Самый первый Змей

На высоком каменном столбе посреди джунглей сидел в позе лотоса великий йога Шатхья и предавался самосовершенствованию. Вдруг откуда ни возьмись свалился на него крылатый трехголовый Наг, схватил когтистой лапой поперек узких чресл и понес. По пути на ломанном языке слезно просил уговорить рыжих людей уйти подальше и не мешать жить мирным нагам. Шатхья удивился, но не сильно, потому что испытал и преодолел все соблазны мира. Спустил его Наг на землю посреди буддийских монахов, а сам в сторонке стал и приготовился слушать.

И вот что Змей про себя узнал. Оказывается, его, Змея, нет, а есть он всего-навсего порождение злобного Мары. Оказывается, и Мары нет, и всего мира нет, а есть только нирвана. Но и нирваны тоже нет, потому что ее еще надо достигнуть. Задумался Змей и спросил:

– А если всего мира нет, то и земляники-ягоды, выходит, нет?

– Нет, – грозно сказал монах.

Вот тут Змей и затосковал. Монахи погундели-погундели и ушли, а тоска осталась. Даже спать не мог Змей, просыпался среди ночи вздыхал и думал: "Как так нет земляники?" и снова вздыхал.

Совсем извелся. Летел обратно в Россию и плакал горючими слезами. Только в июне и успокоился. Выполз на пригорок, оглядел зеленые листья да красные ягоды и сказал сам себе: "Соврали, нехристи". Но оранжевые плащи с тех пор не взлюбил и к философам относился настороженно.

Сказ про то, как Змей ходил на край мира правду искать

Узнал как-то Змей, что нет правды в земле русской, и страшно огорчился. Думал три дня и три ночи и решил правду сыскать и в землю русскую вернуть. Потом развернул крылья, посоветовался между тремя головами и решил для начала слетать на юг, поскольку дорога эта была ему хорошо известна. Летел Змей, летел, спрашивал по дороге встречных драконов и рыцарей, и прекрасных дев, и все ему отвечали, что слышали, будто есть где-то правда, но где точно – не знают, не ведают.

 Сперва Змею было прохладно, потом жарко, потом снова прохладно и, наконец, холодно. Да к тому же еще и голодно. Куда ни глянет Змей – повсюду океан и ледяные торосы, а ни травы, ни кустов, ни ягоды не видно. Из живности только киты попадаются, да рыба. Киты приветно гудят и зовут в море поиграть, да не дурак Змей в такую воду соваться. Рыба молчит и шныряет туда-сюда. Наконец, показался снежный берег. Да не пустой – насколько глазу видно, покрыт он черными точками.

 Спустился Змей пониже – ан это зверушки неведомые, спустился еще ниже – не зверушки, птицы. Важные такие, серьезные, ходят степенно, и, по всему видно, жизнью довольны.

 "Вот, – думает Змей,– они-то точно знают, где правда". Спустился и принялся у птиц выспрашивать. А птицы ничего не понимают, только лопочут на незнакомом языке что-то совсем непонятное.

 Чувствует Змей, что тут ему и погибель придет, да так он правды и не узнает. Взгрустнул и заплакал слезами горючими.

 Тут из-за тороса выполз синий снежный дракон и уставился на него старыми холодно-серыми глазами:

– Из-за тчего фы так убифаетесь, молотой тчеловек? – спросил он с сильным немецким акцентом.

– Нет правды на земле, – только и смог выговорить Змей и разрыдался пуще прежнего.

– Как этто нет? Та она же пофсюту! Ее только ната уметь фидеть. А фы просто ещо оччень молоты и ферите фсему, что слышитте.

– Значит, есть правда на земле? – обрадовался Змей и в желудке у него заурчало. – А поесть у Вас, извините, не будет?

– Сколькко хочешь, – ухмыльнулся снежный дракон и указал лапой на пингвинов.

– Я таких не ем, – сконфузился Змей.

– Ну что же, у вас – своя прафта, у нас – своя прафта, – сказал дракон и скрылся в ледяной пещере.

Змей вздохнул, облизнулся, поджал желудок и полетел обратно, на север. И даже что-то насвистывал по дороге.

