«Перо зимородка» и прочие тайны

Долгое время пропажу держали в тайне, боясь даже беспорядков, и никто толком не знал, что ищут в развалинах Бергхофа. Через пять лет «Перо зимородка» было официально признано погибшим. Хотя искали, все равно искали…

Так что в витрине Исторического музея лежал восстановленный по рисункам новодел, причем из чего именно новодел, было написано: посеребренная сталь, имитация драгоценных камней – именно имитация – поталь, фольга. Все. Хорошо сделанная копия, но копия.

Я сложила газеты.

– Ни за что не поверю, что тебе все равно.

– Очень жаль, – ответил Бернстайн. – Теперь от волнения не заснешь, а это весьма нелепый повод.

– Отто, выкрали подделку. Заведомую подделку, которая никому не нужна, и тут же выбросили. А газеты пестрят рассказами о том, как это глупо, словно, – я потерла лоб, – словно хотят убедить весь свет, что ничего за этим не стоит.

– Если что за этим и стоит, то разбираться будет полиция. Уж точно не мы с тобой.

– А то, что «Перо зимородка»…

– Да знаю! Вершина творчества моего отца, – Бернстайн раздраженно закинул ногу на ногу и уткнулся в газету. Смотрел он разворот с выходными данными. Читать там было нечего.

– Сам ведь знаешь, что неправ. И зря ты злишься. Он был талантливее всей вашей Академии, вместе взятой.

– Особенно талантливо умел брать, что плохо лежит, – сухо кивнул Отто, – влезать в авантюры да производить всякие мистификации… сомнительного характера. Увы, этого и мне перепало, особенно его-то скандальной репутации. Ой, господин Бернстайн, – пропищал он, явно подражая кому-то, – а вы тоже мастерите древности, как ваш почтенный папенька?

– Тебе и дарований от него перепало, так что не жалуйся, – я помолчала. – Скучаешь по нему?

Отто положил газету на стол.

– Да. Хотя и непросто у нас все было…

– Знаю.

– И, ты понимаешь… даже попрощаться не успел, его сослуживцы провожали. Я тогда в отъезде был.

– А дело-то закрыли?

– Дело закрыли. Может, и хорошо, что так ушел – в этот раз тюрьмы бы точно не миновал. Ладно бы модных живописцев подделывал… – Бернстайн потер лоб. – До сих пор не пойму, как в нем все это сочеталось.

Грета наконец решила сменить тему:

– Так мы как – на выставку побрякушек-то едем?

– Побрякушек! – фыркнул Бернстайн. – Вы, между прочим, Грета, состоите камеристкой при известном ювелире, а такие высказывания позволяете! Побрякушек… Желаете – можем и съездить. Только отправляться надо в ближайшее время. Учитывая, что творится на дорогах, неизвестно, сколько и как мы будем добираться в столицу. Мои прекрасные дамы, а кофейник-то пуст, да простят мне этот тонкий намек…

Я усмехнулась и встала. Тогда и пледы захвачу, а то холодает.

– Банка на полке у двери, – предупредила Грета, собирая тарелки. – Не свалите и не взорвите там чего-нибудь.

– Постараюсь.

– Тяжело на службе приходится, госпожа Кунигунда? – с участием спросил Бернстайн, ковыряя кофейную гущу. – Хозяйка-то не сахар.

– Всяко бывает, – со вздохом подтвердила та. – Давно бы ушла, да совесть не дает – как мадам без меня-то будет…

– Управа благочиния собралась в полном составе, – ответила я, забирая поднос. – За костром последите, господа критиканы.

Войдя в дом, я постояла в передней, затем поднялась на второй этаж, на наш «пьяный» кривой балкон. На неделе мы убрали из передней ковер – почистить… И теперь отлично была видна наша мозаика на полу, изображавшая не то сову, не то лесной костер. С этого места все же больше похоже на сову, вон и желтые глаза смотрят прямо на меня. Лукаво смотрят, словно что-то знают.

Нестерпимо хотелось вытащить одну вещь и взглянуть на нее – проверить, все ли осталось по-прежнему. Целый месяц я о ней не вспоминала, а теперь так и тянуло. А если мои совы забрали тот подарок, решив, что хватит с меня чудес? От этой мысли стало не по себе.

