Розы и Папоротники

Олег становится чуть серьезнее и тон у него появляется почти отеческий:

– Ну, как тебе здесь?

– Мне? Мне очень хорошо, то есть нравится, очень, – торопливо отвечает Лена. Олег снова улыбается, и она совсем заливается краской. Молчит, боится и дышать… но вдруг вспоминает первый разговор – о розах – и ей сразу становится легче. Она говорит:

– Приходите в оранжерею, там завтра или послезавтра одна роза собирается зацвести. Она – почти черная… В оранжерее таких еще не было, недавно привезли, и вообще таких в городе нет, только здесь… она редкая, пока что…

Поскольку Олег слушает ее внимательно и не перебивает, Лена смелеет:

– А вам розы вообще нравятся?

– Розы? – переспрашивает он, задумывается на секунду; потом округляет свои чудные черные глаза, и пылко заявляет, энергично крутя круглой головой и широко улыбаясь: – Еще как!

Лена тихо смеется, довольная, что он шутит. Когда она замолкает, наступает звенящая тишина, потому что они смотрят друг на друга во все глаза, глаза в глаза, и Лена быстро тонет в их горячей темноте, а Олег вдруг неожиданно выпаливает:

– Черная, говоришь… а такая бывает?

– Нууу… – Лена возвращается в реальность и в ней просыпается на один краткий миг ученый ботаник. Думая, как бы не налажать, она закусывает губу, – вообще… в морфологии растений черного цвета не бывает, они все или темно-красные, или темно-синие, темно-коричневые. Но вот Блэк Баккара – она очень темная. И дорогая. И редкая. И в Сибири точно не растет… – Лена улыбается и ловит ответную улыбку, когда Олег негромко говорит:

– Приду. Посмотреть. На розу. Питерскую. Не сибирскую…

Черные глаза его светятся ласково, но от дома-дворца раздается громкий свист и оклик, – там стоит Кабээс, призывно размахивающий руками (интересно, пахнет ли от него водкой?), и Коля, с улыбкой от уха до уха… Олег сразу неуловимо меняется в лице и поворачивается – уходить, и кивает ей на прощание, и Лена радостно кивает ему в ответ. Она улыбается. Улыбается, глядя на его широкую спину и крепкую шею, удаляющиеся от нее. И даже тогда, когда ей приходится таскать самой землю для кустов, все равно она – улыбается.

* * *

Прошло две недели после их последней встречи с Олегом. Он куда-то пропал и не появлялся. Но надежда Лены за это время только укрепилась. Работа в оранжерее спорилась, розы игриво цвели, папоротники сурово кустились, тренировки по аэробике (а после них – безудержный веселый флирт с ребятами-качками из соседнего спортзала) приносили радость и даже погода была хорошей не по-питерски, – солнечной и тихой.

…В тот вечер она смотрела на свое отражение в стекле оранжереи. Конечно, угадывались лишь нечеткие очертания, но она и так знала свое лицо наизусть.

И она улыбалась.

Почти красавица. Волосы цвета «золотистый блонд». Слегка сами вьются, а если завить, ложатся крупными блестящими локонами. Отрастила длинные, до середины спины. Личико полудетское, небольшое, с узким подбородком, маленьким аккуратным носиком, пухлым розовым ртом. Раньше-то она все переживала, что слишком инфантильно выглядит, несерьезно, по-детски. Как куколка. Но кажется, Олегу-то она как раз немного… симпатична. Ну, увидим. Раньше ей и в голову не приходило, что она может смахивать на ангела. Она хорошо запомнила наставления гримерши: в макияже – никаких резких цветов или цветовых переходов, никаких «стрелок» и подводок, только нежные оттенки, вечером – с эффектом мерцания. И вот, как все-таки удачно этот профессиональный макияж подчеркивает глаза. (Алина, глядя на нее озадаченно, сказала: «Вид все-таки какой-то стал у тебя… блядовитый. Хотя тебе идет»). Темно-каштановые брови с изящным изломом идеально вычерчены. Ну, ладно, выщипаны и подкрашены. Но – хорошо. Да, хорошо. Просто идеально. С таким макияжем и цветом волос стало заметнее, что по краю серо-зеленой радужки идет у Лены кольцо потемнее, более глубокого зеленого цвета. Из-за этого большие ее глаза кажутся загадочнее, таинственнее. «Ангел с глазами демона», сказала Элька, гример. Ну, она театралка, они все такие… экзальтированные.