Змей о святки

Собственно говооря, святки в самом разгаре. Полагается гадать. Засесть вечером в холодной бане и поставить перед собой зеркало. И за собой поставить зеркало так, чтоб отражалось в первом. И лучину зажечь. И ждать, пока суженый из-за плеча выглянет. Самое трудное в этом деле, конечно, найти нетопленную баню и лучину. С зеркалами гораздо проще. А в старину было наоборот. В старину зеркал почти и не было на деревне. Кто побогаче, брал медный таз начищенный. Бедные же люди ушатом воды обходились.

Было это в ту зиму, когда Змей второй раз зимовать остался. Устав от вечного шума и мельтешни, которую устроили ему детушки, подался он в самые крещенские морозы на деревню. Вестимо, прикинулся заезжим молодцом. Якобы на богомолье собрался, потому как зубы у него болят – спасу нет. А на деревне девки простоволосые из ворот выскакивают и лаптями да валенками швыряются. На деревне из-за каждой калитки: "Как тебя зовут, добрый молодец?" – раздается. На деревне парни тулупы мехом вверх выворотили и прячутся за дровенниками, девок в потьмах щупают. Девки, конечно, визжат. Снежки вокруг летают, курицы над зерном квохтают, свиньи под ножами визжат, кругом пироги да каша с мясом – в общем, весело на деревне.

Одной сиротке Алене не весело. Отца у нее бревном зашибло, мать от грудной болезни умерла, живет Аленка у тетки. И тетка вроде не злая, а нет-нет да упрекнет куском хлеба. И уж всяко никто ни пряника не подарит, ни ленточки с ярмарки не привезет, а уж тем более колечка или сережек. И вот сидит Алена в нетопленой бане перед ушатом с водой. В одной рубахе сидит, коса распущена. Боязно ей, а, делать нечего, сидит одна, как полагается. И хочется ей , чтоб в ушате Олеша, сын дьячка, объявился – парень ученый и обходительный. Но никого не кажет вода, только темные зыбкие тени.

И вдруг -раз! – появилась в ушате смеющаяся белозубая рожа. Волосы темные, кудрявые, разбойничьи, а глаза синие, добрые. Чужой кто-то, не знает Аленка такого.

Змей, вестимо, особой змеиной тихой повадкой подкрался и любопытствует. Аленка вспыхнула, вспылила, чуть затрещину не влепила, да устыдилась пришлого человека. А Змей присел на лавку да и принялся ее леденцами угощать. Слово за слово, разговорились. В основном, о простых деревенских делах – где какие свадьбы и у кого свекровь лютая, а кому свезло. В общем, о пустяках. Поговорили так с полчаса, сердце у Алены отеплело, Змей оставил ей горсть семечек да и ушел. И еще нашла девушка на полу медную пуговицу дивного узора – словно ветки и цветы переплетаются в диковинный крест.

Догадался ли Олеша, что по нему красавица страдает, и сладилось ли у них дело – я не знаю, и врать не буду. А Змей вернулся к детям. Нельзя их надолго оставлять-то одних – одно слово, змееныши.

Змей и день свтого Патрика

Драконы, все поголовно, справляют день Святого Патрика. Не могу сказать вам, почему. Может, потому что со временем броня всех драконов, даже красных и золотых, приобретает болотно-зеленый оттенок и они чувствуют в этом родство с ирландскими просторами и клетчатыми пиджаками. Так что все драконы в этот день напиваются вдоволь элем и виски. И даже мой Змей.

Как-то раз в Индии… Ну да, в Индии, чего вы удивляетесь? Куда только не заносит судьба бойких остроглазых авантюристов! Так вот, как-то раз в Индии на свеже расчищенной от деревьев и лиан полянке собрались солдаты ирландского полка, охранявшие строительство железной дороги. Собрались, чтобы попеть песен старинных, хлебнуть из фляжки, чего покрепче, и запить из бочонка, чем полегче. И закусить карри, потому что, кроме карри, их полковой повар Прадрапуштра ничего готовить не умел. Ну, выпили, как водится, по глоточку за прекрасный зеленый Эрин, забросили в рот острой курицы с рисом и  потянулись за элем. А бочонка-то и нет.

– Так, – сказал сержант Флинн рядовому О'Салливану, – чует мое ретивое, что это чья-то рыжая рожа бочонок стырила и припрятала.

О'Салливан ничего не ответил, только выразительно сплюнул через щербину в зубах и принялся засучивать рукава. Глядя на него, прочие ребята начали было расстегивать портупеи и снимать суконные куртки, но вмешался отец Хиггинс, склонный к дедукции.

