В голове

На следующий день он оформился на работу в контору с зарплатой чуть ниже, чем была у него раньше и сотрудниками чуть бодрее, чем восковые фигуры. Дома беззлобно накричала жена, Юрка, которому он позвонил, кажется, обиделся, детям было наплевать.

Кирилл Анатольевич лег в кровать. Полистал книгу –выключил лампу – закрыл глаза. И спал он так сладко, как не спал, наверное, последние сорок лет.

Коты

Тим медленно брел по улице. Это выглядело довольно необычно – мальчик в первый день летних каникул с опущенной головой. И дело было вовсе не в том, что он не любил лето и отдыхать. Дело было в котах.

Ему сегодня ночью опять снились коты. Синие, красные, зеленые, в крапинку, в клеточку. И ведь снятся гады уже весь учебный год. Тим надеялся, что кончится школа – кончатся и коты. Но нет. Они остались.

Снам Тим всегда придавал большое значение. Запоминал всегда, самые лучшие рассказывал в классе. Но в этом году треклятые коты все портили. Он уже и в интернете искал сонники – книги для толкования снов, но все без толку. Значения пестрых бесхвостых котов там не было.

Теперь Тим шел по Новодевичьему парку. На берегу пруда сидели вечные художники и рисовали монастырь. И только один – что-то другое. Тим заглянул к нему через плечо. Коты.

Они стояли в очереди к какому-то домику. Все с печальными мордами и без хвостов. Зато выходили веселые, прыгающие и поющие. С хвостами.

Художник обернулся и пристально посмотрел на Тима. Мальчик сперва захотел уйти, но потом все-таки махнул рукой и решил посмотреть, что будет. Они смотрели друг на друга. Наконец художник встал и протянул Тиму картину. От неожиданности он взял ее. А когда захотел вернуть, художник куда-то исчез.

Дома Тим повесил картину над кроватью. Ночью ему приснился город. По городу шел художник. А за ним радостно семенили хвостатые синие, красные и зеленые коты.

Разрешите не знакомиться

Вместо эпиграфа:

Мы могли бы служить в разведке,

Мы могли бы играть в кино.

Но мы думаем как креветки,

А ведем себя как говно.

У Ирки на кухне часто сидели заплаканные подружки. Кто-то переживал из-за проблем на работе, кто-то из-за здоровья, но чаще всего – из-за мужиков. Ирка активно утешала, подливала вина, давала советы, читала мотивационную лекцию и отпускала в свободное плавание. Как правило, подружки быстро находили себе новых молодых людей, выходили замуж, и Ирка пускала искреннюю слезу в роли подружки невесты. В этой роли она побывала уже семь раз.

Ирка старалась нравиться самой себе. Для этого она ходила на йогу, вязала свитера, пила кофе в красивых милых кафе, ходила на открытые лекции и круглые столы, а также дружила с неподъемным количеством людей. Ирка чересчур часто повторяла, что не стремится к отношениям, а если кого-то и встретит, то каким-нибудь неожиданным неочевидным способом.

Мама обрадовала в понедельник:

– В субботу у нас будет тетя Оля с Димочкой. Помнишь Димочку? Вы с ним так дружили в детстве…

Всплыли смутные воспоминания о толстом мальчике с недовольно поджатыми губками бантиком. Он садился на нее, когда она не делилась конфетами, а она его лупила ракеткой для тенниса.

– Да, – на радость маме подтвердила Ирка.

– Вот и отлично, тогда к шести.

– Что к шести?

– Приезжай к шести. Ты же только что согласилась прийти.

Узнай мама, что Ирка ее невнимательно слушала, Ирке было бы несдобровать.

– Да, мам. Поняла, мам. Пока, мам.

«Ничего, – подумала Ирка, – до выходных еще дожить надо. А там заеду на часик, сделаю вид, будто счастлива всех видеть, и смоюсь по какому-нибудь неотложному делу».