Я быстро прошла в мастерскую и заперла за собой дверь. Как положено – на три оборота, чтоб уж наверняка. Взяла с полки два здоровенных фолианта и вдавила в стену резную дубовую панель шкафа. Она с легким скрежетом сдвинулась с места, открыв глубокую нишу. В ней на самом виду лежали поддельные документы – закладные и банковские векселя на предъявителя, дальше футляр со стразами, очень похожими на бриллианты. Для отвода глаз. А в глубине ниши лежала неприметная шкатулка из простого дерева. Сверху в ней дешевенький медальон и женский локон. У шкатулки было второе дно. И там, в темно-зеленом бархате, как в лесном мху, лежало кольцо. Наше родовое кольцо.

Кольцо Разбойника.

Я вытащила его из бархата и снова рассмотрела.

Широкий полновесный обод из чистого золота. На нижнем ребре – царапина. Полвека назад появилась, когда кольцо уронили под колеса кареты. На вставке из темно-красного агата вырезан рисунок костра, и не сказать, чтобы красиво вырезан. Каст грубоват, сейчас так уже не делают… Да и агаты в наших краях не редкость. Но ценность кольца определялась не камнем, не исполнением и даже не ободком, хоть золота в нем и хватало.

Я надела кольцо и целую минуту смотрела, как агат медленно наливается красным, как он разгорается, и как проступает на нем рисунок костра. Точно в камне была заключена искра настоящего пламени.

Осталось ли все, как прежде? Или… что-то изменилось?

Дверь была заперта, ключ лежал на столе. Сквозь приоткрытое окно слышно, как Грета и Бернстайн дурачились в саду, кидались мокрым бельем и смеялись. Вспоминали, как мы детьми прятались в сарае и играли в разбойников. Я тоже это отлично помню. И похоже, кое-кто в эту игру хорошо заигрался.

Я дрогнувшей рукой взялась за дверную ручку и нажала ее. Дверь открылась, тихонько скрипнув петлями. В голове мелькнула мысль смазать их получше… И сразу вслед за этим я поняла, что все осталось как прежде.

Будем надеяться, кольцо мне больше не понадобится. Хотя…

Кто знает, как там все повернется.

II

Линденштадт готовился к зимним праздникам.

Как помнится, настоящая городская жизнь тут начиналась где-то с середины ноября. Летом все были в загородных имениях и на водах, в октябре горожане возвращались и приводили в порядок дома. Два осенних месяца были бестолковыми и суетливыми, а в ноябре светская жизнь более-менее устанавливалась и вступала в свои права. Всю зиму Линденштадт ходил в театры, танцевал на балах, проигрывал состояния, женился-разводился, вел громкие судебные процессы, и работал не покладая рук…

На дорогах в этот раз было сложнее и суматошнее, чем обычно, и полицейских больше. На почтовых станциях царили сутолока и неразбериха.

Под Кривым бродом ветром повалило деревья. Кто-то из пассажиров принял это за разбойничью засаду и устроил форменную истерику, требуя полицию. На другую станцию целый час не пускали – чинили лопнувшую рессору экипажа какого-то посланника, и наш кучер долго изощрялся в предположениях, куда именно это был посланник.

На выезде из Альтхофа станционный смотритель выдал свежих лошадей другому экипажу раньше нашего, потому что на козлах был его приятель, а на праведный гнев путников заявил, что не первый год на службе, и хлопнул дверью.

Пока ждали смену, Бернстайн нарисовал углем на стене домика смотрительскую физиономию, присовокупив к оной ветвистые рога и значительно увеличив уши. Удачно нарисовал – мимо не пройдешь. Под рожей было приписано: «Не первый год на службе». Грета за эту мелкую шалость напустилась почему-то на меня, хотя моя-то была только идея.

Багровый от гнева смотритель рыскал между пассажирами, ища виновного. Видимо, он рассчитывал встретить чей-то наглый и вызывающий взгляд, а мы тем временем смирно сидели в углу. Отто даже подобрал где-то палку и старательно изображал то ли хромого, то ли слепого.

– Неужели все так рвутся на эту разнесчастную выставку? – спросила Грета, глядя по сторонам. – Вы только посмотрите, еще два экипажа! Надо кренделей взять в буфете, а то съедят ведь…

– Любители искусства, конечно, имеются, – заметил Отто, потихоньку вытирая руки от угля. – Но не только в этом дело. Полно высоких гостей съезжается, будут торговать, договариваться, бумаженции разные подписывать… А насчет буфета мысль отличная. Только мне туда нельзя, смотритель прибьет. Поухаживайте за мной, сделайте милость.