– Тише, друзья мои, тише!  Не думаю я, чтобы честный ирландский парень лишил своих товарищей выпивки в день Святого Патрика. Это дело надо расследовать.

Принялись расследовать. И тут же нашли на земле следы странного трехпалого слона, уводящие прочь от дороги в джунгли. "Ага! – решили сметливые ирландцы, – это, наверное, хитрые индийские погонщики решили выпить за наш счет!" Хлебнули еще виски и бросились в погоню.

А Змей, недалеко унеся бочонок, в это время уже успел напиться, закусить недозрелыми манго и сахарным тростником, и затянул:

– Быв-вали дни веселые, гулял я молодой!

И вот представьте себе удивление бравых ирландцев, когда они узрели под деревом трехголового, позеленевшего от выпивки, дракона с ало-золотистыми крыльями, раскрытыми широко и степенно помахивающими, висящего примерно в метре от земли и покатывающего между лап их бочонок, который был когда-то полон отборного эля!

Ирландцы шумно выдохнули и хлебнули из фляжек еще по глоточку виски. А дракон раскрыл пошире глаза, принюхался и на гэльском языке радостно завопил:

– Если у тебя череп, как яичная скорлупа, не езди на ярмарку в Дублин.

Сержант Флинн крякнул и спросил, повысив голос для ясности:

– Так ты что, брат, тоже ирландец?

– Можно сказать и так. – Ответил Змей, который был валлийцем, ну, в общем-то, соседом. – Налетай, парни, там еще осталось. Всем хватит!

Долго уговаривать не пришлось. Развели костерок, перетащили из лагеря котел с карри, обтрясли пару ближайших плодовых деревьев. И до самого рассвета разносились по джунглям, на удивление зверям, птицам и, в особенности, крокодилам, знавшим трезвый нрав Змея, ирландские боевые и заунывные песни вперемешку с русскими плясовыми да хороводными.

О преимуществах Змеев

Нет, ребята, Змеем жить на свете куда сподручней, чем простым драконом.   Считайте сами.

Голов можно отрастить до девяти, и все еще считаться элегантным классическим змеем. Это раз.

Пузо можно иметь необъятное с тем же результатом. Это два.

Принцесс можно не воровать и, следовательно, отвечать на вызовы благородных рыцарей презрительным пыф (огненным и жгучим). Это три.

Можно дружить с бабами-ёгами. А у драконов, как известно, друзей нет. Это четыре.

Можно грянуться оземь и оборотиться добрым молодцем. И при этом никто тебя жениться на младшей дочери купца не заставит. Это пять.

Можно не копить богатства и обойтись одним медным пятаком. Правда, неразменным, но не в деталях дело. Это шесть.

Можно есть земляники от пуза, а малины с морошкой – в пропорции. Это семь.

Можно летать в Китай и Индию и дразнить тамошних водяных драконов и крокодилов. Это восемь.

Можно, если все в жизни наскучит, забраться в самую глухую тайгу, где даже лешие не водятся, и сидеть там безвылазно аж две недели. Или чуток поменьше. Это девять.

Да и вообще можно жить в свое удовольствие. Это десять.

Правда есть один минус. Все заезжие богатыри обзывают тебя поганым идолищем. Но что на них, необразованных, обижаться? Они, в отличие от Змея, академиев не кончали.

Зимние сказки

Сказки – дело зимнее. Сядет вечером при лучине бабушка носок вязать у теплой печки, рядом хозяин струмент правит, детишки гурьбой соберутся на мерцающие угольки смотреть, кошка тайком проберется поближе к теплому козьему боку – зимой козы котятся, и  их с маленькими козлятками в избу забирают… Хозяйка, опять же, рядом с мужем на лавке примостится – рубахи чинить или рушник вышивать… А о чем говорить? Невелик зимний день, да все разговоры уж переговорены. Ну, и пристанут ребятишки к старухе:

– Баушка, расскажи старину! Баушка, про Сивку-Бурку! Нет, баушка, про гусей-лебедей!

Задумается бабушка, прикроет ненадолго глаза, да и примется сказывать.

– За морем-окияном, за островом Буяном, в некотором царстве, в бусурманском государстве живет чудо-юдо о трех головах. Тело у него – как гора, лапы – как стволы деревьев, хвост – как ельник частый. На кажной лапе по три когтя, длинные, как кинжалы. А зубья у него – как у лошади, ровные, белые и сами собой растут.

