Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим

Игра пошла нешуточная. Даже старшие приходили смотреть.

– А что ты кричишь, Хуля-аха72 (так меня здесь стали звать), когда играешь? – спросили пацаны.

– Футбол без крепкого словца – все равно что фейжоада без маниоки. Вот я и ругаюсь на своем языке.

– О! Мы будем тоже ругаться!

– Монгольские ругательства не очень подходят для футбола. Если, например, Хасар отдал неточный пас, ты же не будешь ему орать: «Хасар, ты – женские штаны, испачканные в испражнениях!» или «Ты – сапоги бродяги, стоптавшего их в ста тысячах дорог!»

– Тогда научи своим!

Так мои пацаны стали ругаться на португальском. «Офсайд, придурок, кóна!»73. «Балáну74, смотри, куда бьешь!» «Быстрей, кáбра!»75. «Заткнись, засунь себе карáльо в рот!». «Да я фóдасэ тебя во все дырки!». Даже зрители кричали: «Эй, Бэлгэдэй! Шевели ногами! Или мэтэ от тэу дэду ну ку!»76.

Однажды Бэгтэр подговорил команду, и они немного сузили свои ворота. Так-то они редко выигрывали, а тут – ура! победа! Тэмуджин ходил сам не свой. Не любил проигрывать. Потом подошел к воротам, измерил их шагами, и погнался за Бэгтэром. За ним побежал его братишка Хасар.

Через некоторое время появляются, посвистывают. Стали коней своих чистить.

– Где Бэгтэр? – спрашиваю.

– Там, у речки, – отвечают, да так равнодушно, что я почувствовал: что-то произошло. Пошел к реке, смотрю – Бэгтэр лежит на берегу со свернутой шеей. Вот бабáки77, а?!

– Что вы наделали? С кем мы теперь будем играть?!

– Да ладно, не парься, Хуля-аха. Найдем. Борчи нормальный пацан. Других – целая отара. Вот что сказать матери – это проблема. Ты нас не выдавай. Скажем, что Бэгтэр у нас рыбу украл. Это мать поймет. Рыбой можно целый полк накормить. А про футбольные ворота она не поймет. Ты же ее знаешь. Ругаться будет, света белого не взвидишь78.

Только и сказал им: «Бабаки вы все-таки!»

Тэмуджин с Хасаром захохотали, и мы пошли отрабатывать угловые.

Убийство Есухэя

В общем, жизнь пошла не пыльная. Я пообвык. И про свою главную цель стал забывать. Иногда меня давали кому-нибудь полизать – больному родственнику там или коню перед скачками. Только не подпускали ко мне девчонок. В округе распустили слух, что, если какая-нибудь ко мне приблизится, у нее из ушей вырастут рога. Вот они и боялись. Любопытно им было страшно, смотрели на меня издали, но тут же трогали свои уши – не растет ли что. А я уже маялся. Меня же все время мясом кормили. На коз стал поглядывать. Честно. Овцы мне не нравились, тупые какие-то. А козы ничего – игривые, своенравные. Я таких люблю.

Спасал меня футбол. Мы играли как оглашенные. Тэмуджина сосватали и увезли в другую семью, так он сбежал. Подговорил слугу, тот передал семье невесты, что отец по нему скучает, и сбежал. Мы громили всех. Я перед игрой тайно давал полизать себя Тэмуджину. Хасар тоже прикладывался. Остальные боялись.

Тэмуджин говорил, что футбольную тактику можно применять и в набегах. Например, рваный темп. Или долгая отсидка в защите, а потом резкая контратака. Еще ему нравилось нападение по одному флангу, длинный пас на другой и неожиданная атака оттуда. Если есть сильный игрок, которого все знают, надо стянуть всех соперников к той позиции, где он играет, а потом напасть с другой стороны, где бегает какой-нибудь завалященький паренек. Главное – все время менять тактику. То 3—4—3, то 2—4—4, то вообще без номинальных нападающих. Ой, не дурак был этот Тэмуджин.

