Путь в Арвейн

– Хочет по-человечески, хай собирает манатки и уматывает к порталу, – рявкнул брат, будто мне и в правду позволили бы это сделать. – А хочет остаться, пусть живет по правилам. Спасибо пусть скажет, что не меченая!

Благодарность ошпарила щеки, я уронила взгляд на руки, желая чтобы этот разговор поскорее закончился, к тому же собравшиеся глядели на меня в упор и это внимание давило к земле, вынуждая горбиться и выглядеть еще более жалкой чем обычно.

– Красный неси. – Вдруг мягко ответила сестре наверху Луиза а мне ласково улыбнулась. – Ига, заплети меня с плеча на плечо как вчера.

– Да заткнитесь вы! – брат гневно ударил по столу. Ложка, недавно отброшенная им, подпрыгнула на месте разделяя сие негодование хозяина.

– Меченая? – румяные с мороза щеки соседки покраснели от возмущения. – Мыж ее с пеленок знаем! никто и слова не молуит…

– Знаю я как вы и слова не молвите, – взревел Варн. – весь кедровый с Шилейлой нас высмеивают. Придут за ней, дело времени. А пока хай из дома зазря нос не высовывает.

– На людей бы глянула…

– Я сказал нет, старуха! Или ты оглохла в концы?

– Гоуорить будешь как отец помрет! – воскликнула старушка, трясясь в старческом возмущении, губы поджала, ноздри раздула глядя сердито на брата. Мне лично от такого взгляда стало весьма неуютно. Хотя не помню, когда мне в последний раз примерещилось это чувство…

– Ишь ты, – взъярилась соседка. – уозомнил себя главой семьи! Перья распушил, петух недорезанный! Таких как ты да на суп! Негодник!

– Пиона! – вскочила мать, и обратилась к отцу – Пелей, чего молчишь?

Брат умолк, а старушка все не спускала с него гневных блеклых очей.

– Нечего ей вертеться, средь честного народа. – поддержал брата наш отец. – Дома пусть сидит дармоедка пустая. Еще захворает, а лечить ее чем?

– И дорого. Она того не стоит. – Луиза не повышала голоса. Никогда. Она знала, что ее всегда расслышат, а нет переспросят. Старушка глянула на младшую и пригорюнилась, печально прикрыла глаза, качнула головой.

– Ну как вам? – Нойта сошла вниз, пахла она приятно: хвойным лесом и шишками, серый плащ на ней расшит металлическим фигурками и серебристыми цветами.

– Невеста. – похвалила мама, радуясь, что ссору было прервали. – Пионушка, милая, не серчай, погляди лучше на нашу Нойтушку. Что скажешь?

Я заплела старшую сестру, ловко уложила косу в корону. Мать в расстройстве ушла к окну и печально мяла занавесь глядя на соседку. Соседку она уважала, впрочем, скорее все таки опасалась ненужных сплетен.

– Пелей. – укоризненно позвала старуха моего отца, было заметно, что это ее последняя попытка воззвать к его совести, после чего она и дорогу в наш дом забудет. Отец поджал губы, глянул на мать, на брата.

– Оденься Ига, пойдешь на хвосте.

Не сразу поверив своим ушам, я несколько мгновений смотрела на него не моргая, а потом вдруг вскочила и помчалась за платком.

Скорее! Нужно спрятать волосы! Неужто и правда разрешил?!

Молнией проскочила лестницу, ввалилась в коморку, схватила уродливую, растянутую и тонкую тряпку. Наскоро замотала ею голову, глянула в маленькое зеркальце у умывальника. Щеки порозовели, в глазах веселые искорки. Приложила свой гребень к губам – на удачу, и поспешила назад. Спускалась я как можно тише, чтобы никого не смутить своей неуместной радостью. Потопталась смиренной тенью у порога ожидая остальных и замерла наблюдая за тем, как со вздохом встает отец из-за стола и коситься на меня укоризненно.

– Шаль ей дай, нормальную. Нойта.

