ПЛАНЕТА ДРАКОНОВ

Взгляд скользнул по тонкой капроновой верёвке, тянущейся с руки противника за его голову и из-за этого сразу не заметную.

– Ложись! – оглушительно крикнул Абэ Нори и, выстрелив из револьвера в грудь врага, сам бросился навзничь.

– Свободный Китай, – успел выхаркнуть офицер вместе с кровью из пробитой пулей груди и дёрнул верёвку, приводя в действие закреплённый на спине заряд.

Ещё несколько пуль из винтовки разворотили ему грудь до того, как грянул взрыв.

Нечто тяжёлое ударило по каске второго лейтенанта Абэ, переведя гул от взрыва в звон, разрывающий мозг.

«Китаец, а умер как самурай», – с уважением успел подумать потомок великого клана воинов о павшем противнике до того, как сознание убежало подальше от звона.

Глава 2. Полёты во сне и наяву

Память –

первое из 666 проклятий ада.

Ветер усиливался. Закручиваясь, танцевали струи дождя. Прилетевший откуда-то камень ударился о его голову, рассыпавшись в крошки. Удар вызвал звон и пульсации боли, как тогда, при первой контузии в Нанкине…

Желание спрятаться в нору возникло уже давно. Необычное природное явление уже не доставляло ни малейшей радости. К сожалению, отступать оказалось некуда. Нору залило потоками изливающейся с неба жидкости, которую он не мог назвать водой, поскольку она по виду больше напоминала масло.

Порывы ветра сбили его с ног и кубарем покатили по камням, на излёте размазав об валун. Он обхватил каменную глыбу, пытаясь сообразить, что делать. Как ни странно, но жить хочется и в аду. Хотя, пожалуй, только в аду и можно понять ценность жизни.

Инстинкты подсказали бежать к оплавленной скале, по форме напоминающей вскинутый в боевом выпаде меч.

У подножия скалы располагалась его нора – единственное место, которое он мог назвать домом. Если прижаться спиной к знакомому камню, распластав обрубки крыльев, есть надежда сохранить ориентацию в пространстве. Порывы ветра сбивали с ног, зловредно не пуская к намеченному убежищу. Несмотря на агрессию природы, воля оставалась крепка.

Выступы скалы больно царапали крылья, порвав одну из перепонок. Пришлось сложить обрубки и охватиться за выступ скалы одной лапой. Одной, поскольку во второй он по-прежнему держал алмаз, служащий ему оружием, пока единственный предмет на этой планете прочнее его воли и жажды жизни.

Стена бури закручивалась в ураган. Перспективы тоже не радовали. Если за большую ночь и следующий за ней малый день нора не высохнет, он останется без убежища.

Можно, конечно, спрятаться во вновь образовавшийся бассейн, оставив на поверхности только нос, но перспектива свариться заживо в незатейливой кастрюле радовала мало. Ещё Зол точно знал, что ночной холод способен превратить жидкость в лёд.

Демон представил себя в глыбе льда. Однажды он видел вмёрзшего в утренний лёд грызуна – из тех, с огромными зубами, поедающих гранит. Так он только хвостом мог шевелить и смотреть превратившимися в льдинки глазами на того, кто думал освободить его и избавить от участи поджариться при восходе нового дня. Тогда Зол проявил гуманизм и не стал избавлять существо от мучительной смерти, служащей единственным способом сбежать из ада. Да и зачем его спасать? Самому его съесть не удастся, да и небезопасно прикасаться к существу, половину веса которого составляют зубы.

Мелкие осколки льда, словно злобные насекомые, кололи кожу между чешуйками. Ох уж эта эволюция! Зачем она сделала его чешуйчатый покров таким редким? Ну что же, если он примёрзнет к скале, легче будет выдержать порывы бури. Хватит ли внутреннего тепла его хладнокровному организму, чтобы оттаять до восхода большого солнца, это уже другой вопрос.