– Везде выгоду найдет, – заметила Грета. – Такой прохиндей, а еще этот, как его… живописец!

Я пожала плечами.

– Так одно другого не исключает…

В Линденштадт явились уже под вечер, отбившись от расписания на два часа. Прошли через большой зал ожидания и встали на площади, обсаженной старинными липами. Было тепло и сыро – оттепель похозяйничала и здесь. На мокрой брусчатке сверкали фонари, голуби купались в лужах.

До самой ночи мы бродили по улицам. В одном заведении ели сосиски с жареной капустой, в другом пили кофе с марципанами. Обошли полгорода – от начала Королевского рва до острова Маргариты, где собирались художники, гончары, кузнецы и разные прочие мастера.

Когда наконец-то уселись на площади Трех королей неподалеку от гостиницы, куранты Рыцарской церкви уже отбивали половину десятого. Под бой часов из башенки выползла кривая фигурка рыцаря, потрясла копьем и уползла обратно.

– У меня ноют ноги, – заявил Бернстайн. Он вручил мне стакан глинтвейна и привалился к спинке скамьи. – Правильно Кунигунда в гостиницу направилась, она-то тебя знает. Ночью толком не спали, день в дороге тряслись. Столько времени еще впереди, но нет – надо сегодня каждый закоулок обшарить… Устал как собака.

– Вот и не трать сил на ругань. Надо пользоваться любой возможностью, – я пожала плечами, – мало ли что…

Отто достал из кружки сосновую почку, бросил на клумбу. Отпил горячего пряного напитка, что-то одобрительно пробурчал. Затем, видно, осмыслил мои слова.

– Мало ли что, говоришь? А что у нас вдруг может случиться?

– Откуда же мне знать… Это в Брокхольме крыша протечет или коза на чужом огороде капусту поест. Горелка у меня лопнет. А здесь все же столица, господин Бернстайн. Вихрь событий…

Бернстайн хмыкнул.

– А ты ничего часом не замыслила? Недаром же с Гретой так профессионально оценивали музейные экспонаты. Что-то конкретное знаешь про эту выставку? Или про нашу поездку?

– Не больше твоего. Органный концерт понравился?

– Уходишь от разговора. Ладно, так и быть – учитывая, что мы пробрались в собор за грошовое пожертвование, я ставлю концерту высшую оценку. Но жонглер на площади меня просто убил наповал…

Отто говорил еще что-то, а я все смотрела по сторонам. До нынешнего вечера и представить себе не могла, как сильно обрадуюсь этому городу – будто старому доброму другу. Он немного повзрослел с момента последней встречи, но похорошел и принарядился. Сняли леса с базилики Святого духа, подновили Регентскую башню. Достроили Малые ворота. Украсили доходные дома…

Но кроме домов и улиц я надеялась увидеть еще кое-что. Точнее – кое-кого. Сюда понагнали полиции со всего королевства, так почему бы среди этой армии правопорядка не оказаться и ему? Допустим, случайно. Или не совсем случайно. Поэтому так не хотелось уходить. Казалось, что сейчас, вот именно в ту минуту, как я встану и уйду, на площади появится один знакомый… А я уже буду на соседней улице. И мы разойдемся.

Разумеется, Бернстайну не к чему знать, что я ищу встречи с представителем закона, да еще не в последних чинах – вот бы обрадовался… Хотя на физиономию Отто я бы посмотрела.

– Все, идем, – скомандовал он и встал.

Я дернула его за рукав.

– Еще пять минут… Завтра ведь все равно до полудня проспишь.

Отто с недовольным видом уселся на скамью и уставился на площадь. Духовой оркестр закончил концерт, музыканты упаковывали инструменты, зрители хлопали и расходились. Торговцы сворачивали лотки и выкрикивали последнюю цену на нераспроданные кренделя.

С дальней стороны площади показалась высокая стройная фигура в мундире. Отсюда не было видно – в каком. Только блестели в свете фонарей золотые нашивки.

У меня дрогнула рука, глинтвейн плеснул через край. Я поставила недопитый бокал на скамью. Человек приблизился, сверкнув эполетами – это был военный, дирижер оркестра. В руке он держал кивер. Встретившись со мной взглядом, офицер отвесил легкий поклон. Я кивнула в ответ, и куранты пробили десять.

Вечер закончился. Пора было уходить.

