Адмет

АДМЕТ

Давние были пою: смерть Адмета и щедрую жертву,

данную нижним богам; ускользая от гибели черной,

женщину бросил погоне – нагая на ложе простерлась,

нежную синь-синеву отражая хладеющей кожей.

Смерть наблюдаю безвредно, безбольно: теперь дело нищей

швах; я, вниманием строгим светлых и легкоживущих

взысканный, жизнь проживаю свободную, долгую, дважды;

нет мне зловещих примет – все сбылись над несчастною жертвой.

Жив отхожу от могилы, хил, бледен, но сердце – звериной,

подлой природы: ему лишь на пользу чувства любые.

Радости или печали равно ретивое работой

честной нагрузят – стучит, только требует новой поживы.

О, если б жизнь не была скорбным долгом пред Умершей милой!

О, если б к новой опасности, старости, смерти мне выйти

так же, ведя за собою подмену, подругу, – хватайте,

твари проклятые тьмы, прекрасную, чистую душу!

О, если б в смертной не встретиться сени с тобою, Алькеста!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Аполлон, Феб, Локсий, Номион, Музагет, Мойрогет, Гиперборейский бог. Его связывают с Адметом воспоминания о непростых временах, которые царь сумел несколько облегчить и подсластить Аполлону. Бог величав, красив, излучает добро и справедливость.

Адмет, царь Фер, небольшого фессалийского города с громкими, но необоснованными претензиями на гегемонию в области, а то и во всей Греции. Адмету лет тридцать не больше, во всей его внешности явно проглядывает андрогинное начало, потому и манеры подчеркнуто, нарочито мужественны.

Ферет, отец Адмета, небольшого роста, плешивый старик с вертлявыми, беспокойными движениями. Говорит быстро, но из-за отсутствия передних зубов не совсем внятно. Одет не то чтобы грязно, но как-то уж очень неряшливо, сикось-накось. На протяжении всего действия не бывает трезв, но свободно и плавно переходит от одной степени подпития к следующей.

Периклемена, мать Адмета, невзрачная старушка, во всем зависящая от своего мужа, которого, несмотря на пьяную расхлябанность и явное отсутствие мужских возможностей, воспринимает безо всякой критики. Между ней и Алькестой нет никакого кровного родства, но некоторое сходство между ними определенно наличествует, и оно не скрыто, а скорее подчеркнуто разницей в возрасте.

Алькеста, молодая жена царя. Довольно-таки бесцветная женщина, а потому предана и по-настоящему влюблена в своего господина.

Геракл. На момент действия драмы ему около 35 лет, он находится в расцвете сил и зените славы.

Танатос, крылатый демон смерти, разумное существо нечеловеческой породы, посмертный собиратель людских душ, полномочный посланник ада. Все эти роли ему явно велики, но очень нравятся. Сам он небольшого роста, крылья, наподобие куриных, безжизненно и вяло болтаются за спиной.

Хор, разношерстая и возбужденная толпа, представляющая себя то свитой Адмета, то служанками Алькесты, то свежими мертвецами в Тартаре. Поделен на две равные части по шести хоревтов в каждой; одна из частей представляет аполлоническое, другая – дионисийское начало.

Вестник.

Место действия: царский дворец в Ферах; местное кладбище; снова царский дворец.

ПРОЛОГ

Место действия – царский дворец.

Адмет

Черным камнем отмечу начавшийся день.

Сколько есть их, иззубренных, черных камней,

мне доставшихся в жизнь, все ссыпаю, под них

сам ложусь – ни вздохнуть, ни подняться.

Как не верить богам, их пророкам, когда

все сбывается явно, невнятный глагол

облекается силой, сдвигает судьбы

неприметные тропы – к обвалу ведут

те, что раньше петляли свободно?

Вестник

Сизый пар поднимался от жертв, и старик,

устрашенный ответом всевышним, отверг

жертву, новой ее заменив, – нож войдет

в неповинное, свежее сердце.

