Под покровом сна

Чтобы проснуться, нужно умереть во сне или испытать головокружительное падение – эти знания откуда-то всплыли из глубин памяти, возможно, из каких-то фильмов или книг о природе сновидений.

Нора зашагала к балкону, стараясь не смотреть по сторонам, словно боясь, что периферическое зрение может показать ей еще что-то ужасающее. Она целенаправленно направлялась к тому месту, где прыгнула вниз рыжеволосая убийца в прошлом сне – если это действительно был сон, то логика должна была сохраниться.

Женщина посмотрела в открытое окно, затем перевела взгляд на оживленную дорогу внизу. На светофоре стояло несколько машин, их фары рассеивали желтый свет в предрассветных сумерках. По тротуару шла полупьяная парочка, шатающаяся от бордюра к бордюру в своем алкогольном танце. Но главное – не было ни полиции, ни сирен, ни скорой помощи. Это означало, что во сне убийце удалось спастись, она не полетела камнем вниз, не разбилась об асфальт, превратившись в кровавую лужу, а каким-то образом сумела выбраться из этой западни.

Это почему-то злило Нору, вызывало иррациональное чувство несправедливости, даже если она отдавала себе отче в том, что это всего лишь продукт ее собственного подсознания. Женщина высунулась из окна и огляделась по сторонам, пытаясь найти хоть что-то, что могло помочь убийце спастись – пожарную лестницу, козырек, трубу, любую выступающую конструкцию.

Но ничего не было. Жилой комплекс был совершенно новый, отреконструированный по самым современным тенденциям в архитектурном дизайне, поэтому застекленные панели балконов представляли собой идеально гладкую поверхность. Не виднелось ни козырьков от кондиционеров, ни водосточных труб, ни пожарных лестниц – ничего, что могло бы послужить спасением.

Могло ли это означать, что убийца просто исчезла, как обычное творение беспокойно спящего разума? Да, это вполне объясняло все странности этого кошмара.

Нора вскарабкалась на оконную раму и тяжело сглотнула, чувствуя, как ее сердце начинает биться где-то в горле. Что-то останавливало ее, не давало ринуться вниз головой, чтобы наконец проснуться в безопасной кровати медицинского центра. Инстинкт самосохранения оказался сильнее логических построений. Женщина покрепче ухватилась за оконный проем и мысленно начала обратный отсчет, но на цифре «два» она споткнулась, словно ее разум отказывался произнести финальную команду.

Нет, у Норы определенно не было сил покончить с собой даже в собственном сне. Ее инстинкт самосохранения попросту не позволял сделать этот решительный шаг даже после целой бутылки вина, даже перед лицом невыносимой реальности расчлененного тела в ванной.

Женщина разочарованно спустилась вниз, чувствуя себя трусихой даже в собственных галлюцинациях. После свежего осеннего ветерка воздух в квартире казался особенно спертым, удушающим, а Нора различала усиливающиеся металлические нотки в безумном сплетении малоприятных ароматов – запах смерти медленно, но неотвратимо распространялся по всему жилищу.

– Я не могу, – прошептала Нора, покачав головой в знак капитуляции перед собственной слабостью.

Дрожащими руками она убрала с лица темные пряди волос и закусила губу, чувствуя привкус черники и черной смородины – потрясающий букет зинфанделя, который она была готова узнать из тысячи других. Этот вкус был якорем, связывающим ее с реальностью, с тем временем, когда все еще было нормально.

Женщина сжала ладони в кулаки так крепко, что ногти впились в кожу, оставляя болезненные полумесяцы, выдохнула и смело поднялась на раму снова, уже готовая покончить с этим кошмаром раз и навсегда.

Но падение оказалось ближе, чем она думала. Живот внезапно скрутило от приступа тошноты, мир начал вращаться, а ноги стали ватными, неспособными удержать ее вес. Нора опасно покачнулась и потеряла равновесие, падая спиной в бездну.

Но удара не последовало. Была лишь всепоглощающая темнота, мягкая и безграничная, как объятия небытия.

Так всегда.

В конце остается только она.

Темнота.

5. Круг не замкнулся

Темнота отступала медленно, как вязкое болотное месиво, неохотно разжимающее когти, вцепившиеся в сознание. Нора металась по постели, плед, пропитавшийся едким потом страха, комкался под ее судорожными движениями, превращаясь в саван, сотканный из ночных кошмаров.