Однажды Есухэй отправился на охоту и взял с собой меня. Он часто меня брал, чтобы охота была счастливой. Настрелял он и вправду прилично, и, «усталые, но довольные», мы возвращались домой. Вдруг слышим – скачут. Я уже выучил, что, если в степи к тебе несутся всадники, это не к добру. Или весть плохую принесут, или против тебя что-то затеют. С добром люди не поспешают. Оказалось, тайчудские парни. Идите, говорят, к нам чай пить. А сами обступили нас и нагло ухмыляются. Куда деваться? Пришлось скакать к ним. Есухэй о чем-то думал. Потом шепнул мне: «Хуля, сбрось незаметно что-нибудь, чтобы ребята нас нашли. Я не могу, за мной сильно следят». Я сбросил пару лисиц будто невзначай. Потом еще свою шапку.

Не успели мы прискакать и спешиться, как Таргутай с Кирилтухом, двое их главных, переломили Есухэю шею. Он пал замертво. Жаль его, неплохой был мужик. Меня привязали к столбу у коновязи, а сами стали пить водку и песни орать. Сильно они обрадовались, что меня заполучили.

Через некоторое время слышу, идут. Пьяные, довольные.

– Лезь в штаны ты, – это Таргутай Кирилтуху говорит. – Сила его точно там. Я, когда его ощупывал, понял, что у него с этим делом не как у всех. Надо у него эту штуковину выдрать. Засушим и будем хранить. Будет наш, тайчудский, талисман! От всего защитит!

– А чего все я? Ты сам и лезь.

– Неа, Туха, твоя очередь. Я его подержу, чтобы не рыпался. Я сильнее тебя, ты его не удержишь.

– Любишь ты, чтобы грязную работу кто-кто другой делал!

– Это не грязная работа, Туха, это почетная работа. Я ее тебе и даю. Ты же все время говоришь, что ты глава рода. Вот и давай, действуй.

– Что ты все лезешь со своими подколами?! Оскорблять меня вздумал?!

– Что ты? Как я могу? Как осмелюсь? Все. Я держу его. Не болтай, а тащи у него его штуковину.

Таргутай и вправду схватил меня своими ручищами, как клещами, а Кирилтух влез в штаны и потянул меня за пенис. Боль страшенная. Я отключился.

Я – «малчик»!

Пришел в себя. Сначала не понял, где я, что я. Болит между ног – не передать словами. Пригляделся – Тэмуджин и Хасар барана режут. Мать их Оэлун ничком лежит рядом с телом Есухэя. Маленькие сидят притихшие. Видать, поминки готовят.

– Хуля-аха, ты жив? – ко мне подсел малóй Хачиун.

– Вроде жив. Что происходит? Хоть ты мне расскажи.

– Тебя с отцом притащили старшие братья. Папа умер. Скоро придет шаман, дядя Тэб-Тэнгри. Папину душу провожать на небо. Братья барана режут.

– Много времени прошло, как я тут валяюсь?

– Вас принесли вчера ночью. Темно было. Мы уже спали. Братья в степи увидели твою шапку и лисиц. По ним нашли вас. Тихонько подобрались к тайчудам и шарахнули дядь Таргутая и Кирилтуха по бóшкам. Те отвалились. Они вас положили на коней и поскакали.

– Принеси-ка мне айрака79.

– Май, пей.

Хачиун сидел на корточках возле меня и жалостливо смотрел, как я пью.

– Еще?

– Давай!

Я отполз подальше, чтобы справить нужду. Больно ужасно. Только смотрю – а у меня там, как у всех мужиков, стало. Вытянули эти падлы Таргутай с Кирилтухом мой пенис-то. Фильо да пýта80 чертовы! Оказывается, вот что нужно было! Делов-то! Карáльо!81 Теперь и Чингиса искать не надо. Чего спрашивать, когда я, оказывается, и так «малчик»!