Те же знаки погибели, как ни пытай

безрассудный вещанья Пифийца, избей

хоть весь род кравий пред алтарями, –

знаки явственны смерти, бесспорно даны:

царь умрет, свое царство оставит.

Горевестнику, мне поручили жрецы

в путь идти ко дворцу, бить, будить царских слуг,

сонных, томных толкать – пусть спешат, пусть ведут

меня к царскому трону, да слышит Адмет

приговор: "День сегодняшний ясный

для тебя день последний, ты смертью умрешь,

как зайдет солнце; свет Аполлона

охраняет тебя, лишь померкнет – ты мертв

перед бездной предстанешь Аида".

ПАРОД

Появляется хор.

Первая торжествующая песнь хора, аполлоническая.

Зол стреловержец,

мстить он горазд,

стрелы летят в цель.

Бей ковача,

смерть горяча,

молний слепит блеск.

Бог гармонии –

вот он каков:

в гневе его лик

страшней Горгоны,

бледней сестры –

волчий бог, зол, дик.

Песни-стоны,

лира игры

не прекращает – звон

ее страшнее,

чем посвист стрел,

звук попаданья в цель.

Пой, моя лира,

среди зимы,

мора и смерти пой!

СТРОФА 1

Помни, кифаред,

время великих бед.

Время унижений,

труд подневольный,

срок каторжный,

голод, холод,

а поутру встанешь – надо же,

один только день прошел,

а сколько их до конца!

Со счету сбившийся, начинаешь снова; лица

нет на тебе, и раскаянья тоже нет;

зол, обжигает, пышет солнечный ясный свет.

АНТИСТРОФА 1

Прошло, кифаред,

время великих бед.

Легкоживущие боги,

смертности сбросив груз,

кары смывают грязь,

смерти им нет;

в небо уйдет, смеясь,

под лирный перезвон Аполлон,

светом сияет лик,

на сто верст вокруг раздается гик,

музы вокруг толпой –

вот он, наш предводитель, бог завсегда живой.

СТРОФА 2

Умен царь,

получивший раба,

доброго скотника.

У нестрогого господина,

пусть бог пастушит, служит,

перед царем не гнет спину:

будет время – вышедший из ничтожества,

прекратит дела рабства и скотоложества,

в силе и славе воздвигнувшись, не оставит царя Адмета.

АНТИСТРОФА 2

Умен царь:

знает, кто гость его,

кто в ворота заходит

есть полбу да пить вино,

приобщаясь к смертной доле, –

да надолго не суждено.

Песни чудные на дуде пастушеской играющий,

не забудет бог игр своих и бед товарища,

в силе и славе воздвигнувшись, не оставит царя Адмета.

СТРОФА 3

Темный Зевс, владыка крепкий преисподней, в роковой

час ручательство Пеана неотменное прими:

отпусти царя за выкуп, он под солнцем пусть живет –

нить другую режет мойра, перевозчик сирых душ

ширь потока измеряет, в трюме груз иной везя.

Корифей

Царь спасенный пусть прославит милосердье вещих мойр!

АНТИСТРОФА 3

Жребии людские равно тянутся к подземной тьме,

пока живы – все плутают, а умрут – цена одна:

все уймутся, обратятся в сизый, хладный, жидкий пар;

все твои, владетель топей стиксовых, одна с другой –

клубы пара, тени теней – души смертных сходствуют.

Корифей

Добровольно пусть отдаст кто жизнь свою за жизнь царя!

Хоревты предстают в личинах трех безобразных старух – мойр.

Клото

Пей, старая,

пей, сестра,

не разбавляя, пей

гроздий сок –

терпкий ток,

грусть да тоску развей!

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

заведено

веретено,

крутится, тянем нить.

Лахезис

Пой, родная,

чтоб ноги в пляс,

руки забыли шерсть,

платья взмах,

платьем – ах! –

сизая взвита персть.

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

жребий подкинь

в синюю синь –

с ним бедовать и жить.

