Fide Sanctus 1

– И года не прошло, – громогласно возвестила она с порога. – Один принтер на весь этаж. Хозяева семьдесят четвёртой готовы нас поубивать уже, наверное.

Плюхнувшись на свою кровать, Ангелина остановила на Вере полный вовлечённости взгляд.

– Ты уже спать? – светским тоном поинтересовалась она. – А Хартия не выстрелила?

Лина Левчук была одной из немногих в этой общаге, кому иногда хотелось отвечать.

– Мозги плавятся, – отозвалась Вера, вытащив правый наушник. – Всю неделю хэллоуинские репетиции. Сегодня сбежала с генеральной, чтобы отдохнуть, а получила тревожное знакомство со сторожем курицы истрепавший нервы телефонный скандал.

– Дима? – мягко спросила соседка, схватив с тумбочки пилку для ногтей.

– Да. Никак не соберусь с духом сказать ему всё.

– Что – всё? – предсказуемо поинтересовалась Ангелина.

Ты же не понесёшь это сплетней по городам и весям?

– Что хочу отдохнуть от него. Он как-то прям… затянулся узлом, короче. Вокруг меня.

– We’re building it up… To break it back down[3], – сообщил Честер в левое ухо[4].

Левчук выглядела так, словно усиленно перебрала в голове сотню метафор, но так и не сумела сполна представить мужика, который затянулся узлом.

Вера прикрыла глаза, вслушиваясь в голос Беннингтона.

«We can’t wait to burn it to the ground[5]»…

Дверь ляпнула по косяку, явив третью соседку – худощавую Настю Шацкую, которую на четвёртом этаже, не слишком понижая голос, называли «безотказным тройником». Вместе с ней в комнату привычно шагнула табачная вонь.

До этого, оказывается, здесь ещё было довольно сносно.

Практически сразу, как Вера и Настя поселились в одной комнате, между ними установилась трогательная связь, прочнее которой свет ещё не видывал.

Молчаливая и стойкая взаимная неприязнь.

– Елисеенко один уехал, – с порога объявила она, взмахнув рыжей шевелюрой. – С такой рожей причём… По ходу, он первый и последний раз приезжал к Маришке сюда.

Она выразительно обвела рукой обои по периметру.

Лина побарабанила пилкой по ладони и задумчиво сдвинула брови.

– Елисеенко, – нараспев протянула она. – А это не тот юрист, который в Мистер Универ участвовал в прошлом году? Высокий такой, тёмный? Станислав, кажется?

– Святослав, – плотоядно подхватила рыжая, сверкнув блёклыми серыми глазами.

В горле что-то кольнуло.

«And I was there at the turn[6]»…

Мысленно извинившись перед Честером, Вера незаметно выдвинула наушник и из левого уха.

– Да, я что-то слышала о нём, – флегматично сообщила Лина. – Обрывками.

– Приз зрительских симпатий взял тогда, – затараторила Настя, шумно расчёсывая рыжую гриву. – Да, это он, теперь третий курс, кафедра уголовного права! Я в том году и не знала даже, что он с Мариной с первого курса! Если б ей общагу не дали, она бы и не подумала общаться с одноклассницами! Зазналась на своём юрфаке! Но это так – чисто между нами. Мужик подруги – это неприкосновенно, конечно, но блин, он хорош! А с другой стороны: с ним наверняка сложно.

– В каком смысле? – лениво уточнила Лина, без особого интереса вслушиваясь в суетливую тарабарщину Щацкой.

Рыжая визгливо рассмеялась, расшвыривая по полкам конспекты с кровати.

– Ну такой, – запихнув в тумбочку пухлую косметичку, покружила она пальцем слева от головы. – С забабонами. Часто злится, любит тишину. Не терпит лишних прикосновений, особенно к лицу. Ну, это со слов Марины. А как там на самом деле, кто знает.

Даже просто переодеваясь ко сну, Шацкая умудрялась искусно принимать позы, которые скорее подходили для демонстрации посетителям стрип-клубов, чем соседкам по комнате.

Вера вдруг осознала, что хмурится и кусает губу.