Растут они, значится, сами собой, и больно от них чуду-юду, мочи нету, надоть зубы стачивать. Поэтому и жует оно все время. Да не мясо жует, а самолучшую пашаницу, морковь жует, репу, капустой, опять же, не брезгует. Заедает сладкой ягодой, закусывает крепкими яблочками.

Оттого и нрав у чуды-юды навродя коровьего – добрый и простой. Девок оно не лопает, казну у царей не ворует и податей с местного населения не требует. А любит оно, ребятушки, песни петь да разговоры разговаривать. Найдет какого встречного бусурманина-нехристя и починает его расспрашивать о его бусурманской жизни и обычаях. А еще говорят, что по весне подается это чудо-юдо в нашу сторону. И селится все в местах навроде нашего: где речка есть и лесок сосновый, и места ягодные. Вот о запрошлый год земляника цвела-цвела, да с чего-то не уродилась. Не иначе, чудо-юдины проделки.

Взрослые хитро ухмыляются, а детишки жмутся, ежатся и про себя решают больше в лес ни ногой. Но до лето еще далеко, и к лету забудут они все свои зароки.

Как Змей великой опасности избежал

Как-то Змей и баба-Яга затеяли праздновать Ивана Купалу. Зашли поглубже в лес, чтобы бесстыжие девки и парни до них не добрались, нашли речушку малую, набрали хвороста; Змей пару раз огнем дыхнул – вот и горит красный костер.

Яга юбки подобрала и давай сигать. Высоко прыгает – Змею за ней не угнаться. А по старинной примете та девушка, которая ловчее всех через костер прыгнула, в этом году обязательно замуж выйдет.

Вот Яга притомилась, уселась у костра и давай местную нечисть перебирать, жениха выискивать. Ближе всех, конечно, Леший обитается. Но он грубый такой, мужиковатый, вечно шутки дурацкие шутит да по лесу диким филином угукает. Не по нраву.

Водяной со всех сторон жених видный. У него и палаты каменные на дне озера выстроены, и водяных дев в услужении много – не придется Яге самой уху варить, и жемчуга полные короба навалены. Но холодный он, склизкий весь – бррр… Как такого обнимать-миловать? Противно!

Кащей Бессмертный – вот мужчина хоть куда. Но у него свои матримониальные планы имеются. Он, вишь, все больше на Василис Прекрасных заглядывается, любит молоденьких, дурень древний.

А больше в округе мужчин и нету. Есть, конечно, Змей… Поглядела на него Яга заинтересованно. Он не богат, а, с другой стороны, не прихотлив: ягодами, орехами да грибами всю жизнь обходится. Опять же, на полгода улетает в теплые страны. Большая выгода: захотела – скаталась на нем в Индию или Египет, захотела – осталась дома и живешь вольно, сама себе хозяйка. Все больше эта идея бабе-Яге нравится. Уже и пальцы она загибать стала, змеевы преимущества считая. И стихи-то он ей рассказать может, и на спичках сплошная экономия получается, и ступу можно лишний раз не раскочегаривать, а на загривке змеином смотаться, куда надо. И, если что, местное население припугнуть всегда можно: против такого мужа никто бунтовать не осмелится.

А Змей мой в это время в речке выкупался, встряхнулся и круги над лесом нарезает – сушится. Спустился, чистый и довольный, смотрит – а Яга губки бантиком сложила, космы ладонью приглаживает и глазами то влево куда-то косит, то прямо в его среднюю голову так и стреляет.

– Ты что, бабка, угорела, что ль? – спросил Змей участливо и помахал на старушку крылом. Да не угадал, всю золу из костра прям на нее и выпорхал.

Сидит Яга, чихает, плюется и думает: "Нет, видно некому в этом лесу девичью честь доверить! Зря только старалась, прыгала".

Змей и жара

Вообще-то Змей жару любил. Любил на солнышке поваляться, распластав крылья. Любил в полуденном лесу чернику собирать и протяжно вздыхать: "Ох, душно!" Любил с разбегу нырнуть в речку, всех водяниц распугав, и делать вид, что ловит рыбу. Хотя на что она ему, скользкая и невкусная?