Атропос

Ляг, родная,

угомонись,

ножницы отложи,

чтобы их звон

до-олгий сон

не растрево-о-жил.

Нам работа,

тяжолый труд –

прясть, выбирать, рубить;

ловко снует

медь-лезвиё,

надвое режет нить.

Мойры (вместе)

Отпустим его,

живо-о-ого,

выкуп возьмем: душа

эта иль та,

грязна ль, чиста, –

всякая хороша.

ЭПИЗОДИЙ 1

Корифей

Служилый бог, бог Аполлон, увидевший

в работе годовой, трудах назначенных

строй нашей жизни, медленное, жалкое

схождение к Аиду, пожалел царя,

Адмету дал зарок: узнает загодя

он смерти час, день целый будет смертнику –

того найди, кто с обреченным участью

согласен поменяться, взять предсмертную

тоску себе, царю вернуть дыхание

и силу жить.

Адмет

Я, юный, легкомысленный,

возрадовался, жизнь казалась долгою:

где смерть моя? За зрелостью, за старостью,

за свадьбами детей. Дорогу дальнюю,

я мнил, в недобрый час протопчут старые

отец и мать; за ними двинусь, многие

года прожив без них, по ним соскучившись…

А смерть придет, и что? Отпустит дальше жить:

спасут меня, приму благословение

сходящего к Аиду, и присвоится

жизнь новая – ее, богатый опытом,

на зависть проживу.

Корифей

И кто взамен тебя?

Адмет

Не хочешь ли?

Корифей

Нельзя мне, не достоин я

царя сменить.

Адмет

Я разрешаю.

Корифей

Страшно мне.

Адмет

Вот так и все. Хожу по дому – комнаты

пусты, все разбежались, а найдешь кого,

случайно встретишь – очи долу, мается,

боится отвечать, как будто я его

спрошу о жертве. Гнусно, если жалкая,

пустая жизнь дороже вам, чем царская.

Не видят, что грядет: умру – с собой возьму

спокойствие страны. Благополучие

окончится, лишь руки, утружденные

правлением, вдоль бела тела вытяну.

(Приближается к корифею и чуть ли не хватает его за грудки.)

Не гражданин – лукавый раб, предав царя,

живи в стране загубленной. О, стоит жизнь

твоя позора Родины – труслив народ!

Корифей

А ближние, родня твоя?

Адмет

От них лишь жду.

Появляются Ферет и Периклемена.

Корифей

Гляди – идут.

Адмет

Отца я вижу с матерью.

Я знал, что не оставите. О, кто из вас

искупит сына? Сердце надрывает мне

вид обреченных гибели родителей.

Периклемена.

На кого, сынок, оставляешь

малых детей, жену?

Родителей безутешных –

гОрю, свою страну,

Фессалию дорогую, –

ворогу: защитить

некому будет – сирый

край станет слезы лить

горькие пораженья:

нет тебя, свет угас!

На кого, сынок, оставляешь

ты безутешных нас?

Ферет

Пьян горем, прям ко гробу

пряну – не вынести

горя мне – мех утробу

опорожнил – трясти:

сух, труха – смерти следом

следую, весь дрожу –

был тебе страх неведом –

спать тебя уложу

чистого, в новом платье –

лапником обложу –

тихую ночь заклятьем

сильным приворожу.

Адмет

Что, матушка, что, батюшка, сыновний век

вам краткий не в упрек? Довольно пожили,

о чем жалеть, казалось бы: подонки, скорбь

на дне ковша, а мне свежо и молодо

жить можно.

Ферет

Смерть в горячке боя взвихренной

за родину не страшно, за семью принять:

мгновение одно – готово: нет тебя,

бойца, – или победа, вИна, женщины,

покорные насилию, замки дверей,

грабительством отомкнутые.

