Ведьма приходит по понедельникам

Он попытался увидеть, кто и когда научил девушку ставить столь сильный ментальный блок, – бесполезно.

Он постарался выяснить, с какого рожна они с Вежневым принялись буквально преследовать их с Варей, – и тоже пустота.

Но ему вдруг показали другое. И то, что удалось углядеть, выглядело странно и страшно.

А увидел он картинку: в подмосковном лесу, рядом с дорогой, на полянке возле сосны валяется кверху колесами разбитая китайская машина – его, Данилова.

А он сам, Данилов, – на траве с ней рядом.

Он стоит на коленях возле распростертого и недвижимого тела сына Сенечки, которому здесь лет двенадцать. Он воздевает руки к нему и отчаянно и горько кричит.

Но откуда в сознании посторонней женщины мог взяться его сон, который он увидел вчера?

У Алексея появилось искушение прервать сеанс, закричать и затрясти клиентку (подобно тому, как поступал с ней Вяча в его видении): «Откуда? Откуда ты это знаешь?» – но он понимал, что она все равно не расскажет. Поэтому постарался глубже войти в ее мысли и воспоминания.

И тогда явилось новое, не менее странное.

В нем пациентка Люба находится на койке в некой больнице или амбулатории. Лежит укрытая до подбородка простыней. Рядом с ней странные агрегаты, к обеим рукам тянутся трубки и к голове тоже. Она дышит через аппарат, рот и нос закрыты, и капельница снабжает ее вену питательным раствором.

Но самое главное: и эти научные агрегаты, и то, что расположено вокруг них, не похоже ни на что привычное, нынешнее, земное. Стены вокруг неоштукатуренные, некрашеные, не крытые обоями. Нет, они будто бы сделаны из дышащего, живого, теплого пластика.

Источников света тоже не видно – никаких ламп, светильников, бра. Но сами стены и потолок, сбоку и сверху, излучают несильный, приятный, теплый свет.

И приборы, что теснятся вокруг койки и от которых тянутся шланги и трубки к телу Любы, лишены каких бы то ни было привычных экранов, циферблатов, тумблеров, кнопок. Они, как и наши, расположены на вертикальных стойках, но представляют собой просто округлые глыбы из такого же, что и стены, странного пластичного материала.

Что это? Во-первых, откуда она знает его сон?

И что это за картинка в неестественной больнице? Наведенные видения? Кем и для чего?

Данилов пытался проникнуть глубже в суть Любы – но ему, как и третьего дня, не удавалось. Как будто невидимый, но плотный барьер защищал все остальные ее мысли, чувства, видения, сознание и подсознание от его проникновения.

Оставив старания, он похлопал девушку по руке: «Все!»

А когда она открыла глаза, резко спросил напрямую:

– Что происходит? Почему и откуда у вас эта защита?

Люба, не вставая с кушетки, печально и таинственно улыбнулась. Мягко проговорила:

– Так надо, Алеша.

– Кому надо? Зачем?

– Не спрашивайте. Я пришла, чтобы вы ответили на мои вопросы, а не задавали свои. Расскажите мне о Вяче. И о моих с ним отношениях. Вы ведь все видели.

Она поднялась, одернула платье, пересела в кресло у стола.

– Вам с вашим Вячей хорошо, но опасно. Однажды вы можете в пылу своих любовно-драматических игр доиграться до членовредительства, если не до чего похуже. Я бы все-таки посоветовал вам (и ему) ваши кулачки, а также более тяжелые и острые предметы держать от себя (и от него) подальше, когда выясняете с ним отношения. Не ровен час! Опять-таки: вазу жалко, в конце концов разобьете. И кофточку, в которой вы у нас в гостях были, – он ведь порвал ее, правильно? Да и с синяками вам на службу являться не пристало, что подумает полковник Петренко?

Старлей Андриянова покраснела. Довольно неожиданно оказалось увидеть румянец стыдливости на щеках твердокаменной чекистки.