Скрепя сердце, сестра вручила мне свою тёплую тяжелую шаль. Мама намотала ее мне на голову, так чтобы до бровей достала, и шея потолще казалась, да волосы крепко сжаты – они у меня этакого уродца в семье отчего-то шибко хороши. Нойта смотрела на все это дело краснея от возмущения, переглядываясь то и дело с братом и Луизой, но перечить отцу не стала.

После того как остальные принарядились, надели развесистые головные уборы и украсились к празднику, мать снова подошла к окну, да как вскрикнет:

– Бегом! Все уже выходят!

Нойта вскочила, торопливо одернула одежду и взметнула рукой убеждаясь, что не послушные курчавые пряди крепко заплетены, затем кивнула матери и младшей сестре. Пора.

Пиона тоже встала, взяла свою клюку, пригрозила ей брату и так качая головой, проигнорировав Луизу вышла в сени.

Нойта обулась и вылетела во двор. И тут радость моя мимолетная оборвалась и рухнула в глубокую прорубь страха и темноты.

С улицы раздался дикий девичий вопль, а за ним и звук сильных ударов. Это Нойта полетела кувырком со ступеней во двор. Мама выбежала следом, а я за ней. Сестра лежала на снегу распластавшись на брюхе и протяжно воя.

– Нога. – рыдала она, и шипя от боли и злости вцепилась в край юбки.

– Бревно Ига! – вскричала мать. – Иди сюда гадюка! Гляди, что с сестрой натворила!

– Она все подстроила. – услышала я за спиной голос брата и в ужасе обернулась. В его глазах вспыхнул не гнев, а нечто страшнее – угроза.

Внутри всё похолодело.

Я отступила, но лед под ногами предательски скользкий, я поскользнулась и ударилась спиной о косяк. Брат схватил меня за плечо шагнул ближе. Стальные пальцы вонзились в кожу через тонкую ткань, сжимая так, что я невольно сжала зубы. Его лицо оказалось совсем близко, ноздри раздулись, а голос стал тихим, пропитанным ненавистью.

– Я тебя сейчас убью.

Я почувствовала, как его пальцы сжались ещё сильнее, с ужасом осознавая, что он хотел сломать мне руку, но отпрянул, отошел, схватил бревно с земли и бросил прочь. А потом метнул безумный взгляд на старушку в дверях.

– Ну как вам?! Можно эту тварь к людям пускать?

Глава 3 Мост Каркаданна

1. Мост каркаданна (мать говорит что нашла золотой)

14 Аерра Йола 400 год с п.д.

С дорожки, ведущей к мосту, доносился многочисленный хруст шагов. Я прижалась к тёплой дымовой трубе, выглядывая дальше, на дорогу, по которой пробирались люди. Свет восходящего солнца усыпал искристый наст, ложился мягко, недоверчиво пока на макушки нарядных елей, прощупывал синие тени меж ветвей и освещал деревеньку.

Жаль, что все так вышло. Если бы утром я не витала в облаках, не поленилась бы, подобрала то бревно, и сейчас могла бы идти со всеми, а теперь придется смотреть на праздник с оледенелой тесовой крыши дома. Вот незадача, поделом мне, растяпе!

С недавних пор меня все реже и реже выпускали из дому. Только с сестрой, да стирать. Ссор из избы не выносили, а значит прямо сейчас, вернись я за тем бревном я была бы там и наслаждалась началом Зимнего Празднества Скадирны.

Мост длинной в двадцать шагов, полукруглый из темного, старого камня вел по ту сторону реки, разделяющей борочеев лес на двое. У подножия моста собирались заспанные жители Кедрового лала, зевали и кутались поглубже в теплые тулупы, шубы да плащи.

На головах незамужних дев раскинулись ветвистые рога оленей, расшитые у основания бусами и красными цветами. Отцы, которым повезло иметь сыновей, надевали длинные, до самой земли ворсистые кожухи наизнанку, с накладными широкими плечами и укрывали лица звериными, деревянными масками. Сегодня они будут петь.

