Ведьма приходит по понедельникам

Варе хотелось хоть как-то довести до ума начатое предприятие. Если она не нашла подходящей фотки их с Даниловым, решила отыскать другую – из тех, что наметила, – на которой была запечатлена она сама, но маленькая, с родителями. Таких имелось совсем немного. В ту пору, когда мама с папой были живы, не началась эпоха «мыльниц» и проявки-печати в лабораториях «Кодак». Снимали советским фотоаппаратом на черно-белую пленку, а потом папа (Кононова хорошо помнила) отдавал ее в лабораторию в своем институте, чтоб там напечатали.

И вот один из конечных совместных альбомов. Отец, мама и Варя, все втроем, отдыхают в Пицунде. Ей лет девять-десять, и это последнее безмятежное курортное время в Абхазии. Даже она, ребенок, чувствовала тогда разлившееся в воздухе напряжение, а потом, едва успели они уехать в Москву, там началась война между грузинами и абхазами. Но все равно: широкие пляжи и безмятежное солнце, мама с папой расслаблены, и улыбаются, и много времени уделяют ей: играют, читают, учат плавать с маской и трубкой. Вот один прекрасный снимок: они втроем стоят на небольшой плотине ГЭС – их повезли тогда в новоафонские пещеры, папа все-таки был директор оборонного НИИ и генерал, и на экскурсии всю семью отправляли с сопровождающим на «Волге». Тогда, помнится, пещеры произвели на девочку Варечку колоссальное впечатление: огромные, как соборы или вокзалы, а там, внутри, настоящее метро ездит.

На черно-белой фотке на плотине они с родителями прекрасны: легкие, улыбающиеся, – однако слишком дальний план, лица маленькие для того, чтобы повесить на стену в гостиной. Надо найти что-то более крупное. Варя стала перелистывать альбом – он был настоящий олдскульный, огромный, как плита, а внутри карточки крепились в специальные полукруглые пазы. И вдруг: на фотке из того абхазского времени конца восьмидесятых, где изображены мама с папой за столом (видимо, это какое-то уличное кафе – граненые стаканы с вином, шашлык на картонных тарелочках), рядом с ними вдруг оказался улыбающийся человек, один в один похожий на капитана Вежнева.

Как это может быть?! Вежнев?! Во взрослом виде? В 1989 году? Да он тогда если и родился, было ему годика два-три!

Но на карточке точно Вежнев! Высокий красавец улыбается всеми своими огромными зубами в объектив. Как такое возможно?!

В остолбенении Варя стала перелистывать плотные картонные листы дальше. И снова увидела Вежнева рядом с родителями! Такого не было никогда, она же помнит и то время, и те фото, сто раз их пересматривала! Отец, мама и Вежнев стоят на самом берегу, ласковые волны почти касаются их ног, все трое держат оборудование для снорклинга – тогда такого слова не знали, не слыхивали, а называли просто, в одно слово: маска-ласты-трубка.

Все улыбаются, и Вежнев опять выставил ослепительную улыбку – он, как и в настоящей жизни, очень высокий и мускулистый, выше отца как минимум на голову.

Да что же такое происходит!?

Варя стала листать дальше. Больше в альбоме Вежнева не появлялось, но и найти подходящий снимок не удалось – все настроение пропало.

– Ма-ма! – требовательно позвал из своего манежа Сенечка.

Она с облегчением захлопнула тяжелый альбом и бросилась к нему.

Данилов

Алексей не стал рассказывать Варе свой ужасный ночной кошмар.

Возможно, они обсудят позже – но не сейчас. Не по горячим следам.

В свой выходной понедельник Данилов для начала доубирал вчерашнюю, брошенную на полуслове посуду, а потом напился кофе и уехал в автосервис.

Его любимый железный конь давно требовал профилактики. Из сервиса три раза звонили, приглашали.

С тех пор как хорошую новую европейскую машину купить стало проблематично, Данилов к своей заслуженной, бывалой начал относиться с особенной ревностью. Хотелось, чтобы она ему прослужила как можно дольше – хотя вчерашний сон демонстрировал, что к тридцать пятому году у него все равно появится китайская. Но «китайца» в собственности мечталось отменить – как и все прочее, предсказанное сном: свары с супругой, свои собственные приключения на стороне (которые, возможно, случились, не на пустом же месте Варвара начала на него наезжать). И главное, трагедию с сыночком.