Следующим вечером Ирка шла домой. Руку тянул пакет с продуктами, плечо – сумка, в ушах – наушники. На соседней улице от дома за ней увязался коренастый тип. Через музыку в наушниках обрывками доносился навязчивый голос:

– Красивая ты. С первого взгляда в тебя влюбился. Ты в меня тоже, я знаю. Домой меня сразу ведешь? Это правильно, молодец. Давай знакомиться, что ли? Я Олежка…

«Сыроежка, блин. Давай не знакомиться».

Олежка продолжал идти то рядом с ней, то забегая чуть вперед, заглядывая ей в лицо. Ирка постаралась ускорить шаг, но тот не отставал. Она завернула в кофейню. Обычно ребята вроде Олежки отвязывались, когда она куда-нибудь заходила. Олежка, очевидно, был не из таких:

– Умница, кофе мне купишь.

Девочка и мальчик за стойкой с недоумением глазели на пучившую глаза Ирку и пахнувшего шатающегося Олежку.

– Что будете заказывать? – выдавила девочка. Ответа не последовало, Ирка старалась выровнять сбившееся дыхание: – Может, вам рассказать поподробнее о нашем кофе?

– Было бы отлично, – Ирка лихорадочно соображала, что делать дальше. Пока девочка трещала чем кенийская обжарка отличается от бразильской, вспомнила что неподалеку живет Паша. Они когда-то учились на одном потоке.

– Прикинь, – рассказывал девочке Олежка, – она меня только что на улице встретила и уже на все ради меня готова.

– Я буду американо, – Ирка достала карточку под бормотание Олежки «Плати-плати». Потом достала телефон и повернулась к стойке и Олежке спиной.

– Привет Ир, что случилось?

– Привет, прости за поздний звонок. Ты все еще на улице N живешь?

– Да, а…

– Можешь подойти в кофейню на твоей улице? Которая напротив офиса, который тем летом подожгли?

– Да, а…

– Спасибо, жду.

Ирка положила трубку, чтобы обнаружить, что Олежка исчез.

– Это был ваш друг? – поинтересовался мальчик за стойкой. Ирке очень захотелось курить.

Паша прибежал через пару минут. К этому времени Ирка успела заказать кофе и ему. Паша проводил до дома, а заодно пригласил следующим вечером на открытие выставки общего знакомого, о существовании которого Ирка совершенно не помнила, но судя по Паше знакомый был очередным общепризнанным дарованием и отказываться было бы неприлично. Тем более что она была не против.

Выставка проходила в спальном районе, в небольшой галерее. Картины Ирке даже понравились – сюжеты были дачные, легкие. Девушки чистили картошку на крыльце, дети ехали на велосипедах вдоль покосившихся заборов, собака дремала под узловатой сливой. Ирка остановилась напротив последней, когда к ней подошла ее приятельница:

– Ируся, познакомься, мой хороший друг и писатель, Евгений Свяслов, – высокий нескладный мужчина с неуместными перстнями на длинных узловатых пальцах показался ей смутно знакомым. Решив, что скорее всего он высвечивался у нее где-нибудь в рекомендуемых друзьях в соцсетях, она отмахнулась от попыток вспомнить, где его видела.

– Скажите, Женя, – поинтересовалась она, когда они обсудили гениальность картин, – а о чем вы пишете?

Она старалась за разговором отвлечь себя от дурацких перстней. Женя крутил пальцами левой руки перстень на указательном правой, что ее очень раздражало. Еще раздражало, что на безымянном правой торчал заусенец. Сильно торчал. Ирка представила, как он грызет заусенец. Это было еще более противно, чем кручение перстня.