Надо – я

на рать пойду, стократ превосходящую:

как ни сильны враги, весы качаются

в руках у Зевса – сколько раз, слабейшие,

мы брали верх! Когда б на безнадежный бой

мы не ходили, не было бы Родины…

Но ты иного просишь…

Вот уж действительно без надежды

хотя бы на чудо, на призрак благополучного исхода,

без упоительной дерзости,

тихо, не как герой,

но как приговоренный или самоубийца,

сойти в глубь Аида,

на каждом медленном шагу,

на каждом прОклятом шагу

спотыкаясь и падая,

благословляя неловкость и медлительность,

ибо иду против всякого собственного естества,

ибо иду против всякой собственной судьбы.

Отрезвел окончательно от приближающейся смерти,

трезв и обречен к ней иду.

Мысли, плоть, душа – все борется, все упирается,

противится понуканиям.

Нет во мне такого немыслимого упорства.

Не сын мне просящий об этом.

(Ненадолго припадает к бурдюку и продолжает, немного успокоившись.)

В час смертный, час положенный, час утренний

боль стиснет сердце, я руками слабыми

грудь растерзаю: сын мой! – на тесовый гроб

пьян кинусь в исступлении – в прах выплачу

невидящие очи – воем взвою: сын! –

и, к телу припадая, обезумевший,

я прокляну богов, и боги вечные

вменять отцу не станут гнев – долг выполню

последний, скорбный – вышлю горевестников

во все концы земли – я поминальные

устрою игры – будет победителям

твое наследство в дар – столы разломятся

от снеди горькой, от сластей, от темных вин –

богатство расточаю, в храмы жертвую

несметную казну… Ну, а найдешь кого

взамен себя на смерть, я столь возрадуюсь,

сколь рад и пьян, рожденье сына празднуя,

был тридцать лет назад.

Пошли, жена,

нам здесь нельзя.

Периклемена.

Страшно, сынок оставлять

тебя тут, в пустом краю:

нынче ветрено, ветер сей

душу выдует, увлечет

в дали дальние – в крик кричу:

"Ты зачем мне, моя душа,

без сынка!" Мы стоим с отцом,

старики, за сегодня о-

сиротели; вернемся в дом –

нет тебя, разведу огонь –

где тепло от него? Унес

день надежды и радость – всё,

всё сокрыл гроб, сосновый тес.

Отпусти ж меня доживать

безутешно, старушку мать.

Ферет и Периклемена уходят.

ПЕРВЫЙ СТАСИМ

Первая предсмертная песнь хора, общая

Перед смертью стоишь как перст,

всеми преданный – долго ль ждать,

чтобы к персти упала персть,

замолчала чтоб кровь-руда?

Где друзья твои, буйный круг?

Разошлись – никого; войска

где построены, землю мнут?

Участь страшная высока

твоя смертная – отошли

от тебя люди слезы лить

на края, рубежи земли.

Вторая предсмертная песнь хора, дионисийская

Пей, Адмет, заливай глаза!

Аполлон отпускает за

жертву страшную – за обол,

я ж вина отпущу на стол.

Смоешь страх, отойдет душа,

без похмелья пьешь – хороша

огнь-сивуха! Пусть жизнь одна –

нА бутылку, вторую на!

Не заметишь, как в пьяный сон

заплывает в ладье Харон, –

нет границы меж сном и сном:

как сейчас пьян, так пьян потом.

В смерти опытен мой питух,

упражняет в ней плоть и дух.

Человек побеждает страх –

пьяный в пыль, обращенный в прах.

Пей, Адмет, помогай себе,

чтоб легко уйти, не в борьбе!

Корифей протягивает Адмету бурдюк вина, но тот отказывается.

Начинает первое полухорие.

1-й хоревт

Благ он, хмель Диониса,

душу отделяет от тела,

и она плывет невозбранно

за привольною мыслью, добыча

снов и страхов;

пьешь – и все мало,

опьянение узы расторгает,

с умиранием сходное, благое.

