ПЛАНЕТА ДРАКОНОВ

Олег Аникиенко

ПЛАНЕТА ДРАКОНОВ

Посвящается всем недостойным людям,

встреченным мною в жизни.

Только благодаря им я понял,

что человеком надо оставаться в любой ситуации,

дабы не стать подобным тем, кто совершает свой путь в ад.

Автор

БРОШЕННЫЙ БОГОМ мир

Мир, от которого отвернулся Всевышний,

становится адским миром низшего порядка.

Наследие Ведических Знаний,

формулировка автора

Мир – это война…

1984

Вступление

Город мёртвого самурая

Ничто не причиняет больших страданий,

чем сожаления.

Хагакурэ. Сокрытое в листве Бусидо

Каждая ночь проходила в одном и том же сне. Бесцельные блуждания по дымящимся руинам города Нанкин, захваченного японской императорской армией тринадцатого декабря 1937 года. На тот момент Нанкин являлся столицей Китая.

Его блуждания проходили через три дня после захвата города. Именно тогда он командовал своим первым массовым расстрелом.

Над горизонтом виднелось зависшее, но никогда не заходящее солнце. Багряным румянцем лихорадочного больного оно освещало призрачные улицы. В городе из прошлой жизни не встречалось живых людей. Лишь тела мертвецов, разбросанные среди осколков битого кирпича и висящие на столбах. Чудовищное напоминание о военных преступлениях японской императорской армии в японо-китайской войне, со временем переросшей во Вторую мировую.

Война помогла ему обрести уважение, сделать карьеру, встретить любовь, а потом забрала всё разом. Вместе с жизнью и душой, покатившейся в низшие миры. Злодеяния, которые он считал выполнением своего долга, выписали его бессмертной душе путёвку в ад.

В новенькой форме офицера имперской пехоты с родовым мечом на поясе призрак мёртвого самурая по имени Абэ Нори бродил по месту своего первого боевого крещения. Он не знал, когда и как его душа сможет искупить вину прошлого, но пытался найти подсказку. Возможно, тогда солнце скроется за горизонтом и бесконечно повторяющийся сон о прошлой жизни закончится.

Нанкин не стал местом его смерти. В этом городе он лишь впервые испробовал вкус крови. Это на многие годы последующей войны сделало его падшим ангелом смерти.

Ещё в тот день его впервые прокляли. Первый, но не единственный раз.

Пустоту скитаний бессмертной души заполняли лишь голод и тоска. Каждый раз, устав от блужданий, он делал себе харакири или отсекал голову. Лишь наблюдая гаснущим взглядом за холодным декабрьским солнцем, мог созерцать, как трупы оживали. Подходя ближе, мертвецы таращили на него белки закатившихся глаз. Тыча пальцами в посчитавшего себя богом – наделённым правом вершить страшный суд. Решать, кому жить, а кому умереть. Потом он просыпался.

Планеты, которые Высший Разум бросает на произвол судьбы, становятся демоническими мирами низшего плана. Выбраться из них душе значительно сложнее, чем попасть туда.

В новом теле его проклятой душе угораздило родиться на планете, заселённой драконами. Обитатели этого мира существовали в постоянном страхе, прячась между скал и расщелин в попытках найти себе пищу и не быть сожранными.

Называются брошенные Богом миры одинаково, несмотря на своё различие и многообразие, – ад.

Глава 1. Пробуждение в аду

Съешь то, что не смогло съесть тебя.

Главное правило ада

Пробуждение от сна в аду всегда сопровождается страданиями. Корчась в судорогах приснившейся агонии, душа проклятого самурая каталась по базальтовому полу норы. Когтистые лапы обхватили сжатый спазмом боли чешуйчатый живот. Главное – не сделать себе харакири когтями.

Начинался новый жизненный цикл. Опять предстояла битва за выживание.

Лёжа на полу пещеры, он вытирал ядовитые капли пота с лысой, покрытой бородавками головы. Чтобы не исполосовать морду, приходилось вытираться куском шкуры щитоносца. Накатывали воспоминания: в каком обличии и на какой планете проснулся.