Она все время вспоминала девок, которых привозил в усадьбу Олег; сдерживая ревнивые порывы, анализировала, как в лаборатории, усваивала как теорию: Олег любит длинные распущенные локоны, Олег любит роскошные декольте, Олегу нравятся туфли на высоком каблуке, в которых девичьи ноги кажутся такими длинными, такими стройными (плевать-то, что девки все были на каблучищах выше его – такой мужик вполне может себе позволить). Раньше облик подобной «девы солнца» вызвал бы у Лены Феоктистовой только иронию или жалость, теперь же приходилось ему соответствовать. В этом было что-то от приключения. Было интересно. Что-то будет. Она улыбалась.

Утром собирался быть жаркий день и она одела ярко-желтую майку с глубоким вырезом на голое тело. Посмотрела в ней на свою грудь – анфас, профиль. Ну, секси, вполне. Улыбнулась опять своему отражению. Закинула голову, тихо хохотнула.

Такая она себе очень нравилась.

Днем, в обеденный перерыв, Лена и горничная Женя пришли в столовую позже всех, рабочие, Петя и Коля, уже поели, но их было не выгнать: они пялились на Лену, Петя умильно ей улыбался, и Женя поругалась с ним из-за места за столом. Вообще же перемены во внешности Лены оценили все – горничные Женя и Вика начали еще больше кудахтать над «деточкой»; Кабээс смотрел удивленно и благожелательно, да и разговаривал с ней теперь на полтона ниже, а то он орет всегда на всех; редкие гости дома-дворца смотрели на нее волчьим взглядом, хотя и улыбались, а Лена стоически оставалась на месте, встречая незнакомых в саду или оранжерее, и скромно отвечала, если с ней здоровались. А сегодня два молодых парня, каких-то «бычка», долго ошивались на крыльце дворца, и игриво свистели Лене, стоило ей появиться в поле их зрения. Потом из дома-дворца явился Олег и злобно рявкнул на нежданных поклонников, и их как ветром сдуло. Лена засмеялась, а новоявленный «альфа-самец» посмотрел на нее своими большими глазами, круто развернулся и ушел обратно. Ревность? Лена улыбалась своим мыслям до самого вечера.

Вечером она, как и всегда, была на рабочем месте, протирала влажной губкой жесткие огромные листья монстеры и фикусов. Услышала голоса на крыльце дома-дворца и незаметно подобралась поближе к крыльцу – посмотреть, кто там.

Олег и двое каких-то мужиков. Они ему что-то возбужденно рассказывают, чуть ли не перебивая друг друга; черные мрачные глаза, не мигая, смотрят на говорящего. Потом он начинает злиться и презрительно морщится, отворачивается, тут замечает Лену – она тут же вытягивается в струнку и улыбается ему. Она пожирает это мрачное лицо глазами и улыбается, тепло улыбается ему, поправляет на голове новую зеленую бандану, локоны из под нее удачно выбились. Она ласково кивает ему.

Олег опускает глаза, что-то негромко говорит мужикам, и те уходят.

Он ждет, пока они отойдут подальше и снова смотрит на Лену. Потом медленно идет к оранжерее. Лена слышит, как сердце ее пропускает удар, а потом начинает подскакивать где-то уже в горле. Ей никак не справиться с дыханием, кровь опять бросилась в лицо, опять жарко и душно.