– Я сторонник того, – продолжил Данилов, – что каждый может строить свои отношения, как ему (или ей) заблагорассудится. И если безудержная ревность вашего Вячу подогревает, ну и пусть себе. Что ж, вот такой у вас род садо-мазо. Пока не запрещено. Только не заиграйтесь, повторяю, настолько, чтобы кому-то из вас пришлось скорую вызывать. Бутафорские наручники используйте, а не настоящие, – я образно говорю, в самом широком смысле.

– Значит, вы считаете, можно мне с Вячей отношения продолжать?

– Почему нет, если хочется?

– О, Алеша! Спасибо! – просияла девушка. – Можно я вас поцелую?

– Нет, вот это совершенно лишнее. Как вы знаете, я женат, да и в любом случае интимности от клиенток совсем не приветствую.

– Тогда шлю вам лучи благодарности и добра.

– Принимается.

Люба была последняя визитерша в тот день.

Секретарша тоже ушла, а Данилов задержался, чтобы записать истории сегодняшних пациентов.

Вспоминая неожиданный Любин визит, подумал: «Я, конечно, могу сколько угодно рассказывать басни про “врачебную” тайну и о том, что сам факт “исповеди” является совершенно секретным, – но не в исключительных случаях и не для Варвары».

Данилов позвонил супруге и попросил встретить его у «Новослободской», когда он поедет сегодня с работы.

Варя не стала переспрашивать, зачем да почему, и не начала уклоняться от свидания, ссылаясь, допустим, на Сенечку или усталость. Она так была воспитана – в семье у отца-генерала и по службе: раз надо, значит, надо.

Вот и сейчас – после ужина сказала сыночку: «Мы идем гулять», одела его, спустила на лифте и покатила в колясочке в сторону метро.

Данилов явился с букетом пионов – подмосковных, видимо, купил по случаю у бабульки рядом со своей «Полянкой».

Сенечка по пути стал дремать.

Не спеша, дворами они пошли в сторону дома, и тут Данилов впервые рассказал Варе и о своем страшном сне, и о мимолетном видении собственной неприглядной старости. И о сегодняшнем визите Любы, и о том, что его сон с автокатастрофой странно отразился в сознании посетительницы, и об удивительной картинке, где та находилась в нечеловеческой больнице.

А закончил так:

– По-моему, тебе все это надо поведать Петренко. И расспросить его дотошно, кто такие эти Люба с Вежневым. И почему они к нам с тобой настолько приклеились.

– Хорошо, Алешенька.

Варя была умной женщиной и старалась не спорить с супругом – ни по пустякам, ни тем более по важным предметам.

Хоть и неудобно было дергать Петренко, но Данилов, кажется, дело говорит: с явлением Вежнева с Любой в их жизнь стали заползать странные и неприятные чудеса.

Кононова немедленно, там же, на задах улицы Краснопролетарской, набрала номер полковника – его «левый», на постороннего человека зарегистрированный, кнопочный, – и попросила о свидании.

Тот по голосу понял, что дело серьезное, и сказал: прибудет завтра, после работы, вечером. Они с Варей условились так же, как сегодня с Даниловым, увидеться на «Новослободской» в двадцать ноль-ноль.

Варя

На следующий день на встречу с Петренко Варя снова пришла с Сеней в колясочке: сыночек внимательно рассматривал улицу, прохожих, трамваи, авто, шелестящие деревья, знакомого (вроде бы) дядю, который сто лет назад приходил в гости. Не капризничал, деятельно сосал соску, а порой выплевывал ее и принимался за левый палец голой ноги.

В столице по-прежнему было жарко, и полковник явился на встречу в поло, белоснежных брюках и мокасинах. Принес и цветочки – гораздо больший букет, чем вчера Алеша, и не от бабульки у метро, а импортный, из магазина. Трижды расцеловал девушку. Ей вдруг подумалось: «Дура я дура, что ушла со службы и от мудрого петренковского руководства. На что обиделась? Подумаешь, не все детали операции по уничтожению Хрущева полковник до нас, исполнителей, довел – скрыл, возможно, самое важное. Иными словами, подставил. Но согласился бы тогда Алеша, например, участвовать в операции, если б знали все? Знал бы, что нас должны в итоге в той жизни убить? Он лицо гражданское, мог бы и отказаться. Полковник просто дозировал информацию, которую доводил до исполнителей, – это ж азы оперативной работы!»