В его сознании жили одновременно восемнадцать личностей. Те, в кого его душа воплощалась в прошлых жизнях. В первую очередь он являлся демоном по имени Зол, в теле которого существовал сейчас. Во вторую – офицером японской императорской армии по имени Абэ Нори, за убеждения которого душа теперь и расплачивалась. Остальные воплощения ютились на задворках сознания нечёткими воспоминаниями.

Память души – это те черты личности, которые видны даже во взгляде ребёнка. Мы – те, кем уже являемся при рождении. Воспитание может либо развить какие-то качества, либо подавить, но стержень, которым является душа, остаётся неизменным.

Он привык в мыслях разговаривать с самураем, живущим в его памяти, хотя знал, что это он сам. Общаться ведь всё равно не с кем. Не с монстрами же, населяющими планету драконов норовящими сожрать всё, что движется.

Большое светило зашло за оплавленный утёс. Он не мог этого видеть из своей норы, но понял по булыжнику, приваленному ко входу. Он остывал. Нужно выбить камень, пока его оплавленные кромки не затвердели и не превратили убежище в могилу.

Упёршись загривком в каменную стену, он прислонил задние конечности к булыжнику. Когти скрипнули, нарушив тишину, запечатанную в камне, мелодией адской какофонии. Звуки в аду или противные, или пугающие, другой музыки здесь не бывает.

Отёкшие от долгой неподвижности мышцы наливались кровью, готовясь к необходимому усилию. Камень кольнул в загривок, напомнил о необходимости накинуть шкуру щитоносца на плечи.

В одну руку он взял большой алмаз, служащий ему основным оружием в охоте на щитоносцев, а в другую – кусок скалы. Он делал так, чтобы от усилий когти не впились в ладони.

После пробуждения остро ощущался недостаток воздуха в норе.

Глубоко вдохнув, он закрыл глаза. На всякий случай, чтобы они не повыпрыгивали от напряжения.

Жилы и чешуя на нижних конечностях затрещали. С макушки стекла первая капля пота. Камень, зажатый в ладони, не выдержал усилий, рассыпавшись в острую крошку.

Нижние клыки впились в верхнюю губу. Искры заплясали перед глазами Главное – выдавить булыжник. Боль вызвала злость и придала дополнительные силы.

Воля оказалась сильней камня, и булыжник, который в диаметре превосходил его рост, вылетел как снаряд из пушки. Раскалённая атмосфера облила его волной жара и едкой пыли. Пот зашипел, испаряясь, и зелёным цветом окрасил желтоватую чешую.

Он замер, пытаясь отсрочить момент первого вдоха. Каждое пробуждение в этом мире подобно рождению ребёнка на голубой планете. Яркий свет, страх, судороги, корёжащие тело. А самое страшное, что это помнишь.

Слёзы заструились по щекам, с шипением испаряясь. Вдох.

Густой обжигающий газ заполнил лёгкие и микровзрывом попытался разорвать грудную клетку. Рёбра захрустели, но удержали душу в теле. Выдох.

С выдохом из ноздрей вырвался дым от опалённых лёгких. Кровь загустела, и оба сердца замерли, перестав биться в груди. Он раздвинул веки, и яркий свет словно двумя отточенными клинками пронзил мозг. Рука разжалась, высыпала базальтовые осколки и прикрыла глаза от режущих лучей. Мелкие порезы на ладони весело зашипели.

Второй вдох – уже менее болезненный. Сжав руку в кулак, он стукнул себя в грудь, запустив этим верхнее сердце. Нижнее сердце само начнёт биться позже, когда адаптируется к загустевшей крови. Раньше, когда он не запускал сердце самостоятельно, боль продолжалась гораздо дольше.

Выглянув из норы, Зол первым делом посмотрел, не прячутся ли возле входа драконы, стерегущие неосторожную жертву. Пока главное проклятие адской планеты не начало вечную охоту: ещё слишком жарко.

Что-то сегодня казалось не таким, как прежде. Воздух другого вкуса. Более густой. И… более влажный.

Он осматривался из своего укрытия. Тень от оплавленного утёса уже закрыла нору. Можно выбираться наружу. Боль отступила, освобождая место любопытству. Почему воздух влажный?

Долина камней с изредка торчащими скалами и разбросанными валунами уже окрасилась в фиолетовый оттенок приближающегося заката большого сумрака. Всё как обычно, кроме тёмного облака на краю долины.