И зачем эта «Мариша» подругам такое личное о нём треплет?

Не касаться головы. Не касаться лица. Больно, когда вилка падает на кафель.

Страшно, если кто-то кладёт руки на стенки мыльного пузыря.

Вякни Дима кому-то об этом в ней, она бы ему колени в обратную сторону выгнула.

Память снова мгновенно подсунула его изрезанные ладони. Их контуры почему-то хотелось перенести на лист мягким карандашом. Его ладони выглядели необычайно… горькими. Да, они выглядели горькими. И прохладными. Выглядели. Хотя когда он назвал своё имя, и она коснулась руки в порезах, его ладонь была тёплой. Но выглядела – выглядела – прохладной.

Начерта ты вообще думаешь об этом?

– Да брось, кому есть дело до забабонов, когда всё прочее при нём, – уронила практичная Лина. – Тачка, внешность, стиль, воспитание. И бабло там вроде есть, и жильё.

– Бабло-то и жильё папочкино, – едко парировала Шацкая.

– У кого в двадцать не папочкино, – рассеянно пробормотала блондинка, сосредоточенно полируя ноготь среднего пальца.

– Марина говорит, он батино бабло ни во что не ставит, – мечтательно проговорила Настя, вытягиваясь под одеялом. – Считает, что если идёт куда-то с бабой и её подругами, то нужно платить за всех подруг.

– Пусть считает, – рассудительно заметила Левчук, не отвлекаясь от маникюра.

Соседки вразнобой загоготали, и уровень шумовой захламленности комнаты стремительно взлетел.

Как я устала. Как я устала от всего вокруг.

Еле слышно выдохнув, Вера сняла наушники, метнула телефон на тумбочку и рывком повернулась к стене. Шеи касался только хлопок пододеяльника.

А об остальном я подумаю завтра.

* * *

– Ну конечно, я перезвонила ему. Как с ним иначе? Но этот звонок не принёс ничего, кроме желания шибануться лбом о стену, – пропыхтела она в трубку, держа телефон плечом и сортируя вавилонскую башню из учебных пособий. – Я слишком устала от него. Он меня вообще не слышит.

Как и ты, впрочем.

– Думаешь, другие толпами попрут, если его пошлёшь? – сухо поинтересовалась мать. – Ты не представляешь, какие бывают! Он вообще-то лучший во многом.

– Лучший, потому что единственный? – не сдержалась Вера.

Между висками залегла очередная застёжка-липучка.

Матери никогда не требовался реальный собеседник.

– А тебе уже мало единственного? – бросила Уланова-старшая, гремя посудой. – Надо опыта? Оттолкнув Диму, можно потерять сносного мужика!

А не оттолкнув Диму, можно потерять желание жить.

– Я слышала всё это уже сотни раз, мама, – угрюмо отрезала Вера. – У нас с тобой слишком разное понимание того, кто такие сносные мужики.

Мать так отчаянно защищала бойфренда, что решимость послать его росла куда резвее.

– А тебе надо, чтобы морду бил?! – плюнула Светлана Константиновна в лицо логике беседы. – Или бухал? Или…

…умел думать и слушать и был уверен в себе и личностно разносторонен.

– Или слышал мои слова так, как они звучат! – воскликнула Вера, швырнув на кровать пухлый учебник по страноведению. – И видел во мне меня, а не свои слюнявые иллюзии идеальной рабыни!

– С жиру бесишься, – сурово сообщила трубка. – Иллюзии… Повыучивали слов. Это на вес золота, когда тебя любят, заботятся о тебе. Нужно, чтобы прежде всего тебя любили! А ты полюбишь потом! За хорошее к тебе отношение. И вот когда ты полюбишь, то…

…появится действительно весомый повод послать Шавеля.

– …обернёшься и увидишь, что всё сложилось хорошо. И тебе не придётся терпеть то, что я терпела. То ушёл, то пришёл! Я всё тянула на себе! Давай, отшвыривай хорошие варианты! Потом кинет тебя кто-то из тех, о ком ты всё мечтаешь, – будешь сопли на кулак наматывать и побежишь к Диме! Вот бы мне кто сказал всё это, когда я была такой, как ты!