Но делать было нечего. Теперь она обременена семейством, и основное ее предназначение – хранить малыша, пестовать, растить и защищать.

Они с Петренко опять-таки отправились в Делегатский парк. Гуляли там по дорожкам. Варя в сухой, безэмоциональной манере – как было меж ними заведено и как всегда требовал полковник – доложила ему о том, что случилось в последнее время. Набралось много: преследования со стороны Вежнева, страшный сон Данилова, измененные фотокарточки, непреодолимая блокировка внутри Любы… Она задала главный вопрос:

– Кто такие эти Люба с Вежневым?

– В комиссии оба меньше года. Ее я в прошлом сентябре принял, его – в октябре. Надо ж кого-то на смену тебе было взять. Один с твоим объемом работ явно не справился бы, пришлось двоих брать.

– Вы все шутите, Сергей Алексаныч!.. А почему они, оба-двое, стали буквально нас с Даниловым преследовать?

– Ты в чем-то их подозреваешь? Но в чем? Их управление кадров вдоль и поперек просветило, от младых ногтей и родственников до третьего колена. У них все чисто, я тебя уверяю. А почему они стали вокруг вас виться? Извини, если тебе неприятно – но, возможно, в том моя вина. Я ведь вижу, что у вас с Даниловым друзей особо нет, нигде в обществе вы не бываете, подумал: может, скучно вам жить, вот и попросил капитана и старлея вас встряхнуть, может быть, подружиться с вами. Что плохого?

– Но эти все видения и события после их появления стали происходить!

– Ты же знаешь, Варя: после чего-то совсем не обязательно значит вследствие. Что творится, я не знаю, но могу ответственно тебе заявить: и Андриянова, и Вежнев – проверенные люди, никаких замечаний по службе с моей стороны не имеют.

– А до того, как вы их завербовали, они пересекались?

– Согласно вербовочным делам – совершенно нет.

Данилов

Чуть раньше того часа, когда Варя (и Сенечка) встречались с Петренко, к Данилову на прием пришла новая странная посетительница. Молодая, лет около двадцати пяти, она выглядела примерно как упертый тренер йоги, чрезмерно этническая особа с индуистским уклоном: широченные разноцветные штаны, льняная широкая косоворотка, десятки фенечек на обоих запястьях, в ушах, а также в обруче, перехватывающем длинные волосы. Если б не подобная чрезмерность, она выглядела б симпатичной, если не сказать красавицей: черные как смоль волосы; темно-карие, аки спелые вишни, глаза; красные, полные, волнующие губы.

Данилов устал от дневного приема; от сыночка, к которому он, как ни крути, вставал ночью; от томительных мыслей о странностях, происходивших в последнее время с ним и Варварой.

Поэтому сухо, безэмоционально, незаинтересованно кивнул пациентке на кресло у стола:

– Слушаю вас.

Девушка широко заулыбалась, обнажив белые, будто рафинад, зубы.

– А мне помощь от вас не нужна.

– Зачем же вы пришли ко мне?

– Помочь вам.

Тут пришел черед ему устало усмехнуться:

– Извините, я никакой помощи не просил. И в ней от вас совершенно не нуждаюсь.

– Может быть, вам это только кажется?

Она ловким движением закинула ногу за ногу в широких разноцветных штанах, напоминающих о джунглях с изобилием тропических птиц и цветов. Поведение ее нисколько не было похоже на то, как обычно держали себя в этом кабинете женщины (и редкие мужчины), приходившие на прием. Обычный посетитель Данилова, особенно спервоначалу, был робок, застенчив, насторожен, он тщательно изучал обстановку и хозяина кабинета, аккуратно подбирал слова. Девушка же чувствовала себя совершенно свободно, если не сказать развязно.

Сумочки никакой при ней не было, поэтому гостья залезла в холщовый с бисером ксивник, висящий у нее на груди, достала оттуда визитную карточку и протянула Данилову.

– «Дарина, потомственная ведьма», – вслух прочел он, а про себя подумал: «Боже ты мой! Вот принесла нелегкая шарлатанку и клоунессу!» Проговорил с тончайшей иронией: