Fide Sanctus 1

В этом году… филологи-иностранцы?

– Сидишь как в танке, ничерта не знаешь, – сурово припечатал Прокурор.

А будет ли она среди них?

И что делать, если будет?

Что делать, если на локте, как бешеный собак, висит настырный Измайлович?

– Хорошо, идём, – поспешно вклинился Свят. – Окей.

Надо пойти, а решать уже в прыжке.

Надеюсь, моё переобувание выглядит не слишком подозрительно.

Сегодня почему-то не хотелось от них отсаживаться, и он остался сидеть слева от Олега.

– Да, давайте заглянем, – произнёс Петренко; ему махала староста второй группы, но он и не думал на неё смотреть. – Если разочаруемся, поедем в клуб. Суббота.

А если разочаруем, то в библиотеку.

– Ты же с Маришей, так? – дождавшись кивка, Олег загнул один палец и задержал второй в воздухе. – Артур? Перебрал свои полтора варианта?

– Стопарни, Леопольд, он, может, и не Маришу сегодня будет вертеть, – слащаво пропел Артур. – Не успели переехать, он уже филологам лекции читает. Проникает, так скажем, туда, где язык берёт своё начало.

Договорив, Варламов оглушительно заржал, делая комплимент своей тупорылой шутке. В аудиторию шагнул препод, и Артур поспешно замаскировал смех под лающий кашель.

Пёс, твою мать. Откуда он…

– Говори убедительно! – толкнул Хозяина в спину Адвокат.

– Громче, дебил, – прошипел Свят, ударив кулаком по варламовскому предплечью. – Пусть кто-то из баб Измайлович позвонит. Давно она мне на выходных мозг не трахала.

– Ладно, действительно, – беззаботно уронил Петренко. – Завязывай, Варлам.

– Да всё, живём дружно, Леопольд, не газуй, – на удивление быстро отступив, Варламов закатил глаза и поднял ладони.

Преподаватель остановил взгляд на их парте и повысил голос. Свят сдержанно уставился на доску, имитируя бурный интерес к криминалистике. В горле догорала перемешанная с испугом злость.

Дебила кусок.

Откуда он мог узнать? Ведь явно же удочка. Посмотреть на реакцию.

Да нет, это ты дебила кусок!

– Ну конечно! – прошептал Адвокат, хлопнув себя по лбу. – Чёрт!

Вчера после лекции он уехал с Улановой, а Варламов отправился… в столовую!

– Ты в следующий раз припаркуйся не напротив окон столовой, а прям в столовой припаркуйся, олень! – бодро посоветовал Прокурор. – Или возле пресс-центра на втором этаже! А то слишком мало людей видит, кто к тебе в машину садится!

На тыквы они пойдут смотреть, дьявольские пасти.

Шея начала сдавленно пульсировать. Поморщившись, Свят потрепал в пальцах любимый Паркер и уставился на доску. Всё-таки есть что-то небывало мерзкое в том, как они обсуждают баб. Всё-таки есть.

Что бы, интересно, на это сказала Уланова?

По рёбрам с улюлюканьем прокатилась волна стыда.

– А не слишком ли много стыда в последнее время? – гневно поинтересовался Адвокат.

Судья выглядел озадаченным, а Прокурор – довольным.

До вечеринки по случаю Хэллоуина осталось десять часов.

* * *

– Не надо, Юра, это туда нести! – оглушительно заорала Вера. – С этим реквизитом уже закончили, все бюсты по местам! Посмотри, чтобы треки наши расставили! Мы с Мисько и Лобачем открываем, а потом наши первокурсники танцуют под Адель – пятыми!

– Бюсты по местам, – пропела Ковалевская, оседлав широкий подоконник актового зала. – Руки за голову, лицом к стене. Отлично орёшь. Финальную ещё не хочешь проорать? Морально поддержишь магистрантов.

– Только если ты будешь гроулить бэком, – хмуро бросила Вера.

Майя звонко расхохоталась, запрокинув изящную головку. Закрыв глаза, Вера помассировала веки и виски, но это не помогло. Её зрение было неидеальным, но линзы она носила редко – лишь по особенным случаям.