Однажды он уже умирал в снегах. Беглый каторжник, убивший своего напарника за долю в добыче и пытающийся скрыться в снегах Юкона. Умирать от холода спокойней и приятней, чем когда тебя разрывают на куски псы или сжигают на костре религиозные фанатики за попытки приручить в своих интересах тьму.

Чем тяжелей смерть, тем сильнее чистка души. История знала примеры, когда правильные персоны после мучительной смерти становились святыми. Ну а неправильных людишек не принято хотя бы вспоминать после этого дурным словом. Лишь самоубийство делает карму тяжелее, несмотря на огонь боли и предсмертные страдания, не выжигает душу очищением. Он знал, что самоубийство – это бегство от судьбы, но теперь ему приходилось убивать себя каждую ночь, только чтобы проснуться. Такова была цена расплаты.

Конечности потеряли чувствительность. Когти, пытавшиеся проткнуть камень, ослабли. Следующий порыв ветра оторвал тело от камня и понёс в неизвестность. Любая ориентация в пространстве отсутствовала, но то, что его кости пока ещё не ломало о скалы, подсказывало, что ураган поднял его вверх.

Инстинктивно расправив крылья, Зол вспомнил свой полёт в одной из прошлых жизней. Тогда он воплотился главным архитектором у одного из племён майя. Строил стену между двумя скалами, заграждая проход в тайную долину золотых идолов. Как достроил, его скинули с его же творения, достающего до облаков, и пришлось лететь целую вечность, пока мясо не оторвалось с костей от удара о такие же булыжники, как те, что застилают эту долину.

Очень даже приличная жизнь, насколько помнилось. Если не считать ворованного золота богов и добавленного в их истуканы свинца. Ну и ещё мелких грешков типа ритуальных убийств соплеменников и беспорядочной половой жизни.

Кстати, худшее наказание в аду – это именно память.

Люди не верят в прошлые жизни, поскольку не помнят о них. Они даже не представляют, какое это благословение – не помнить прошлого. Ведь только тогда можно всё начать с чистого листа. Интересно, в райских мирах есть память? Должна быть! Ведь есть чем гордиться. Там это награда. В аду же лучше быть безумным монстром, не подверженным мукам совести.

Всё это время глаза он закрывал: так оставался шанс, что, так выше шанс не выбить их от удара о камни. Ведь глазное яблоко закрывали два века и покрывающая его бровь. Зол почувствовал, что завис в неподвижности, и поспешил открыть глаза. Картина увиденного, словно вспышка, впилась в мозг, а уже в следующий момент глаза засыпало маслянистой пылью.

Его закинуло на самую вершину бури. Скалы с кружащимися между ними тёмно-фиолетовыми змеями урагана, тащащего в своём маслянистом теле горы песка и камней, остались далеко внизу. На горизонте виднелись вулканы, показывающие всем невзгодам адской планеты длинные огненные языки оранжево-красной лавы. Над другим горизонтом виднелась большая, а чуть в стороне малая луна. Необычным серебристым цветом сверкнул вдали купол явно не природного образования.

Ураган извивался под ним. Силы подбросившей его инерции закончились, и тело, подчинившись притяжению, понеслось вниз.

Порывы ветра кувыркали его, а крылья лишь мешали. Очередной вихрь, налетевший со спины, вывернув лопатки наружу, превратил обрубки в ненужный и нелепый, причиняющий боль атрибут.

Ледяная корка, покрывшая тело второй чешуёй, смягчала боль местной анестезией.

Невзирая на удары, все его мысли устремились к увиденному куполу чуждого для этой планеты серебристого цвета и правильной формы, напоминающей шатёр. Его мозг позволял вернуть увиденное изображение, увеличить его и тщательно рассмотреть.