Подошел я к юрте. Все печальные, хмурые. А у меня в душе птички поют. Даже неудобно как-то. Стал молча Оэлун помогать по хозяйству. Она очнулась. Ни следа всегдашней ворчливости – сумрачная такая. Видно, о жизни своей задумалась. Как быть дальше то? Всю жизнь Есухэя кляла да ругала. А теперь без хозяина будет нелегко, ох как нелегко. Дети малые. На родню надежды нет. Баба она была, хоть и сварливая, но неглупая, все понимала.

Пришел шаман. Оэлун подала ему айраку, архи82, мяса. Тот стал есть и пить. Нехотя как-то, без азарта. Все на меня поглядывал. Наконец говорит:

– Слышь, тетка, надо этого вашего Хулю отправлять туда, откуда он явился. Вроде счастье должен был принести вам, защиту, а принес несчастье. Убивать не стоит, он же тэнгри, но избавиться надо!

– А может, все-таки убить? – спросила Оэлун. – Изгонять, то-сё, целая морока. Некогда этим заниматься. Да и какой он тэнгри! Есухэй все выдумал, ты же его знаешь – с молодости был несерьезный человек. Ну лизали этого Хулю, ну вылечивались. Но это могло быть и совпадение. Фырчатку, конечно, он вылечил, ничего не скажу. Она просто так не проходит, это тебе не вертячка. Не знаю. Делай, как знаешь. Ты же у нас шаман.

Тэб-Тэнгри напоил меня чем-то гадким, вылил на голову вонючую жижу, прямо как в прошлый раз Сара. Я впал в сон. Всё.

Дома!

Вдруг слышу – телевизор по-немецки про Меркель говорит. Ура! Я дома! Голова болит, мутит, все как полагается. Но я счастлив. Вижу – Сара ходит беременная.

– Сара, привет!

– Ааа! Ой! Проснулся! Чука, иди сюда! Он очнулся.

– Где? Ух ты! Здорово! Узнаешь меня?

– Ты Чука.

– А это кто?

– Это Сара.

– Правильно.

– Голова болит.

– Еще бы! Ты же год лежал в коме.

– Год? В коме? Как в сериалах?

– Да. Как в сериалах.

– А Сара так и не родила?

– Родила. Вон твоя девочка. А это уже мой.

– Так вы с Сара, что ли?

– Ага.

– Вот оно как…

– А кто знал, сколько ты еще проваляешься?

– Покажите дочку. Хорошенькая. Дайте-ка.

– Осторожно, не урони. Ты еще слабый.

– На меня похожа. Кудрявая.

– Ты, когда свалился, мы боялись, что умер. Но ты дышал. Так и пролежал год. Иногда ногами дрыгал и мычал что-то. Под конец стал все за пиммель свой держаться и дергать его. Немного орал.

– Орал, потому что Таргутай с Тухой тянули меня за пенис. Ты бы тоже небось заорал. Зато я теперь нормальный. На, посмотри.

– Ладно, ладно, лежи отдыхай. Ты еще не совсем оправился, видать. Какие-то Туха-Муха…

Совсем я пришел в себя через пару дней. Сначала ходил и показывал всем ребятам свой пенис.

– Энэ пизда галзуурсан юм уу даа83, – ворчали они, но смотрели и кивали головами. Да, мол, отличный, хороший…

Потом я пошел в футбольную школу и попросил посмотреть, как я играю. Немцы сразу меня взяли. Поиграл год здесь, год там. Сейчас играю в «Баварии». Жирного доктора однажды встретил в коридоре. Снял штаны и показал ему свое хозяйство.

– На, смотри, придурок!

Он сделал вид, что ничего не понял и сбежал. Испугался страшно.

Теперь, когда я отдаю проникающий пас Левандовски и тот забивает гол, все кричат мне:

– Монгол! Монгол!

«Хуля Монгол» – моя кличка.

И я счастлив!

Эпилог

Мы сидели обалдевшие. Пока слушали, пива напились по самые уши.