Сегодня был один из таких, и глазам в линзах было кошмарно некомфортно.

Засев в актовом зале с самого утра, она яростно прогнала три репетиции спектакля о жизни британской короны, сценарий к которому написала её воодушевлённая рука. До конца не выверенный спектакль час назад пролетел над аудиторией звонко и уверенно.

Как копьё, пущенное наугад, но профессионалом.

Теперь же между мероприятиями сияло окно, а впереди поджидало самое ужасное.

Соло. Трижды проклятое соло.

За окном уже совсем стемнело, и в углах зала зажглись светильники в виде факелов.

Но теплее не стало.

Насколько слабо она волновалась вчера, настолько же кошмарно беспокоилась сегодня. В голову как назло не шёл ни один вариант подходящего выражения лица, которым можно пальнуть по зрителям в случае вокального фиаско. Её сценический путь начался с монолога Гамлета в оригинале, который она на первом курсе читала со сцены.

И за пару часов до этого ладони потели так же сильно.

Сейчас всё было не в пример хуже. Вокруг Гамлета хотя бы не бились оттенки нот.

Одно неловкое движение голосовых связок – и соло надломлено.

О безупречной связи слогов с регистрами речь уже не шла; сейчас она мечтала хотя бы не изуродовать самые важные октавы. Алиция Марковна – пожилая, но безмерно бодрая худрук универа, что была известна под прозвищем «Мальвина» из-за волос цвета лазури, – была уверена в ней на все сто. Ни капли этой уверенности сегодня перенять не получалось.

И куда делась горделивая вокальная осанка, что пребывала со мной все репетиции подряд?

От копчика к шее то и дело прокатывалась волна колкого ужаса. Желудок ныл и сжимался.

Юридические термины лезли в каждую мысль, и виной тому был вовсе не Вильгельм.

Придут они сюда? Это чудовищно, но не исключено. Скорее всего здесь сегодня будут все подряд, и новосёлы главного корпуса – тем более.

Для них это масштабное мероприятие – как боевое крещение.

– Тебе не пора переодеваться и краситься? – заботливо поинтересовалась Ковалевская, по-кошачьи прищурив глаз.

Вера рассеянно кивнула и погладила солнечное сплетение. Сплетение ныло уже час – как едва подцепленная и загнанная только глубже заноза.

Отступать было некуда.

В груди нарастало биение, уровень кислорода в зале понижался, а голосовые связки уже обречённо приобретали глубоко лирическую форму.

* * *

То сжимаясь до кубика-рубика, то раздуваясь до футбольного стадиона, холл на втором этаже обрушился на голову, как ушат ледяной воды. Не то чтобы он был не готов увидеть разношёрстную толпу костюмов с заключёнными в них людьми. Не то чтобы он не сам подписался под этой авантюрой.

Но подготовиться к сдаче на растерзание запахам, звукам и картинкам всё же не сумел.

Подтверждая его утренние опасения, Марина цепко висела на локте.

И упорно повышала общий уровень перегруза.

Отмахнувшись от её щедро политых духами волос, Святослав хмуро бросил:

– Поправь рога.

Нашарив глазами зеркало, Петренко послушался и подвинул правее пластиковые рога «а-ля сатир», что произрастали из художественного беспорядка на голове. Рога были подкрашены фосфором и Олегу вполне шли.

При нужном освещении они легко могли сойти за настоящие.

Артур нарисовал на лице и шее множество ссадин и ран, а веки выкрасил чёрными тенями, довольно успешно мимикрируя под ещё свежего покойника. Свят ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой на лице и каплей красного лака в углу рта. Когда он примерял этот незамысловатый костюм в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнув, он сообщил, что «упыри в моде при любой погоде», и мгновенно испарился, потому что ему было пора «ехать покупать цветы одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по непонятной причине он смуглого Гатауллина терпеть не мог.

Марина выглядела… достаточно неплохо.

Недостаточно хорошо для того, чей единственный козырь – внешность.

Её изумрудное платье фасона «летучая мышь» едва прикрывало зад и призывало любоваться фундаментом её безупречности не только спутника-упыря, но и всю мужскую половину студенчества.