Ох, чёрт, завязывай. Ты никогда не была такой, как я.

– Отличный он, – подвела мать итог беспощадной тирады. – Я бы даже согласилась на то, чтобы он был моим сыном.

Вместо дочери.

– Я тебя поняла, – устало отозвалась Вера. – Всё, хватит. Я зря тебе всё это вываливаю. Я сама разберусь. Это моя жизнь.

С чего было снова пытаться ей что-то объяснить?

Материнское сознание всегда было наглухо закрыто для её мыслей и чувств.

– Хамка, – радостно припечатала Светлана Константиновна. – Зря она вываливает, ну-ну. Кто тебе ещё правду скажет?! Вечно злая, как собака.

– Клади трубку, милая, – прошептала Верность Себе – яркая особа, что на полях внутренних сражений защищала подлинные интересы хозяйской души. – Ты не хамила. Ты не злая. Не верь ей. Ничего больше не говори. Она сейчас не услышит тебя.

Протянув руку, Верность Себе нежно погладила Хозяйку по щеке, и стало немного теплее.

…Хартия снова не выстрелила, а тетива больше не натягивалась.

Несмелое солнце продержалось в небе всего пару часов и ретировалось, разбрызгав несколько прощальных лучей по фасаду унылого здания напротив. В груди горело желание мчаться прочь из серого района в живописный центр города, что в любое время суток и любой сезон был освещён сотней золотых лучей.

Остановившись возле умывальников, Вера придирчиво оглядела их, выбирая наименее истерзанный грязными каплями. Мысли вязли в глубине мозга и прятались подальше от ладоней в порезах.

Подальше от греха.

Злобно ткнув мыльницу в угол третьего умывальника, она уставилась в круглое зеркало, с досадой разглядывая вновь растрепавшиеся волосы.

Что же у него с руками? В следующий раз внимательнее надо посмотреть.

– Не будет следующего раза! – рявкнула Верность Другим – серьёзная особа, что представляла во внутренних прениях интересы материнские и шавельские.

Да, пожалуй, не будет следующего раза.

Рыжая вчера ясно сказала, что его аристократическая нога в первый и последний раз ступила на их грешную землю.

Лучше думать о том, как ослабить шавельскую удавку.

Спустя несколько минут Вера уже была закутана в уютный одеяльный кокон, но чувства под рёбрами всё продолжали свой митинг.

Хедлайнером сегодня была злость на себя.

Прокрутившись почти час, она наконец провалилась в нелепый сон. Святослав Елисеенко в красно-чёрной клетчатой рубашке гонял по золотому центру города тушёную курицу.

* * *

Новый день принёс с собой новые потоки свежего воздуха в области оптимизма. С раннего утра Вера активно перемещалась по циферблату часов, успев обратить внимание на тысячу и одно дело. Алгоритм работы с Хартией Вольностей на удивление чётко оформился среди тех же извилин, что ещё недавно страдали от застёжек-липучек.

Покрытые порезами пальцы под её любимой тарелкой возникали перед глазами всякий раз, когда в поле зрения попадалось что-то прохладное или колюще-режущее.

Широкие же плечи, обтянутые чёрной курткой, вспоминались при виде шкафов и холодильников.

Душу терзало странное желание обзавестись чёлкой, чтобы так же изящно отбрасывать её назад. Пожалуй, слишком много места стал занимать Елисеенко в ряду её нестройных стремительных мыслей.

Не сказать, чтобы этому не способствовали куриные сплетни, наполнявшие их гадюшник.

Отчего же гадюшник, хотя. Ей нравилась эта общага.

Если бы только не студенты, что населяли её.

Срочно требовался исправный фильтр: отбросить ненужные размышления о стороже курицы и оставить в голове отвратительно нужные – о хвалебном Диме.

Сбежать из мыслей, как сбежала тогда из кухни.

Вера исправно улыбалась шуткам одногруппников губами старательной Верности Другим. Медленно ворошила кедами груды бурых листьев на тротуарах и подолгу глядела сквозь шелестящие на ветру золотые кроны, сощуривая один глаз и впуская в другой тихое октябрьское солнце. Останавливалась напротив окон исторических зданий, рассматривая расплывчатые контуры своего отражения в мутном стекле. Грела руки о пластиковые стаканчики с чаем, разбавляя холодный воздух аудиторий завитками пара. Старательно заполняла клетки конспектов чужими мыслями, что были признаны наиболее подходящими для картины мира студенчества. Смиренно мёрзла в актовом зале, дожидаясь своей очереди в потоке репетиций к грядущей ночи всех святых.

…Однако Верность Себе прорывалась – и порой в самые неподходящие моменты.

Именно Верность Себе только что высунулась из-за спины Верности Другим и справедливо поставила границу нагло нахамила настырной дуре милой преподавательнице по фонетике. Возмездие грянуло мигом: до конца пары целый час! ей запретили пользоваться чем-то, кроме конспекта и ручки, и девушка злобно затолкала в рюкзак распечатки с законами, «Превращение» Кафки, наушники и телефон. Через двадцать минут, впрочем, записывать классификацию фонематических тонов стало даже увлекательно.

Через сорок минут вести конспект начала даже Верность Себе.

Звонок прозвенел неожиданно, казалось, лишь для неё одной: одногруппники вскочили с первыми его трелями и, на миг сгрудившись в дверях, понеслись в столовую – пить кофе за здравие форточек между парами. Быстро стащив с лица невидимую паутину, Уланова рассеянно поднялась. Присоединиться к группе значило добровольно отдать на растерзание все сенсорные каналы.

Сегодня слишком лень мимикрировать под их единомышленницу.

Вывалившись из кабинета, она выудила из рюкзака самсунговую раскладушку и замерла. Сердце полетело к пяткам; солнечное сплетение ёкнуло. На экране мерцало новое сообщение с незнакомого номера. Всего четыре ничего не значащих понятных только ей слова:

«Курица, надеюсь, в безопасности?»

Это сообщение мог написать лишь один человек.

Откуда он знает номер?

– Да какая разница! – с жаром воскликнула Верность Себе, мгновенно отшвырнув унылый конспект по фонетике.

Приподняв уголки губ, Вера на миг задумалась и стремительно напечатала ответ:

«Благодарю. В полной».

Сообщение пришло около часа назад: когда над ней нависла шумная горгулья самая милая преподаватель кафедры. Он уже наверняка отчаялся получить ответ.

– Если бы ответ был не нужен, вопросительный знак бы там не стоял, – справедливо рассудила Интуиция.

Окончательно отвергнув идею о столовой, Вера помчалась к гардеробу, едва чувствуя кедами бетонный пол.

Теперь точно лучше провести форточку в обществе любимых песен.

Настроение подскочило и по шкале Фаренгейта зависло выше макушки Цельсия.

Примерно на уровне макушки сторожа курицы.

В унисон с этой мыслью раздался звук очередного сообщения.

После! Откроешь после того, как намотаешь шарф!

Решительно повернувшись к зеркалу, Вера рассеянно разложила по плечам пушистые кольца, поспешно разместила в ушах наушники и наконец нажала на кнопку «открыть».

Опять всего четыре слова: «Ты её хорошо спрятала?»

Губы сами собой растянулись в широченной улыбке.

– Зачем ты будешь отвечать? – уперев руки в бока, попыталась отрезвить её Верность Другим, строго кивнув на выцветшую по краям фотографию Шавеля.

– Потом подумаем, зачем, – пропела Верность Себе, потирая изящные ладошки.

В уши полился поток светлой грусти о майском дожде[7]. Как же сильно отличался он от унылого октябрьского дождя, что заставлял лишь искать убежище под крышами и мечтать о тепле.

Майский дождь был искуплением; предвестником свободы и света.

Выбежав на улицу, Вера поёжилась от пронзительного ветра, что настойчиво поедал шею. Она ещё никогда так криво не наматывала шарф.

* * *

Сорок минут.

Нервно постукивая по столу ручкой, Свят старался не смотреть в сторону Нокии на краю парты. Преподаватель по экономической теории настолько активно вещал о спросе и предложении, что вызывал навязчивый спрос сделать ему грубое, но прямолинейное предложение отправиться в эротический круиз.