По прошлому опыту он знал, что сны его не бывают стопроцентно вещими. Они, скорее, предупреждение, предостережение, вариант альтернативной истории. В его силах прислушаться к возможному и сделать так, чтобы оно никогда не наступило.

Но тревога все равно не отпускала. Значит, что-то в его жизни случилось (или случится), раз начались такие ночные видения?

Кто-то или что-то опять вползает в его судьбу?

Пока Алексей ехал за рулем в сторону, противоположную ежеутреннему потоку, из центра Москвы к окраине, озабоченность слегка отпустила.

Заехал на стоянку автосервиса, поговорил с мастером-приемщиком.

– Проверим вашу ласточку, пришлем на телефон видеоотчет о состоянии. Из регламентных работ – пора поменять тормозную жидкость, а также, как обычно, масло и фильтры. Думаю, за три часа управимся. Здесь подождете? С нас чашка кофе или чая бесплатно.

– Пойду погуляю. Вы ведь позвоните, как будете готовы?

– Конечно.

Из кондиционированной стужи сервиса Данилов вышел в солнечный московский день. Жара набирала обороты.

Тяжелое чувство, вызванное ночным видением, понемногу растворялось.

Вот интересно: он сто пятьсот раз проезжал по этому шоссе мимо здешних мест. И в самом сервисе неоднократно техобслуживание проходил. Но никогда не гулял тут по окрестностям. Не знал, что интересного есть вокруг.

Как обычно бывает с жителями большого города, Данилову были ведомы и изучены лишь личные географические «пузыри», в которых он проводил почти все свое время. Раньше – пятиэтажка, где он жил в Перово на Металлозаводской улице. Потом – квартира на Рижском проезде близ Маленковской. Теперь – хоромы Кононовой на Краснопролетарской. И пространство вокруг его офиса на Полянке. А также, конечно, то, что находится внутри Садового: театры, бульвары, кафе и кино. Но девять десятых площади Москвы были им не то что не освоены – Алексей во многих местах за двадцать с лишним лет жизни в столице и не побывал ни разу.

Как и здесь. Судя по навигатору, неподалеку раскинулся Лосиный остров. «Пойду там погуляю», – решил он. Ему требовалась, он чувствовал, перезагрузка, выпадение из пространства ежедневного бега.

Данилов отправился перпендикулярно Ярославскому шоссе. Рядом проходила улица с романтичным именем – Вешних Вод. Однако, кроме названия, не находилось вокруг ничего романтичного: тянулся глухой бетонный забор с мотками колючей проволоки по верху. Вскоре появился указатель, что это, оказывается, районное управление МВД.

Данилов отправился дальше, в глубь квартала. Вскоре шум от шестиполосного (в каждую сторону) шоссе примолк. Начались разномастные жилые дома. Выглядели они, словно их перенесли с окраины провинциального города: деревья, достигающие самых верхних этажей; белье, развешанное сушиться прямо на улице; ржавый мангал в центре полянки. Иные здания оказались четырнадцатиэтажными, кирпичными, рядом, как часто в Москве бывает, – силикатная пятиэтажка, а то и вовсе дореволюционного вида полузаброшенная постройка с табличкой «Общежитие» на входе.

Народу в этот жаркий день во дворах практически не было. Данилов двигался все дальше и дальше перпендикулярно шоссе. Теперь он вступил в квартал общежитий. Несколько стандартных, скучных домов из серых блоков, одни шести-, другие – двенадцатиэтажные.

На улице по-прежнему почти никого, только на детской площадке на качелях раскачивалась взрослая, наверное, восемнадцатилетняя девушка в черных очках и наушниках. Странное занятие для половозрелой особы.

Она качалась равномерно, безучастно, с одинаковой амплитудой. Качели отчаянно скрипели.

Из общаги вышла другая печальная девушка с красным чемоданом на колесиках, в теплой, не соответственно дню, плащовке и отправилась по направлению к шоссе – наверное, на автобус, а потом на вокзал и домой. Из вуза выгнали? К сессии не допустили?

На бордюре сидела и курила девица в простеньком домашнем платье. Оно задралось, обнажая до самого бедра длинные красивые ноги. Когда Данилов проходил мимо, девушка отчего-то радушно с ним поздоровалась.

В этот момент он ощутил вожделение к ней – и это оказалось странно и даже неприятно, как если бы человек, который привык вкусно есть дома или в лучших ресторанах, вдруг захотел шаурмы в грязной привокзальной забегаловке.