Как хорошо, что мне похрен.

Голову Измайлович венчала диадема в виде блестящей оранжевой тыквы.

Обхватив Свята за талию покрытой блёстками рукой, Марина непрерывно трещала, убедительно превосходя кудрявую физкультурницу Петренко по объёму словарного запаса.

Пытаясь найти Уланову унять пульсацию в висках, Свят медленно сканировал взглядом холл. Глаза привычно тормозили при виде девичьих задниц и декольте. В конце холла был растянут яркий транспарант с надписью «Welcome[10]!» Под ним кишели расфуфыренные филологини. Лицом к ним и спиной к толпе стояла дама в чёрном платье – без плеч, но до пола. Её блестящие светлые волосы были собраны в пышный пучок на затылке, а роль под транспарантом была явно руководящей.

Уланова не мелькнула нигде.

Ужасно захотелось потереть лицо ладонями, но он вовремя вспомнил о вампирской пудре.

Неужели я зря здесь мучаюсь?

Размахивая флаерами с надписями «Happy Halloween[11]» и «Enemies of the Crown, beware[12]», к ним приблизился до рвоты активный организатор. На его размалёванном лице сияла слащавая улыбка.

– Юристы? – громогласно уточнил он, раздавая флаеры. – Второй сектор. Вдоль тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол.

– Скоро начало? – поинтересовался Петренко, придерживая рог.

– После финального прогона, – махнул в сторону зала парень. – Остался один танец.

Движение людей по холлу возросло. Сделав несколько шагов, Свят сдвинул брови и остановился: мимо валили эльфы и рыцари с факультета истории. Филологи покинули блокпост у транспаранта и тоже зашагали к двойным дверям. Именно за этими дверями начинался коридор, который вёл к актовому залу.

А значит, эти двери сейчас будут проверяться на резиновость.

К даме в длинном чёрном платье подскочил… Гатауллин с букетом розовых цветов.

Так значит, это «одна из солисток».

Её лица не было видно, но она явно говорила что-то занятное: обычно каменная морда математика сияла, как окна в новой части корпуса. Он вырядился в костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Солистка в чёрном многозначительно постучала пальцем по запястью, и Гатауллин активно двинулся к залу, жестами показав ей, что цветы подарит позже.

Какого хрена ты вообще смотришь туда? К чёрту Гатауллина.

Кому есть дело до личной жизни Гатауллина, когда Улановой так нигде и нет?

– Да что ей здесь делать?! – рявкнул Адвокат, презрительно махнув рукой. – В своих безразмерных рубашках и с курсовой наперевес?! Каждому своё!

Сидит, небось, в общаге, читает про Вильгельма.

Горло сдавила липкая досада. Марина трясла его руку, что-то верещала и заливалась истеричным смехом. Кто-то наступил сраным копытом ему на ногу. В лицо густо пахнýло мерзким парфюмом, щедро вылитым на чью-то ненасытную харю.

Мир давил на череп, как душный вагон.

Святослав отступил к стене и стряхнул с локтя руку Измайлович.

– Что, заяц? Подышать? – угадала Марина, готовая прыгнуть за ним в курилку.

Елисеенко медленно покачал головой, не понимая, чего ему хочется больше всего. Марина завизжала и ринулась сквозь толпу в объятия подруг с факультета туризма.

Спасибо, подруги.

Людей в холле стало на порядок меньше – основная их часть уже схлынула в коридор.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

Отлипнув от стены, Свят лихорадочно забегал глазами по толпе; если бы не этикет на ушах, он бы, казалось, завертелся, как флюгер.

Кто кричал «Вера»?

В голову почему-то не приходило, что Вер в университете могут быть десятки. Из коридора заорала песня Адель, которая, видимо, и знаменовала финальный прогон. И в ту же секунду солистка Гатауллина обернулась в сторону зала.

Внезапно.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Холл за спиной у дамы в чёрном искрит и расплывается. Всё видится будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

Где-то тут Марина.

Но он не в силах думать о выводах, которые сделает Марина.

– The-re is a fi-re starting in my heart[13], – нарастает за спиной глубокий голос Адель[14].