Скоро по нашей узкой дорожке проедет витиеватый возок нашего лорда, запряженный крупными тяжеловозами каких можно увидеть только раз в год. Сердце колотилось в трепетном предвкушении.

Нойта роптала, хромала, но упрямо шла к мосту, опершись о руку брата. Тот то и дело оборачивался к дому выглядывая меня в занавешенных окнах. Ему бы волю, меня и вовсе заперли бы в подсобке и выводили не во двор, а в дом. Я сглотнула подкативший к саднящему горлу едкий страх, подозревая что все еще впереди.

Волкодав бежал в припрыжку вперед хозяина, с интересом разглядывая деревенских своими золотистыми глазами. Подбежал к Олиану стоящему рядом со своим отцом – старостой нашей деревни, к его тетке и ее многочисленными детьми. Хоб обнюхал каждого, одобрил, смачно чихнув, и умчался к Варну. Я не сдержала улыбки.

Так повелось, что на зимние праздники лорд ежегодно приглашает к себе гостей и требует встречать его долгожданный приезд ликующими криками, поклонами, да лестью. Так было и во времена его отца и прадеда и считалось за открытие зимних праздников.

Дорога из Силисия до усадьбы на прямик, заняла бы у лорда и его гостей не больше одного дня. Но земельные лорды, исстари любили показать наши окрестности – чудесные, живописные, наполненные ароматами сосны и дымка. Поэтому едут они кружным путём – через Шилейлу и Кедровый Лал. И дорога их растягивается вдвое.

Сквозь подвывающий ветер, невнятный говор да лай собак, все четче слышался звон бубенцов, топот копыт и скрип полозьев. Минутой позже из-за поворота выбежали массивные вороные, и просторный возок на шесть персон с пятеркой высоких, застекленных окон с каждого боку и узорчатыми панелями. На крыше повозки герб нашего лорда: в червленом поле железный вран, под ним оконечность из зубца крепостной стены.

Послышался нестройный мужской хор, прорезанный тонким голоском Луизы. Она пела о белой лани, бегущей сквозь слепящую пургу, о приближающихся охотниках и стреле, что вот-вот пронзит её сердце и пробудит ярость Марены.

А на мосту выросло чудище.

Бут Вальдис с сыном наколдовали настоящего огненного каркаданна – величиной в два человеческих роста. Зрелище задумывалось настолько ошеломляющим, что на мост в этом году вывели даже стариков и детей младше двух лет. И староста не подвел.

Каркаданн рыл снег раскалённым, массивным копытом, пуская облака жгучего пара из ноздрей и воинственно мотал однорогой головой, преграждая дальнейший ход путникам.

В прошлом году Олиан наколдовал двух мостовых троллей – удивительных, гигантских, с каменными дубинами и бестолковыми рожами. Но каркаданн пробирал до мурашек.

Послышалось требовательное «Бр-р!» и возок затормозил, осыпая снегом собравшихся и остановился напротив готового к бою чудища. Гости начали лениво вылезать на мороз.

Наш лорд, важный, высокий, прошествовал к старосте.

Поверх суконного плотного сюрко, лорда Вестмора опоясывал широкий кожаный ремень в три оборота, с медной пряжкой, из которой спускалась тонкая цепочка с гербовым медальоном.

Через грудь наискось спускалась кожаная портупея, на плечах длиннополый плащ, серый волчий ворот которого, густой, с длинным остевым мехом, взволнованно колыхался от порывов ледяного ветра.

На руках лорда – толстые кожаные перчатки, на ногах – высокие сапоги с высокой же и крепкой подошвой, подбитые мехом изнутри. Мороз обтекал его, не смея тревожить.

Отец Олиана – Бут Вальдис поприветствовал его снятием меховой черно-бурой шапки и низким поклоном, за ним последовали и все остальные жители деревни.

