сзади. Если бы удалось отвалить снова ту плиту в подземном ходе с уклоном… И – под уклон. Тогда можно прийти к воде.
Чуть не дернул назад. Два шага, нерешительных, но все-таки сделал. Стоп. Да стоп же! Нельзя. Сил уже нет. И потом, не может подземный ход с такой могучей технической начинкой вести в никуда. Это явно ворота, только на запоре. «Доищись, как отпираются, заслужи не сдохнуть, человек ты или падаль?» – плеснуло вдруг горячей злостью по щекам.
Достал ножик. Взял рукоятку сквозь рукав и потрогал металлический прут. Проблеснуло голубым. И проволока перемигнулась – желтоватое свечение сменилось на голубое. Отсунул ножик – опять желтое. Прут тоже в системе. Допереть бы, в системе чего.
Думал, думал, думал. До опупения. В какой-то момент опять почудился звук. Тихий, тишайший посвист. Даже не посвист, а звон. На невероятно высокой ноте. Затаил дыхание. Так и есть – звучал прут. Почти неслышно позванивал. Густав опять вынул ножик, поднес вплотную кончик лезвия. Не засветился! Но проволока погасла, а лезвие ножа тоненько зазвенело, задребезжало о прут, усилив и изменив тон звука. Нож звучал явно ниже, уверенней. Отдернул нож, вырвал из кармана дрожащей рукой горсть плиток. Поднес. Какая – нужная, черт возьми? Прут запел еще гуще, мелодичным струнным аккордом. Густав выматерился шепотом, бросил всю горсть на пол, стал выковыривать из кармана что не поместилось. Наконец собрал в пригоршне все, что осталось после рынка. Поднес опять, касаясь металла уголками оберток. Мелодия стала громкой и красивой, теперь звучал не один аккорд – прут наигрывал какой-то мотив. Потом музыка стихла. Опять еле слышное тоненькое, на пределе воспринимаемой высоты, посвистыванье. И все.
Но ведь получилось же! Или эта штука, как и та дверь, одноразовая? Может, запустилась программа – и все, если не отработала до конца, не открыла ворот, значит, и не откроет, пока с той стороны не заметят, что было срабатывание, и не сбросят принудительно. А сколько ждать, пока заметят? На сколько его еще хватит? Рот распух, всякое движение языком, даже ругнуться, причиняло боль. Оступился неловко – бабах! Ударился головой о прут. Перед глазами вспыхнули белые звезды, и все исчезло. Когда опять смог видеть – обнаружил, что полусидит-полулежит, навалившись на прут, в обнимку с ним и с проволокой, которая только что светилась и чуть ли не жглась. А она уже не светится. Черно-глянцевая, уходит в такую же непроницаемую, угольную тьму коридора, по которому он пришел. А свет падает из проема впереди.
Из проема. Это выход. Он старался не думать о том, что – только вероятный выход. Выход. Сидеть – это смерть. Если не от пули того, кто кричал «сдавайся, стреляю», то от жажды и голода. Сидеть – железно смерть, идти вперед – шанс на жизнь.
И Густав поднялся, цепляясь дрожавшими даже от такого копеечного усилия пальцами за прут. Постоял, подождал, пока перестанут разбегаться перед глазами разноцветные круги. И двинулся в проем. В прямоугольник белого, совершенно солнечного света.
Именно в прямоугольник. Коридор, в который он вступил, не имел свода. Широкий, метра три – почти вся стена тупика, на которой бывший фрезеровщик недавно искал логический замок, теперь отсутствовала, гостеприимно поднятая. Был виден ее низ. Сложный, на вид не металлический, а скорее пластмассовый профиль. За ней, то есть за подъемными воротами, – такие же, как с внешней стороны, два закутка по бокам. Дальше, справа, стоял вертикально цилиндр, частично утопленный в стену, – выдавались примерно две трети его окружности. И от вертикального цилиндра ответвлялась горизонтальная, также частично утопленная в стену труба. Ее круглый бок виден был очень намеком, то место, где она сшивалась с цилиндром, тоже торчало из стены на очень малую долю. Поддавшись невольному любопытству – а как оно соединяется? – Густав сделал шаг к месту стыка, и подъемные ворота начали опускаться. С таким же тихим, еле различимым свистом, какой он слыхивал и раньше. Там, во внешнем тоннеле.
