Между ветром и песком

Барабан снова зазвучал, арашни выпрямилась и продолжила игру с прозрачными струями. Но теперь Аори знала, насколько обманчиво это затишье. Она закашлялась, осознав, что не дышала все то время, что танцовщица стояла, открывшись небу. Вздох эхом отозвался в других шатрах, но мудрый и прошедший сотни путей тоо не разделил его, печально улыбаясь чему-то ему одному известному.

– Лишь рабыни танцуют с дождем, – тихо произнес он и протянул Аори трубку кальяна. – Как несправедливо и как мудро. Все пути Харру совершенны, нелепы лишь наши попытки их осознать.

Аори кивнула и глубоко затянулась.

Ты прав, тоо. И ты, и эта арашни, и даже Дафа… Вы лучитесь жизненной силой, и не надо быть изменяющей, чтобы это почувствовать. Вы беспощадны к себе и к другим, и вы отдаете себя без остатка, сияете, будто звезды, которых никогда не видите.

Но я не могу отозваться, не могу ответить тебе. Та, которую ты видишь перед собой, – чужачка, дикарка.

Я не хочу превратиться в твоего врага, тоо.

Она выдохнула дым и вздрогнула – мир мгновенно заволокло пеленой. Демоны… Конечно, здесь курят не табак!

Аори хотела было отложить трубку, но теплая ладонь Шукима сжала ее собственную. Черные глаза улыбались, когда тоо и чужачка встретились взглядами.

– Ты же хочешь увидеть танец так, как должно? Так не останавливайся. Позволь этой ночи быть.

Вторая затяжка разлилась по телу горячей волной, и Аори, отложив трубку, счастливо вздохнула. Все напряжение прошедших дней, усталость, страх растаяли, оставили ее самой собой.

Когда она снова посмотрела в светящийся проем шатра, то недоверчиво тряхнула головой, пытаясь прогнать застящую взор пелену. Под дождем плясала уже не одна арашни, а целых три. Их руки сплетались, как ветви тавуки в тесной щели, металлические одеяния мерцали, вынуждая всматриваться, пытаться поймать тот момент, когда между золотым мелькнет алое.

Сознание уже не успевало осознавать по отдельности их движения, грохот барабана и звон, запах растертых маслами тел. Все слилось воедино и породило новое ощущение, которому нет названия. Чувство, доступное лишь душе, вырвавшейся из оков плоти.

– Ты удивляешь меня, – подняв со столика два небольших армуду с вином, тоо протянул одну Аори. – Я вижу улыбку, но не смущение.

– Изобразить?

Она осторожно вынула сосуд из его пальцев и осушила одним глотком. От приторной сладости свело скулы, и Аори не удержалась от гримасы.

Тоо, усмехнувшись, поставил свой армуду обратно нетронутой.

– Слишком поздно.

– Почему ты возишься со мной? Почему защищаешь?

Вопрос вырвался прежде, чем Аори успела прикусить язык.

Удивление на лице тоо сменила странная гримаса, будто он задавил глубоко внутри себя режущую, острую боль.

– Это мой долг.

Она недоуменно приподняла брови.

– О, Харру! –  выпрямившись, тоо всплеснул руками. – Аори, неужели ты не понимаешь?

– Похоже, нет.

– Я так редко чувствую себя глупцом, – Шуким с коротким грустным смешком ссутулился, оперся локтями о колени. – Ты ничего не знаешь о долге крови, верно?

– Ничего.

– Ты пролила кровь, спасая мою жизнь. Я обязан отплатить тем же.

– Могу сделать вид, что собираюсь зарезаться, – язвительно ответила Аори.

Вот оно что. Не семья, не друг. Долг.

– Харру не нужна твоя ложь! – рявкнул тоо, впервые на ее памяти. – Не нужна она и мне.

Он отвернулся с лицом, искривленным гневом. Аори медленно положила виноградину обратно на тарелку и коснулась его руки.