А попросту пойти нахрен.

Трескучий голос препода, перешёптывания одногруппников, звуки чавканья, шелест конспектов и пощёлкивания пальцев гнали вниз по шее горячую волну раздражения.

Марина повернулась в его сторону и послала ему воздушный поцелуй чётко очерченными вишнёвыми губами. Даже сидя через несколько парт, она умудрялась ежеминутно помнить о необходимости беречь свой парный статус.

Но забывала о необходимости слышать и видеть партнёра.

Тщательно приподняв уголки губ, он рассеянно подмигнул ей. Измайлович уже год пыталась отжать правую половину его парты. Но больше всего ему нравилось сидеть одному. Или с Олегом – худощавым шатеном с глубоким зелёным взглядом, нестандартными ценностями и тонной психологических знаний в арсенале.

Больше всего на свете Олег любил записывать мысли: но не чужие и не под диктовку.

И где сегодня этот рассудительный графоман? А Варламов где? Безупречный экономист почему-то небритый. Может, зарисовать схему? Блондинка в первом ряду переборщила с высотой подков – на лестнице полетит Боингом. Почему правый динамик в Ауди ворчит?

Чем бы ещё занять мысли в ожидании ответа?

По горлу текла отвратительная злость на себя, но надежда всё бросала взгляды на телефон.

Ответа не было уже почти час.

– Баран, – лениво протянул Внутренний Прокурор. – Какого чёрта ты отправил эту ересь про поганую курицу? Да не собирается она отвечать.

– Больно надо! – глухо рявкнул Внутренний Адвокат, счищая с рубашки следы хозяйской заинтересованности.

Чёртова лучница.

Нахмурившись, Свят бездумно заполнил строчку конспекта чередой мелких нот и решительно взял телефон, чтобы написать одному из «Викторов Петровичей». Словно испугавшись этой перспективы, трубка поспешно завибрировала в руках.

Три слова. «Благодарю. В полной».

Три слова? Всего три слова?!

Одно из которых «в», твою мать.

– Непривычно, самовлюблённый крендель? – пропел Прокурор, триумфально потирая руки. – Плевать она хотела на твои текстовые конвульсии.

– Не слушай его. Ты и так сделал ей колоссальное одолжение, первым начав этот диалог, – ободряюще сообщил Адвокат, похлопав по хозяйской спине.

– У неё не было его номера, – протянул Внутренний Судья, окинув подчинённых снисходительным взглядом. – Ну а меньше слов употребляет тот, кому…

…более безразлично.

Адвокат охнул так, словно его сочно задели за живое.

Округлив глаза, Свят уставился в экран, приглушив голоса во Внутреннем Зале Суда.

А встречный вопрос? А бабские семьдесят процентов диалога?

Измайлович готова губы в порошок стереть, но свои семьдесят процентов отвоюет.

Можно только кивать, плавая по волнам собственных мыслей.

Вспомнив пикапское правило получаса, он нехотя отложил телефон.

Хуже, чем ждать, только дожидаться.

– Зачастую, – гнусавил преподаватель, утирая пот с мясистого лба, – при формулировке законов спроса и предложения мы вынуждены руководствоваться не проверенными схемами, а действовать гибко – подстраиваясь под фактическую ситуацию, принимая во внимание конкретного потребителя.

Действовать гибко. Внимание на конкретного потребителя.

Внутри дёрнулась и зазвенела какая-то прозрачная струна.

Нет, не нужно. Не нужно применять правила пикапа к клетчатой лучнице.

– А сама-то лучница успешно применила правило, – напомнил довольный Прокурор, ритмично дёргая бровью вверх-вниз. – Промурыжила тебя час. Подвесила за яй…

С досадой выключив голос Прокурора, Свят поспешно выжал из клавиш встречный вопрос – «Ты её хорошо спрятала?» – и отправил сообщение в полёт.

Что за хрень ты написал?

Вопрос завуалированно попахивал чем-то тупым и пошлым.

Начал с курицы, закончил за упокой.

– Она и на первую чушь ответила исключительно из вежливости, – сияя, поздравил Хозяина Прокурор. – А ты тут же припечатал второй.