Паника охватила на миг, запрыгала горошинами в ребрах. Сейчас – хлоп, и взаперти! Метнулся к воротам. Те замерли на полпути. Можно нагнуться и поднырнуть, оказаться снаружи. Можно. Но страшно. А если продолжат опускаться? В них тоже чуть не метр толщины. Да ну, зачем им его давить? – думал Густав. И тут же: а кому это «им»? Дурилке пластмассовой? И потом. Закрываются, если отойти, – значит, есть датчик движения. Фотоэлемент какой-нибудь. Значит, есть и управлялка, ЭВМ или компьютер. Хорошо, что его заметили, нечего ему делать снаружи, не под землю ему, а к людям надо – там вода и жизнь.
Отошел на два шага. Ворота продолжили плавное движение вниз, дошли до полу, раздалась негромкая короткая музыкальная трель – тюррлю! – потом что-то похожее на тихий чмок, и все. Зато донесся, тоже деликатный, но явственный свист из цилиндра.
Больше никаких звуков не было, и Густав насколько мог уверенно двинулся по коридору, слегка пошаркивая по пластиковому светло-серому полу неровной, мраморной раскраски. Было светло, свет шел прямо от потолка, будто сияла мягко и матово вся его белая поверхность. Или светильники находились по ту сторону, а сам потолок только рассеивал. Стена, заключавшая в себе трубу, была тоже светло-серой, но скорее напоминала металл, чем камень. Как пластмасса, только отгальваненная – до сокращения бывший работник опытного производства навидался таких фокусов. Противоположная стена была зеленоватой, со слегка шершавым покрытием, теплым на ощупь. И в ней, метрах в пятидесяти, виднелось что-то вроде двери.
Добрел и опять остановился в нерешительности. Такие замки видеть доводилось. Там же, на опытном производстве. Стержень, уходящий в пол и изгибом – в стену, две конических шестерни, рычаг. Сама дверь с высоченным порогом и не вполне прямоугольная – заовалена по углам. То есть занесло в контору, похожую на бывшую родную? Хорошо бы! Налег на рычаг. Пошла! Шестерни катились друг по дружке, приятно рокоча, словно признавая своего. Дверь открылась. За ней была ниша, в которой размещалось нечто наподобие монитора с клавиатурой. Только клавиатура не выпирала из ниши, не образовывала горизонтальную поверхность, на которую можно было бы положить руки, а была приляпана к стене под монитором, в одной плоскости с ним.
Вот только клавиш с такими знаками Густав в жизни не видывал.
Не только не похоже на русские буквы, но и не латиница. Даже не китайские иероглифы, которых за последние лет восемь он навидался во всех видах. Каждый символ похож на закругленный квадрат, и внутри разрисовано. Какие еще бывают буквы? Вот, говорят, у ваххабитов этих долбаных, террористов свои – так какие? Что, если это они? Во влип!
«Да ну, – снова остановил он себя. – Такое подземелье – это ж не бункер даже, как про Великую Отечественную рассказывают, – находят до сих пор, что от немцев осталось. Это целый завод. Целое метро. И чтоб какие-то чучмеки на ишаках смогли такое построить за считаные месяцы и никто ничего не заметил – рассказывайте сказки! Потому что раньше, при СССР, не позволили бы, а лет семь назад не до того им было».
Значит, это не по-ваххабитски. Будя паниковать. А главное, там ни людей, ни воды.
Собрался дальше, но тут экран монитора сам засветился. Густав увидел довольно большую комнату. Столы. Три стоячие чертежные доски вдоль стен. В техникуме такие были – кульманы. Сам на таком не чертил, на простой доске чертил. А вот в бывшей родной конторе заходил, случалось, где наука сидела, – там на таких чертили. И стены как покрашены. Это ж ни днем, ни ночью не перепутать. До высоты человеческого роста, примерно – краска, типа масляная, а выше – побелка. Точно как в школе и в техникуме. И там работают! Двое чертят, один в углу за компом – самого компа и не видно, под столом, наверно. Клава не плоская, а покатая, монитор огромный, видимо, просто телевизор, – и еще трое над какой-то железкой посреди комнаты трудятся. Стол, обитый черным. Или лакированный. Разбирают что-то, оно все в масле, подложили ветошь, и видно, как с железяки на нее течет.