– Так что, это Чингис-хан придумал футбол? – Габи сосредоточенно размазывала пивную лужу по столу. – Но ведь это наш Хуля его принес туда. Ничего не пойму. Какой-то круговорот футбола в природе.

Я вспомнила, что армянский историк XIII века Киракос Гандзакеци писал, что, когда войска Чингис-хана осаждали какой-нибудь город, они вызывали лучших мужей сразиться с ними в странную игру. Нужно было ногами пинать круглый пузырь. Если выигрывали монголы, они сжигали и грабили город. Если горожане, их оставляли с миром. Весть об этом разнеслась по всему Старому Свету. И все стали учить эту игру, чтобы защитить свои города. Многие города остались благодаря этому: Краснодар, Ростов, Мюнхен, Дортмунд… Там и сейчас хорошо играют в футбол. Вот при чем тут Брюгге, не пойму.

Я решила рассказать об этом друзьям.

– Послушайте. Еще Киркака… Гандзакцаца, – у меня ничего не получалось из-за трудного имени армянского историка. Так и не рассказала им важные исторические факты.

Назавтра мы пошли в другую кнайпу. История с футболом забылась. Только Габи иногда делала вид, что хочет лизнуть Франца.

Шолохов, Молотов и Рамзия Рахимовна Янбухтина

Шолохов родился в многодетной семье седьмым ребенком, а всего братьев и сестер было одиннадцать. Он был особенный, не такой, как все. Любил слушать стариков, вспоминавших о старом быте, о древних историях, об ученых книжниках. Часами холил своего коня. Знал много хитростей, как его лечить и готовить к скачкам. Голова Шолохова была набита легендами, сказками, шутками-прибаутками из старинной жизни. В шахматы играл со взрослыми на равных. А вот то, что интересовало сверстников, Шолохова не трогало вовсе. На танцы не ходил. Обновы не любил. Не восхищался всякими новшествами. Девицы ему были не безразличны – весь напрягался, когда какая-нибудь краснощекая фея проходила мимо. Но не показывал этого, стойко и упорно «плевал» на них. С людьми сходился трудно. Вот только с Молотовым, одноклассником, дружил. Молотов был совсем другой. Добряк, учился играть на скрипке, читал книжки про приключения. Любил, чтобы все отглажено и белый воротничок.

Так они жили-поживали, пока в классе не появилась Рамзия Рахимовна Янбухтина – красавица, отличница и воображала. Три капроновых бантика – желтый, синий и зеленый, всегда белый фартучек, лаковые туфельки, привезенные из города, и море задранного носа.

Начались душевные муки. Шолохов старательно не замечал, как Рамзия Рахимовна Янбухтина и Молотов шушукались, читая вместе книжки, как ходили в кино, клеили в кружке елочные гирлянды, разыгрывали сценки в народном театре. Но разве это можно не замечать, когда все время тянет дать другу Молотову в его хитрую и гладкую морду! Невыносимо. Шолохов взял своих лучших коней и ушел на дальнее пастбище готовить их к скачкам. Он и раньше исчезал из школы на месяц, на два. Никого это не трогало. Ушел и ушел. Тайно он мечтал выиграть скачки, утереть всем нос. Пусть все увидят… пусть она поймет… пусть… Эх!

С лошадьми было все не просто. Его любимый Серый, летавший как птица, стал разбивать ноги в кровь. При быстрой скачке копыта бились друг о друга. Приходилось много возиться. Видимо, на твердой каменистой почве, к которой Серый был непривычен, копыта расплющились. Чтобы они пришли в норму, Шолохов выезжал лошадь в мягкой травянистой степи. Еще он хотел попробовать в скачках своего рысака, но тот плохо брал подъемы. В общем, голова у Шолохова шла кругом.

Однажды, ближе к лету, появилась Рамзия Рахимовна Янбухтина. Вечером, зайдя в юрту, Шолохов увидел, что термос наполнен чаем, а на очаге варится мясо. У столика сидела Рамзия Рахимовна Янбухтина и подкладывала кизяк в огонь. В юрте сразу стало тепло, уютно. «Пей чай», – сказала она.