Данилов сделал над собой усилие, чтобы не заговорить, не завязать общение, и прошел мимо.

Многие окна в общагах оказались распахнуты, поэтому виднелись веками не стиранные тюлевые занавески и одинаковые люстры. Странно, но некоторые из них, несмотря на яркий солнечный день, светили.

И вдруг ему на миг пришло другое видение, на этот раз наяву.

Минуло лет тридцать или сорок. Он лежит на кровати почему-то именно здесь, в этой общаге, – или, может, в ином казенном заведении. В какой-то богадельне: одинокий, несчастный, больной, в жаркой, душной комнате. Туалет и ванная в конце коридора, ему, чтобы туда дойти, надо собрать все силы.

Да что это с ним опять такое?!

Он вышел из квартала общаг и оказался на берегу пруда. Кажется, наваждение кончалось. За прудом расстилался лес.

Купаться в пруду запрещалось, но кое-кто загорал на солнышке на подстилках – в основном девушки и молодые женщины.

Данилов сверился с навигатором: это Большой Лосиноостровский пруд, а дальше расстилаются широкие просторы Лосиного острова. Он вышел на тропинку, в тень – и сразу стало легче дышать.

Вдруг подумалось: раньше сны и видения предсказывали ему будущее страны, а то и всей планеты. Предупреждения порой случались апокалиптическими, они с Варей (и с полковником Петренко) тогда выходили на бой, пытаясь изменить происходящее. Им это зачастую удавалось. Самого страшного (в их понимании) не совершалось. Однако взамен в мире происходили иные бедствия – возможно, гораздо более тяжелые, о которых они не имели понятия и потому никак не могли предотвратить.

Была ли бесполезна и бессмысленна их борьба? Нет, Данилов верил, что не бесполезна и не бессмысленна. Но Зло оказалось многолико и неисчерпаемо, и у него, словно у сказочного дракона, взамен одной отрубленной головы вырастало две.

А теперь, похоже, Мироздание или Господь предупреждает о больших-пребольших проблемах его самого. О трагедии, которая, возможно, угрожает ему и его семье. Ему надо что-то совершить и изменить в своей жизни, чтобы нечто очень плохое не свершилось с ним.

Из сервиса позвонили не через три часа, а через четыре. Данилов ноги себе истоптал по аллеям Лосиного острова.

Он пришел, заплатил, сел в свежевымытую, бодрую, воспрявшую духом машину.

Вдруг, после дальнего похода – больше десяти кэмэ пешком, как показал одометр в часах, – ужасно захотелось есть и пить. Бутылка с водой у него всегда в салоне имелась – она и нагреться особо не успела, машина обреталась в прохладном боксе. А вот с едой затык.

Данилов обычно, когда покупал где-то на заправках кофе или чай, сахар не сыпал, вкус напитка не портил. А саше с песком жалко было выкинуть, и он их бросал то в бардачок, то в нишу у ручки переключения передач. Вот и сейчас упаковки со сладеньким там валялись.

Чтобы повысить глюкозу в крови и забить чувство голода, он разорвал один из пакетиков и, не глядя, высыпал себе в рот.

И о гадость! Внутри оказалась – соль!

Осознав это, Данилов растворил дверцу и выплюнул все, что успел высыпать в рот, на улицу, на асфальт. Потом долго отплевывался, запивал неприятное чувство водой. Схватил разорванный пакетик – как он мог так ошибиться?

Однако на саше типографским способом оказалось отпечатано: «Сахар», 5 граммов – и название фирмы.

Господи, что же там эти производители творят?

Или – не они?

Глава 3

Потомственная ведьма

Варя сдержалась, не стала сразу, на пороге вываливать на Данилова, что произошло за день, – хотя хотелось. Но уняла себя и для начала усадила своего мужчину за стол – тем более он бросил мимоходом, что голоден как волк.

Продукты она заказала в ближайшем гипермаркете, в том числе окрошечную смесь. Подала ему, по случаю жары, окрошку. Белого мозельского рислинга, запотевшего в холодильнике, не допитого вчера с гостями, супруг сам себе налил. Когда он полтарелки съел и бокальчик выпил, Кононова ему наконец рассказала и о своей кофточке на старом фото, и о карточках из 1989 года, на которых вдруг появился человек, чрезвычайно похожий на Вежнева.

– Пойдем, покажешь, – предложил Алексей.

– Доешь сначала.

– Как Сенечка?