– Прости. Мне не стоило так шутить.

– Почему ты насмехаешься надо всем, чужачка, и в первую очередь – над собой? – спросил он, не оборачиваясь.

– Чтобы не плакать.

Танец под дождем становился все медленнее, словно и танцовщицы, и барабаны, и зрители устали от его бесконечного полета.

– Слезы – бесценный и бессмысленный дар, Аори. Ты отдаешь свою жизнь. Не пролив их, ты могла бы сделать лишнюю сотню шагов и дойти к тому, что разрывает сердце.

– Но, когда не хватит и тысячи, слезы – это единственный способ не дать ему разорваться.

Он медленно перевел на нее взгляд, наполненный удивлением и печалью, потушившей гнев. И Аори впервые осознала, насколько важно для арахов не только то, что сказано, но и как. Вязь слов – не дань традиции, не прихоть. В пустыне живут с открытыми душами, и нет среди них ни одной огрубевшей.

– Так почему же ты смеешься?

– Мне больше нечего беречь.

Между тканями, заменяющими шатру дальнюю стенку, беззвучно проскользнула рабыня. Не поднимая взгляда, она быстро заменила чаши на горелках, поставила чистые армуду и, собрав посуду в широкую глиняную миску, скрылась за занавесками.

Только сейчас Аори заметила, что они остались вдвоем.

– А где Дафа?

– Отпросилась в гости к сестре. Обычно ей приходится скучать всю ночь, оберегая тоо от нежеланной компании, но сегодня у нее появилась замена.

– Скучать? Кхм…

Аори бросила многозначительный взгляд на танцовщиц. Выдернув из-под ноги подол, она села поудобнее и осторожно подняла армуду. Горячий металл обжигал пальцы.

– А ты сам не скучаешь?

– Эти часы – бесценны. Позволь и мне задать вопрос, Аори.

– М-м?

– Ты рассказала, ради кого отправилась в путь. Но кто остался позади? Что не смогли спасти тысячи шагов и исцелить тысячи слез?

Рука Аори дрогнула, но алые капли пролетели мимо белоснежного подола и впитались в циновку.

– Тоо…

– Мое любопытство причиняет тебе боль, – он осторожно вынул армуду из ее пальцев и, подхватив со столика салфетку, вытер их. – Что я могу сделать, чтобы ты забыла мой вопрос?

– Все в порядке. Спрашивай, что хочешь. Я просто не знаю, как сказать… что сказать. Он нужен людям, среди которых живет… в отличие от меня. Я верила ему, и вера – все, что у меня было. И единственное, что он мог забрать.

Она старательно улыбнулась, заставляя уголки губ подняться, и глубоко вдохнула.

– Пути Харру… Мы слишком часто смотрим в темноту.

– Что это значит?

Тоо усмехнулся, покачал головой и, отпустив руку Аори, затянулся дымом кальяна.

– Спрашивай, если чего-то не понимаешь. Спрашивай впредь, как спросила сейчас. Ты отводишь глаза и кусаешь губы, заставляя их молчать, но тайны так не скрыть.

Она вспыхнула, невольно прикусила губу и, рассердившись на себя, уперлась в тоо дерзким взглядом исподлобья.

– Быть несчастным, вот что это значит. Смотреть на обратную сторону пути, что ведет лишь во мрак.

– Значит, из-за меня ты смотришь в темноту?

– Отчего же?

– Ну, этот долг… – растерялась она.

Шуким вздохнул и провел ладонью по щекам, будто собирая в горсть невидимую бороду.

– Напротив, ты освещаешь мой путь. Не знаю, почему я не чувствую себя должником.

– А что ты чувствуешь?

– Что пути Харру совершенны, нелепы лишь наши попытки их осознать, – улыбнулся он. – Я шел десятки лет, чтобы в этот вечер оказаться рядом с тобой. Но зачем?