Пейзаж адской планеты довольно однообразен. Потрескавшиеся горы, округлые валуны, оплавленные скалы, крупные камни, перемешанные с щебнем, формировали окружающую среду. Единственное, что радовало взор, – это яркость минеральных красок в каменных породах.

Среди каменного однообразия встречались различные оттенки жёлтого, серого, красного и фиолетового с золотыми вкраплениями. Цвета переливались в пёстрой радуге сочетаний. Утёсы отливали зеркальным золотом оплавленных склонов. Редкие чёрные пятна показывали остатки органических форм жизни, уничтоженных беспощадным светилом.

В этом мире не существовало лишь одного цвета, олицетворяющего чистоту и святость, а у японцев смерть, – белого.

Когда светило скроется за горизонтом, камни остынут и на них проступит влага. Споры грибковой плесени получат питательную среду и примутся разрастаться, покрывая камни красным мхом. Взойдёт холодное солнце, как он называл самую большую из лун этой планеты. Наступит пора сумрака, предшествующая малому дню. Из своих укрытий вылезет всякая причудливая живность, в том числе и щитоносцы, его основная добыча. По виду щитоносцы – нечто среднее между пауком и черепахой в гибком панцире сверху, а снизу защищённое лишь плотной шкурой с короткой кремниевой шерстью.

На планете драконов сила притяжения очень велика, а влажность атмосферы такова, что пить вовсе и не нужно – через дыхание всякий, старающийся выжить на этой планете, получает достаточно жидкости. Хотя когда влага конденсировалась на камнях в небольшие лужицы росы, он не мог отказать себе в удовольствии испить этого ядовито-синего нектара.

Сумерки густели, и вместе с темнотой надвигалась туча. Он часто видел приближающиеся пылевые бури, но обычно красноватого оттенка, а эта туча имела густой чёрно-фиолетовый цвет.

Неизвестность беспокоила, хотя острой опасности не ощущалось. Именно интуиция являлась тем чувством, которому он особенно доверял. Скорее грудь сжимало от радостного предчувствия, как перед тем, когда он увидел бордовый цветок. Правда, этот прекрасный цветок пытался его сожрать и чуть не откусил руку, но впечатление осталось положительным. От красоты и от того, что цветок оказался довольно вкусным.

Светило скрылось, и лишь узкая полоска ярко-фиолетового зарева с красными вспышками атмосферных вихрей освещали его долину. Туча спускалась с окружающих скал. Кривые бронзовые стрелки расчертили небосвод. Похоже, это молнии. На этой планете бывают молнии?

Он вытянулся в полный рост и вглядывался в горизонт. Нахлынувшие эмоции – радость, удивление, восторг – он не удержал, так и стоял с широко открытым ртом, обнажив острые треугольные зубы и вывалив язык на грудь. Красота, даже такая суровая и пугающая, так редка в аду.

Его имя Зол.

В этом теле он родился в Долине камней, и отец назвал его так не за злость. Имя он получил за чёрный цвет кожи, проглядывающей под чешуёй. Злыми же – так или иначе – в этом мире были все. По-другому не удалось бы выжить. Его мать звали Кара, и она умерла, рожая его. После смерти родителей Зол остался единственным обитателем планеты драконов, которую отец чаще называл коротко – ад.

Крупная капля упала на макушку бородавчатой головы. Раздвоенным трубчатым языком он слизнул её и убедился, что это та же жидкость, что проступает на камнях в начале большой ночи.

Вторая капля ударила по щеке, третья и четвёртая по руке, пятая по лбу. Потом он сбился со счёта, капли забарабанили по нему свинцовой дробью, причиняющей одновременно и боль, и радость. Он раскинул руки в стороны, обратив ладони к туче. Широко открыв рот с оголёнными в радостной улыбке клыками. Закрыв глаза и рыча от удовольствия. Уши свернулись в трубочку и теперь напоминали рога, с которыми представителей его рода изображали на голубой планете.

Человек не способен придумать того, что не бывает. Люди в кошмарах вспоминают опыт предыдущих жизней, своего существования в низших мирах.