Дама в чёрном платье поднимает бледную руку и с улыбкой машет тому, кто её звал.

Её. Звали всё-таки её.

Кокетливо поздоровавшись, она подхватывает длинный подол и делает шаг к коридору. Из продольного разреза в платье показывается тонкая лодыжка.

Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке.

Каждому её шагу вторит рваный ритм чувственной музыки.

– Fi-nal-ly, I can see you crystal clear[15]…

Тугой чёрный корсет плотно облегает спину и крепко поддерживает грудь. Шнуровка корсета полупрозрачна. Она бежит по линии между рёбрами и ныряет в складки подола. Её бледные плечи и острые ключицы обнажены. Шею обнимает отдельный от платья воротничок. На её правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; они собраны в гладкий высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые?

Ах, вот оно что. Её волосы залиты блёстками.

Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

– See how I'll leave with every piece of you[16]…

Она плавно кивает какому-то кретину сокурснику и поводит плечами, заостряя ключицы.

Не смотри сюда. Посмотри на меня… Посм… Не смотри. Твою же м…

Повернув голову, она мгновенно находит в толпе его лицо и касается его глаз прямым открытым взглядом; под её ресницами пляшут хэллоуинские черти.

Не смотри на меня. Не смотри на меня.

Желудок ухает вниз и разлетается на мелкое крошево где-то у начищенных туфлей.

– …gonna fall, rolling in the deep[17]…

Её веки подчёркнуты серыми тенями и полуприкрыты; голубые радужки похожи на жидкую сталь видны лишь наполовину. И эта томная, влекущая до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться под солнечное сплетение.

Это ты? Это ты, клетчатая лучница?

Она приоткрывает губы и наконец отводит от него взгляд. Ещё два удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью, обдав его шлейфом сладко-горького парфюма.

Это атлас. Её платье из атласа. Из атласа.

…Мысль была до того тупой беспомощной, что он испугался за свой разум.

Рывком расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, он тупо смотрел, как Марина возвращается от туристических подруг.

– Святуш? – потянув его за рукав, приглушённо позвала она. – Точно не нужно на улицу?

Её голос булькал и проваливался в воздушные ямы; в ушах стучала кровь.

Не называй… меня… Святушей. Я не… Твою мать.

– Пойдём в зал, – хрипло бросил он и нетвёрдо шагнул к двери.

В голове ещё летал пепел от кинестетического взрыва.

– Почему кинестетического? – рассеянно поинтересовался Адвокат, прикладывая кусочки льда к вискам Хозяина. – Это ведь было зрительное… удовольствие.

– Нет, – твёрдо оспорил Судья. – Это была тактильность.

Я чувствовал этот атлас её кожей.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; в углах зала горели импровизированные факелы.

Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало.

Проталкиваясь между людьми, он искал в толпе спину под атласным платьем, не представляя, что будет говорить, когда найдёт…

Но она будто превратилась в летучую мышь и улетела в чёрное окно.

Перед глазами колотилась лишь безликая масса людей, и в горле медленно росла злоба.

– But you played it, You played it, You played it, You played it to the beat[18]…

Кто-то мёртвой хваткой вцепился в его рукав. Судорожно обернувшись, Свят ощутил острое разочарование: это рогатый Петренко тянул его к стене, заметив несколько мест. Прогон наконец завершился, но его можно было лишь слышать: сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль занавеса горели тыквы поменьше, которые были куда сильнее похожи на настоящие О’Лантерны.

Приди в себя. Приди в себя.

Где она? За кулисами?

…Выскочить из зала.

Ворваться за кулисы, залитые серым сумраком. Туда едва ли доползают зловещие тени тыквенных свеч. Пол нежно изрезан лучами дальних софитов, а смазанный шум зала приглушён. По паркету цокают тонкие каблуки; шуршит тяжёлый атласный подол.

Поймать её взгляд и подойти близко.

Так близко, чтобы она растерянно отступила. Чтобы тяжело дышала; чтобы ритмично вздымалась грудь под чёрным корсетом. Протянуть ладонь и провести пальцами по её ключицам.