Шуким снова осторожно поднял ее руку, приблизил к горелке так, что пламя осветило алое пятнышко ожога на нежной коже.

– Тоо…

– Чтобы задавать ненужные вопросы, которые причиняют боль?

– Ты единственный, кто услышал ответ. Услышал, а не прослушал и принялся советовать, что мне делать дальше.

– Я давно перестал проживать чужие жизни, Аори. Не хочу потерять ни мгновения своей.

Она вздрогнула, когда тоо едва ощутимо коснулся губами ее пальцев.

Барабаны звучат медленно, глухо. Арашни сплетаются в объятиях, поддерживая тела друг друга, и снова танцуют лишь их ноги и бедра. От разгоряченных тел поднимается едва заметный в свете факелов пар, и дождь бессилен затушить это пламя.

Мир изгибается и пляшет вместе с ними. Тепло рождается в животе и, поднявшись к груди, сводит ее невыносимым желанием. Стать одной из, стать частью этого мира. И черные глаза, окруженные сеткой морщинок, мудры и печальны, и крепкие пальцы, отводящие волосы с твоего лица, делают это опытно и уверенно. И ладонь, к которой ты прижимаешься щекой, становится защитой от боли, от памяти, от мрака.

Его рука ложится на талию, обжигая сквозь ткань платья. Черные глаза становятся ближе, и ты видишь в них то же неукротимое пламя.

Мир ждет. И губы невольно приоткрываются навстречу, когда их касается чужое дыхание.

Тоо замер, когда между их лицами оставалось не более ладони.

Его собственный кинжал упирался острием точно в вырез фарки, и маленькая рука держала его крепко и уверенно.

– Не. Испытывай. Меня, – отчеканила Аори, глядя ему в глаза.

Губы тоо медленно растянулись в улыбке. Он склонил голову, признавая поражение, и осторожно вынул кинжал из тонких пальцев.

– А у этой змейки не только зубы, но и яд.

– Долг крови не нужно платить рабыне, верно?

– Будь все так просто, ты бы стала ей еще в первую ночь. Никто бы не услышал твоих криков в шуме бури.

– Ты всегда так жесток? – спросила Аори, до боли сжав кулаки.

– Только чтобы не плакать.

В голосе тоо не было ни искры смеха. Расстегнув верхнюю пуговицу фарки, он кончиками пальцев вытер проступившую на коже каплю крови.

– Видишь? Но это не имеет никакого отношения к долгу, змейка. Не отвлекайся теперь, танец вот-вот завершится.

Барабаны замолчали, арашни замерли треугольником, касаясь ошейников друг друга кончиками пальцев.

Несколько мгновений тишины – и дождь оборвался, будто отрезанный ножом. Цепочки упали на землю вместе с последними каплями, и следом за ними со вскриком упали обнаженные арашни. И, зашипев, будто на них плеснули водой, погасли факелы, оставив за собой кромешную тьму.

Когда их снова зажгли, внутренний дворик оказался девственно чист. Ни единого следа не осталось ни от танцовщиц, ни от дождя. Разноцветная галька подернулась налетом тонкой пыли, и чудо превратилось в воспоминание, навсегда высеченное на тяжелых страницах книги жизни.

– Вот и все, – тоо выбрался из мягкого плена подушек и протянул спутнице руку. – Остаток ночи мы не разделим на двоих.

– Ее не так много осталось, чтобы жалеть, – вздохнула Аори. Ноги затекли и теперь тысячи мелких иголок вонзились в них, словно месть мироздания за царапину на груди тоо.

– Пока мы не расстались, я последний раз воспользуюсь твоим предложением.

– Это каким?

– Спрашивать, что захочу, – прищурившись, тоо коснулся крохотной черной сережки, устроившейся в изгибе ее уха, словно жемчужина в раковине. – Это память о нем?

Даже это едва заметное касание заставило Аори зажмуриться и вдохнуть полной грудью, чтобы взять себя в руки.