Нарядные гости брезгливо оглядывали окрестности, и морщась отодвигались от деревенских. Прижимаясь, друг к другу они мечтали поскорее покончить с прогулкой. На тварь эта четверка отличников глядела с неприкрытой опаской. Мне было интересно – какой была их жизнь, как они попали сюда, так далеко от своих крепких, каменных чертог. Наверняка они обучались в высоченном, неприступном замке им подавали и за ними убирали и жизнь их лилась неизменным ключом удобства и покоя.

Покатилась ежегодная поочередность действий: Обмен парой предпраздничных реплик, похлопыванье старосты по спине, восторг девушек, собравшихся поближе к лорду, и мило давящихся смехом.

Гости неохотно любопытствовали об особенностях местной культуры, мохноногие кони шарахались от огненной иллюзии, извозчик просил поторапливаться и пытался безрезультатно успокоить скотину.

Одна лишь Луиза – предводительница, к слову, той самой кучки мечтательниц, что беззастенчиво пожирали глазами нашего земельного лорда и не менее в этих краях знаменитого Олиана – смотрела в сторону отстранённо и надменно, но, тем не менее, стоило вниманию к ее персоне чуть затянуться, на славном фарфоровом личике проскальзывал едва заметный интерес, как искра в стогу сена.

Обычно сразу после этого младшенькая, взмахнув ресницами, переводила взгляд куда угодно – на любой звук или движение, тем самым вынуждая смотреть на неё ещё внимательнее, для начала как на невинное создание, столь безжалостно отвлечённое от собственной драгоценной персоны.

Это захватывало внимание. А вкупе с замешательством и неизбежной оценкой её достоинств – длинной шеи, гладкой кожи и густых, как вороньи крылья, ресниц – не могло не восхищать.

Луиза уже в свои четырнадцать была самой настоящей красавицей. Вдобавок она подавала огромные надежды и в плане высокого третьего уровня магии, тогда как у матери первый, а у отца второй. Говорят свой дар сестричка получила по наследству от нашего прадеда – человека из весьма благородного, известного рода Квинт.

Мы одни в кедровом обладатели столь почтенного рядя родственников, нежелающего, впрочем, иметь с нами никаких дел.

Единственное, чем природа обделила мою зеленоглазую, в мать, сестру – это волосами, которые пушились и топорщились во все стороны оранжевой метелкой.

Вспыхнули огни на балюстраде, Каркаданн почтенно склонился, отошел пропуская путников и лорд велел отправляться дальше. Экипаж покатил по талому снегу, оставляя на память черные борозды, и народ, наболтавшись вдоволь, в полной мере взбодренный морозом и лордом, постепенно стал расходиться. Гасли огни на мосту, и огненное чудовище тухло, оставляя уродливые лужи на снегу, захныкал голодный ребенок, загорался день.

Одна только мама осталась стоять на дороге, махала руками чтобы шли без нее и все смотрела вдаль в сторону кареты вытирая невидимую слезу.

Отец хотел было остаться с ней, но она ему что-то сказала такое, что он попятился и закивал, а потом пожал плечами, махнул на нее рукой, плюнул и пошел домой.

Я тоже глядела вслед удаляющейся процессии, представляя, что я Джинна, и сейчас меня увезут далеко, далеко и до следующего года я и не вспомню об этом месте.

В доме послышалась ругань, и образ Джинны, утопающей в мехах, смотрящий мирно из стеклянного окна повозки, растаял так же, как растаял каркаданн – в грязной луже на мосту.

Нойта звала меня. Я набрала в лёгкие побольше воздуха, задержала на мгновение, а потом резко выдохнула. Карабкаясь вниз, в последний раз оглянулась на мост. Мамы там больше не было.

– Ига! – орала сестра. – Где её собаки носят?!

Я соскользнула с крыши, но в последний момент ухватилась за карниз. Кожа на ладони разошлась, но падать было бы больней. Слезла и побежала в дом.

– Подглядывала? – застал меня врасплох резкий голос отца во дворе. Я кивнула.