Зарево заката прорывалось сквозь чёрные тучи, настолько плотные, что ветер, словно нож, отрезал от них куски и разбрасывал в разные стороны. Один кусок отлетел в его сторону и накрыл плотным покрывалом темноты. Вдыхать тучу оказалось крайне неприятно. Кроме того, что в ней оказалась очень высокая концентрация влаги с аммиаком, ещё и сера с мелкими вкраплениями золы и крупными частицами пыли щекотали нутро. Прокашлявшись и отплевавшись чёрной слизью, Зол вдохнул через жабры, служащие подаренным ему природой фильтром в период пылевых бурь.

Дышать через жабры влажной пылью оказалось тяжело. Приходилось с каждым выдохом издавать стрекотание и таким образом вытряхивать инородную массу. Сырая темнота рассеивалась, и он замахал перед собой руками, раскидывая сегменты тучи в стороны.

Стало видно, что камни, которых коснулась туча, шипят, отдавая ей своё тепло, сочащееся вверх зеленовато-синими струйками пара. Туман, обступивший его, и пробивающиеся сквозь дыры в этой мгле фиолетовые с красноватыми всполохами отсветы заката казались самыми красивыми явлениями, которые он видел за все жизни. К сожалению, их нельзя было созерцать, как он наблюдал восход солнца на поляне, где стоял его ученический домик, в прошлой жизни, без угрозы неожиданно умереть, потеряв бдительность.

Плотное короткое тело с четырьмя длинными и мощными конечностями. Крупная чешуя, меняющая цвет в зависимости от температуры тела от жёлтого в жару до красного в предутреннюю стужу. Спину украшали обрубки крыльев, не способные преодолеть сопротивление планеты и поднять тело ввысь и лишь напоминающие, что их вид некогда произошёл от летающих драконов.

Отец говорил, что они – это деградировавшие драконы, выродившиеся в ящериц.

Как выглядело его лицо, он не знал, но глубоко посаженные глаза отца и огромный тонкогубый рот с торчащими клыками едва ли являлись эталоном красоты. Только кожа отца отливала серо-голубым, как замёрзшая в предутреннем холоде плесень, а у него почему-то чёрным.

Земляне назвали бы его демоном. В лучшем случае, умерли бы от одного взгляда на него, а в худшем – попытались бы изгнать обратно в ад малоэффективным обрядом экзорцизма.

Зол вспомнил глаза отца, пляшущий в них холодный блеск фанатичной решимости, такой же твёрдой и непреклонной, как блеск стали самурайского меча.

– Наши души уже не вырвутся из ада, даже после смерти, поскольку проклятие нужно искупать благими делами, а в одиночестве это невозможно, – повторял командир и наставник из прошлой жизни, полковник Ооно, в этой ставший его отцом.

Дождь барабанил по шкуре щитоносца щелчками выстрелов, как тогда в Нанкине – городе жизни и смерти, послужившем началом для выбранного им пути.

Ветер усиливался.

Воспоминание первое

Павший город

Если рана самурая смертельна,

самураю нужно с почтением попрощаться со старшим по положению

и безмятежно умереть.

Кодекс чести Бусидо

Тринадцатого декабря 1937 года японские сухопутные императорские войска вторглись в столицу Китайской Республики, город Нанкин. Пехота рассчитывала получить безоговорочное боевое преимущество в японо-китайской войне, начавшейся со штурма Пекина седьмого июля этого же года, и покорить новые территории власти императора страны восходящего солнца. Начавшаяся в середине девятнадцатого века индустриальная революция быстро исчерпала ресурсы Японии. Население за короткое время увеличилось вдвое. Из детей растили воинов, понимая, что границы может расширить лишь война.

Шёл второй день разгрома павшей китайской столицы – города Нанкин. Китайское командование сбежало, предательски бросило войска и мирных жителей на милость захватчиков. Судя по призывам японского командования, предпочитающего даже не признавать в противниках людей, а относиться как к скоту, приведённому на убой, рассчитывать на милость не приходилось. Взятым в плен китайцам отказывали в праве именоваться «военнопленными», чтобы не распространять на них действия международного военного законодательства и не наделять какими-либо правами.

Японская императорская армия планомерно зачищала город от разрозненных групп китайских бойцов, пытавшихся выбраться за пределы павшей столицы, либо, когда шансов на спасение не оставалось, достойно умереть. Конечно, находились и те, кто предпочёл сдаться, зачастую переодевшись в одежды мирных жителей. Это обрекло всех мужчин города, способных держать оружие, считаться переодетыми солдатами вражеских войск.