Опусти веки. Приоткрой губы. Отклони голову; открой шею. Доверяй мне.

В низ живота рванулась горячая волна. Изо рта вырвался хриплый выдох.

Остановись.

Это просто невероятно. Это была Вера Уланова. Которая чертила на салфетке классификацию английских архаизмов и грызла куриное бедро на заплёванной общажной кухне. Которая поддерживала разговор на любую тему, подворачивала рукава неглаженых рубашек; знала о переносах и злобах не по адресу.

Которая цитировала котёнка Гава и искромётно подкалывала моё самолюбие.

Которая была не только золотым контуром самых тёплых его мыслей, но и… охренительно привлекательной до безумия сексуальной девушкой.

Где твои неглаженые рубашки, Уланова? Протяни мне руку помощи, надень джинсы. Давай поговорим о санкционных интенциях.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и выкрикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий «Numb» под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

* * *

Руки тряслись так отчаянно, что пластиковый стаканчик ломался и брызгал на грудь водой. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён.

Тебе петь… Тебе сейчас петь!

Опрокинув в рот половину стакана, Вера быстро обтёрла остальной водой шею и уткнулась пальцами в стену, пытаясь удержать равновесие. Хотелось, чтобы в закулисной толпе мелькнула Алиция Марковна; её задорные глаза и весёлые пряди цвета неба всегда прибавляли сценических сил.

Но Мальвина уже заняла своё место в зале; она и так вылила на подопечных ведро поддерживающих тирад.

Голосовые связки жалобно трепетали. Сердце избивало ключицы.

…Его руки дрожали; они дрожали, я видела.

Внутри лёгких было столько воздуха, что голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… Но всё расплывалось.

Всё будто завернулось в туман.

– СЕНЯ, МАСКУ СВОЮ ВЗЯЛ? АНДРЕЙ, СТАНЬ ПРАВЕЕ, ЧТОБЫ НЕ ФОНИЛО!

Дыши ровнее. Дыши.

Здесь половина университета.

Чёрт возьми, нет!.. Я туда не выйду!

– УДЛИНИТЕЛЬ, СЕРГЕЙ! ГДЕ УДЛИНИТЕЛЬ ОТСЮДА?

Задержав дыхание, Вера присела на корточки и закрыла глаза, игнорируя чей-то зов. Отчего-то было так страшно, будто решалась её жизнь.

Какого хрена хэллоуинские черти принесли их сюда?

– Как тебе удалось с ровной спиной пройти в ту дверь? – прошептала Верность Себе, благоговейно глядя на Хозяйку. – Спокойно, милая, спокойно… Давай повторим слова. Давай отыграем пальцевую распевку… Давай вспомним начало…

В поле зрения возникла рука с чёрной кружевной маской. Кто-то заботливо подал ей последний реквизит. Молча забрав маску, Вера приложила её к лицу и закрепила за ушами. Отчаяние росло; всё это отчаяние придётся взять с собой под свет алых софитов.

Под бездонный взгляд цвета горького шоколада.

– К КЛАВИШАМ МИКРОФОН ПОДТЯНУЛИ?

Она думала, что готова к визиту сюда проклятых юристов, – но этот бешено эстетичный вампиризм окатил ведром колодезной воды.

Он был просто восхитителен. Жутко хорош. Привлекателен до безумия.

Ещё более привлекателен, чем за разговором об интенциях.

Хотя казалось, этот Рубикон тогда был пройден.

Белая рубашка и чёрная мантия подчёркивали рост и стройность. Светлая пудра оттеняла тёмные глаза и густые брови. Чёрные пряди касались ресниц.

Сегодня он и не пытался зачёсывать волосы назад.

– СЕНЯ ЗА ТРЕТЬИМ ЗАНАВЕСОМ, ВЕРА И АНДРЕЙ ЗА ВТОРЫМ!

Идеально очерченные скулы, которые так хотелось перенести карандашом на мягкую бумагу. Приоткрытые в изумлении губы.

В изумлении, твою-то мать.

По рёбрам поднялась злость.

Да, это я. Смотри, не обляпайся. Сегодня подглядывать можно.

Ну наконец-то. Злость.