2-й хоревт

Пьешь – и стала душа сама собою,

молодая душа, в ширь развернулась

окоема, не связана, свободна,

вся пьяным-пьяна, текуча и летуча,

вся готова утолить тоску-кручину

в самом горнем, самом синем, светлом небе,

оставаться миг и век, гулять в нем, плавать.

3-й хоревт

Сил исполнен я пить до ночи, дольше,

танцевать танец дикий, танец рьяный,

разжигающий похоть танец-вихорь.

Закружу-ворожу леса и поле,

дождь и холод; и время приневолю

подыграть мне, подпеть – природа ходит

ходуном, я подплясываю пьяный.

4-й хоревт

Прочь оковы! Счастливый и несчастный,

умный, глупый, богатый, бедный – всякий

спотыкнусь о корягу, поклонюсь пьян

мать-земле, и она остудит, вынет

боль из сердца, уложит отсыпаться –

утром встану как с ложа, с пух-перины,

утром встану, воскресну к жизни новой.

5-й хоревт

Кто меня пожалеет, приголубит?

Мене бедному кто подаст напиться,

бесталанному? Горечью благою

приобщит кто к прощеным,

на свободу,

на четыре сторонки кто отпустит?

Ты, податель ковша,

Лиэй-бродяга.

6-й хоревт

Врозь душа, и врозь тело – я не связан

ни обычаем, ни каким законом,

мать, отца позабыл, сестру и брата,

горевать малых деток, пьян, оставил.

Я иду-свищу – Эвоэ, эвОэ!

Я разъят на полтысячи отдельных

мыслей, снов, ощущений. Где я? Кто я? –

Тот, кто криво идет, кто прямо смотрит,

тот, кто песню поет, молчит, зашелся

кашлем долгим, удушливым, – не связан

облик мой, в отражениях раздроблен

в каждой рюмочке маленькой, стакане.

Вступает второе полухорие.

7-й хоревт

О, где ты, лютый хмель Аполлона,

золотокудрого бога?

Трезв он, Локсий,

расчетлив в своих порывах,

пророчествует он и светит,

спокоен среди безумия,

Музагет, Мойрогет,

горит огнем страстей неистощимых,

неумолимых.

8-й хоревт

Бог света,

святой владетель волчьих стай,

предводи нас на север гиперборейский!

Ясновзорый соименник солнца,

дай нам напиться чистого, неразбавленного огня,

поднеси ярого чашу!

9-й хоревт

Страшен – бог тихих казней,

моровых поветрий,

неслышно летящих в цель

неотклонимых стрел.

Изымает тихою смертью

из круга боли и отчаяния,

падает тело на тело

в успокоении плоти…

Умирают волею бога жизни –

пощады нам, Феб, пощады!

9-й хоревт

Таинственный врачевств

неустанный изобретатель,

подноситель

Пеан! Пеан-врачеватель!

Верни нас в жизнь,

не убоявшийся кары…

Верни нас немногих, верных.

10-й хоревт

Провидящий будущее

становится заложником его,

связан увиденным, обречен;

ты – не видишь,

ты – владеешь будущим,

всеми его путями.

Выбери нам не худший,

податель всяческих благ!

11-й хоревт

Бог гармонии,

увлекающий от хмеля земного

к хмелю небесному,

учредитель святых искусств,

бог единого и единичного,

бог, сопрягающий в прекрасном

противоположное:

слово, движенье, музыку, –

сопряги нас со своею славой.

12-й хоревт

Силу предоставь нашим словам,

нашей поэзии – вечность.

Мы, содружествуя с музами,

достигли невиданных совершенств –

дай нам за это бессмертия

легкого для дальнейших

упражнений в твоих искусствах.

Вторая торжествующая песнь хора, аполлоническая

Мощен Тифон,

взят от земли

избыток его сил –

бог сребролукий

дикость и боль

древней земли смирил.

Взяты стихии,

покорен Рок,

и утвержден Закон –

будешь един

нам господин,

солнечный Номион.

ЭПИЗОДИЙ 2

По сцене начинают сновать туда-сюда хоревты с различными припасами и мебелью в руках.