Наутро сырой ветер разогнал облака. На синем небе чернели ветки лип, вороны на них рьяно выясняли отношения. Звенели колокола Рыцарской церкви. С площади снова пахло выпечкой.

– Мадам, к вам господин Бернстайн, – чинно произнесла Грета.

– Да будет церемонии разводить! – донесся из коридора голос Отто.

– Как спал? – откликнулась я, вдевая серьги.

– Спал отлично, сударыни, – входя, ответил Бернстайн. – Но ко мне прицепилась от вас таинственная болезнь вставания с первыми петухами. Я собирался поваляться хотя бы часов до десяти, но вы навели на меня порчу, чтоб было с кем колесить по улицам. Куда сегодня?

– В Исторический музей, разумеется. По следам преступления века. Грета, идешь?

– Да боже упаси, еще черепков я не видела. Уж найду, чем заняться…

– Как хочешь. Завтракать?

В музей мы явились как раз к открытию. Идти-то через две улицы – к бывшему Малому королевскому дворцу. Грета отправилась глазеть на витрины и афиши, а мы с Бернстайном поднялись по ступеням к главному входу. Перед резными дверями стояла известная мраморная аллегория – Время, похищающее Истину. Тема для Исторического музея самая подходящая. Время олицетворял полуголый мускулистый бородач, на которого в такую погоду даже смотреть было холодно. Дородная Истина воздевала руку к небесам, прося защиты.

На постаменте расположился молодой человек с блокнотом. Истину он завесил своим шарфом так, что Время при всем желании ее бы не обнаружило.

– Новое прочтение, – заметила я.

– Уселся как в пивной, – неодобрительно сказал Отто. – Что? Новое прочтение? Ты о чем?

– Он похож на журналиста, вот о чем…

Это действительно оказался корреспондент одной из столичных газет. Он опрашивал входящих и выходящих, собирал впечатления о музее, и в частности – о таинственной истории с неудачным воровством. В числе прочих обратился и к нам. Я отделалась общими фразами – сказать было нечего, а Бернстайн, который пребывал в приподнятом настроении, охотно вступил в разговор.

– Что желаете знать, сударь? Что лично я по этому поводу думаю? Так вот, – с многозначительным видом заметил он, – вся эта история с «Пером зимородка» не так проста, какой кажется. И мы еще увидим весьма необычное продолжение.

Журналист смерил его взглядом и осведомился, на чем собеседник строит свои предположения.

– Есть на чем, – туманно ответил Отто, – уж мне поверьте.

– Так-с… Понятно. А что вы думаете про привидение?

– Привидение? – переспросил Бернстайн. С него на миг соскочила вся важность, и он озадаченно уставился на корреспондента. – Какое привидение?

– Короля Карла-Леонарда, последнего владельца скипетра, – судя по тону, новость была у всего города на слуху, и не знать ее могли лишь дикие провинциалы вроде нас. – По свидетельствам служащих, король свободно разгуливает по музею, его видели несколько раз, – молодой человек посмотрел на нас поверх очков, – неужели ничего не слышали?

– А к посетителям его величество не пристает? – спросил Отто. – Я, знаете ли, с привидениями не очень… Общий язык с трудом нахожу.

– Нет, конечно – ходит-то король по ночам. Попытка украсть скипетр его весьма встревожила, и Карл-Леонард, по словам очевидцев, лично проверяет сохранность экспонатов. В связи с этим сокращены часы посещения музея, – он постучал по вывеске.

Отто вопросительно глянул на меня.

– Что мы думаем про привидение? Мы вообще что-то про него думаем?

– Скажи, что выражаешь сомнения по этому поводу, – предложила я, – ввиду того, что привидения вряд ли существуют.

– Да, выражаю сомнения. Стойте, звучит недостаточно эффектно, – Отто цокнул языком. – Пишите, сударь! Я решительно отвергаю эти слухи. Никакого привидения нет, и как я уже сказал, вся эта история не так проста, как кажется.

– Не откажитесь ли сообщить для газеты свое имя? – уточнил корреспондент.

– Отто Бернстайн. Младший, – со значением ответил тот.

Имя это на журналиста не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он равнодушно записал его, пробурчал благодарность и пошел охотиться на других посетителей. Спустя полминуты мы уже слышали, как он задавал тот же вопрос кому-то еще, и гости наперебой делились своими соображениями по поводу призраков, медиумов и спиритических сеансов.