Через несколько дней она засобиралась домой:

– Мы с Молотовым едем в город. Хотим в университет. Ты не поедешь?

Шолохов не ответил. Рамзия Рахимовна Янбухтина ускакала.

Шолохов часто захаживал к знакомому русскому майору из советской воинской части, которая располагалась неподалеку. Они садились за шахматы. Майор играл неплохо, но чаще всего проигрывал Шолохову.

– Йэх, нашамамацелочка! – приговаривал он, делая очередной ход.

Шолохов молча быстро передвигал фигуры и только посматривал на соперника.

– Не, ну сопля соплей, а какая сука! – восхищался майор.

Однажды, когда оба сосредоточенно смотрели на доску, неожиданно вошел генерал. Он с друзьями любил охотиться в здешних местах – в горах водились тучи всякого зверья. Если повезет, можно было и снежного барса подстрелить. Вот он и решил заехать в часть без предупреждения.

– Майор, что происходит, ёбты?! – грозно спросил генерал. Зычный голос помог ему сделать карьеру. И еще он пил поменьше других.

– Играем вот, товарищ генерал, – сказал майор, пытаясь спрятать босые ноги.

– И что?! – генерал был не злой.

– Проигрываю, – вздохнул майор, почувствовав, что гроза миновала.

– Да ты что, ёбты?! А ну-ка дай мне. Ты кто такой, пацан?

– Шолохов, – ответил Шолохов.

– При чем тут Шолохов, ёбты? Давай, ходи!

Генерал проиграл за пять минут.

– Кххх, твою налево! Ты откуда такой взялся, ёбты?

Майор объяснил, что парнишку действительно зовут Шолоховым, он неподалеку тренирует лошадей к скачкам, а в шахматы играет как бог.

– Так, отправим тебя в Суворовское училище, – генерал привык все решать быстро, не заморачиваясь. Раздумывать он не любил, потому что долго думать не умел вообще. – Будешь мостом дружбы, ёбты! Чтобы завтра в 9.00 был в части. Я сам тебя заберу! Понял?!

Шолохов понял. Играя с майором, он стал понимать русский язык. Кивнул и вышел. Но он не хотел быть мостом дружбы. Вскочив на любимого Серого, отогнал коней к дому и поскакал в горы.

Через пару дней он отпустил Серого – решил, что тот сам дойдет до дома. Сердце разрывалось, когда он смотрел, как Серый карабкался по камням и сбивал копыта. Он легко хлопнул его по крупу: ступай! Серый постоял-постоял и пошел вниз. Умный был.

Побродив по горам дней семь-восемь, Шолохов набрел на семью цаатанов. Это особый народ на севере Хубсугульского аймака. Живут в чумах, пасут оленей, говорят на своем наречии. Он остался.

Олени – это совсем другое, чем лошади. Они не так привязаны к человеку. Ездовой олень не быстр, но очень вынослив, неприхотлив. Не любит жары. Добр и ласков. Очень упрям. Если олень что задумал, не отступится. В общем, было интересно. Шолохов помогал пасти стадо, строить чумы. Делал всю мужскую работу. Сошелся с дочерью хозяина. Прожив больше года, он однажды встал утром, потрепал любимого оленя по холке, оставил для сынишки вырезанную из дерева игрушку и ушел.

– Где шатался? – спросила мать.

– У цаатанов, – ответил Шолохов.

– Понятно, – мать налила ему чая. – Как там весна? С кормом как? Год вроде хороший.

– Хорошо. Травы полно.

– Понятно, – повторила мать. – Учиться не пойдешь?

– Нет. А как мой Серый?

– Ой, он же скачки выиграл. Скакал соседский малый, а выезжал твой брат Джага. Вскоре после того, как ты исчез, он пришел. Усталый, без седла. Мы решили, раз без седла, ты где-то бродишь на другой лошади.

– Где он?

– Джага отогнал на склоны.