– Да ты же видишь, все нормально.

Сынок прекрасно играл сам с собой в манеже.

О своем страшном сне и тем более о вдруг нахлынувшем видении – собственной старости где-то в богадельне – Данилов решил промолчать.

Когда посмотрели альбомы, Варя решительно сказала:

– Ты же видишь, что с тех пор, как в нашей жизни появились Вежнев с Любой, начались эти неприятные чудеса!

– А как это может быть? Они пришли к нам в гости, незаметно прокрались в спальню и подменили фотографии в альбомах?

– Я думаю, происходящее можно объяснить нелинейно, мистически, а как конкретно – тебе видней. Ты же у нас экстрасенс.

– Пока я ничего не представляю. Как и еще одно «чудо», – и он поведал жене о соли, оказавшейся в пакетике из-под сахара.

– Вот видишь, – без особой логики подытожила Варвара.

Данилов

Назавтра произошло новое удивительное событие.

В офис/амбулаторию Данилова пришла – на прием! – Люба. Она зарегистрировалась под другой фамилией – ничего удивительного для чекистской братии. А то б он насторожился, конечно, и, вероятно, в посещении отказал. Но тут – время очередного пациента, и входит она, этакая – совсем в ином образе, чем являлась с Вежневым к ним домой: длинное, скромное ситцевое платье, никаких тебе вызывающих разрезов или декольте. На ногах – сдержанные босоножки в греческом стиле, совсем без каблука. Почти без косметики, волосы заколоты в скромный пучок. И ни малейшего секси-блеска (как позавчера) в озорных глазах. Напротив, взгляд максимально притушен и скромен.

– Зачем вы здесь? – с ходу нахмурился Алексей. Своих клиентов он никогда не принимал столь сурово.

– Вот это здорово! – улыбнулась она. – Вам, значит, пациенты не нужны? А ведь я вам большие деньги принесла. Только что заплатила у вашей секретарши – или как ее лучше именовать, медсестрой?

– Если б я знал, что это вы, отказал бы в приеме. Но вы ведь на подлог пошли, под чужой фамилией записались.

– Алексей Сергеевич, миленький! Мне действительно нужна ваша помощь! Я так обрадовалась, когда узнала от Петренко, чем вы по жизни занимаетесь! У меня реально проблема, и я не представляю, кто мне может помочь. Кто, если не вы?

– Хорошо, выкладывайте, – вздохнул Данилов. – Сразу предупреждаю: раз пришли, будьте откровенной – вы ведь подписали сейчас в приемной договор об оказании услуг, а там соглашение о неразглашении, в том числе и с нашей стороны. Все, что будет сказано в этом кабинете, здесь же и умрет.

– Даже с супругой вашей, Варварой Игоревной, занятными случаями из своей профессиональной практики не делитесь?

– Никогда. Больше того, у нас как в церкви: даже сам факт исповеди, то есть вашего визита ко мне, считается тайной. Поэтому говорите, раз пришли.

– С чего начать… Понимаете, Алеша, у меня есть парень. Или был парень. И это не Вежнев, он просто коллега, сослуживец. А с тем мы три года знакомы, и в него я влюбилась сразу же как кошка. Он красавец, но в ином стиле, чем Вежнев, этакий брутал, трехдневная щетина, кожаная куртка, мотоцикл. Зовут Славик. Как он любит себя называть, Вячеслав. Или Вяча. Короче, я как его увидела, так просто потекла (извините). И довольно долго его добивалась. Он на меня, как и на всех прочих женщин на свете, свысока смотрел. Но потом мы все-таки сблизились. И он переехал ко мне. Последовали месяца два или три абсолютного счастья. А потом началось!.. Во-первых, он оказался жутко, патологически ревнив. А я ведь – вам, Алеша, могу сказать, вы и так благодаря Кононовой знаете – работаю в органах. Да, под прикрытием. Формально числюсь пожарным инспектором в МЧС. Но мне по службе приходится и по ночам на задания уходить, и по двое-трое суток дома отсутствовать. И начались скандалы, просто феерические, гомерических размеров. Он и орал на меня, как бешеный лось, и руку пытался поднимать – только я девушка подготовленная, и он ответку сразу получил, после чего еще пуще взбесился. Короче, взнуздать меня ему не удалось – хотя он своих попыток не оставлял… Следить за мной пытался – а я из-под наблюдения уходила, и это гораздо сильнее его расстраивало, типа раз сбежала, значит, точно к любовнику. И мою ревность он, в свою очередь, пытался вызвать. Однажды пошли мы с ним в ночной клуб, к нему какая-то толстуха приклеилась, и они в туалете вдвоем уединились. А потом он ко мне возвращается с этаким победительным видом: типа как я эту глядину (извините) уестествил! Почти у тебя на глазах! И тебе отомстил! Ну и получил от меня прямо там, в клубе, коленом пониже живота. Потом где-то неделю скрывался, а затем все равно явился: люблю тебя, Люба, не могу, прости меня за все, пусти в свою кровать обратно. Так мы и жили, как на вулкане, два года с лишним… Но я его, что там говорить, любила. И он меня, по-моему, тоже. Только однажды, в феврале текущего года, является и заявляет: я типа полюбил другую. А от тебя, прости, ухожу. Ну, что делать. Уходишь и уходишь. Собрал он вещички, сдриснул. Честно вам скажу, Алеша: пусто мне стало и одиноко. Как будто кусок жизни вынули… Я, конечно, по нашим каналам прокачала, где он, с кем. Выследила и осмотрела ее, разлучницу. Настоящая мышь серая. В бухгалтерии работает в крупной фирме. Абсолютно ничего собой не представляет. Готовить любит, как ее подружки свидетельствуют. По хозяйству хлопочет. Цветочки, то-се. Мечтает о большой семье и куче деток.