А вот баба-яга жару не любила. У нее от жары в носу свербило, в спине скрючивало, и в локтях щелкало. И вообще потом глаза выедало. Скорее всего, все неприятности бабы-яги происходили от того, что и зимой, и летом, она ходила в одной и той же овчинной длиннорунной кацавейке и валенках, под которые пододевала еще кальсоны с начесом и шерстяные носки для верности. Но сказать ей об этом Змей побаивался. У бабки водился в обиходе кремневый старинный пест пуда три весом. Когда бабка была в настроении, она перетирала пестом в огромной ступе корни и травы. Когда бабка ярилась, она вскакивала в ступу и, махая помелом, носилась по небу черным сполохом, прибивая пестом к земле встречных лосей, медведев и змеев. После хорошего удара можно было проваляться в беспамятстве несколько часов. А кто знает, что случится в эти несколько часов? Может, царская облава случится. Или, того хуже – Илья Муромец. Илью Змей уважал, хотя никогда не видел.

Бабу же ягу он и видел, и уважал. Поэтому, когда доводилось ему июльским знойным вечером сидеть у избушки на курьих ножках и потягивать брусничный чай, он поддакивал старухе и соглашался, что жара стоит страшенная и не иначе, как конец света близко. Бабка согласно кивала, макала в жестяную кружку длинный нос, фыркала и прикусывала чай мелко наколотым сахаром. Сахар бабке приносили боярские женки – дуры, которые сами мужьев поедом ели, а потом за приворотным зельем в лес бегали.

Хорошо вечером в лесу! Тихо. Только кукушка иной раз голос подаст или волк пробежит, побрехивая, по следу шустрого зайца. Бабе-яге жарко, а печь она все одно натопила, и баньку устроила – поджидает какого доброго молодца, надеется. А пока, за неимением человека, есть у нее Змей. Сидят они рядком, поругивают июльское безжалостное солнышко и тихо радуются лету.

Змей и этикет

Змеям положено быть вежливыми и галантными. У них в университете даже несколько дисциплин о хороших манерах было, из которых наиважнейшей считалось "Общение с дочерьми коронованных особ". Но попав в Россию, Змей быстро смекнул, что вежливость вежливости рознь. Одно дело, когда ты на выстланном разноцветной арабской плиткой полу отвешиваешь глубокие поклоны испанской инфанте, и совсем другое, когда, разгонясь с лету, орешь встречной бабе-яге: "Привет, карга старая! Куда причепурилась?" И то, и другое – в высшей степени галантно, исходя из предложенных обстоятельств. Но спутать эти две ситуации нельзя никак.

Случилась как-то со Змеем по этому поводу закавыка. Попал он в калмыцкой степи на день рождение к хану Угэдею. Его, как гостя дорогого и знатного, посадили на почетное место и поставили перед ним лакомство – башку баранью вареную. А надо вам сказать, есть эту башку положено не просто так, а с вывертом. Левый глаз съесть, причмокнуть, а правый подарить лучшему стрелку из лука. Ноздри выесть, а небо, самую ребристую часть, отдать искусной вышивальщице. И что-то там еще сделать с ушами, мозгом и языком. Змей, конечно, все эти премудрости в лучшем виде знал, но есть баранью башку ему страсть как не хотелось. Тем более, что он знал, что после башки поднесут ему еще кое-что, уж совсем не аппетитное. Что делать? Вот вы не знаете, а Змей враз догадался. Навел мороку и всем внушил, что пир к концу подошел и пора прощальную брагу пить. Ну, выпили и разъехались, да только морок – он не вечный, уже в пути у батыров животы подводить стало.

Долго еще потом ходили по степи слухи о жадном хане Угэдее, у которого четыреста гостей полночи пировали, а домой голодные и трезвые приехали. Погубил Змей репутацию Угэдея, совсем погубил.

Змей и луна

Сейчас август стоит, месяц, в который луна всего ближе к Земле подходит. И вот что я по этому поводу вспомнила.

Змей в астрономии не силен был, и отчего-то думал, что луна сделана из огромного куска швейцарского сыра – вон, даже дырки видны. Делают луну, вестимо, сыровары. Только они зачем-то закрывают часть луны темным покрывалом. Для красоты, что ли? И, действительно, выходило красиво, когда Змей летал ночами, оставляя тонкий серп месяца светить из-за левого крыла или из-за правого крыла, смотря как настроение выпадало.

Сыр Змей ел давно, еще когда в университете учился, в Альпах. Сыр ему не то, чтобы не нравился, но вызывал странное волнение в груди своим острым необычным запахом. Как-то становилось Змею тревожно и возникали в душе смутные предчувствия, как то случается на самой первой стадии влюбленности.