Олег подходит почти вплотную к стеклу и встает напротив нее. Она впервые видит его так близко. Кожа лица – загорелая, чистая, гладкая. Лена жадно смотрит: тонкая паутинка морщин у глаз, – а он совсем не мальчишка, – губы узкие, темно-красные, четко вырезанные, крупные надбровные дуги, и брови темные, красивые, соболиные…

Олег в упор разглядывает ее своими черными большими глазами, лицо его ничего не выражает, Лена решается заговорить.

«Вы – мне – нравитесь». Лена, задыхаясь, и – стараясь улыбаться при этом, выговаривает с расстановкой, как для глухого, умеющего читать по губам. Он и смотрит на её губы. Но он смотрит спокойно; глаза – как омуты с черной водой, потом шевелит губами, тоже что-то говорит: «…вает», – «бывает», разбирает она его голос, смазанный стеклом оранжереи. «А я вам?» – кажется, он ее не понял, или не слышит: «…ышь… не надо». Лицо совсем без выражения. «Надо. Я хочу… эээ, быть с вами», – она осмелела, и даже не успела испугаться своей смелости. Положила ладонь на стекло, на уровне его лица, – теплое, скользнула на шаг ближе, его глаза сверкнули, когда она встала почти вплотную к стеклу оранжереи. Только стекло их разделяет.

А он не слишком высокого роста. Уперся взглядом в ее грудь. Потом отвел свои большие глаза, повернул голову направо, потом – налево. Смотрит по сторонам, как будто ищет кого-то. Или боится?

Он прячет глаза, отступает, поворачивается и уходит в сторону дома. Лена отворачивается от стекла, опускается на колени на пластик и долго смотрит на зеленые заросли папоротников с яркими пятнами бутонов роз. Потом замечает отцветшие цветки и начинает машинально ощипывать их. Постепенно увлекается – надо сейчас заняться чем-нибудь, а то будет совсем худо.

Через полчаса она выпрямляется, и смотрит на часы: шесть, время финиша. Снимает резиновые перчатки, бандану, встряхивает длинными локонами, собирает инструмент в корзину и направляется в сторону кухни. Входит в полумрак тамбура…

…и первое, что она видит – Олега, сидящего, свесив ноги, на садовом столе! Он курит.

Лена роняет корзину (инструмент громко лязгает), и таращится на внезапного визитера как на привидение. Не обращая внимания на рассыпавшиеся лопаточки и цапки, Олег метким щелчком отправляет окурок в садовую раковину в углу, легко спрыгивает со стола, смотрит на Лену и просто говорит:

– Ты что такое задумала-то?

Лена подходит к нему поближе – какой он огромный! – и заглядывает ему в лицо – такое спокойное и вид слегка отсутствующий. Сердце снова заходится в бешеном ритме, Лену бросает в жар; и она не знает, что делать, и – ой, он такой красивый вблизи, глазищи какие бархатные… И он дрожит! Дрожит. Мелкая дрожь, как от озноба, вдруг рябью проходит по темно-синему шелку рубашки, через всю его широкую грудь, когда он делает сдержанный вдох и замирает…

Горячая радость заливает ее и, недолго думая, она берет двумя руками его большую ладонь, поднимает к лицу, смотрит – она продолговатая, а пальцы – короткие, с тыла поросшие темными волосками. Как легко представить эту руку, сжатую в кулак, и ее удар, быстрый, скорый, как убийственный выпад змеи, а вот эти пальцы – нажимающими на курок, раз за разом, раз за разом, быстро… удар, падение, низвержение, уничтожение…

Это был просто враг. Просто враг. Просто помеха на пути. Ничего личного.

Лена поднимает эту жесткую ладонь к своему лицу и целует ее, с наслаждением вдыхая сладковатый запах хорошего табака; жадно заглядывает в его глаза – черные, смутно блестящие… И видит, как размыкаются узкие, всегда сжатые темно-красные губы, на широкой шее упрямо поворачивается круглая большая голова. Он шепчет почти угрожающе:

– Ты, это, не дразни меня. Я же не железный.