Я попыталась, конечно, пустоту после него заполнить, но мне тоже, в свою очередь, мужики попадались сплошь спокойные-честные-умные – типа, извините, вас, Алеша. Скучно мне с ними было. А неделю назад – снова Вяча в дом ко мне является. С тем же рюкзачком. Я, говорит, с той мымрой нажился. Надоела она мне до зубной боли. Не нужны мне ни пироги ее, ни разговоры о будущих спиногрызах. Хочу, говорит, снова с тобой быть, Любовь моя!.. Если честно, эти слова он мне говорил в постели – только на пороге возник, я сама сразу, как кошка, на него кинулась, и мы в койку упали. Понимаете, Алексей Сергеич? Вот такой пердимонокль.

– Не вижу, в чем проблема? – вопросил экстрасенс. – Раз вернулся – значит, хорошо. Ну и живите с ним дальше.

– Но я не хочу этой зависимости! От него! И теперь ведь по новой начнутся у нас с ним страсти, выяснения отношений! Я как представлю, что будет, мне не то что нехорошо, просто блевать тянет!

– Может, вам по жизни такое как раз и нужно? Вы ведь сами только что сказали: когда Вяча (могу я так его называть?) ушел, вам стало пусто и одиноко. Может, вы по бурному выяснению отношений как раз скучали?

– Ах, господи! На самом деле я, как всякая женщина, больше всего хочу тихой, уютной гавани.

– Кто знает! Может, в мечтах – да, а согласно вашему характеру и конституции вам требуется фейерверк, и только в нем, в этом море огней, и с ним, вашим Вячеславом, вы и будете счастливы.

Люба задумалась.

Данилов понял, что наступил удобный момент, и предложил:

– Давайте я посмотрю вас – ментально. Использую свои способности. Вы ведь за этим ко мне пришли. Постараюсь углядеть, какие в реальности у вас и вашего подсознания пожелания, стремления и нужды.

«Она, как и Вежнев, успешно закрылась от моего зондирования, пока они были у нас дома. Но, может, сейчас у меня получится лучше? Когда мы одни? Когда я установлю с ней тактильный контакт? Во всяком случае, сумею точно разобраться: та история, которую она только что сгрузила, – правда? Или, как часто бывает у подобной братии, очередная легенда прикрытия?»

– Это похоже на сеанс гипноза, – продолжил он вслух. – Но только без сна. Вы будете бодрствовать, в полном сознании. А я постараюсь разобраться в ваших истинных позывах и желаниях. Пройдите сюда, в это кресло.

– О, какой миленький диванчик! – съязвила она. – На нем вам, наверное, очень удобно возлегать с пациентками.

Данилов не стал говорить, что ментальный контакт – это зачастую сложнее, тяжелее и ближе, нежели физический. И что он ни разу – во всяком случае, с тех пор, как стал встречаться с Варей, то есть больше двенадцати лет – не переводил отношения с клиентками-пациентками в русло интимных (хотя порой, что говорить, искушения случались).

– Обувь снимать?

– Нет.