– Это сложный вопрос, – приятно улыбнулся он. – Я, как и любой пишущий человек, просто пропускаю события, окружающие меня, через себя и переношу на бумагу. Если нечто сильно меня трогающее происходит, то меня охватывает некая незримая сила, которая сама собой заставляет меня писать, я становлюсь словно одержимый. Знаете, как Тригорин…

«Прекрасно, еще один психованный», – безрадостно осознала Ирка. Тут до нее дошло, откуда помнит Евгения. Во-первых, он жил когда-то с ее подругой, Ирка потом ее еще у себя на кухне вискарем отпаивала после расставания. Во-вторых, он после этого расставания написал книгу. Называлась «Хождение по *укам». В книге подруга был змеей-искусительницей, он – Евом. Фигурировала также некая Аделаида (хотя подругу звали Соней), которая в финале оказывалась со змеей одним целым, за что Ев их обеих торжественно убивал. От предложения писателя подвезти ее до дома Ирка отказалась.

На выходных она приехала к маме. На пороге ее встретил вопль попугаихи Зульфии:

– Еще пять минуточек!

Птица Ирке не нравилась. Она была толстая, с черной всклокоченной головой и пестрым тельцем. Еще она почти никогда не затыкалась, только когда ела и спала. Попугаиха раньше жила у маминой коллеги, учительницы химии и биологии, причем клетка ее стояла прямо в спальне. Чаша терпения отца семейства лопнула, когда Зульфия начала орать про пять минуточек во время их с женой секса. Возможно, лопнула потому, что еще пять минуточек у него не получалось. Таким образом птица оказалась у сердобольной матери Ирки. Надо отдать должное последней, у нее попугаиха орала реже.

– Боже мой, как ты выглядишь! – безрадостно обнаружила мама. – Хоть бы юбку надела.

В прошлый раз Ирка была в юбке, и ее отчитали за то, что она все себе застудит.

– Проходи, не стой на пороге. Это тетя Оля, это Димочка. Знакомьтесь, моя дочь Ируша.

Приставки тетя-дядя Ирка вообще-то не любила. У нее это было от бабушки. Всех бабушкиных подруг и друзей она звала просто по имени и на «вы». Она и бабушку звала просто по имени – Аля. Ей нравилась Алина ровность и твердое «Ирка» и стесняло мамино нежно-шипящее «Ируша».

– Ира, – всплеснула сдобренными кольцами пухленькими ручками тетя Оля, – как же ты изменилась!

Ира развела руками. Тетю Олю она видела в последний раз лет в одиннадцать. У нее тогда были прыщи и мультики, а у тети Оли – ядрено-рыжая химзавивка. Теперь у Оли завивка была нежно-фиолетовая. Она была похожа на плод запретной любви мопса с пуделем. Впрочем, вполне довольный жизнью плод.

– А это мой сын – Димочка, – уточнила тетя Оля на случай, если Ирка решит, что с дамами сидит какой-то приблудный мужик. Димочка был коренастый, плотный, с аккуратной бородой и вселенской тоской в глазах. Он сдержанно улыбнулся Ирке, после чего вернулся к старательному разглядыванию содержимого книжных полок.

– Димочка, – тетя Оля тянула «а», – расскажи Ире, кем ты работаешь.

– Мам, – Димочка вздохнул. – Я ветеринар.

– По-моему, прекрасная профессия! – заметила Иркина мама.

– Да, не человеческий врач, конечно, но тоже благородно, – снисходительно кивнула тетя Оля.

– Еще пять минуточек! – согласилась с ней Зульфия.

– Скажите, – чтобы мама с тетей Олей не услышали, шепнула Ирка, – а есть способ заткнуть надоедливого попугая?

– Вообще-то я не специалист по птицам, но лучше всего – усыпить.

Он улыбался уголками рта. Такая улыбка в любой момент может превратиться в оскал.

– Я не знаю, когда мама решит нас накормить. Пойду кофе сварю. Будете?

– Буду, – Димочка как-то сразу оживился. – И давай на ты.