– Я тоже.

– Вижу.

Какой он большой и сильный. Тепло от него. Сердце бешено бьется. Лене трудно дышать. Она почти задыхается. Упершись взглядом в его выпуклую грудь под темно-синим шелком рубашки, она еле выговаривает:

– Плохо видишь. Я же живая. О тебе постоянно думаю…

Жесткая ладонь выскальзывает из ее рук, а Олег делает какое-то движение. Понеслось.

…Умело подхватывает ее и сажает на садовый стол. Деревянная столешница еще теплая – от него… Короткая ее юбка тут же съезжает вверх, и Лена сама разводит колени, когда он резко придвигается к ней – мужской живот такой твердый… она обнимает Олега, тянет его рубашку из-за пояса брюк, у нее не получается, и он выдергивает ее сам, одним-двумя плавными движениями, глядя на ее губы, приоткрыв рот, и Лена запускает руки под скользкую ткань… Она гладит широкую спину с буграми мышц под шелковистой кожей, замирая, ощущает жесткие руки на своей талии. Какой он весь большой, огромный, как… Голова кружится, в животе все скручивается в жесткий клубок… Она изгибается, прижимается к этому большому телу, обнимает его, и дрожащими неверными губами целует твердую мужскую щеку… Поцелуй; он просто трогает ее губы своими теплыми губами, смелее, смелее… Лена радостно отвечает ему, жмурится и содрогается от счастья, чувствует легкую дрожь, волны тепла, и в стайку мелких поцелуев хищно врывается мощный и жадный поцелуй взасос.

Его запах, его тепло, сильные руки… дурман какой. Цветущий папоротник. Внутри нее словно бы распускаются, занимая все место, пышные его вайи: дерзкие косматые мрачные свитки клубятся, разворачиваясь, своенравные, хищные, жадные, дикая поросль желания… Сердце колотится, бешеное, в голове все едет, кругом, как на карусели, и – ни единой мысли. Кроме одной.

– Я люблю тебя… – Лена шепчет, задыхается, тянет его за широкие плечи к себе слабеющими руками, переводит дыхание, повторяет, почти себя не слыша, – … люблю.

Он берет ее лицо в ладони, и Лена открывает глаза, но жесткие пальцы ложатся на ее лоб, трогают, гладят его, висок, щеку. В тамбуре тишина и полумрак, слышно только прерывистое дыхание их обоих… еще Лена слышит, как Олег легко вздыхает; Лена тянет ноздрями его запах – все тот же кедр, благословенное могучее дерево, таинственная терпкая лаванда, сладкая ваниль… встречает и легкий запах мужского пота – это для Лены как острая приправа к любимой еде; от интимности этого запаха у нее в голове все переворачивается, и она по-звериному принюхивается к Олегу, а тот шепчет вдруг ласково, но шепот этот гремит, как гром, в ее затуманенной голове:

– Девчонка, соплячка, незабудка…

Лена с трудом вспоминает и оформляет в слова мысль, еле слышно выдыхает ему в ухо:

– Здесь… на кухне…

Быстро и хрипло:

– Никого нет.

Он так близко. У него такой дивный запах. «Папоротник…» – слово проплывает в ее одурманенной голове… Его руки на ее бедрах, – гладят, сжимают нежно, осторожно спускаются к ягодицам; его бархатный язык толкается требовательно у нее во рту, обводит ее десны, с бесстыдной лаской приподнимая губы, и снова толкается, напирает; она подчиняется, покоряется, слабеет, стонет, дрожит. Олег стаскивает с нее майку, гладит мягко ее плечи, его ладонь чуть касается ее сильно напрягшегося, свербящего соска и начинает ласково кружить по нему: Лена чуть не теряет сознание… он берет ее руку и прикладывает ладонью к своей ширинке, Лена, не соображая ничего, не дыша, гладит мощную выпуклость здесь и Олег шипит что-то сквозь зубы; шорох одежды, легкое звяканье пряжки ремня и… Лена вдруг вздыхает: какой крупный, налитой, напряженный… Олег шарит рукой по ее бедру: боль, бедро, впиваются, трусики, рвет, разорвал.