Несомненно, это сооружение создали разумные существа, но ведь он считал, что одинок на этой планете. И отец никогда не рассказывал, что этот мир обитаем. Может, он не знал? Единственное, что ясно, – в его жизни появилась цель. Выжить, чтобы найти купол и разгадать тайну.

Мысль не оформилась в образы до конца: рука ощутила твёрдую поверхность и попробовала её удержать. К несчастью, опора и не собиралась ускользать и приняла на себя его вес, сломав руку в двух местах. Следующий удар оказался ощутимей и сломал ногу в бедре и колене. Третий удар уже полностью показал, что планета драконов не собиралась отпускать его крылатое тело в небо, и сломал его двойной позвоночник в трёх местах. Тело превратилось в бесформенный кусок мяса, кувыркающийся по ухабистой поверхности неприветливой планеты. Всё? Конец?

Новый порыв урагана бросил кусок подмороженной отбивной к подножию скалы, заграждающей путь ветру и направляющей его в небо. Сознание упрямо не желало оставлять тело, несмотря на всю безнадёжность ситуации. Жизнь в паническом упрямстве проросла корнями проклятий в камни этой планеты и не собиралась гаснуть даже от адского ветра.

Ураган не утихал, занося его мелкой ледяной, ядовито-синей крошкой. Отдалённо эта крупа напоминала мягкий снег из его прошлой жизни. Как прекрасен, казался снег у подножия горы Фудзияма, рассыпая брызги солнечных отблесков холодного зимнего солнца. Тогда он только готовился стать самураем императора и надеть погоны императорской пехоты. Тогда его ещё не прокляли.

Единственная не повреждённая за время полёта левая рука упрямо прижимала к сломанным рёбрам алмаз, вложенный между чешуйками. За этот алмаз на Земле он мог бы приобрести небольшую страну. На адской планете вся его ценность сводилась к необычайной прочности, давая надежду обитателю планеты драконов.

Какая красивая военная форма, идеально сидящая на стройном теле, была у него там, в Нанкине…

Воспоминание второе

Начало пути в Ад

Истинная храбрость заключается в том,

чтобы жить, когда правомерно жить,

и умереть, когда правомерно умереть.

Кодекс чести Бусидо

Сумрак уплотнялся, показывая, что солнце решило на сегодня окончить свой бег по небосводу. Этим оно и дарило надежду жителям столицы, надежду укрыться от смерти, пришедшей с востока.

Пехотинцы продвигались вглубь Нанкина. Ощерившись штыками на винтовках, воины шестой дивизии японской императорской армии шли по дымящимся руинам Нанкина. Шёл третий день зачистки города, и выстрелы раздавались всё реже.

Солдат противника, вооружённых огнестрельным оружием и способных оказывать сопротивление, практически не осталось. Мирных жителей, не подчиняющихся командам остановиться в стремлении спрятаться от грозящей смерти, догоняли выстрелами в спину. Добивали, закалывая штыками, экономя патроны.

Многие бойцы китайской армии переоделись в гражданскую одежду, а возможное сопротивление требовалось подавить тотально. Более крупные группы разоружённых и морально подавленных китайцев под дулами винтовок сгонялись на открытые места.

Статный молодой офицер, довольно высокий и мускулистый для японца, хотя совсем ещё мальчишка, широко раскрытыми от ощущения важности своей миссии раскосыми глазами озирался по сторонам. В новой, но уже получившей отметины войны форме, словно потерявшийся котёнок, он топорщил редкие усики, скрывая под маской высокомерия смятение от кровавого боевого крещения.

Звон в ушах от вчерашней контузии стал уже привычной музыкой войны, проглатываемой спазмами боли при резких движениях.

Сколько он себя помнил, отец готовил его к войне, растя как достойного наследника самураев, безоговорочно преданного империи.