Адмет

Готовите для тризны по Адмету снедь,

хранимые на день великий амфоры

вина хмельного, чермного несете вверх?

Но я еще не умер, есть надежда мне.

Хоть кто-то отзовись, моей тоске ответь!

Алькеста (за сценой)

Где ты, мой муж?

Адмет

Алькеста?

Алькеста (появляется на сцене)

Я.

Адмет

Зачем сюда?

Оставь меня беде моей.

Алькеста

Я в радости

была с тобою, горя убоюсь ли? Муж

ложится на пустое ложе смертное,

а где жена, где верная? Жива?!

Адмет

Уйди.

Меня ты знала мощным, мудрым, царственным,

я солнцем воссиял в судьбе девической.

Любовь моя была как ветер западный

Зефир, легчайшим локоном играющий.

Любовь моя была как ветер южный Нот,

дыханьем зноя к белу телу ластилась.

Любовь моя была как ветр восточный – рушь

слепою силой, Эвр, сметай препятствия!

Любовь моя была как ветер северный

суровым дуновением сил ревности.

Чем стала? Тенью, судорожной нежностью.

Я хил теперь, рассеян, голова пуста,

душа больна от страха – не смотри, уйди,

меня запомни сильным.

Алькеста

Ты мне всякий люб.

Адмет

Живым меня запомни.

Алькеста

Нет здесь мертвого.

Адмет

Готовься к тризне, волосы растрепывай,

царапай щеки в кровь: наемных плакальщиц

хорошая жена не приглашает в дом;

пройдешь к гостям – пусть видят непритворную

скорбь, обноси их чашей поминальною.

Третья предсмертная песнь хора, общая

Без тебя вдова

соберет гостей.

Чем еще жива!

Маетою всей –

рассадить, разлить;

кто-то скажет речь:

надо как-то жить,

слез не хватит течь.

Воем вой, жена,

воем солнце встреть,

вся твоя вина –

рання мужа смерть

Алькеста

Неужели ты думаешь, что отпущу,

что останусь одна доживать, без тебя,

день-деньской тосковать,

мять пустую кровать?

Страхом робкое сердце объято мое,

но на то я и женщина, слабая тварь,

чтоб бояться и брать на себя тяжкий груз,

чтоб холодное ложе собой согревать,

мужа не отпускать,

от беды укрывать.

Можно ль женскою тенью насытить Аид?

Вся душа моя легкая тут – забирай!

Сколько было любви, раздувал месяц май,

что осталось – предсмертная, мелкая дрожь;

Смерть, стели плат бело,

обвивай мою плоть!

Я за тебя умру, останься жить, Адмет!

Адмет

Как ты решилась?

Алькеста

О, не отговаривай.

Адмет

Дары такие только боги вышние

нам могут посылать, в несметной щедрости, –

кто я, чтоб отвергать с неблагодарностью?

Кто ты: полубогиня в женском облике

или моя жена, Алькеста юная?

Алькеста

Я женщина, и потому я жертвую

немногим: чем безмужней, вдОвой станет жизнь?

Томлением пустым.

Адмет

Во век Фессалия

день этот будет праздновать, во храмах всех

девичьи хоры встанут верность женскую

восславить в день весенний, будут жертвовать

Алькесте, духу твоему пречистому

мед сладкий, светлый, как была любовь моя,

полыни горькой лист, как есть судьба моя.

Алькеста

Нет, я не дух, я женщина. Не в храминах –

в дому семейном помни, обещай детей

не выдать головою злобной мачехе,

стань им отцом и матерью, раз мать ушла,

им расскажи (как вырастут, как в ум войдут)

о том, как их любила, как лелеяла;

не долг один другому предпочла их мать –

единственный свой долг сполна мать выполнила.

Адмет подходит к Алькесте и нежно обнимает ее.

Адмет

Всю я ее запомню.

Нет, не надежна память –

сделайте ее идол,

истукан – я возьму на ложе.