Чьи-то руки хватали ее за плечи, вжимая в матрас с силой, которая должна была вернуть ее в реальность, но Нора сопротивлялась с первобытной яростью, будто боролась не просто за пробуждение, а за саму жизнь. Ее тело все еще находилось в плену между мирами – один нарочито реальный, другой кошмарно достоверный.

Когда зрение прояснилось, расплывчатые контуры обрели четкость, она увидела перед собой знакомое лицо – якорь, связывающий ее с действительностью.

– Фредерика, – сдавленно прошептала она, и это имя прозвучало как молитва отчаявшегося, взывающего к единственному божеству, способному даровать спасение.

– Что вам снилось, мисс Бьорк? – требовательно спросила врач, сильнее стискивая предплечье, словно пытаясь физически удержать пациентку в реальности. – Что вы видели?

– Я… – Нора запнулась, и в этой паузе умещалась целая вселенная невыразимого ужаса. Она покачала головой, ожидая, пока пульсирующая боль в висках сублимируется в нечто похожее на воспоминание о кошмарном сне, пока хаос образов и эмоций превратится в связную картину. – Это тот же сон… Почти тот же самый. Мой муж был мертв, кто-то… Господи… Кто-то разрезал его на части и замачивал их в каком-то вонючем моющем средстве… Я не понимаю… Боже… – дрожащими пальцами она потерла лицо.

– Еще, Нора, – жестко произнесла Фредерика. – Вспоминайте.

– Этот кошмар… Он не заканчивается, он такой реальный… Я вернулась туда снова… Я не хочу… Не хочу, чтобы это продолжалось. Я хочу позвонить ему… Мне нужно…

Она покачала головой и стерла с щек бегущие слезы. Глаза горели, а воздуха в легких будто не хватало: стоило вспомнить сон, как страх нахлынул с новой силой, однако хуже этого ужаса было лишь чувство безысходности, будто жизнь вмиг стала неимоверно сложной и невыносимо безнадежной, будто с каждой секундой становилось лишь хуже, а света в конце тоннеля не было.

– Вспоминайте, – повторила Фредерика, опускаясь на кресло.

– Я хотела проснуться. Хотела спрыгнуть из окна, чтобы сон закончился, потому что я не могла это больше выносить… – прошептала Нора, вглядываясь в темноту. – Что со мной происходит? – она вытянула бледную кисть руки, стараясь унять дрожь. – Меня тошнит и… Мне так хреново, господи, мне так хреново! Что со мной происходит?

В ночной мгле силуэт врача казался сияющим, словно она была ангелом, посланным с небес для защиты или воздания справедливой кары за все грехи.

– По данным последних кардиологических исследований, у вас развилось состояние, которое мы в медицине называем катастрофическим нарушением сердечного ритма, – произнесла доктор Фредерика, не отводя взгляда от кардиограммы. – Ваша сердечно-сосудистая система демонстрирует прямую взаимосвязь с активностью центральной нервной системы во время REM-фазы сна. То, что происходит в ваших сновидениях, провоцирует реальные аритмии, которые могут привести к летальному исходу.

– То есть, я умираю от страха, – заключила Нора. – И в таких снах мне нужно как-то находить покой? – голос стал хриплым, словно наждачная бумага, а рука инстинктивно прижалась к груди, где под кожей трепетало испуганное сердце.

– Это вероятно. Внезапная смерть во время сна может произойти из-за желудочковых аритмий. Мы проводим комплексную нейрокардиологическую диагностику, изучаем взаимодействие между корой головного мозга и миокардом во время сновидений. К сожалению, терапевтические возможности на данном этапе ограничены.

Фредерика, казалось, сама жутко переволновалась от всей сложившейся ситуации, у нее на лбу блестела испарина, а пальцы чуть тряслись. Она прикрыла глаза и потерла щеки, будто стараясь успокоиться.

– А если меня убьют во сне? – задумчиво спросила Нора. – Раньше мне снились самые безумные сны, там могло быть что угодно… Знаете, монстры, апокалипсисы, падения… Я даже скучаю по этим сюжетам. Когда-то они вдохновляли меня на написание книг, – она слабо улыбнулась, будто нелепая шутка могла смягчить удар.