Они ушли на кухню. С Иркиного разрешения Димочка закурил. Димочка рассказывал анекдоты и случаи с работы. Ирка ненавидела анекдоты, но смеялась. Потом она рассказывала свои истории из жизни. Димочка посмеивался и щурился. Под окном алкаши запели что-то весело-нестройное. Промчался по улице дорогой автомобиль. Доносились из комнаты вопли Зульфии. Кофе получился вкусный.

На прощание они с Димочкой договорились как-нибудь встретиться и выпить кофе. Ирка ехала в такси и думала о том, как же будет муторно разбираться с мамами, если у них закрутится роман. Получается, такие отношения обречены на свадьбу.

– Хочу ли я замуж? – погруженная в свои мысли, произнесла она вслух.

– Если спрашиваешь – не хочешь, – меланхолично отозвался таксист. Ирка смутилась, но решила не подавать виду:

– А если одиноко?

– Кошку заведи.

«Нет,– подумала Ирка, – жизнь одинокой кошатницы – это совсем печально».

Дома она сняла каблуки, кинула джинсы на стул и села с сигаретой на пол.

– Заведу собаку, – ни с того пообещала она себе. Под окном заорала сигнализация машины, и послышался мат. Жизнь била ключом.

Прогулка

На часах было около восьми вечера. Не то, чтобы поздно, но зимой уже давным-давно темно. Благо как раз был февраль. Катя делала домашку по алгебре. Домашка не поддавалась. Катя не выдержала.

– Мам, я гулять, – крикнула она.

– Как это? Куда это? Ты на часы вообще смотрела? – укоризненно спросила мама Кати, отрываясь от кастрюли. У Кати очень нервная мама. Это потому, что, когда она не работает, она либо готовит, либо убирается. Хотя сама Катина мама говорит, что она нервная, потому что ее все достали.

– По дому, – ответила Катя и добавила, – я всю жизнь прожила на первом этаже десятиэтажного дома. Хочу посмотреть на другие этажи.

– Странное желание, – хмыкнула мама Кати, – а домашнее задание сделала?

Но Катя уже ушла и не слышала вопроса. Первый этаж не вызывал у нее большого интереса. Два горшка с растениями, стол консьержки и почтовые ящики. Знаем, видели. Катя с некоторым трепетом подошла к лестнице и взялась за перила.

На пролете между первым и вторым она обнаружила еще один горшок с растением. На мусоропроводной трубе висело рукописное объявление: «Уважаемые соседи! Смотрите, какой мусор выкидываете в мусоропровод». Кате стало любопытно, что же нужно было выкинуть в мусор, чтобы об этом написали объявление, но ответить было некому.

На втором этаже жила семья переводчиков с дочкой, на год младше Кати. Дочка денно и нощно терзала пианино, и в моменты особой чистой любви к этой девочке Катя врубала на полную мощность панк-рок. Дочка была очень впечатлительная и обладала до того тонкой душевной организацией, что в то время, как она ела, отца семейства отправляли курить на улицу. О музыкальном развитии и душевном спокойствии дочери обычно заботилась мать, отличавшаяся тем, что всегда здоровалась со всеми соседями и юношеским разрядом по дзюдо. Когда по вечерам от соседей сверху доносился гулкий стук, папа Кати меланхолично предполагал, что соседка швыряет соседа об пол. Других соседей с этого этажа Катя не знала, но заочно сочувствовала им, предполагая, что сдавленные стоны пианино им слышны.

Между вторым и третьим этажом обнаружились фикус, забитый мусоропровод и сосед. Соседа звали Вячеслав Георгиевич. Родители Кати всегда за глаза звали его Славиком. Славик когда-то был председателем правления дома и инженером в конструкторском бюро. Сейчас он носил клетчатый халат поверх спортивного костюма и тапочки, шлепавшие его по пяткам во время ходьбы. Славик осуждающе созерцал мусоропровод и пыхтел в усы. Катя собралась поздороваться, но он резко повернулся к ней и заключил:

– Видите, опять забился.