– Как думаешь, оскорбиться мне или нет? – спросил Отто. – Тоже мне – столичный журналист, а понятия не имеет о нашей фамилии! Измельчала пресса. Погоди… Нет, я глазам не верю: в Исторический музей – и очередь!

Очередь! Это была даже не очередь, а настоящее столпотворение – в первый миг даже показалось, что мы попали не в музей, а в театр на премьеру сезона. Посетители, оживленно переговариваясь, толпились у гардероба и касс, раскупали открытки, памятные монеты и брошюры по истории и экспонатам музея. Среди музейных сувениров больше всего было статуэток Карла-Леонарда – такой популярностью он, наверное, и при жизни не пользовался, хотя короля любили. Где-то были даже леденцы в виде скипетра. Довольно кривые.

– Заметь, цены-то на билеты повысили, – сказала я.

– Ужас, – кивнул Отто. – Интересно, в буфет такая же толпа? Если так, то я выражаю решительный протест всему историческому сообществу…

Стоявший впереди старичок обернулся и оглядел нас со сдержанным неодобрением. Нашивки на его мундире Министерства просвещения сурово посверкивали. Мы отвели глаза каждый в свою сторону, сделав вид, что старичку показалось. Куда смотрел Бернстайн, не знаю, а перед моим взглядом оказалась выдержка из приказа об изменении цен и правилах поведения в музее.

– Глянь-ка, – негромко сказала я.

Отто повернулся и ознакомился с объявлением.

– Да-да, цены повысили, я слышал. Сказал бы даже – задрали. И часы посещения сократили, об этом тот малограмотный репортер сообщил.

– А кем приказ подписан, видишь? Исполняющим обязанности директора.

Бернстайн пожал плечами.

– И что же?

– А директор куда девался? Помнишь статью в газете? Показания-то давал он.

– Да мало ли куда девался… Отпуск взял. Приболел – писали ведь, что у него сердце слабое. А вся эта история вряд ли хорошо на него повлияла. Хоть и подделку сперли, а все равно – взлом, ограбление, полиция…

Мы взяли билеты, прошли по гулкому коридору мимо рядов рыцарских доспехов и встали на пороге главного зала. Вокруг расхаживали нарядные посетители, с видом знатоков обсуждая экспонаты, на которые в другое время они бы глянули только мельком. Если бы вообще тут оказались.

Дворец задумывался как Малый королевский – почему уж Семье он не приглянулся, неизвестно – и здесь по плану располагался Тронный зал. Вдоль стен в два ряда стояли витрины. В углу знамена всех земель Вогезии. Там же был и саркофаг, который обсуждался на предмет похищения. Выглядел он довольно внушительно.

На противоположной от входа стене висел портрет Карла-Леонарда в коронационном костюме, со скипетром и белой борзой, склонившей голову королю на колени. А под ним стояла витрина с «Пером зимородка».

Мы пошли между рядами пергаментов, кирпичей и древних ларцов.

– Как эта штука называется? – спросил Отто, глядя на один из сосудов. – Все время забываю…

– Перегородчатая эмаль.

– Да, точно, – он приостановился. – Момент… Задержимся.

– А раньше ты вроде не интересовался. Благотворное влияние музея…

– И сейчас не интересуюсь, уж извини. Есть карманное зеркало или пудреница?

Я вытащила зеркальце. Бернстайн раскрыл его и осторожно рассмотрел кого-то за спиной.

– Грабителей выглядываешь? – тихо спросила я. – Тоже хочешь прославиться?

– Грабители – вряд ли, но двое очень подозрительных типов, – ответил он, не отрывая взгляда от зеркала. – И мы, кажется, стали объектами их внимания… Что довольно странно.

Я сдвинула сумочку вперед. Отроду не припомню, чтобы в Историческом музее орудовали карманники – более нелепое место для них сложно представить – но в свете недавних событий, когда музей обзавелся кучей посетителей со всех концов страны…

Отто заметил этот жест:

– А, все забываю, что подозрительные типы для тебя и для меня – совершенно разные люди. Нет, это не воришки. Я бы даже сказал – наоборот.

– Полиция? – переспросила я. – В штатском?

Бернстайн неловко повел плечами – обычно это значило, что он в сильном недоумении или затруднении.

– Да вот не пойму. Вроде бы и да, и нет…

– Коллекционеры?

– Не похоже.

– Тогда просто интересующиеся. Вон их тут сколько.