Не заходя в дом, он уже запрягал кобылу к отъезду.

– Вы, бабы, совсем умом брякнулись. – Он отвернулся, словно я ему больше неинтересна. – Иди, тебя Нойта кличет, надрывается.

В сенях я стряхнула с себя снег, стянула верхнюю одежду и прошла на кухню.

Нойта уселась в отцовское кресло, кривилась от боли, и кусала губу. Нога ее вздулась, покраснела, как фасоль в бадье.

– Не надо было переться с вывихом, курица! – ругал ее Варн. – Что ты только забыла то на мосту этом проклятом?! Отец позвал их завтра к ужину, вот ведь безмозглая бабья натура!

– Приведу лекаря, – вздохнула Луиза. Потопталась на месте, покосилась на меня у лестницы и ушла.

– Где Ига?! – завопила Нойта снова и зарычала, не найдя для ноги того положения в котором она перестала бы ее так тревожить.

– Тут я.

Мой голос подействовал на сестру крайне оживляюще – она даже выпрямилась.

– Слушай меня внимательно, – прошипела она, вцепившись в подлокотник. – Если из-за твоей выходки сорвётся сватовство, я из тебя чучело выкрою! Разорву на части и выкрою! Поняла?!

– Поняла.

– Гадина. Гадина!

– Тише, – в дверях появилась мать, она плотно прикрыла за собой, метнулась к окну и задернула шторы. Я напряглась.

– Она хочет Олиана от меня отвести! – с новой силой разъярилась Нойта.

– Помолчи. – велела ей мать, нервно одернула фартук и махнула на Нойту рукой, так и не отойдя от окна. – Куда ей с магами тягаться? Ни один её не возьмёт. А тем более Олиан Вальдис. Я тебе вот что покажу… Щас погодь, отец отъедет.

Снова потянула за занавесь и сунула нос к окну. Мы напряженно выждали пока отец выведет клячу с боковых ворот и с лязгом запрет их за собой.

– Где Луизка?

– За лекарем побежала. – с раздраженным нетерпением отвечала сестра.

Мать фыркнула и вновь трусливо глянула за занавесь, затем подошла ближе, порылась в платье и извлекла монету… Золотую!

Мы обомлели.

Нойта втянула воздух сквозь зубы, глаза её расширились.

– Выронили лордики,– Мать говорила небрежно, но я видела, как белеют пальцы сжимающие металл.

– Боги, мама! – задохнулась Нойта. – Не может быть! Настоящий? На зуб попробуй!

Варн молча протянул руку, и мать вложила монету в его ладонь.

Я стояла, не двигаясь.

– А ты чего уставилась? – Нойта метнула в меня нервный взгляд. – А ну отвернись. В стену смотри!

Я опустила глаза, сжала руки в кулаки.

– Забудь о ней, Нойта, – ровно сказала мать. – И чтобы ни слова отцу.

Она обвела нас строгим взглядом: если проговоримся – все пропадет.

– Я вам каждому что-нибудь да подберу.

Варн небрежно бросил монету на стол, но смотрел на неё, не отрываясь.

– Тебе, сынок, хорошего коня по весне, – губ матери коснулась редкая улыбка. – Луизу в Дирк отправим. А тебе, Нойта…Приданое, да свадебку горой.

Нойта вскочила, забыв про боль в ноге.

– Нет, мама, погодь. Преданное – преданным, но я ещё понравиться должна!

– Да понравишься ты! – отмахнулась мать. – Где ещё такую крепенькую видала? Весёлую, яркую, как солнцем литую? Все уже знают, куда дело катится. Не боись.

– Дай ей сказать. – грубо потребовал Варн и ткнул пальцем в Нойту. – Чего хочешь?

Сестра замялась.

– Раз уж на то пошло, – её голос вдруг стал осторожным, она нервно сглотнула, уселась вновь в кресло отца и облизала пересохшие губы. – Платье хочу. То что торговец из Селисия привез.

– Почём?