Она уже по пояс голая, юбка сбилась наверх, сильные руки стискивают ее, прижимают к большому мужскому телу, он теплый, как печка, жарко от него; вся взмокнув, она словно бы парит в воздухе, удерживаемая неведомо как; частые влажные поцелуи покрывают ее шею и грудь… Он медлительный, он несокрушимый; он вдруг отрывается от нее, чтоб теснее прижать ее бедра к себе, и тихо прерывисто стонет; снова целует, нежно ласкает языком ее соски, один, другой, так нежно, что… внизу живота горячо, внутри все скручено желанием в плотный жгут, Лена, не соображая ничего, чувствует кожей чужую влажную, твердую, восставшую плоть, тихо извиваясь, начинает тереться об нее… Под закрытыми веками у нее расплываются ослепительно яркие пятна, и она безвольно повисает в его сильных руках…

Дальнейшее она не понимает, но помнит, что он прижимает ее к себе, слегка приподнимает за ягодицы, и вдруг входит в нее так уверенно, мощно и плотно, что она не успевает застонать. Она выгибается дугой, запрокидывает голову, страдальчески разевает рот и… потрясенно молчит.

Россыпи звезд на черном потолке. Оживают и вспыхивают… вспыхивают и оживают… быстрее, быстрее… еще быстрее и еще, пока не сливаются в один ослепительный шар…

* * *

– А, ну да, ну да, естественно, естественно, и еще бы тебе крышу не снесло, ну как ты сама-то думаешь…

Алина курит, сидя за столом на своей кухне, где они с Леной пьют пиво, поглядывает на подругу спокойно из-за стекол очков, и рассуждает. Тридцатилетняя подруга живет одна в однокомнатной квартире, ее родители-пенсионеры уехали жить в деревню, предоставив дочери возможность устраивать свою судьбу и личную жизнь, и только регулярно шлют ей плоды родной земли. Лена, не утерпев, рассказала ей о сцене в оранжерее. Алина ее осторожно поддержала: почему бы и не соблазнить мужика, если очень хочется? И осторожно упрекнула, в духе – «ты ж его совсем не знаешь, это ж все равно, что секс с незнакомым»; и вдруг осознав, уже несдержанно рявкнула – «ты без презерватива? С ума сошла!» Остыв, она, как и всегда, оправдала ожидания: разложила все по полочкам и объяснила; Алина – тоже биолог, диплом писала по чему-то там в высшей нервной деятельности млекопитающих…

– Что касается неземного твоего кайфа, то я тут вижу обычную картину: в сексе расслабиться и окончательно оторваться обычно не дает передняя кора головного мозга, отвечающая за контроль и волю, она тормозит заднюю кору, которая отвечает за сексуальное удовольствие, в том числе. Тебе просто удалось отключить контроль, и – понеслось…

– Ты так говоришь, как будто отключить контроль – как раз плюнуть. Вот бы все так и поступали. Все были бы счастливы и разводов бы не было…

– Смотри, по моему скромному, но компетентному мнению, ты все время боялась этих бандосов, работая в этом доме-дворце, причем работала много и подолгу, корячилась, и ты еще соскучилась по всем удовольствиям… А расслабившись, почувствовала удовольствие сильнее обычного. Изголодалась потому что. Да еще устала бояться. Тем более он, как ты говоришь, – сам крутой, тачка крутая, шмотки крутые, парфюм крутой… подразогрелась, сама того не зная…

– Ну да, – соглашается Лена, – я читала, что раньше в деревнях девки тоже не больно-то безлошадными женихами интересовались, если в его семье или у него не было лошади. Все равно, что сейчас – машины. И это все равно не объясняет того, что от него такая энергия прет, с ним такой кайф! Крышеснос… Он меня как будто загипнотизировал…

– Не валяй дурака. Если бы ты не посмотрела с ним порно в «прямом эфире» – тогда, в оранжерее, – и не сходила с ума по нему последние несколько недель, а он не дразнил тебя невольно, привозя разных баб – кто знает, как бы там все у вас пошло… Да и вообще – ты же любишь гонки, горки, велик… Может, у тебя вообще контроль в лобной коре снижен… не знала, что ты такая оторва.