Данилов постелил на кресло одноразовую простыню.

– Обычно подобным у врачей медсестры занимаются, – подколола пациентка. – А вы все один, один.

Он промолчал.

– Устраивайтесь поудобнее, закройте глаза и дайте мне руку.

Экстрасенс сел на козетку рядом с креслом, на котором Люба покойно устроила голову и вытянула ноги.

– Думайте о чем хотите. Только молчите.

Он взял в обе руки Любину правую ладонь – а она попыталась схулиганить, погладить его пальцем.

– Перестаньте, – сухо сказал он.

Данилов настроился на нее и вплыл в облако ее чувств, мыслей и переживаний. Для начала он сразу и неопровержимо понял: история про возлюбленного, которую только что сгрузила ему Люба, – чистая правда. Практически во всем, за исключением того, о чем она, вероятно, из скромности умолчала: ее брутальный любовник очень мощно доставал ее в интимной сфере, как ни один мужчина ни до, ни после. С ним она получала особенное наслаждение, хотя ради этого тот ничуть в койке не старался и не применял какой-то особенной техники. И самые яркие чувства в постели она начинала испытывать именно после того, как они с этим типом мощно ругались – а то и дрались (о последнем рукоприкладстве она тоже умолчала). И это, возможно, было опасно для нее, несмотря на спецподготовку.

Вспыхнула картинка: совсем недавняя, позавчера, в тот вечер, когда Люба была с Вежневым в гостях у Данилова с Кононовой. Вот она (Люба) возвращается домой. Воскресенье, время не позднее, нет и одиннадцати. Да, одета девушка вызывающе: эта короткая юбка, в которой она была у них дома, и туфли на высоченном каблуке, и колготки в сеточку, и декольте. Тут Данилов впервые думает, что оделась она столь экстравагантно не для него и не для Вежнева, а как раз для того типа, с которым живет, – чтобы позлить его и помучить.

Вяча (как видит экстрасенс) вскакивает с кровати, на которой он вроде бы мирно лежал и смотрел футбол по телевизору, – здоровенный, мускулистый, в спортивной майке и шортах. И немедленно рычит:

– Ты где была? Проститутка! Глядина!

А Люба в ответ – кокетливо, рассматривая себя перед зеркалом, пропевает:

– Где была, там меня нет.

– Ах ты, гадина! Опять по мужикам ходила! Кто у тебя теперь? Говори!

Он хватает ее ручищами за тонкие плечи и шею, начинает трясти.

– Не твое дело, обормот! Ты мне никто! А я куда хочу, туда хожу, и с кем хочу! А тебя не спрашиваю!

– Ах ты, сучара! – И он заносит над ней свою лапищу – а она, умелый и подготовленный боец, коротко, без замаха бьет его по печени. Вяче больно, он отшатывается, хватает стоящую в прихожей хрустальную вазу с цветами – и швыряет ее прямо в лицо Любе. Той удается увернуться, цветы разлетаются по прихожей, ваза ударяется о стену, но каким-то чудом не разбивается. А девушка в ответ снова бьет мужчину, теперь в солнечное сплетение. Тот хватает ртом воздух и сгибается пополам. Люба добивает его ребром ладони сверху по шее. Мужчина падает на пол. Девушка тяжело отдышивается. Парень, лежа, морщится и стонет.

Люба склоняется к нему:

– Вяча, Вяча, ты ушибся? Я тебе правду скажу: ни с кем я не была и ничего такого не делала. Я только тебя люблю, Вячик мой!

Тот, продолжая лежать, двумя руками неожиданно дергает женщину за лодыжки. Она не предвидит подвоха и потому грохается оземь. Парень привстает и обрушивается на нее сверху, срывая с девушки кофту и залепляя ее губы ненасытным поцелуем. Вторая его рука шарит в районе бедра, стягивая юбку.

Данилов прекращает смотреть продолжение эпизода не только из скромности, но и потому, что происходящее ему ясно: опасная, экстремальная любовь, сошлись, схлестнулись две демонстративные личности. И тут, как говорится, или до разрыва, или до тяжелой травмы. И помешать он любовникам вряд ли сможет.

Интереснее другое: почему эта Люба с капитаном Вежневым вдруг появились в их с Варей жизни? Почему столь пристально интересуются ими?

Но когда он отправился дальше, в глубь сознания и подсознания старлея Андрияновой, снова, как и в воскресенье, когда те с Вежневым были в гостях, стало нелегко.