– Эй, ребят! – крикнул, не сдержался. Слабенько вышло, сипло. И закашлял. Потому что горло совсем уже в фанерку превратилось. И язык почти не ворочается, стукает деревянным стуком. Еле-еле смог сглотнуть, унять кашель.
Если это телевизор… Если там висит камера, где эти ребята работают, а сюда транслируется… Тут же охранник должен быть. Или попка типа мастера, прораба – следить за этими, работают они там или балду пинают. Где он? Густав постучал по двери. Оказалась из пластика, но вышло звучно – эхо по коридору пошло гулкое. Кричать больше не решался. По экрану монитора побежали помехи – от стука, от сотрясения или от чего уж там. Временами комната, где работали, исчезала, и вместо нее появлялось непонятное – выпуклая поверхность, мощенная шестиугольными плитками, отливает сине-лиловым, и похоже, там верхнего освещения нет. Темно, только эти плитки светятся отраженным блеском, а вокруг чернота, сполохи… или помехи, россыпь точек, как метель. Нет, туда точно не надо. Там воды не найти. Продолжал колотить. Громче не получалось. Где народ? Воды! Воды!
Никого.
Коридор длинный. Вперед уходит так, что все сбегается в точку. Идти дальше?
Попробовал потыкать в кнопки. Может, покажет план помещения? Если бы удалось добраться до тех работничков! Знать бы: знаки – это буквы или обозначения каких-нибудь функций. Ни одного привычного знака, ни одного, могущего иметь хоть какой-нибудь понятный смысл. И кнопки не нажимались. Вроде бывают кнопки, которые не нажимаются, не механические. Там, чтобы понять, нажалось или не нажалось, только по действию на экране отслеживать. А тут никакого действия. Нет, вот – погас совсем. И зазвенело за спиной. Все время посвистывало, а тут – резко так. Оглянулся. В круглой трубе, вмурованной в стену напротив, было открыто окошко. Овальное. Звон шел оттуда. Вот – высунулись рычаги-манипуляторы. Они как будто протягивали Густаву пластмассовый желоб. Метра два в длину. Пустой.
Решился потрогать. Таки пластмасса. Это значит, понажимал он на клавиши, и глупая пластмаска подает ему… что набрать, то и подаст? Похоже. А есть там вода, среди этих чертовых символов? Рычаги втянулись внутрь трубы. Заглянул туда – отверстие позволяло, плечи прошли свободно, труба имела почти метр в диаметре. По ней дул ветер. Явно не просто сквозняк – уж очень мощно и целенаправленно он дул. От входа, через который вошел Густав, куда-то внутрь, в недра загадочного подземелья. Окошко открыто – щиток, кусок цилиндрической поверхности, выдвинут наружу, а вот и рычаги, и желоб внутри. Постучал по трубе. Шум вышел неслабый. Только без толку. Никто не шел на грохот. И вода оставалась все так же недосягаема.
Пошарил по карманам. Нет, плитки – нет, с ними расставаться пока не стоит. А вот… Достал кошелек. Из него вынул сторублевую, устаревшую уже монету. Таскал с собой, рассчитывая втюхать кому-нибудь. Была не была. Разжал пальцы.
Ни стука, ни звона. Монета осталась висеть в воздухе, чуть покачиваясь. По окружности окошка побежали, замигали бледно-лиловые огоньки. Отстранился. Как только убрал голову из окошка – оно плавно, но быстро закрылось безо всякого видимого следа или шва, и раздался мягкий, но хорошо слышный свист. Не было никаких сомнений – монета отправилась куда-то в путь. Пневмопочта. Вот как.