Позавчера началось его личная война, война, в которой он перешёл от теории к практике и в бою за взятие Нанкина убил первых врагов, не покорившихся народу, за спиной которого сияло солнце. Хотя эти убийства ему не запомнились. Враги стреляли в него, он в них. Он даже не всегда мог рассмотреть их лица. Он попадал, а они нет, и, умирая, они кричали, вскрикивали, умирая. Так и будет. Как его учили в офицерской школе: «Предсмертные крики врагов – это гимн величия Империи».

Но он оказался не готов к геноциду. Оказывается, всё это время где-то глубоко в его душе предательски пряталась жалость. Все годы военного воспитания не смогли уничтожить слабость, о которой он не подозревал.

Сегодня, когда старик-китаец безнадёжно пытался спрятаться между камнями разрушенной стены, прижимая к груди свёрток, он поднял пистолет, но медлил перед тем, как выстрелить. Из глаз старика текли слёзы, и он протягивал к нему правую руку, прижимая левой к сердцу свёрток с самыми ценными вещами, что накопил за жизнь.

Как он смел просить жизни у того, кого учили лишь убивать? Меньше всего он походил на переодевшегося китайского военного, слишком стар, скорее всего, это мирный житель захваченного города.

Раздался выстрел, продырявивший свёрток, из которого брызнула кровь, и послышался последний детский вскрик. Старик перевёл взгляд на самое ценное, что старался сохранить в этом мире, – свою внучку или внука. Откинул край одеяла и посмотрел на тельце, уже издавшее свой последний крик.

Глаза старика вновь встретились с глазами молодого офицера. В них уже не светился страх. В них читалась лишь вселенская печаль уставшей души, готовившейся оставить временное пристанище, которым служило его тело. Пуля, убившая ребёнка, пробила и грудь старика, прошив их единой иглой и сшив вместе общей нитью смерти.

– Ничего, офицерик, в следующий раз сможешь сам, – раздался хрипловатый голос коренастого пехотинца с нашивками капрала, прямоугольным лицом и почти не заметными щёлочками глаз, в которых блестела высокомерная усмешка матёрого волка. Хищника, уже распознавшего вкус крови и насмехающегося над молодым неопытным волчонком.

Ударом штыка капрал проткнул шею старика, практически отрубив голову от туловища. Пинком отбросил в сторону тело, не отпускающее бесценный свёрток, уже не имевший никакой цены.

В ответ на растерянный взгляд молодого офицера императорский пехотинец с нашивками капрала пожал плечами и процедил сквозь кривые зубы гуманную концепцию смерти:

– Зачем его мучить? Пусть лучше сразу умрёт.

После чего продолжил движение, нагоняя линию марша.

Офицер рукавом мундира левой руки, в которой сжимал пистолет, вытер выступившую испарину и ускорил шаг, догоняя шеренгу солдат.

Его тогда звали Абэ Нори, и воротник его формы украшали нашивки трёх жёлтых и двух красных линий и одной звезды, что означало, что он носит звание «шо-и», то есть второго лейтенанта. Низший офицерский чин в императорской армии, незаслуженно высокий для семнадцатилетнего недоучки. До этого он полгода после училища прослужил прапорщиком в воинской части, располагавшейся при одном из северных портов. Связи отца Абэ Амида, некогда влиятельного чиновника, позволили попасть в самое пекло жестокой войны. Войны, дающей надежду на реализацию имперских устремлений его народа по захвату Китая, а в дальнейшем Сибири и Дальнего Востока России. Ну, или смерть, достойную потомка самураев.

Он являлся последним наследником древнего клана Абэ, ветви Удзи, поэтому мечтал возродить славу предков, служивших величию страны восходящего солнца. Тогда он ещё не умирал и не знал, что в смерти, как и в убийствах, нет ничего романтического.

Трупы устилали улицы города Нанкин и мешали победному продвижению армии, зачищающей город от неразумной нации. От тех, кто не знал, какую благодать на своих штыках несли японские пехотинцы в «Страну дракона».