– Вижу, – согласилась Катя и, вспомнив, поспешно добавила: – Здравствуйте.

– Здравствуйте. Пишешь им объявления, клеишь, а они все равно выкидывают продукты отходов в объемах, превышающих положенные. Вот вы сколько мусора выкидываете?

– Мы выкидываем на улице, в баки, – поспешно ответила Катя, заметив недобрый блеск в глазах пенсионера.

– Молодцы, – зашаркал вверх по лестнице Славик, но вспомнил что-то и остановился. – А вы разве не с первого этажа?

– С первого. Я просто гуляю.

– По дому?

– По лестнице.

Повисло молчание, которым Катя понадеялась воспользоваться. Славик шелестел мыслями и пыхтел в усы.

– Зачем? – спросил он, когда Катя уже собралась идти дальше.

– Я никогда не поднималась на верхний этаж дома, в котором живу с рождения.

– Но есть же лифт.

– Это совсем другое дело.

Славик снова задумался. Наконец, он заметил:

– Да, пожалуй, лифт – совсем другое дело.

– Желаете присоединиться? – предложила Катя.

– Почему бы и нет.

И они пошли вместе. На третьем этаже их встретила стоянка. Богатство из двух скейтбордов, самоката и велосипеда принадлежало мальчику Вове. Вове было шесть, и он ходил в первый класс. Кататься на велосипеде Вове нравилось гораздо больше. Еще у Вовы жили две кошки. Кошки ему тоже нравились больше, чем школа. Скажем прямо, школа Вове не нравилась.

Вова сидел около велосипеда и чинил цепь. Увидев Катю и Славика, он радостно подскочил:

– Здрасьте!

Они поздоровались в ответ.

– А вы гуляете? – поинтересовался Вова.

– Гуляем, – ответила Катя.

– Везет, – печально опустил голову Вова. – Меня мама загоняет английский делать. А я не хочу.

– Иностранные языки важно учить, – мудро изрек Славик.

– Хочешь, пошли с нами. Потом с английским тебе помогу, – менее мудро предложила Катя.

– Правда можно? – Вова сунул голову к себе в квартиру. – Мам, я ненадолго. И потом сразу все выучу!

Дальше они пошли втроем. Между третьим и четвертым этажом они насчитали ровно двадцать две ступеньки. На четвертом этаже они встретили Викторию Петровну в спортивном костюме. Она работала над собой и в офисе. Виктория Петровна покупала книги по саморазвитию и не читала. Виктории Петровне было тридцать четыре, но последние двадцать лет все звали ее Викторией Петровной. Сначала ее это ужасно раздражало, ведь она была Варварой Павловной. Потом смирилась.

– Здравствуйте, – поздоровались трое путешественников.

– Куда вы идете? – беспардонно поинтересовался Вова.

– На пробежку, – безрадостно ответила Виктория Петровна.

– Бегать полезнее по утрам, – мудро изрек Славик.

– По утрам я работаю, – еще менее радостно ответила Виктория Петровна.

– На улице уже темно, – очень точно подметил Вова. – Вам не страшно?

– Страшно, – совсем расстроилась Виктория Петровна.

– Давайте лучше с нами гулять по лестнице, – предложила Катя. – Это тоже полезная нагрузка.

– Давайте, – приободрилась Виктория Петровна.

Они пошли вчетвером. На пятом этаже было тихо. Там вообще жили довольно тихие люди. Еще на пятом этаже жил Славик. Но сейчас он не собирался домой. Они шли дальше. Чтобы идти было не скучно, они начали играть в «Города». Когда они подходили к шестому этажу на «Алуште» им встретился дядя Дима. Дядя Дима был очень открытым человеком. Дядя Дима любил жену, детей, собаку Лялю и играть на гитаре. При этом дядя Дима обладал уникальной способностью превращать любую исполняемую им композицию в блатняк. Делал он это не нарочно, но душевно.