И вот давно уже жил Змей в земле русской, и о любви думать забыл, да захотелось ему вновь сердечное томление испытать. Сунулся туда-сюда – ни одной драконихи поблизости нет. К бабе-яге ходил за зельем каким подходящим – плюнула старуха, и помелом отходила. На молодых лесных веснянок положил было глаз Змей – вышли из леса строем лешие, вооруженные саженными дубинами и пригрозили обломать бока.

Змей, однако, не загрустил, а задумался. И придумал слетать к сырной луне и там нанюхаться вдосталь. Расправил крылья пошире и ввинтился алой стрелой в темное небо. Долго летел, ажно дух свело и пластины броневые инеем покрылись, а луна все такая же маленькая и далекая.

"Ишь ведь! – подумал Змей. – Должно, ошибся я. Так далеко ни один сыровар забраться не может. Видать, тут какая-то загадка" – да и вернулся обратно в лес. Там встретил соловьиху, и как уже описано,влюбился безответно и навсегда.

Про Луну же потом прояснилось, лет через сто, когда встретил он в чудном городе Праге славного механика Кеплера и разговорился с ним об устройстве небесных тел. Все оказалось так просто, что Змей даже всплакнул от досады, что сам не догадался.

Баба-яга и без Змея не плоха

Перестали как-то раз к бабе-яге боярские женки-дуры бегать за зельем приворотным да сглазом. Месяц не бегают, два не бегают, три не бегают. Не осталось в избушке на курьих ножках ни кусочка сахару, ни пряника печатного, ни варенья киевского. Осерчала старуха да и подалась в город – смотреть, в чем дело. Волосы пригладила, платок почище навязала, ступу с помелом у дороги припрятала, и пошла через самую главную заставу. Сперва по обочине грязной дороги шлепала, потом по мостовой пошла. Старуха выносливая, жилистая, закаленная лесной жизнью, идет споро, вот уже и до главного прешпекта дошла. А там, посередь громадной площади на тумбе под самым фонарем висит яркая афиша:

"Мадам Зулейка!

Вновь обретенная дочь четвертого далай-ламы!

Обладательница чарующего дара гипноза!

Помощь в сердечных делах, снятие черной волшбы, белая магия, взгляд в будущее и проч.!

Только на этой неделе!

Каждой даме подарок – восхитительный амулет, привлекающий мужские средца!

Торопитесь!"

Крякнула баба-яга и пошла дальше. Шагов через двести другая афишка висит. Какого-то господина Влада пропагандирует, властелина гомункулусов. Потом еще всемирно известная целительница синьора Инес из Кордобы, белая цыганка Ляля, месье Шарлемань из самого Парижа и Третий глаз, вождь маниоков из Северных Американских Штатов.

Бабе-яге аж поплохело от такой конкуренции. Вернулась она домой, печку жарко вытопила, в баньке напарилась, собрала серебрянные рублевики из заначки да и заявилась в самую желтую городскую газету. Принесла свое объявление:

"Чего стоят лже-колдуны и ворожеи, которых вы можете найти в ближайшем доходном доме?

Не пора ли вернуться к чистым истокам исконно руской ворожбы!

Представляем! Впервые! Несравненная баба-яга проводит рекламную акцию!

Всем прочитавшим эту статью девицам и дамам – совершенно бесплатно чирей на носу! Кавалерам – денежный интерес в казенном доме и дальняя дорога в перспективе!

За дальнейшими разъяснениями обращаться в лес, третья тропинка после Медвежьего оврага, у сухого дуба налево, а там укажет черный кот!

Посетители принимаются с 2 до 8 часов вечера.

Стоимость консультации – 3 рубля серебром или 10 рублев ассигнациями!"

Посмеялся редактор, да денежки принял и объявление напечатал. Назавтра же к нему заявился цензор, обнаруживший в издании не подлежащие печати слова и закрыл газетку. Выбежал редактор на улицу, в горести заламывая руки, – а там все дамы и девицы плотно лица вуалями занавесили. Понял сметливый господин, в чем закавыка, собрал денежки да и двинул к Медвежьему оврагу.

Да братцы, эффективная реклама и маркетинг еще никому не мешали.

А баба-яга и вовсе не у оврага жила, вовсе она за Кузькиным болотом обреталась. Что она вам, дура, в таком деле свой настоящий адрес выбалтывать? Чай изба на курьих ногах не развалится пару-тройку верст в сторону отойти на время приемных часов.