– Ну да, ну ладно – я сумасшедшая, но он-то, скажи?

– А у него лобная кора – и вовсе в отключке. Как у всех гопников…

– Ну, Алина… Он не похож на гопника.

– Как будто это что-то значит, похож он или не похож.

Лена задумывается, смущенно улыбается и вскоре опять поднимает на подругу счастливые глаза:

– …Мммх, а член какой… ты бы видела…

– Мне только на это и не хватало посмотреть, для полного счастья… ну и что там такое? Полметра, раздвоен и загнут на конце?

Девицы дружно ржут. Снова принимаются за пиво, Алина закуривает, и Лена продолжает свои «охотничьи рассказы»…

…Они лежат в кровати номера какой-то придорожной гостиницы, куда Олег ее привез после встречи в оранжерее.

За три часа до этого она сидела, полураздетая, на садовом столе тамбура, опустошенная и наполненная оргазмом одновременно, мирно-сонная, довольная, и никуда, кроме как в подсобку за кухней, и ее узкого топчана за холодильником, не собиралась; но Олег сказал, торопливо заправляя рубашку в брюки: «Выйдешь из дома возле кухни, обойдешь вокруг, попрощаешься с охраной и пойдешь на шоссе. Я там тебя заберу, на машине». Она не стала спорить, хотя больше всего ей хотелось спать.

В номере светло – в Питере сейчас стоят «белые ночи». Пока Олег открывал ключом дверь, Лене показалось, что он сейчас сломает – или дверь, или ключ, – они почти вломились сюда; увидев кровать, сразу повалились на нее и этот безумный сосредоточенно, вдумчиво, и двигаясь плавно, как будто во сне, со спокойным и взвешенным подходом к делу, снова отымел Лену, теперь уже в самых разных позах. После чего она отключилась, но скоро проснулась, потому что очень хотела быть с ним. Он не спал, и когда она пошевелилась, сразу открыл глаза, взглянул на нее и улыбнулся – как обычно, сжав свои узкие губы.

Она застеснялась и начала гладить его грудь. И тут увидела шрамы. Один был на груди, другой – на боку, маленькие, круглые, еще один небольшой странный шрам был на животе, как будто изнутри рвалась неведомая и страшная тварь, личинка, или словно расцвел рваными краями плоти жуткий цветок, а потом он пожух и завял. Олег смотрел на нее спокойно, в его полуприкрытых глазах стояла непроходимая ночь.

Лена вдруг выпаливает шепотом:

– А ты сидел?

Он не удивлен:

– С чего ты взяла, что я сидел?

Молчание. Лена водит кончиками пальцев по его мускулистой груди – гладкая, широкая, твердая, теплая. Он вздыхает, сдерживая зевок:

– У меня – наколки? Вид страшный?

– Я неправа.

Молчание. Олег тянет к ней руку, проводит ладонью по ее волосам, трогает ее щеку:

– Как ты думаешь, чем я занимаюсь?

– А чем ты занимаешься?

– Автобизнес.

– Ага.

Индульгенция получена. Это обман, но сейчас можно расслабиться и не думать. Лена кивает, улыбается ему, льнет щекой к его ладони; продолжая гладить его грудь и живот, нащупывает ту загадочную неровность.

– Что это? Лицехват?

– Что еще за лицехват?

– «Чужого» смотрел?

– Не помню.