Японское командование, воспитанное на наследии традиций самураев духа Ямато, считало достойную смерть в бою для воина высшей милостью и не особо уделяло внимание бронетехнике. Считалось, что безотчётная преданность имперских пехотинцев мощнее любой брони. Бронемашины использовались лишь на тех улицах, где сопротивление китайцев оказывалось особенно ожесточённым. Тогда императорские пехотинцы шаг за шагом захватывали павший, но не сдавшийся город под прикрытием бронетехники.

Молоденький офицер японской императорской сухопутной армии посмотрел на драконов, украшающих крыльцо одного из полуразваленных домов, и вспомнил, как один из его командиров, полковник Ооно, назвал Китай: «Дракон, которого необходимо оседлать».

Состоявшийся три дня назад штурм города, защищённого крепостными стенами, показал, что громоздкие средневековые укрепления бесполезны под ударной силой современного оружия. Огневой мощи японских пушек теперь мог противостоять лишь боевой дух китайских солдат, но он оказался сломлен. Плохо обученные и кое-как вооружённые силы разрозненной китайской армии, численность которой почти семикратно превосходила армию захватчиков, оказались неспособны противостоять потомкам самураев.

Тем не менее очаги сопротивления встречались повсеместно. Даже один не сдавшийся солдат, выбравший неизбежную и никем не оценённую смерть за родину позору пленения, оказывался способен задержать наступление целой роты. Хоть на несколько минут и ценой собственной жизни, но мог.

Молодой статный парнишка высокого для японца роста, с резковатыми чертами лица, свойственными скорее китайцам, в новенькой форме офицера сухопутной пехоты командовал зачисткой переулка, в одном из домов которого затаились несколько китайских солдат.

Юного адепта войны звали Абэ Нори. Фамилия Абэ делала ему честь в глазах соотечественников – древний клан самураев, его предков, веками жил и умирал во славу императора. Он являлся единственным наследником своего прославленного рода. Ответственность перед предками заставляла юношу не сутулить спину под выстрелами и крепче сжимать оружие, чтобы унять дрожь.

Звание второго лейтенанта являлось низшим офицерским званием в императорской армии, тем не менее удивительным для его столь юного возраста.

Он номинально командовал взводом пехотинцев японской императорской армии, проводящим стандартную зачистку. В связи с отсутствием у юного командира опыта фактически действиями отряда командовали сержант и капрал.

Бойцы передвигались традиционным построением для прочёсывания городских застроек. Они шли концентрическими кругами, при этом внешний круг целился по уровню передвижения. Второй круг, состоящий из более опытных стрелков, держал под прицелом окна окружающих домов. Третий круг из лучших стрелков целился в крыши, в центре шёл командный состав, в числе которого шагали второй лейтенант Абэ, капрал Кумагаи и сержант Тибо.

Военная разведка, допросив одного из сдавшихся китайских солдат, установила, что несколько вражеских военных во главе с офицером скрываются в покинутом жителями доме.

Дом, на который указал пленный, ничем не выделялся на фоне остальных полуразрушенных зданий проулка неподалёку от речного канала.

Увидев целенаправленно приближающихся в боевом порядке японских пехотинцев, китайцы не выдержали и открыли разрозненную стрельбу по врагам.

Пули забарабанили по насыпи переулка, несколько впилось в мелкий щебень у ног молодого офицера. Один из пехотинцев ничком свалился замертво, двое упали, крича от полученных ран. Японцы вели прицельную стрельбу по обнаружившемуся противнику, подавляя их выстрелы своим интенсивным огнём и приближаясь к зданию.

Пехотинцы рассредоточились и отступили под прикрытие стен домов. Абэ Нори прибыл в шестую дивизию за шесть дней до штурма города и раньше участия в боевых действиях не принимал. Офицерские погоны получил перед самым отбытием из прежней части.

– Пулемётчик в дом напротив, ты и ты его прикрываете. Вы шестеро, рассредоточьтесь вокруг дома и контролируйте все выходы. Главное – не стреляйте, пока не убедитесь, что это враги, а не свои. Остальные – огонь по всем окнам и ближе к дому, чтобы китайцы не могли прицелиться. Вы двое, оттащите раненых. Убитого не трогайте, ему уже не помочь, заберём его потом, – громогласно отдавал приказы капрал Кумагаи.