Лишь подпитал её решение не замечать скудоумные письма с этого номера.

Звук прилетевшего сообщения влетел в висок, как пластиковый дюбель.

«О, я её очень хорошо спрятала. Я её съела».

Смотри-ка, она не сочла вопрос тупым и пошлым.

Можно было гордиться: теперь её ответ содержал куда больше слов, чем его вопрос. Но вместо высокомерной гордости в груди росло детское любопытство.

Откуда же это? Такое знакомое.

– К примеру, вы изучаете спрос на комнатных попугайчиков! – ударив ладонью по столу, увлечённо заорал препод. – Или нет, давайте возьмём столь популярных нынче котят!

Ну конечно.

Губы растянулись в искренней улыбке.

«Я очень хорошо спрятал котлету. Я её съел», – сказал котёнок Гав своему приятелю: белому щенку с чёрным ухом.

Котёнок Гав. Светло-коричневый. Золотистый. Goldy.

Дебильная улыбка словно прилипла к лицу.

Повернувшись на стуле, Марина снова сверкнула ярко накрашенными глазами и подмигнула ему: со смесью чувственности и заискивания.

А вот и чёрная кошка подоспела.

Автоматически махнув ей в ответ, Елисеенко встретил звонок с пары за набиранием новой фразы.

Её Уланова наверняка тоже поймёт правильно.

«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»

* * *

«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»

«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»

«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».

«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».

«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».

«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».

«Не думала, что кому-то признаюсь в своих слезах на этом моменте».

Он улыбался уже полчаса, но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.

Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.

* * *

– Нет, я дома поем.

– Так я и говорю, приезжай домой!

Дом там, где верят в твою боль.

– У себя дома, я имел в виду, – поджав губы, пояснил Свят.

– Мы зря решили, что ты теперь будешь жить отдельно! – капризным тоном припечатала мать. – Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эту квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?!

Откровенно скучая под эти трели, Свят молчал, вполглаза наблюдая за свободной от трафика дорогой. Не верилось, что в это время дня машин в городе так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.

Раз в год и палка стреляет.

– Святуша, ты лучше в столовой обедай! Что ты там готовишь хоть?

Святуша – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.

– Всё подряд, – хмуро отозвался он. – Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.

Мать залилась визгливым, пластилиновым смехом. В этом году Ирина Витальевна липла ко всем подряд просто малярным скотчем.

Как будто очень боялась быть одна.

– Пусть Мариша что-нибудь приготовит, – отсмеявшись, распорядилась мать. – Хорошая девочка. Не обижай её. А то будешь иметь дело со мной.

Отрубил царевич одну голову, да выросло на том месте ещё две.

– Святуш, я платье купила, – внезапно томно протянула мать. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.

Свят поморщился, рассеянно ожидая от светофора зелёной подачки.

Твою мать, Олег всё же прав. Она уже третий раз за неделю назначает меня «мужем».

– Это Рома, думаю, лучше подскажет, – сухо ответил Свят.

– Не называй папу по имени!

В голосе матери снова послышалась капризная тоска.

А ты не называй его моим папой.

* * *

Плюхнув на сковороду полуфабрикатные блинчики, Свят потёр переносицу и привычным жестом откинул волосы со лба. Телефон хотелось держать поближе, даже мóя руки. Так удивительно легко писать необременённые двойным дном фразы и так удивительно просто получать такие же прямые ответы.

Легко и просто. Просто и легко.

Как удивительно долго наш мозг может обходиться без того, в чём мы когда-то разочаровались – до того безотчётно, что запретили себе считать это важным. И до чего сильное облегчение и острую тоску мы чувствуем, когда наконец это получаем.

Тоску по дням, когда могли это получать, но убеждали себя, что не очень-то и хотим.

Как, оказывается, он скучал по общению с равным без подтекста и риска получить поток двусмысленностей в ответ на слово «сосиска». С ней было… просто. Но просто не как с чугунной сковородой и не как с доисторическим компьютером.

А как-то по-иному.

– Нужно ещё подумать, как, – распорядился Внутренний Судья.