– Здравствуйте, – поздоровался он с ними. – А что вы делаете?

– Здравствуйте, – содержательно ответили ему гуляющие. – Мы гуляем по лестнице. Хотите с нами?

– Очень хочу.

Дальше пошли впятером. В пролете между шестым и седьмым они обнаружили полураскрытую дверцу мусоропровода.

– Кто-то выбросил слишком большой мешок и не смог протолкнуть его? – уточнил Вова.

– Именно так, – мудро изрек Славик и, не удержавшись, добавил: – Паразиты.

– Ничего, это поправимо, – сказал дядя Дима и резко захлопнул дверцу. Пакет зашуршал вниз по мусоропроводу. Виктория Петровна посмотрела на дядю Диму с уважением. Славик посмотрел на мусоропровод с разочарованием. Он собирался поворчать.

На седьмом этаже им встретились две старушки. Одну звали Ирина Сергеевна. У Ирины Сергеевны были крутой характер и пять кошек. Все кошки были подобраны с улицы, и теперь жили и питались лучше своей хозяйки. Однажды Ирина Сергеевна даже подобрала человека. Она нашла на улице бомжа, отогрела дома и, строго запретив пить, отправила работать. Теперь он уже жил в отдельной квартире, опасливо звал Ирину Сергеевну бабушкой. Раз в две недели-месяц он приезжал с пакетами еды и кошачьего корма, забивал морозилку и ел щи.

Вторую старушку звали Тамара Даниэловна. Тамара Даниэловна красилась в ядрено-красный цвет, курила и каждое утро непременно варила кофе. У Тамары Даниэловны было три внука и все они учились и работали на каких-то дурацких, непонятных ей специальностях. Сама Тамара Даниэловна была ветеринаром, правда, на пенсии. Стоящими она считала только свою профессию, а еще врачей человеческих, и, пожалуй, учителей и юристов. Поэтому ее дочка стала учителем, а сын стоматологом. У Тамары Даниэловны тоже был кот. Кот ел корм, но предпочитал бутерброды с черным хлебом и ливерной колбасой. Тамара Даниэловна, скрипя сердцем и высшим образованиям, давала ему по большим праздникам бутерброды. На вопросы от детей о полезности такого блюда для кота, она посылала их в дальнее пешее. Кот ел и шел гадить детям в обувь. Любовь к братьям меньшим была основой в дружбе двух женщин.

– Что это вы тут делаете? – сурово оглядела гулявших Тамара Даниэловна.

– Гуляем, – сообщила ей Катя.

– А у нас мусоропровод забился, – пожаловалась Славику Ирина Сергеевна.

– Мы его уже почистили, – сообщил ей Вова. – Точнее, дядя Дима почистил.

– Да это пустяки, – улыбнулся дядя Дима. – Не хотите с нами пойти погулять?

– Хотим, – неожиданно согласились старушки. – А можно мы кошек с собой на прогулку возьмем?

Гулявшие решили, что можно. Так они и пошли дальше. И шли до десятого этажа без приключений.

– Вообще-то, – замялся Славик, – у меня есть ключи от крыши. Хотите зайти?

– Ой, страшно, – взвизгнула Ирина Сергеевна.

– Хотим, – обрадовались дядя Дима, Катя и Вова. Виктория Петровна и Тамара Даниэловна воздержались от комментариев.

На крышу они все же пошли. Город звенел желтыми огоньками. Со двора звонко свистели ветками голые деревья. Шел крупнохлопчатый снег.

– Что дальше? – поинтересовалась Виктория Петровна.

– Дальше – вниз, – ответила Катя.

Они разошлись по своим квартирам, все чрезвычайно довольные собой. Только Катя сперва зашла к Вове – помочь с уроками. А потом – скорее домой. Вдруг мама волнуется.