Вместе с ней придёт и смелость.

Схватив ещё один стакан воды, она залпом опрокинула его в рот и шумно сглотнула. Суета за кулисами взлетела на запредельный уровень.

– ВЕРА! – прокричал аккомпаниатор Андрей Мисько, судорожно оглядываясь.

Наконец увидев её, он рывком подбежал, положил ладонь ей на плечо и тихо прибавил:

– Вера, ты в порядке?

Похлопав по его руке, она молча кивнула и медленно поднялась с корточек.

– АНДРЕЙ, ВЕРА, ГОТОВЫ? СЕМЁН?

В пальцы постепенно проникало тепло.

Почему было так страшно? Почему?

Интуиция тихо пожала плечами. На её лице блестели растерянные слёзы.

– НА СЧЁТ ПЯТЬ, РЕБЯТА! УДАЧИ!

…Секунда – и она уже у микрофонной стойки. Бордовый занавес ещё закрыт, но вот-вот расползётся по швам. За плотным атласом кричит конферансье и шелестит зал. Завязки маски кошмарно давят на уши. Сердце ворочается под рёбрами острым комком.

Закрой глаза и пой. Как в середине октября на репетиции.

В середине октября?..

Будто десять лет назад.

– Дыши, – еле слышно просит Интуиция, нежно поглаживая её плечо. – Ты и есть эта песня. Ты и есть весь воздух в твоих лёгких. Ты и есть это мгновение.

* * *

Алый свет софитов плавно поднимался по чёрному атласу.

Блестящий подол. Шнуровка корсета. Гибкая талия.

Бледные плечи. Острые ключицы. Лицо в кружевной маске.

– Кто же ещё мог открывать вечер, – прошептал Адвокат, завороженно глядя на сцену.

Теперь я узнал бы тебя, будь на тебе хоть пять масок.

Марина положила голову ему на плечо и попыталась дотянуться носом до щеки.

Тебя надо обнять?

– Она ждёт объятия, – грубо толкнул Хозяина в спину Прокурор.

– Он сейчас не может её обнять, – прошипел Адвокат, отмахиваясь от оппонента.

Тщетно прождав около минуты, Марина наконец отодвинулась и села удобнее. Её волосы по традиции искрили уязвлённой обидой, но быть виноватым слишком наскучило.

Пошло всё к чёрту. Я не могу отвести от сцены глаз.

По залу поплыли аккорды нежного варианта «Numb»[19], и уже через миг её глубокий голос распутал напряжение в груди. Мысли улетучились, растаяли; вытеснились сплошным чувствованием.

– Tired of being what you want me to be… Feeling so faithless, lost under the surface[20]…

Над головой Улановой закружился дискобол, и на зал брызнули медленные алые пятна. Переливы скрипки были похожи на ласки кого-то родного, но забытого.

Я кошмарно хочу повторить эту мелодию на струнах Ортеги.

– Put under the pressure… of walking in your shoes[21]…

Чёрный атлас переливался алыми огнями, и светлая кожа её плеч походила на фарфор. К ней был прикован каждый грёбаный мужской глаз.

– I've… become so numb I can't feel you there… become so tired, so much more aware[22]…

В конце припева Вера стянула маску и отбросила её. Сердце пропустило удар и заныло где-то в коленях. Ему чудилось, что зал сузился до размеров её зрачков; они походили на портал или колодец.

Какой же голос. Какой у неё голос.

– I’m becoming this – all I want to do… Is be more like me and be less like you[23]…

Он не понимал, сколько прошло времени.

Оно будто взялось идти назад; или танцевать вальс на месте.

…Смычок вознёс к потолку последний аккорд; над сценой остались только плавные ноты пианино. И в тот же миг Уланова с грациозностью пантеры подогнула ногу под себя, как делают фламинго, расположила руки на манер стрельбы из лука, на одной ноге обернулась вокруг своей оси – так хлёстко, что чёрный подол взметнулся густой блестящей волной, – воздела «лук» «стрелой» вверх и «отпустила тетиву», целясь в дискобол у себя над головой. Секунда – и он взорвался снопом золотистых… алых… серебряных пятен.