Отдышавшись, командир Абэ протянул револьвер из-за угла дома и пару раз выстрелил не целясь в направлении кусающегося свинцом противника, безнадёжно храброго в ожидании неминуемой смерти.

Посмотрев на спины бойцов, Абэ Нори зажмурился и напряг всё тело, чтобы преодолеть колотящую его дрожь. Затем, выдохнув и зажмурившись, бросился следом за пехотинцами.

Штурмом здания руководил капрал Кумагаи, распределяющий подошедших к зданию и оказавшихся в безопасности для выстрелов противника бойцов. Как в очередной раз показала война, истинный командир определяется не погонами, а владением ситуацией.

Кумагаи с презрением посмотрел на подбежавшего, тяжело дышащего молодого офицера.

– Я осматривался, – прижавшись спиной к стене, произнёс второй лейтенант Абэ, – вы, капрал Кумагаи, уже распределили позиции штурма, это хорошо.

Капрал хмыкнул, не считая нужным отвечать.

Часть пехотинцев осталась в укрытиях вокруг здания контролировать появление противника. Остальные, разделившись на два отряда, под управлением сержанта Тибо и капрала Кумагаи устремились к двум разным входам с противоположных сторон трёхэтажного здания. Похоже, эти двое понимали друг друга без слов. Абэ устремился за бойцами, возглавляемыми сержантом.

Один из пехотинцев выдернул чеку из гранаты и бросил её в проём двери, раздался взрыв и жуткий, нечеловеческий вой боли, предсмертная песнь души, вырванной из тела. Аналогичный взрыв прозвучал на другом конце здания, и пехотинцы забежали в дом.

Примерное расположение лестниц и планировку этажей бойцы знали со слов военных разведчиков, допросивших пленного. Солдаты держали наготове гранаты, по ходу продвижения забрасывая их в каждый следующий этаж. Один пролёт – одна граната, всё чётко и слаженно. Подобный динамичный штурм шёл в другой части здания, загоняя противника ближе к небу и к неминуемой смерти.

– Сдавайтесь! – на ломаном китайском языке закричал сержант со второго этажа в пролёт лестницы, ведущей на третий. Бойцы в это время прочёсывали этаж на наличие затаившегося противника.

Выстрелы и невнятные крики раздавались и с другой стороны здания.

Второй лейтенант Абэ, оглядевшись по сторонам, отошёл подальше от разбитого окна, опасаясь получить пулю от собственных снайперов.

– Я сдаюсь! – раздался крик с третьего этажа.

Сержант посмотрел на офицера, а затем на бойцов, ища глазами того, кто может ответить. Пехотинцев императорской армии учили фразам на местном диалекте, но понимать и вести диалог они, конечно, не могли.

– Брось оружие и спускайся с поднятыми руками! – по-китайски выкрикнул Абэ, помедлив, добавил: – Мы не будем стрелять, ты предстанешь перед военным судом.

– Я спускаюсь, не стреляйте, – раздался крик с верхнего этажа, и в пролёте лестницы показался солдат в форме китайского офицера с поднятыми руками.

Абэ сморщил нос, презрительно топорща редкие усики, метясь из револьвера в спускающегося по лестнице китайца.

«Японский офицер никогда бы не сдался живым», – подумал он.

Пехотинцы заняли позиции, рассредоточившись по этажу. Одни встали на колено, другие скрылись в проёме двери. Сержант Тибо подошёл ближе к окну, подавая знак не стрелять. Он наверняка думал о том же, что и Абэ: офицер способен дать полезную информацию.

Холодок пробежал по затылку, шевельнув волосы молодого офицера. Он даже понял от чего. Спускающийся по лестнице враг улыбался. Японское воспитание отучает смотреть в глаза, считая это неприличным. В этот раз Нори пренебрёг наставлениями учителей. Глядя в глаза врагу, он видел в них готовность умереть. Сердце затрепетало от тревожного предчувствия. У сдавшегося противника не может быть в глазах «улыбки смерти» – холодного торжества самурая, готового совершить харакири.