– Как я уже отметила, необходимо максимально избегать стрессовых ситуаций в сновидениях до стабилизации сердечного ритма, – голос доктора приобрел строгую интонацию. – Мы наблюдаем гиперактивность нейронов, нарушение синаптической передачи, что не соответствует нормальным физиологическим параметрам. Если симптоматика будет прогрессировать, придется назначить бета-блокаторы в сочетании с анксиолитиками пролонгированного действия. Если ваш сон повторится…

– Нет-нет! – запротестовала девушка, почти отошедшая от ужасов сна. – Я будто смотрю один и тот же фильм, постоянно отходя куда-то в туалет. Пропускаю важные моменты и перестаю что-либо понимать. Это не зацикленная кинопленка, а что-то целостное… Вразумительное…

– Мы справимся с этим, – покачала головой Фредерика, будто и не веря в собственные слова. – Больше не ложитесь спать, уже шесть утра. Сходите в сад или кафетерий, а главное – не забивайте этим голову. Мы здесь, чтобы позаботиться об этом, вам сейчас лишняя нагрузка ни к чему.

– Я чувствую себя вымотанной, – отстраненно ответила женщина. – После такой ночи я бы не отказалась от еще семи часов сна, но…

Она осеклась, осознавая, что одна мысль, что ей придется снова вернуться в свой личный ад, пробирала до костей. Сейчас Нора была согласна принять любые лекарства, лишь бы впасть в небытие, когда мир стирается, а она сама будто перестает существовать, становится котом Шредингера в каком-то смысле: ее физическое тело еще находится в этом мире, однако сознание уносится куда-то совсем далеко, в невесомость и бесконечность. Она скучала по этому чувству пустоты больше, чем могла себе представить.

– Не стоит, – мягко прервала ее Фредерика. – Примите душ, взбодритесь. Я распоряжусь, чтобы вам принесли кофе или чай.

– Значит, кофе у вас все же водится?

– Поделюсь своими личными запасами. Это будет нашим маленьким секретом, – шепотом добавила она. – Не забудьте, что сегодня в два часа дня у вас сеанс групповой терапии.

– Раз на то пошло, я бы не отказалась от капучино. Если есть возможность сделать его на кокосовом молоке, будет вообще потрясающе.

– Не хочу вас разочаровывать, но у меня только обычный сублимированный кофе. Можете взять молоко на кухне, оно в холодильнике номер три.

– Кокосовое? – с надеждой уточнила Нора.

– Нет. Обычное. Из вымя коровы.

– Понятно…

Фредерика уже поднялась, чтобы покинуть комнату, однако пациентка вдруг остановила ее, схватив за край белого халата. Доктор удивленно обернулась.

– Можно мне еще блокнот и ручку?

– Зачем? – насторожилась Фредерика.

– Хочу записывать свои воспоминания сразу после пробуждения. Вы же не каждый раз будете у моей постели в шесть утра, правда? – нервно посмеялась Нора.

– Хорошо… Это не проблема.

Фредерика вышла из палаты, а девушка осторожно села, окидывая взглядом комнату. Нора подхватила из вазы георгин, гладя пальцем его пушистые лепестки. Отчего-то это успокаивало, заставляло сконцентрировать все мысли на одном моменте и стереть все остальное. Подушечками пальцев женщина смяла листочек и оторвала его край, вдыхая насыщенный запах зелени.

***Нора сидела в саду, держа на рук толстенький блокнот, пахший свежей бумагой. Под ногами расстилался ковер из медленно желтеющей травы, покрытой сверкающими росинками. По земле клубился туман. Нора не обращала внимание на приглушенный шум машин, все ее внимание было приковано к причудливым бликам света на мокрых листьях. Ей хотелось запечатлеть этот момент в памяти так четко, чтобы через неделю, закрыв глаза, она могла по памяти повторить то, что видит прямо сейчас. Игра света, насыщенные оттенки, контрасты и плавные полутени приводили ее в неожиданный восторг, ведь Нора так привыкла жить среди безликий высоток и фигурных деревьев, что забыла, как выглядит природа на самом деле. Ей захотелось выразить эти мимолетные эмоции. Это было естественным стремлением человека запечатлеть красоту, потому что она неизменно напоминает о скоротечности жизни и, закономерно, о смерти и страхе потери. Однако девушка понимала, что фотография никогда не сможет передать всю красоту этого мгновения, а от этого становилось так тоскливо и тяжело, что Нора почти расплакалась.