День рождения

У Оленьки сегодня был день рождения. Оленьке исполнялось сорок три. Вообще-то ее звали Ольга Романовна Бехенд, она же «дочь писателя Бехенда». Сперва Оленьку очень раздражало постоянное сравнение с отцом, потом она привыкла, и со временем даже неосознанно стала подчеркивать их общность. Правда, в отличие от отца, она чаще не писала, а редактировала. Творчески выражалась женщина в социальных сетях, причем не меньше двух раз на дню – утром и вечером.

Впрочем, сегодня она даже не успевала зайти в интернет и ответить на многочисленные поздравления. Оленька бегала по квартире, безуспешно пытаясь одновременно вымыть голову и запечь мясо. При всей той суматохе, в которой обычно проходила подготовка к празднику, она не чувствовала ни малейшего намека на праздничное настроение. Рядом в радостном одурении прыгал пес, толстый французский бульдог Джерри, бессовестно пытаясь стащить с еще не готового стола еду. Пока она ставила мясо в духовку, немного маринада пролилось на пол. Пришлось снова мыть кухню. Потом она заглянула в ванную, и обнаружила, что зеркало все заляпано. Вымыла его, и заодно то, что висело в коридоре, хотя то было чистое. На городской позвонила мама. Сперва долго и внушительно поздравляла, периодически всхлипывая, потом еще дольше выясняла, почему у Оленьки такой замученный голос, не заболела ли та, и не приехать ли ей помочь с подготовкой к празднику. Оленька представила мамину помощь и быстро отказалась. На мобильный позвонил муж, и Оленька взяла трубку, параллельно влетая мизинцем ноги в дверной косяк:

– Чего тебе, сука?

– У тебя все хорошо? – полюбопытствовал муж.

– Лучше всех. Зачем звонишь?

– Хотел спросить, что на вечер покупать?

– Я же записку на столе оставила тебе, вечером еще напоминала забрать, – без особого возмущения вздохнула Оленька.

– Я не помню про записки, у меня все в телефоне. Так что брать?

– Пару бутылок вина хорошего, но не безумно дорогого, и коньяка. Вообще мы же с тобой проверяли, у нас в запасах много чего есть. Все, я побежала, – она положила трубку и обнаружила Джерри, сидевшего на столе и почти доевшего греческий салат.

– Скотина, я же тебе и так яблоко дала, сыр дала, морковку… – причитала Оленька, снимая жирную, обиженную на такое непочтительное отношение, тушку со стола.

«Это было давно и неправда, нечего было стул так близко к столу ставить», – выражала собачья морда. Пришлось Бехенд бежать в магазин возле дома за новыми ингредиентами, хотя там они, по ее мнению, были конечно хуже, чем на рынке, куда она ездила на выходных.

Дома в нос ударил неприятный запах. Оленька с пакетами в руках обежала квартиру и обнаружила в комнате дочери лужу. Джерри вообще любил там справлять малую и большую нужды, при том что комната эта всегда очень плохо проветривалась.

– Слушай, зверюга, это же я, а не она у тебя салат отняла, – укорила пса Оленька, распахивая все окна и в который раз за день берясь за швабру. Пес сделал равнодушное выражение морды и ушел дремать в кресло.

К вечеру пришли гости. Была Шура, с которой Оленька училась в школе, с мужем Димой. Шура – театральный критик, любит ходить в чалме и крупных кольцах, очень громко говорит и смеется, обнажая желтовато-серые от курения зубы, чудно контрастирующие со слишком по-кукольному розовой помадой. Дима художник, и он пьет. Правда, при этом он всегда на удивление мирный, потому что, когда Дима трезвый, он хочет со всеми говорить о политике и литературе, причем на несогласных и умеющих спорить может обидеться настолько, что потом удаляет их из друзей в соцсетях. Шура на это реагирует отстраненно, она при всей своей громкости и яркости на удивление мирная, хотя в школьные и студенческие годы была куда более агрессивна и недружелюбна. Оленька считала, что Шура на гормональной терапии, но спрашивать было неловко.