Она не чувствовала обмана. Что самое ужасное, она, как ни старалась, не могла найти ни капли лжи в словах и поступках тоо.

– Нет. Это подарок моей наставницы.

– И чему она учила?

– Понимать, кто я такая. И жить после того, как это поняла.

Черные матовые стены поглощали свет единственной лампы, встроенной в потолок на недосягаемой высоте, и убивали звуки. Любые, от едва заметного дыхания до крика, с которым Аори очнулась.

Она села на кушетке, тяжело дыша, окинула крохотную комнатку безумным взглядом. Мрак накатывал, пытался поглотить, и все, что Аори могла рассмотреть, – саму себя.

Весь остальной мир исчез, как в первый день на Астрали, день, когда она проснулась врагом, хотя меньше всего хотела просыпаться.

И ни клочка одежды, ни обрывка ткани на жесткой пластиковой кушетке. Аори вскочила с нее, ударила стену кулаком.

– Выпустите меня! Выпустите! Я знаю, что вы меня слышите!

Она бы ударила изменением, снесла эту стену, как песчаный замок, но дар исчез, поглощенный так же, как и звуки, как и свет.

В голову лезли бессмысленные слова, и Аори кричала, задыхаясь от того, как они исчезают за границей губ. И стены оказались прочнее рук. Ничего им не сделалось, холодным, даже когда по костяшкам потекла кровь.

Изменяющая рухнула на кушетку, согнулась, впившись скрюченными пальцами в виски. Хотелось взвыть от бессилия, но уже не осталось сил.

– Аори.

Не услышав, как открылась дверь, она вскинулась на звук голоса, готовая вгрызаться зубами и рвать ногтями, раз не осталось больше изменения… и замерла, наткнувшись на взгляд, как на стену.

Прежде настолько больными и тусклыми Аори видела рыжие глаза всего один раз. В них не было страха смерти, лишь печаль от того, что ее не предотвратить. Непонимание, как могло так выйти, что эта сигарета будет последней, а первый поцелуй так и не случится.

– Ты пришла за мной?! Все, да?

В голосе все-таки прорвался всхлип.

– Что? – растерялась измененная. – Нет! Ты все не так поняла.

– Что я не поняла? Что ты всунула мне свой кинжал и оставила дракону? Я это отлично поняла!

– Я бы никогда тебя так не подставила. Он – последний, с кем я хотела, чтобы ты встретилась.

– Потому, что я – никто? Безмозглая дура? И он может использовать меня, как захочет?

Сиэ вздохнула и, сбросив на пол сумку с плеча, оперлась бедром о стену.

– Мелинхар всеми нами вертит. Смысл его поступков редко понятен, хотя бы потому, что он всегда делает то, что в голову взбредет… Нет. Не совсем так. То, что он сочтет единственно верным развитием событий. Он видит общее течение времени и себя в нем со стороны, как в страшном сне. Драконы и прежде теребили мир, не давали ему останавливаться в развитии до тех пор, пока его суть не проснулась окончательно.

– Он что, бог?

– В одной из трактовок. Никто из нас, ни ты, ни я, ни Тавир, ни Владыка, не сможет никак помешать тому, в чем Мелинхар решил принять участие. И не поставит этого тебе в вину.

– Тогда почему я здесь?

Ярость угасла окончательно, оставив за собой бессильное недоумение.

– Чтобы не учудила еще чего, проснувшись. Гвардейцы порядком злы за ночное рандеву в подземельях.

– А нечего было за мной бегать! – Аори снова сжала кулаки, глядя на подругу исподлобья.

– Боги… Они тебя защищали от горожан. И отвезли бы домой.

Аори поперхнулась возмущением. Защищали?!

Пустые улицы, абсолютно пустые, несмотря на теплый вечер и переполненную людьми набережную. Фонари, освещающие каждый камень. Голоса, которые звали, хотя гвардейцы отлично умеют стрелять.