– Пойду посмотрю.

– Пойди, пойди.

Серый встретил его взволнованно. Задрожал, заржал, закосил глазом. Шолохов вскочил на него и понесся. Как это описать? Невозможно. В голове у Шолохова ничего не было, только ветер и ветер. Серый летел ровно, счастливо. Сейчас они бы выиграли все скачки мира. А через несколько дней Серый лег и больше не поднялся. Смотрел на Шолохова большим коричневым глазом. Что-то хотел сказать. Шолохов лежал рядом и ничего не мог понять.

– Сердце не выдержало, – сказал дядюшка Пэрэнлэй, знаток лошадей.

– Да я же и скакал-то совсем не много, – пробормотал Шолохов.

– Да не от скачки. От другого.

– От чего же?

– Может, от счастья, – хмыкнул дядюшка Пэрэнлэй.

Через несколько лет Шолохов, будучи в городе, решил зайти к друзьям детства. Застал Рамзию Рахимовну Янбухтину дома.

– Как вы?

– Хорошо. Как ты?

– Хорошо.

Вот и все. Рамзия Рахимовна Янбухтина толкнула сына:

– Подойди к отцу-то…

Тот насупившись подошел. Шолохов погладил мальчика по голове и подарил деньги.

– А Молотов где?

– Не знаю. Мы давно не живем вместе. Пьет он. Дирижировать не может. Музыканты смеются, что у него особая манера, а это у него руки трясутся. Сейчас вообще бродягой уличным стал. Давно его не видела. Иногда заходит денег попросить. Ты бы его не узнал.

– Мда… Ну ладно, пойду я.

– Посиди, сейчас муж придет. Поужинаешь.

– Да нет, надо уже на автобус.

Быстро-быстро наступили «взрослые» годы. Молотов стал «лопаткой». Так в Улан-Баторе называют опустившихся пьяниц, стоящих у магазина и просящих деньги, вытянув руку «лопаткой». Рамзия Рахимовна Янбухтина вышла в третий раз замуж и стала академиком химических наук. Видная дама, немногословная и жесткая. А Шолохов? Шолохов продолжает готовить хороших лошадей. Сейчас у него отличный Чалый. С Серым не сравнить, но лошадь редкая.

Ах да, следует, наверное, объяснить, почему мои герои носят такие странные имена. Понятно, что никто не звал Рамзию Рахимовну Янбухтину Рамзией Рахимовной Янбухтиной. Люди все-таки не такие чудаки. Чудаком был ее отец. Он очень любил слушать радио, и особенно Московское. В то время по нему для монгольских слушателей передавали викторину «Знаешь ли ты СССР?». Отец Рамзии Рахимовны Янбухтиной очень хорошо знал СССР и однажды победил в викторине. Из Москвы приехала редактор и ведущая этой викторины, моя незабвенная подруга, которую как раз и звали Рамзией Рахимовной Янбухтиной.

Победителя привезли в Улан-Батор, и Рамзия Рахимовна Янбухтина вручила ему телевизор и грамоту. Это сразило мужчину. Грамота. Телевизор. А главное – сама Рамзия Рахимовна Янбухтина из радио приехала ради него, жала его руку и даже целовала в щеку. Вот он и назвал свою дочь, которая как раз тогда родилась, этим великолепным именем. Люди же звали ее по-домашнему Джиджий. Когда девушка закончила университет и поступила в аспирантуру, ей посоветовали сменить официальное имя Рамзия Рахимовна Янбухтина на красивое монгольское имя тибетского происхождения – Балджордашиймаа. Но все равно она осталась Джиджий. Даже ее ученики говорят: «Джиджий гуай». Хотя какая она Джиджий? Джиджий – от слова «джиджиг», «маленькая», а она – толстая тетка с тяжелым взглядом. Но все равно…

Шолохов получился еще проще. Когда мама его рожала, папа читал «Поднятую целину». Поэтому его и назвали Шолоховым. Роман хороший, папе нравился, мама не возражала.