Отведя виноватый взгляд, Нойта уставилась на ногу, пошевелила ей и поморщилась от боли, взывая к жалости.

– Восемь да семь.

Мать ахнула, а я сжалась так, будто это на меня сейчас обрушиться всеобщее негодование. Хотя в любом случае мне этого не миновать, ведь я покалечила сестру и расправа не заставить себя долго ждать.

– Шарлатан! – Возмутилась мама, и грохнула кулаком по столу так, что покачнулась деревянная миска. – Шарлатан и подлец! Пусть не дурит головы юным девочкам. Кто ему столько металла отвалит?

– Это МОЁ преданное! – Нойта сжала кулаки. – Что хочу, то и делаю!

– Не сделаешь. – В голосе матери не было более ни капли эмоций.

– Совсем распустилась, – добавила она. Нойта сжалась, сгорбилась как поверженный тролль, шмыгнула носом, глядя прямо на монету. И я смотрела на нее.

Огромное, почти нереальное богатство для нас.

Она лежала на столе, такая маленькая, и в то же время способная изменить всё.

Варн посмотрел на мать, потом снова на золотой.

– Ты её разменяешь?

– Когда придёт время. У себя передержи, там спокойней.

Я вдруг поняла, что мне ничего не пообещали.

Ни преданного, ни коня, ни учёбы в Дирке. Это было не удивительно, но отчего-то больно хлестнуло по душе.

Мне ничего не дадут.

Пламя в лампе дёрнулось.

Ветер ударил в ставни.

Монета всё так же лежала на столе, и золотые всполохи скользили по закопчённой стене, отражая всю ее значимость.

Глава 4 Дороже, чем моя жизнь

Этим вечером, во время позднего ужина, было по-особенному тихо. Шёл снег, заглушая мир за его стеной, а за столом говорил только отец, и это было непривычно. Как правило, он растворялся в семейном гаме и не встревал без особой необходимости, тем самым подчеркивая свой особый авторитет в семье. На щербатом столе стояло блюдо, доверху наполненное жареными, жирными окунями в кляре; рядом – пухлые, румяные пирожки с солёным творогом, нарезанный сыр, разлитое пиво. Нойта злилась на мать, но уплетала за обе щеки, смачно облизывая маслянистые пальцы. Весь день она проплакала, ожидая лекаря из Шилейлы, а когда ей наконец перевязали ногу, поела и уснула.

Рыбу к столу принёс Варн ещё вчера, когда с парнями ходил порыбачить, и был собой очень доволен. С утра брат был в приподнятом настроении, ушёл в лавку с отцом, напевая что-то, от чего мне хотелось испариться. Мать уплелась к соседке, Луиза читала, а я до самого вечера колотила мясо, набивала колбасы, варила варенье в огромных котлах на улице, стоя по щиколотку в грязи. В доме этим не займёшься – не развернуться, да и вонь сестры не выносят.

Проснулась я рано, тело ломило от вчерашней работы, но я улизнула вниз на свой страх и риск, молясь не разбудить старуху. Хотелось глянуть, что читала младшая весь день напролёт. Книгу Луиза беззаботно оставила на краю стола, позабыв забрать с собой.

– Подкинь-ка ещё дров. Дом заледенел, – раздалось из темноты.

На кухне всё так же, в отцовском кресле, сидела Нойта, укутанная до самого носа, с бледным лицом и опухшими глазами. Побоявшись тревожить ногу, сестра не стала подниматься к себе. Ноги ей нужны здоровые и крепкие как можно скорее – для грядущих плясок на свадьбе. Я сунула в печь ещё полено, и вскоре пошёл жар.

– Иди глянь, не оставила ли на пороге очередную пакость, – пробормотала сестра и, в ответ на моё молчание, смерила меня суровым взглядом. – Ты издеваешься надо мной? А?!

Пришлось тащиться на холод – смотреть, не уронила ли я чего, пока спала на чердаке. День вчера был теплый, снег подтаял и раскис, а ночью схватился морозом, и теперь во дворе бугрились скользкие ямы.