В последние две недели она стала крайне уязвимой, что вовсе не было похоже на нее. Любой ее знакомый знатно посмеялся бы, узнай, что Нора Бьорк плачет на скамейке от красоты листьев на свету.

Она тряхнула головой, убрала с плеч волосы и сжала тонкими пальцами ручку. Она не была уверена, что хочет писать и зачем, но чувствовала, что так надо. Это был очередной интуитивный порыв. Нора написала цифру «1» на первом листочке.

«– Вечер с Мальте;– Шкаф в гардеробной;– Рыжая девушка в капюшоне;– Балкон?»Она задумчиво взглянула на емкую записку и поджала губы.

«2.– Несколько часов после убийства;– Все убрано;– Тело расчленено»Она никак не могла придумать синоним, который бы не возвращал ее в эту сцену ужаса. Она уже сталкивалась с этим. Порой слова лились из нее рекой, но были моменты, когда она не могла выдавить из себя ничего, никакой конкретной мысли. Все написанное казалось уродливым и таким неуклюжим, что Нора начинала сомневаться в себе, в своем призвании. Она была жадиной: каждая написанная буква стоила ей слишком много, чтобы пытаться построить слова или, тем более, предложения. В такие моменты она чувствовала себя парализованной, ничтожной. Но то было другое. Те тексты она писала с четкой уверенностью, что кто-то, пусть даже это будет равнодушный редактор, ориентированный на коммерческий потенциал, прочтет. И она чувствовала ответственность, словно от красоты конструкций зависела не просто ее репутация, но и вся жизнь. Сейчас все было иначе. Она писала, надеясь, что однажды эти записи прочтет она сама. Точнее, более мудрая и знающая версия ее самой. В ее воображении эта другая Нора обитала в некоем условном «потом» – не через неделю или месяц, а в том неопределенном времени, когда накопится достаточно опыта, чтобы болезненные события утратили свою остроту и превратились в материал для анализа. Она представляла, как эта женщина будет перелистывать страницы, находя закономерности в том, что сейчас казалось бессмыслицей, выстраивая причинно-следственные связи между снами, страхами и симптомами.

Парадокс заключался в том, что Нора не могла ощутить эту будущую версию как продолжение себя. Между нынешним моментом и любой точкой в будущем пролегала граница, похожая на реку, которую нельзя переплыть, сохранив прежнюю сущность. Ее сознание работало как серия изолированных кадров, где каждый день рождалась новая версия ее личности, наследующая воспоминания предыдущей, но не ее опыт проживания.

Она не чувствовала континуума собственного существования – того ощущения, что вчерашняя Нора и завтрашняя связаны чем-то большим, чем просто общими воспоминаниями.

Нора тяжело вздохнула и закрыла блокнот, жалея, что вообще начала эту затею, однако ей не давала покоя одна мысль: нечто важное произошло между первым и вторым сном. Промежуток между двумя событиями не мог быть большим, потому что процесс разложения еще не начался. Нора была далека от медицины и криминалистики, однако смотрела немало документальных фильмов, чтобы знать такие простые вещи.

Она на секунду остановилась и с треском вырвала страницу, смяв ее в плотный комок. Надо было начинать заново, так никуда не годилось. Эти отрывистые заметки, вписанные будто на бегу, никак не помогали сформировать целостную картину. Здесь был необходим совершенно иной подход, а значит Норе предстояло попробовать то, чем она заниматься совершенно не хотела: начать вести дневник.

Она не хотела это по одной простой причине: в дневнике, в отличие от книги, лгать было некому.

«Первый сон: обычный день, я пыталась дописать книгу про Джейн. Мальте вернулся с работы, упрекал меня за то, что я злоупотребляю вином. И плохо пишу. И мало зарабатываю. Наверное, во сне проецируются мои страхи и переживания. Это мои мысли, а не его слова. Дальше – стук из коридора. Из шкафа. Девушка (рыжая) убила Мальте (почему?). Не убила меня. Не тронула (почему?). Выпрыгнула вниз с балкона. Как она вообще оказалась в квартире? Как она выжила?»

Нора постучала ручкой по бумаге, скептически оглядывая куцые записи.