А как часто ее сортируют, эту почту? Чаще, чем приходят смотреть в этот телевизор, или реже? Густав был уже готов сам прыгнуть в трубу и лететь хоть к черту в пасть, лишь бы там нашлась вода. Или кофе. Или чай… Да что там, и на болотную муть, вроде той, что плескалась на полу во внешнем тоннеле, Густав сейчас был бы согласен.
Оглянулся на телевизор. Там мигал красным шестиугольник! Внутри шестиугольного контура мигало такое же красное многоточие. Только точек было не три, а четыре.
Значит, он смог просигналить о своем появлении. Сейчас придут, и…
Да, но ведь неизвестно, кто придет. Те, кто умеет читать закорючки в скругленных квадратиках? Ему-то нужны те, кто работает с чертежами и замасленной железякой, – вот с ними точно получится договориться, каким бы тарабарским ни был их родной язык. Навезли гастарбайтеров, охранников! Даже монитор с клавой на их саксаульском. Нет, надо попробовать добраться до той комнаты раньше, чем доберутся до него.
Зашарил глазами по незнакомой клавиатуре. Квадратики, квадратики… Нет. Не все одни квадратики. Под левой рукой – вот они, похоже на цифры. Одна точка, две, три, четыре, знак вроде тире. И следующий ряд клавиш: тире и точка над ней, тире и две точки… Нажал клавишу с четырьмя точками. Мигание прекратилось. Теперь на экране был коридор, в котором он стоял! Ворота. Телекамера смотрит на ворота. Вертикальный цилиндр, отходящая от него горизонтальная труба. То место, где экран, камере не видно, она где-то в потолке. А вот эта клавиша, с разомкнутым кругом? Тоже не квадратик. И от букв отдельно, если это буквы, и от цифр. Нажал.
Результат превзошел все ожидания. Изображение на экране сдвинулось. Камера вращалась. Он увидел открытую дверь с шестеренками, свою спину, ссутуленную перед монитором. А потом снова – мигание шестиугольника, многоточие из четырех точек, но теперь внизу экрана была еще строка из нескольких разных квадратиков, с разными кракозябрами внутри. Монитор выплюнул информацию для чтения, но бывший работник научно-опытной конторы не знал того алфавита, которым она была написана.
Итак, место, где он находится, имеет обозначение в виде четырех точек. Номер четыре, для простоты. А то бюро или мастерская, где работали? Нажал одну точку. Номер первый. И увидел помещение с увешанной мониторами стеной. Значит, верно понял. Но туда ему точно не надо. Поспешно нажал два тире друг над другом. Перед глазами заколыхалась зелень. Сад-огород какой-то. Грядки. Нет, ящики. И желоб, по которому течет вода.
Вот куда надо-то! А как туда попасть? Клавиша с разомкнутым кругом была функциональная – значит, видимо, остальные рядом тоже. Что значит, например, фигура, похожая на полумесяц, но выпуклостью вверх и с разрывом посередине? А что – похожая на каплю? Или пятиугольник?
Нажал каплю. Изображение исчезло. Пустой, голый экран. И бело-серый колеблющийся свет. Поплыло в голове. Густав и так плохо стоял на ногах – накатил острый страх свалиться, и все, каюк. Как отыграть обратно, чтоб чертова машинка прекратила гипнотизировать, где в этой логике «UNDO»? Снова ткнул «два тире». Уф! Зелень вся на месте.
Его всего прошиб жар. Именно что не пот, а жар – видимо, потеть было уже нечем. Только сейчас заметил, что все еще в уличной куртке, хоть и нараспашку. Снял куртку. Показалась очень тяжелой – руки еле держали. Сунул под мышку, руку в карман – так держится само. Перевел дух. Подумал еще и нажал нечто похожее на знак «Мерседеса». Только без кружка. Или на перевернутую букву Y. Очень уж напоминает идущего человека. Вдруг? Сад-огород сжался, задвинулся в левый верхний угол экрана. А на всем экране появился тот же знак, похожий на «Мерседес», только большой, синий и лежащий на боку. Нет, не лежащий. Мигает так, будто перебирает ногами. Идет снизу вверх. Вот – встал. Рядом нарисовалось многоточие. Три синих точки. Потом все исчезло, потом «мерседес» снова заперебирал ходулями, справа налево. Мигнул – одна точка. Потом завращался синий круг. Перестал вращаться, в нем изобразилось тире. И напоследок – синий шестиугольник с двумя тире.