– Если бы ты бросила ребят внизу, вот тогда даже Тавир не смог бы помочь, – сумрачно продолжила Сиэ. – Если бы кто-то и выжил, конечно. Он, к слову, предпочел бы добить наверняка.

– Ты так спокойно об этом говоришь…

– Ну так и Тавир – не ты.

– Лучше, да? Умнее?

Слезы в глазах жгли, как кислота, и не хватало уже этих глаз, чтобы их удержать. И сколько угодно можно ненавидеть себя за это, но все равно рано или поздно они сорвутся вниз по горячим щекам.

– Никто не знает, как он начинал, – терпение измененной казалось бесконечным. – И сколько ошибок сделал. И почему вообще решил подчиниться Арканиуму.

– А ты?

– Как и у большинства, у меня не было выбора, – Сиэ пихнула ногой сумку в сторону Аори. – Успокоилась? Одевайся и пошли.

– Куда? – она зло вытерла кулаками скулы. – Ты что, не видишь, что у меня не получается стать изменяющей?

– Ты и есть изменяющая. Будь собой.

– Кто я такая? Что я такое?

– А это уже другой вопрос. Я не знаю. Когда-нибудь ты поймешь, где начинаются твои собственные решения, а где ты пытаешься копировать других, людей или изменяющих. Как будто в этом мире могут быть две Сиэ… Нет, милая. Ему нужна ты, такой, какой когда-нибудь станешь.

Аори свесила голову так, что волосы закрыли лицо.

– Я не могу больше. Все, что происходит, все оно сильнее меня. Все так плохо…

– Да. Все плохо, когда ты позволяешь себе быть слабой. Когда надеешься на чужую жалость. Это так не работает.

– Я не могу быть сильной, – слезы беспрестанно стекали по щекам и, будь в Аори хоть крупица силы, она бы уже вырвалась, круша мир вокруг.

– Конечно, не можешь, – Сиэ шагнула к ней, села на корточки, взяла за руку. – Но ты сумеешь этого не показывать. Никому. Врать, как все мы врем до тех пор, пока и в самом деле не теряем возможность чувствовать, удивляться, сожалеть. Никакой слабости, Аори. Слышишь? Не показывать. Никому. Никогда. Быть сильной. Самой верить в это, не позволять прорваться червячку знания, что это не так.

– И никогда никому не верить?

– А ты умеешь? Нет. Ты всегда была лишь с теми, кто знал твои слабости, и не отворачивался. Тот же Акос… Представляю, что вы ощущали, используя особенность вместе.

– Неужели я ничего не представляю сама по себе?

– И дар, и особенность – часть тебя. И ты используешь их, ты даришь эти эмоции, а не кто-то другой. Ты вплетаешь чужие жизни в узор собственной, делишься даром с теми, кого хочешь помнить. Да демона лысого тот же Лейт был бы так удачлив, если бы его не любила одна изменяющая…

– Но Лейт… Он ведь… – Аори едва смогла продолжить, настолько сжало горло от одного упоминания его имени. – Он же мог умереть из-за меня!

– Лишь у серых людей удача не вмешивается в судьбу, не создает риск, чтобы проявить себя в полной мере.

Аори сжала кулаки, понимая и не желая понимать.

– А ты? Ты такая же, как я? Такая же, как изменяющие?

– Я ничего не даю миру. Отработанный инструмент, который больше не имеет значения. Иначе я могла бы тебе помочь. По-настоящему, по-человечески.

Она отвернулась, чтобы не смотреть подруге в глаза. Карие, ведь она снова пытается быть человеком. Они становятся желтыми на ярком солнце или тогда, когда изнутри их освещает изменение. Но Аори не знает об этом, не знает, скорее всего. Так сложно заметить чудо, когда оно живет внутри.

– Но… Но ты же видишь, там, где я, всегда что-то случается! – выкрикнула Аори срывающимся голосом.

– Поэтому ты здесь. Чтобы взять события в свои руки. Закрутить их так, как надо, а не как сложится. Использовать палку как рычаг, а потом еще и настучать ей кому-нибудь по башке. А?

Аори рассмеялась сквозь слезы, обняла подругу, уткнулась носом в душистые теплые волосы.

Такие бережные руки. Такие нежные, мягкие губы. Она умеет быть и требовательной, и жестокой, той, которую можно лишь ненавидеть или любить.

– Не бойся жизни, милая, даже если она выглядит совсем не так, как ты хотела.

Ей невозможно не верить.

“Скверрти любит управлять нестабильными сознаниями и играть со всеми остальными”.

Lara Fabian. Adagio.

10.

Тавир не утруждал себя стуком прежде, чем войти. Чаще всего внутри все равно не ждало ничего достойного отдельных телодвижений, а редкие исключения лишь укрепляли в полумайде сию прискорбную для окружающих привычку.

Как, например, вот это.

Прикрепленная к потолку конструкция была Тавиру прекрасно знакома, в отличие от представленного способа использования. Приблизившись, полумайд нагнулся и бесцеремонно потянул девушку за плечо, разворачивая к себе лицом.

Аори наградила его хмурым взглядом снизу вверх. Кончики спутанных волос мазнули по раскрытой на полу книге, когда изменяющая вызывающе скрестила руки на груди.

Тавир наклонил голову, изучая композицию. Ремни поскрипывали все реже и реже, вслед за затухающей амплитудой раскачивания.

– Почему ты привязана? Почему ты одета?

Быстрые вопросы полумайда несколько озадачили Аори, но она сложила два и восемь.

– Госпожа Скверрти заст… предложила проверить ее теорию.

– Какую?

– Что хотя бы в перевернутом виде в этой голове что-то задержится, – Сиэ вышла из ванной, на ходу вытирая ладони белоснежным полотенцем, и забросила его на плечо.

– Помогает?

Вместо ответа измененная лишь скорбно развела руками.

– Я, между прочим, все слышу, – заметила Аори.

– Но выбраться меньше, чем за тридцать секунд, не сможешь, – подытожил Тавир. – Приступай. Жду тебя в лаборатории.

– Меня?! – не поверила Аори.

Полумайд, конечно, проигнорировал вопрос и исчез быстрее, чем она успела развернуться, отталкиваясь от пола ладонями.

– Все-таки интересно, уложишься ли ты в тридцать секунд.

Сиэ остановилась в паре шагов и, приподняв бровь, задумчиво рассматривала маникюр.

– Может, отцепишь меня для начала?

– И не подумаю. Руки у тебя не связаны, чего еще надо?

– Свободы!

– Свободу не выпрашивают, милая. Чего выучить успела?

– Трансформация живого, – недовольно буркнула Аори.

– И?

Ученица скосила глаза в книгу, и Сиэ, вздохнув, печально подперла щеку ладонью.

– Расход энергии зависит от двух факторов, – пробежав взглядом по строчкам, невинно сообщила Аори. – Существует ли такая же хрень, в какую пытаешься превратить другую хрень, в этом срезе реальности, и насколько они отличаются друг от друга.

– Я что, какое-то важное обновление упустила, и теперь для поддержания формы ничего не надо?

– По сравнению с затратами на начальную и обратную трансформацию я бы и впрямь называла это “ничего”. Подвязала на себя пассивку и гуляй.

Скорчив злобную гримасу, Аори изобразила пальцами ножницы и поднесла их к одному из ремней. Изменение пробежало по руке зелеными струйками.

– Ну, ладно. Поскольку этот слинг дорог мне как память…

Застежки щелкнули, и Аори едва успела подставить руки, чтобы не грохнуться о пол с размаху.

– Память о ком?

Она поднялась, потирая бедро. Плюс один синяк в коллекцию, если измененная будет не в настроении его убирать.

– Ты собираешься ревновать ко всем, кто был до и будет после?

Аори, прищурившись, посмотрела на подругу. Как непохоже на Сиэ.

И как похоже на нее саму, когда происходит что-то неправильное и ничего с этим не поделать.

– Пошли вместе?

– Тавир двух изменяющих не заказывал.

– Я не хочу.

– Считается, что он командует всеми, кто находится на базе. А не выполнять его приказы я, мягко говоря, не советую.

– Это из-за Мелинхара? Из-за того, что я нарушила клятву? Сиэ, а откуда он про нее знает?

– Действительно, откуда он знает клятву, которую сам составил?

– Что?!

Наклонившись, Сиэ подобрала книгу с пола и громко захлопнула ее перед носом подруги.

– Общая история Астрали, первый параграф, восьмая страница. Что там написано?

Глаза нерадивой ученицы забегали.

– Э… Не помню…

– Солнышко ты мое ясное, – такая вселенская скорбь прорезалась в голосе Сиэ, что у Аори руки зачесались натурально ей втащить. – Рыбонька моя золотая. Вот почему в твою умную, в общем-то, головушку не влез столь занимательный факт, что Мелинхар осчастливил Астраль воплощением только ради обучения нас изменению?

– И это написано именно на восьмой странице?

Аори выразительно приподняла брови – она дочитала как минимум до двадцатой прежде, чем уснула, уткнувшись лбом в согнутый локоть.

– Без понятия, – ехидно ухмыльнулась Сиэ. – Я же знала, что ты не вспомнишь.

– Вот сволочь!

– И я тебя, – изменение боднуло под ребра, подталкивая к двери.

Тавир встретил Аори задумчивым взглядом. Полумайд совершенно по-человечески сидел на столе и грыз кончик ручки, не обращая внимания на потрескивание хрупкого пластика.

– Долго, – сообщил он зачем-то, не прекращая своего занятия.

Ручка хрустнула особенно громко. Поморщившись, Тавир выплюнул осколок и положил на край стола ее бренные останки.

– Ты еще помнишь связки Теней? – недовольно спросил полумайд, поразив Аори до глубины души не только вопросом, но и количеством произнесенных слов.

– Наверное.

Помнить-то она помнила, вот только исполнить, если ему захочется, вряд ли полу…

– Показывай.

Он резким, порывистым движением сложил руки на груди и замер.

– Какую? – растерялась она.

– По очереди.

– Их штук сто… и две трети без формы не сделать…

– Показывай оставшуюся треть. Начинай с тех, которые используются наиболее часто. Качество выполнения неважно. Важен ритм и рисунок.

Похоже, Тавир готов был провести весь вечер, бесстрастно инструктируя до тех пор, пока не получит результат. Аори же подобная перспектива ни капельки не улыбалась – в лаборатории, как и в любом месте, которое полумайд считал своим, царил пробирающий до костей холод.

Стянув рубашку, Аори осталась в майке и обтягивающих штанах. Полусапожки из мягкой кожи не стесняли движений, а с падающими на лицо волосами придется смириться. Зин бы ее с дерьмом смешал за такое нарушение техники, но его здесь нет. Есть лишь его уроки и надежда, что тело помнит их лучше, чем бесполезная голова.

Аори закрыла глаза и сосредоточилась. Да… эта связка пусть и не самая частая, но самая простая. Наметить все точки. Держать ритм и, собственно, позицию. Места между столами не так уж и много, и вряд ли полумайду понравится, если она разобьет какую-то из наполненных светящейся жидкостью реторт.

Бесконечные улицы Астрали, холодный камень Мишруми. Боль в разрывах мышц, дрожащие пальцы. Недоумевающие лица гвардейцев… Ты уже падаешь с ног, ты же изменяющая, зачем тебе это?