«Второй сон: я все еще в квартире. Весь беспорядок убран, пахнет химией. Тело Мальте распилили. Зачем? Кто это сделал? Могла ли та девушка спрятаться, а не спрыгнуть?»

Вопросов было немало, а ответы искать казалось невозможным занятием, да и бессмысленным по сути своей, однако что-то в этой истории казалось странным. Быть может, Нору беспокоила излишняя правдоподобность сна или его продолжительность, она сама сказать точно не могла, но совершенно точно не могла выбросить все из головы, как рядовой кошмар, от которого просыпаешься в поту посреди ночи. Сон не выходил из головы, а со временем детали, выныривая из мутной пелены памяти, лишь становились отчетливее и ярче, что не было характерно для обычных сновидений.

Нора перелистнула страницы и открыла последнюю, несколько секунд раздумывая, как сформулировать вопрос из пульсирующего сгустка эмоций.

«Имеет ли влияние сюжет сна на мое состояние? Нужно ли закончить историю, чтобы прекратить это все?».

Это было глупо, ужасно глупо.

Нора убеждала себя, что не сходит с ума, а старается мыслить логически, ведь любой сон – продукт деятельности ее собственного мозга, который в какой-то момент решил прикончить свою хозяйку. Или себя. Или это одно и то же. Нора думала о другом: об истории. Истории, которую так отчаянно пытается рассказать ей ее внутренне «я».

Если ее сон подчинен правилам единого нарратива, то напрашивался единственный вывод: необходимо было найти главную «сюжетную» линию, которая путеводной нитью приведет к ответам на мучающие вопросы. По крайней мере, так должно быть. По крайней мере, так Нора писала свои книги.

Она прекрасно понимала, что задаваться такими вопросами в целом было странно, но она все же хотела занять голову чем-то, воспринять этот сон как очередную историю, одну и сотен, что посещала ее мысли за последние годы. Только вот загвоздка в том, что в своих рассказах Нора была deus absconditus{?}[латинская фраза, означающая «скрытый Бог»], а теперь была вынуждена задаваться вопросами, изучая лабиринт памяти наощупь.

Быть может, в ее подсознание закралась некая скрытая травма, что сейчас стремительно отравляла мысли и мучила, изводила таким изощренным образом. Пожалуй, это было неплохим и единственным хоть каплю правдоподобным объяснением всей ситуации. Тогда, получается, что в ней произошла «поломка», которая постепенно изнашивала весь организм, заставляя его работать хуже и хуже день ото дня. Нора сомневалась, что подобное укрылось бы от психолога, которого она исправно посещала раз в две недели, однако полностью довериться квалификации других людей она не могла, потому что жизнь не раз преподавала ей один и тот же важный урок, пока он клеймом не отпечатался на подкорке: рассчитывать можно только на себя.

Эта теория звучала бредово, однако была куда менее сумасшедшей, чем то, что происходило с ней последнее время.

6. Взгляды из прошлого

Время тянулось медленно, подобно патоке. Нора поглаживала слегка потертый подлокотник кресла, оглядываясь вокруг. Она пришла в комнату групповой терапии сильно заранее, потому что все утро провела в бессмысленных стенаниях по корпусу, а других пациентов не встретила. Одиночество само по себе ее не беспокоило. Более того, Нора всегда предпочитала собственное общество чужому. Но между добровольным уединением и внезапной изоляцией пролегала пропасть, и сейчас она оказалась по ту сторону этой границы. Безликие медсестры изредка проплывали мимо, погруженные в свои задачи, но мысль о разговоре с ними и не приходила в голову. Их присутствие лишь усиливало ощущение нереальности происходящего.

Нора тяжело вздохнула и запрокинула голову, чтобы размять затекшую шею. Идея групповой терапии не прельщала. Совсем. Нора в вопросах собственной боли перенимала стратегию кошек – уходила умирать или зализывать раны в уединенное место, где никто бы не мог стать свидетелем ее слабости. Дело было не столько в принципиальности, сколько в неизбежном чувстве стыда после опрометчиво глубокого разговора.