А Молотов – ну просто красивое имя. Из радио тогда неслось: «Молотов, Молотов»…

Третья волна

Судьба Гэнэнпэл и буддийская карма

Дадал-сомон. Родина Чингис-хана. Мы с моими молодыми коллегами в экспедиции. Изучаем хамниган84. В домике туристической базы жужжат мухи, но здесь не так жарко, как снаружи. Я лежу и слушаю – соседняя компания празднует двадцатилетие окончания школы. Господи, какие же они неугомонные. Пьют с утра. Потом играют в волейбол, потом поют песни, потом устраивают конкурс, кто первый добежит, кто больше поднимет и т.д., потом снова пьют, потом дерутся, потом… в семь утра истово поклоняются обо85 в «энергетическом» центре, где, якобы, родился Чингис-хан. Я смотреть-то на них устаю. Мои молодые коллеги что-то расшифровывают, что-то переписывают. Тоже неутомимые… Мне ближе мухи. Жу-жу-жу, жу-жу-жу, здесь посидят, там полежат, каких-то гадостей поклюют, глазами повертят…

Стук в дверь нарушает мой полусон. Выхожу. На скамеечке сидит унылый человек с пачкой книг. Местный журналист на пенсии, предлагает что-нибудь купить. Господи, как мне это надоело! Я уже не могу с книгами иметь дело. Писать еще кое-как, а читать… Однако приходиться держать марку. Мол, интеллектуал, дочь известного отца. Ах, как интересно, да что вы говорите! Покупаю самую тонкую книжку из пачки – потом ведь таскать на себе. Открываю первую страницу. И… Нет, вы не так поняли – я засыпаю. А потом про книжку забываю.

Все-таки я ее прочитала. В Улан-Баторе шел проливной дождь. Было уютно лежать на диване и читать. Тяжелые тома не подходили, планшет надоел. Я взяла из стопки книг ту, что потоньше. Это оказалась книжка унылого журналиста из Дадала. Написана довольно непритязательно. Слог, близкий к газетному. В этом смысле ничего замечательного. Потрясала судьба, рассказанная в ней.

Научные мои интересы далеки от истории ХХ века. В годы ученичества об этом времени говорили предвзято и очень неинтересно. Позднее мое любопытство утухло, я перестала поглощать сведения отовсюду, нужны они или нет. В общем, я ничего не слышала о второй жене Богдо-хана, а книжка была о ней. Видимо, журналист написал ее потому, что она родилась в Дадале.

Осталась лишь одна фотография Гэнэнпэл. Во всяком случае, только она представлена в книгах и интернете. Есть среди монголок женщины, обладающие особой грацией, неторопливыми движениями, прирожденным достоинством. Мне кажется, Гэнэнпэл отличали именно эти качества.

Гэнэнпэл была уже замужем, имела сына, когда к юрте ее отца, местного князя, подскакала кавалькада нарядных всадников. Это были гости из столицы во главе с сановником Навааном. Они долго беседовали с князем, громко смеялись, много выпивали, ели, курили…

Лидер монгольской церкви Богдо-гэгэн был своеобразной личностью. Тибетец по происхождению, он являлся твердым монгольским националистом, выступал за независимость Монголии от Цинской империи, что и было достигнуто при его жизни (1911). Без ожидаемого почтения, а напротив – с ревностью и неприязнью отнесся он к Далай-ламе, приехавшему в Ургу в 1904 г. со своими геополитическими прожектами. Одним из поступков Богдо-гэгэна, выходящих за рамки канонического поведения главы ламаистской церкви, было то, что, будучи провозглашен главой государства – Богдо-ханом, он добился, чтобы его верную подругу, с которой он жил с молодости, возвели в ханши как Улсын их дагиню86. До него это не удалось никому из буддийских иерархов Тибета или Монголии, даже Далай-ламе, фактическому главе тибетского государства. Хотя все они, я уверена, «жили-поживали и добра наживали» с разнообразными женщинами.