– А то я обычных зевак по виду не определю. Нет, очень уж взгляд цепкий. А вон тот белобрысый тебя уже взглядом начал обыскивать…

Смысл его слов дошел не сразу. Как он сказал – «белобрысый»? Боже мой, неужели… Я еле удержалась, чтобы не обернуться – слишком явно бы это выглядело.

– Дай зеркало! Где ты их увидел?

Бернстайн украдкой глянул через плечо.

– Вон у тех знамен торчали. Нет, поздно – уже в соседний зал ушли.

– Ты их запомнил?

– Не слишком разглядывал, но при случае могу и узнать. А что такое-то? – с любопытством спросил он. – Неужели и ты на ножах с законниками? С каких это пор?

– Скажешь тоже…

– Может, рассчиталась с долгами, ограбив пару банков. Например, Общество коммерческого кредита, и…

– Почти так и было.

– Шучу!

– А я – нет, представь себе, – я жадно разглядывала посетителей. Но нет, ни одного знакомого лица. – Хватить стоять… Идем к скипетру, пока там пусто.

«Перо зимородка» покоилось под стеклом в опечатанной витрине из мореного дуба. На подставке лежала книга, излагавшая полную историю легендарной реликвии. В трех шагах стояла смотрительница зала, явно гордая своей ролью. Она сурово зыркала по сторонам, выглядывая охотников за историческими сокровищами.

Над витриной был укреплен щит с гербом династии – старинный символ, зимородок с ягодой шиповника в клюве. А в черном бархате лежало самое знаменитое птичье перо.

Золоченый жезл, по которому шли ряды огнистых сполохов – аметистов и топазов. Изумруд в навершии был сделан из граненого сине-зеленого стекла, довольно точно повторявшего оттенок легендарного камня, «головки зимородка». И еще одна у скипетра была особенность: ствол его был не прямым, как принято, а походил на ветку шиповника – с колючими отростками и бутонами.

«Перо зимородка» я видела и раньше, однако сейчас в нем будто что-то поменялось. Заиграло. Вся эта до крайности странная история не давала покоя, она оживила музейную копию, зажгла ее искрами той силы, которой было некогда наделено настоящее «Перо». Что думал Отто – не знаю, но, кажется, испытывал чувства такого же порядка…

Карл-Леонард снисходительно посматривал на праздную публику, что по мере сил пыталась приобщиться к королевским тайнам.

Отто прикидывался, что ему все равно, дурачился и говорил глупости. Предлагал натащить черепков от битой посуды, старых ухватов, прочего мусора и сдать это в Исторический музей – может, сойдет за древние реликвии. Главное, придумать легенды покрасочнее да поубедительнее, а уж это мы сумеем, вдвоем-то. Особенно я на такие дела мастер…

В шаге от нас остановился молодой человек – тоже полюбопытствовать насчет «Пера зимородка». Я глянула на посетителя… и тут же забыла про скипетр. Отто продолжал болтать что-то, но я не слушала, рассматривая незнакомца. Или все же знакомца?

Встречался он мне раньше? Нет, скорее всего, нет – я бы вряд ли забыла. И все же в его лице, чертах, даже самом выражении было что-то удивительно знакомое. Где и когда я могла его видеть… На учебе, на выставке? Может, на картине? Да, это вернее – лицо для портрета вполне подходящее.

Темноволосый, карие глаза, узкий подбородок. Невысокий, но хорошо сложен. Тонкие приятные черты. И какая-то легкая нервозность в лице – он дергал красиво очерченной бровью и хмурился.

Все это я заметила сразу, потом обратила внимание на трость. Незнакомец тяжело опирался на нее. В остальном же выглядел прекрасно – в темно-синем костюме, отлично сидевшем, с белым цветком в петлице.

Я смотрела и гадала, кто бы это мог быть. Историк? Да, пожалуй, историк, раз таким взглядом смотрел на «Перо зимородка». В то же время эта нервозность, какая-то общая тонкость наталкивали на мысль, что посетитель имел отношение к искусству. Художник, например. Или скульптор. А вдруг это и вовсе побочный сын короля? Явился взглянуть на реликвию, которая могла бы принадлежать ему…

Воображение уже развивало фантасмагорические идеи насчет возможного участия незаконного отпрыска в похищении скипетра, когда снова донеслась болтовня Бернстайна.

– …раз это Исторический музей, – не унимался Отто, – надо же его снабжать историями, не так ли? Какие-то олухи одну уже подбросили, почему мы без дела? Придумаем что-нибудь про чудо-скипетр. Как там он появился?