Дверь открылась, и в комнату зашла старая женщина. Она медленно шагала, крепко вцепившись в руку сопровождающей сиделки. Та усадила пациентку на кресло и тихо удалилась. Нора вгляделась в лицо своей сестре по несчастью и тихо втянула в себя воздух. Старость всегда вызывала у нее необъяснимый страх. Она не могла понять природу этого иррационального ужаса, но достаточно было взглянуть на морщинистое лицо, бледные глаза с желтоватыми белками, редкие седые волосы, и тело сковывала паника. От старушки исходил характерный запах – смесь застоявшегося воздуха и просроченной помады, который почему-то казался Норе предвестником собственной смертности.

– Милая, тебя как зовут?

На удивление голос женщины не был скрипучим или низким, она разговаривала довольно приветливо, поэтому Нора постаралась вежливо улыбнуться. Увидев это, старушка также расплылась в кривоватой усмешке, на секунду обнажив желтоватые зубы с явными следами кариеса.

– Нора, – произнесла женщина. – А вас как?

– Лета.

– Какое необычное имя, – задумчиво проговорила Нора.

В этом было что-то знакомое, будто она слышала это имя раньше, но никак не могла понять где и при каких обстоятельствах, память будто надежно скрыла это бесполезное воспоминание в бесчисленных архивах или же вовсе стерла за ненадобностью.

– Элеонора – тоже весьма старое, почетное, – кивнула старушка.

– Меня… Не зовут Элеонора. Просто Нора.

– Как скажешь, – пожала плечами она. – И все же я бы советовала тебе задуматься. Элеонора звучит лучше. Более статно.

– Возможно. Но родители решили назвать меня просто Норой. Не думаю, что могу повлиять на это, – с легким раздражением ответила та.

Быть может, правила приличия и банальная вежливость предписывали завести поверхностный диалог со старушкой, однако Нора совсем не горела желанием жертвовать своим комфортом. Она устало потерла глаза и оглянулась, ожидая, что кто-нибудь еще зайдет и разбавит неуютную обстановку.

Спустя несколько минут послышались тихие шаги по коридору, дверь пискнула, а внутрь зашла весьма уставшая девушка. Ее выжженные дешевой краской волосы пушились, налипая на блестящую от пота кожу, покрытую глубокими мимическими морщинами и пятнами – странное сочетание молодости и изношенности, словно время решило поэкспериментировать с хронологией.

Из-под шнуровки грубых кожаных ботинок торчал герметичный пакетик, о содержимом которого Нора не хотела знать ничего. Она с отвращением нахмурилась, однако попыталась вернуть себе самообладание. Ей редко приходилось сталкиваться с подобными людьми: бездомных в ее районе практически не было, а местные наркоманы предпочитали дорогие сорта и уединенные загородные клубы. Наверное, поэтому образ девушки казался столь необычным и привлекающим внимание. Нора не могла оторвать взгляд, впиваясь в каждую деталь, будто так могла проникнуть в мысли пациентки, узнать ее историю.

Нарочитые потертости на джинсовых шортах, аккуратно расположенные дырки со стрелками на черных капроновых колготках, торчащие нитки в плотной зелено-черной клетчатой рубашке – все это складывалось в тщательно сконструированный нарратив бунтарства, будто девушка натянула чужую кожу или своровала чужую жизнь, а теперь изо всех сил старалась соответствовать.

Этот образ принадлежал миру, который должен был остаться в подростковом прошлом, среди гормональных бурь и поиска идентичности, или же в полумраке захолустных баров, где играют малоизвестные гранж-группы за бутылку виски и скудные чаевые от случайных завсегдатаев, желающих, чтобы неудачливые музыканты поскорее заработали и ушли. Нора легко могла представить эту девушку на бетонных ступенях круглосуточной кофейни с неоновой вывеской где-нибудь в умирающем депрессивном городке Оклахомы или Техаса, но не в стерильной белизне современной клиники.

Она понимала, что мыслит стереотипами, но в то же время признавала их определенную ценность. Они ведь редко возникают в вакууме – стереотипы становятся упрощенными картами сложной социальной реальности. И сейчас, глядя на эту девушку, Нора ощущала диссонанс между ожиданиями и контекстом, между образом и местом.

Возможно, это отторжение говорило больше о ее собственных ограничениях, чем о девушке напротив. О том, насколько узким был ее мир, насколько тщательно она избегала столкновений с теми версиями человеческого опыта, которые не вписывались в ее картину нормальности. Впрочем, жизнь в «пузыре» не тяготила Нору, напротив, сейчас она стала ценить ее в разы больше.