– Личинка инопланетной хренотени залезала через рот, гнездилась внутри, а подросшая, вырывалась из грудной клетки живого человека…

– Ерунда какая…

– Это звучит только так, а выглядит… зрелищно. У тебя есть любимый фильм? Есть? Ну скажи мне…

Он улыбается и молчит.

– Крестный отец, наверное.

Олег хмыкает и широко улыбается, беззвучно смеется, закрыв глаза, вздрагивая. Зубы у него неожиданно ровные, желтоватые, с заметными клыками; Лена смотрит завороженно, шепча: «волк, ты мой волк…» Он перестает смеяться и снова тянет ее к себе. Третий за ночь половой акт внезапно приносит Лене боль, она сначала решает потерпеть, стискивает зубы, задерживает дыхание, но Олег, прислушавшись к ней, отпускает ее, поворачивается на спину, а ее укладывает, как куклу, на себя, и начинает отчитывать: «Тебе больно. Почему не говоришь? Зачем терпишь? Дуреха. Это же не надо никому…» Лена, стыдясь того, что повела себя как дура, утыкается носом в его грудь. Потом целует и эту грудь и плотный, начинающий чуть заплывать в талии жирком живот. Поцелуи спонтанно переходят в минет, и его процесс внезапно начинает Лене – впервые в жизни – нравиться.

Засыпают оба только глубокой ночью.

– …Знаешь ли, я все могу, конечно, понять, – страсть там, безумный секс и все такое, но… честно тебе скажу – между вами… как бы это слово подобрать? Мезальянс. Неравный – ну не брак, конечно, я больше чем уверена, что он на тебе не женится, а неравные отношения…

Лена чувствует раздражение.

– Все понимаешь? Ты уверена, что – все понимаешь? Если ты это чувствовала, такое – та-ко-е безумие, – на все готова, только чтобы оказаться рядом с ним – то почему я об этом до сих пор не знаю? Ты мне решила не рассказывать?

– Нет, но…

– Нет уж, извини! Неравные отношения – что ты имеешь в виду?

– А что тут непонятного: возраст, жизненный опыт, разница в образовании, культурном уровне… Шрамы эти откуда? То, что ты назвала «цветком», это похоже на то, что ему живот ножом разворотили. Короче. Если он такой ходок по бабам, как ты говоришь, то ты для него, конечно, молодой сочный персик, но я не сильно удивлюсь, если ты – не единственный такой фрукт в его саду. Посмотрим, станет ли он и дальше тебе звонить и вообще встречаться.

Лена пригорюнивается. Алина заглядывает ей в глаза:

– Лен… Не переживай особо-то. Вспомни, как ты их всех боялась сначала? Ничего же не изменилось с тех пор. И неужели же ты веришь в эту байку про автосервис.

– Верю! – вся всколыхивается Лена. – А почему бы и нет? Разбогател, купил.

– «Разбогател», о ужас. Представляю, каким способом. От американского дедушки наследство досталось, не иначе.

– Да, дедушка тут явно ни при чем. Но он и не… какое-то быдло. Говорю тебе… есть в нем что-то такое – не могу описать словами…

– Ты просто влюбилась. Вот и видишь то, чего нет на самом деле.

– Эх… как тебе объяснить. Ну, посмотрим. Но если продолжения не будет, я с ума сойду!

…И после этой безумной ночи она просыпается утром в гостиничной постели одна, и вдруг видит на тумбочке возле кровати толстую пачку денег. Не успев оскорбиться, она понимает, что – Олега-то нет, а ей предстоит самой выбираться отсюда, из этой придорожной гостиницы, и денег в ее кошельке – в обрез. Рядом с деньгами она находит визитку какого-то такси. Ишь ты, заботливый, озадаченно хмыкает Лена, и заказывает машину по телефону. Не успевает она дать отбой, как ее трубка взрывается входящим звонком, звонит Кабээс (интересно, пахнет от него водкой в этот момент?):