Что значат два тире, Густав уже догадывался. Если одна, две, три, четыре точки, потом тире, то тире значит пятерку, а два тире – десять. Это место, где зелень и вода, обозначено номером десять. Шестиугольник – видимо, просто символ определенного места. Соответствует понятию «точка» или «помещение». Он сам в четвертой точке, и система просигналила, что там что-то случилось, а нужно ему в десятую точку. Прямо вперед, а потом… три… чего три? Ладно. Упремся – разберемся.
Дверь на шестеренках закрывать не стал. Потащился по коридору, озираясь. Вот еще одна дверь. Тоже слева, как и та, с телевизором. Механизма с шестеренками нет. Просто заоваленный прямоугольный контур. Светится – перебегают синие огоньки. Может быть, три точки значили три двери? То есть должна быть еще одна. Поволок ноги дальше. Дальше, еще, еще. Вот третья. Тоже без всяких приспособлений для открывания, тоже синие огоньки. Но, может быть, открывается сама?
Подошел вплотную. Не дрогнула. Стал доставать из карманов джинсовки так выручавшие его уже много раз плитки. Вот – все. Двадцать две. Пригоршней поднес к двери, поводил, поносил вдоль мерцающего синим контура. Без толку. Навалился всем телом.
Вдруг просто-напросто открывается внутрь. Сколько раз видал: кекс какой-нибудь воюет с дверью магазина. Дергает-дергает, а надо толкнуть. Нет, и этот фокус не помогает. А что, если считаются только такие двери, с синей подсветкой? Та, где был монитор, – другая, типа хозяйственная, там нет входа никуда, просто ниша. Вот и не считается. Тогда надо дальше.
– Пр-роклятье! – выдохнул он почти вслух. Опять закашлялся, но до третьей светящейся синим двери оказалось ближе. Стена левая, поворот налево… Все как на схеме. Если считать то, что он видел на экране, схемой. Подошел вплотную. Дверь открылась, как давеча лючок для пневмопочты: заоваленный прямоугольник отделился от стены, вынесся чуть вперед, потом влево. Вот только рычагов не было никаких. Закругленная по углам прямоугольная плита выехала из стены и сместилась влево, вися в воздухе.
Густаву было уже очень не до чудес. Как оно так получается – потом, потом. Шагнул, еле перенеся ногу через высоченный порог. Тихий свист за спиной, чмок. Уже слышал. Двери здесь закрываются так. Герметично. Дальше вроде была одна точка – первая дверь от этой? Справа, слева? Не помнил. Дверей было три. Все одинаково мигали синим по контуру. Одна отличалась. Вела не в прямую, ровную стену, а в цилиндр, похожий на тот, что был у входных ворот.
На экране он видел вращающийся синий круг. Это что – ему надо туда?
Подтащился вплотную. Почти навалился. Открылось. Высунулись рычаги, выдвинули ему под ноги круглую площадку. Полметра-метр шириной. Только-только встать. Встал не колеблясь. Зелень и вода колыхались перед глазами. Площадка поехала, дверь закрылась, темнота – глаз коли, в пятки снизу ударило – едва не упал, ветер, свист и потрескиванье, дыбящее волосы. Но длилось это секунду. Дверь открылась, площадка сработала. Точно! Зелень – грядки-ящики, как теплица в рекламе, рядом желоб, и журчит вода.
Кинулся, себя не помня. Но тотчас опамятовался. Вдруг это не вода, а какая-нибудь химическая гадость для полива? Сунул палец. На ощупь – вода. Лизнул. Пресная. Нагнулся, понюхал. Ничем вредным не пахнет. Припал со всей страстью изжаждавшегося, глотал шумно, со стонами и подвывами, огромными глотками, до боли в горле и где-то ниже.
– Хватит! – раздалось за спиной со странным присвистом на звуке «т».
Глава 3. Следствие: собрать головоломку
– Домой пойдут только женщины и только семейные, на одни сутки, – раздался в коридоре голос начальника лаборатории.