– Скажешь матери, что сегодня пойдёшь к пруду, – велела Нойта. – Тряпки мои отнеси, постирай. Свои тоже. Я высушу. Нечего вонять на весь дом – люди придут.

Я увидела корзину, оставленную у двери, доверху набитую грязной одеждой, и еле сдержалась, чтобы не выдать разочарования.

– И помни, гадина, – Нойта нагнулась к моему уху и прошипела: – ты моя должница.

За завтраком я сообщила о предстоящей стирке матери, и та ожидаемо возмутилась.

– Не надо! Мне срочно! Почему всегда так?! Я говорю – мне срочно, мама! Ты оглохла или как?! А! Ига! – резко закричала Нойта. – Подыми меня повыше! Пойдёшь к пруду, понятно?! Неси вещи! Варн, помоги ей!– Никуда ты не пойдёшь. – Мама! – возмутилась Нойта. – А на стол кто накрывать будет? Ты, что ли?! Тесто надобно поставить, стулья со двора снести, помыть. Дел невпроворот. Не строй мне сегодня козни. Если тебе так печёт, то когда явится суженый – она наверху посидит. Но домашнее всё надо закончить. Я застыла, замолкла, и мать удивлённо уставилась на сына.

Варн?!

Никогда, ни разу в жизни Варн не помогал мне. И каково же было моё удивление, когда брат медленно поднялся из-за стола и послушно отправился наверх. Я, сглотнув ком страха, переглянулась с матерью. Та закрыла глаза и только покачала головой, а я последовала за братом.

В его комнате было темно, окна на зиму заколочены, и только лампа, оставленная у входа, освещала пространство. Я переступила порог – и услышала, как дверь захлопнулась за спиной.

Резко обернувшись, я подумала, что меня заперли. Но всё было гораздо хуже: брат стоял и с презрением глядел в мою сторону.

Я не знала, ненавижу ли его. Скорее, боялась до потери пульса, и он понимал это. Его это забавляло.

Он усмехнулся, шагнул ближе, а я дёрнулась назад, но, спохватившись, заставила себя стоять на месте. От него не убежать. Не спрятаться. Он поднял мою руку, развернул ладонь к свету – и на неё легла золотая монета.

– Ты ведь и понятия не имеешь, сколько она стоит, – он наклонил голову набок, усмехнувшись. – Правда, пустышка?

Я имела. Сотню серебряных.

Как дом в Шилейле: две комнатушки, огородик с жёлтыми цветами по периметру, качелька на крючьях у крыльца…

Непостижимо много.Невозможно много. Монета горела в моей ладони, и я боялась шевельнуться, чтобы не уронить её ненароком. Она пахла бочкой идийского вина, за которое убивают. Весила столько же, сколько жирная корова, дающая молоко целому роду. Стоила, как мешок шафрана – красного, как кровь, лёгкого, как пепел, и ценного, как жизнь.

Глава 5 Грязное серебро

Поставив корзину с бельём за забор, я вынула монету и повертела ею на солнце: чеканный профиль властителя, корона с дугами и глобусом. На обратной стороне – дракон в кольце девиза.

Серебро и медь встречались гораздо чаще. Их чеканили в Арамии на монетном дворе правителя, а золотом занимался его личный помощник – оттого монеты, названные ругелиями, были настоящей редкостью в наших краях.

Мне выпадало однажды держать кошель своими руками, но и то ненадолго: пока ждала, как Нойта подвяжет крепче шнур на ботинке. Деньги были из тех магических привилегий, которыми меня не баловали. Впрочем, подобное каралось законом, запрещающим «пустым» распоряжаться расчётной единицей. Конечно, подсознательно я понимала, что мне доверились только оттого, что дело рискованное. За непослушание мама рассердится и не помешает дать ей отыграться на мне, ежели на Нойте, которая не пошла бы наперекор материнскому слову. Тут как получается? И овцы целы, и волки сыты.