На столбах вместо знамён висели изрезанные штыками трупы посмевших не встать на колени и не молить о пощаде, хотя и это их бы не спасло. Трупы обнажённых женщин, изнасилованных и обесчещенных, показывали, каково это – сопротивляться воле императора, получая за это оборотную сторону любви.

В распахнутом окне второго этажа дома, возле которого они проходили, мелькнула тень.

– Стоять, – резко, как его учили, рявкнул второй лейтенант Абэ, – досмотреть дом.

В ответ на вопросительные взгляды солдат он ткнул на двоих. Первым Нори выбрал капрала, недавно убившего старика.

– Ты и ты. Досмотреть здание на наличие возможного противника. В случае обнаружения вооружённого неприятеля уничтожьте на месте. Если окажутся гражданские, выведите живыми, – приказал он, стараясь говорить как можно более чётко и властно. – Капрал!

– Капрал Кумагаи, – хмуро глядя исподлобья на юнца, имеющего право благодаря званию распоряжаться его жизнью, ответил пехотинец.

– Капрал Кумагаи назначается старшим. Выполнять, – приказал шо-и Абэ, – остальным рассредоточиться и контролировать улицу.

Уже через несколько минут из дома раздались крики, давшие понять, что зачистка дома оказалась не бесполезной. На пороге дома появились пехотинцы, тащившие сопротивляющуюся девушку лет двадцати.

– Смотрите, какой у нас удачный улов, – потешался капрал Кумагаи. – Не зря сходили, будет кому нас согреть этой ночью.

– А ну прекратить, – резко гаркнул Абэ, – мирные жители не должны пострадать.

– Ей будет хорошо, – оскалил жёлтые зубы капрал.

– Девушка, вы можете быть свободны, у вас есть возможность остаться невредимой, если вы будете оказывать содействие японской императорской армии и выполнять приказы, – сказал Абэ Нори по-китайски. Обращаясь к капралу, добавил на японском языке: – немедленно отпустить мирного жителя.

– Зачем, офицер? – с вызовом спросил капрал, оттолкнув девушку в руки рядовых. – Её в любом случае сожгут или расстреляют. Тут же хоть развлечёмся. Вы обязаны заботиться о нас. Разве не так?

Кумагаи с вызовом расправил плечи и расставил свои короткие, косолапые как у медведя ноги на ширину плеч, закрыв спиной проём двери.

– Выполнять приказ, – прервал дискуссию второй лейтенант Абэ, – продолжаем движение, выполняя приказ майора Ито.

От напряжения у него пульсировало в висках: сказывались вчерашняя лёгкая контузия и удар обломка стены по голове, к счастью, защищённой каской.

Пока пехотинцы строились в линию, капрал Кумагаи, чья фамилия означала «медведь, живущий в долине», приблизился к своему командиру и сквозь зубы процедил:

– Зря ты так, шо-и Абэ. Неопытный ещё, так послушай мой совет. Уважения пехотинцев ты ещё не заслужил, а ограничения уже накладываешь, защищая этих узкоглазых. Пехотинцы недовольны. Смотри, чтобы тебе в спину пуля не попала при следующей атаке. Ведь сейчас никто особо разбираться не будет.

Странно слышать, как один азиат обзывает других азиатов узкоглазыми. Пожалуй, это ярче всего показывало всю нелепость нацизма.

Абэ Нори понимал, что это прямые угрозы в его адрес. Он проиграет в обоих случаях: уступит подчинённому и этим навлечёт усмешки и презрение всей части или получит врага, не побоявшегося выступить против него. Промедление казалось подобным смерти. Следующее его слово решит судьбу.

За спиной капрала в проёме двери мелькнула тень и раздался выстрел. Выхватив меч, с которым его предки совершили много славных подвигов, Нори отпрыгнул в сторону и стремительно приблизился к двери. В проёме появился враг с устаревшим ружьём. Не медля ни секунды, чётким движением клинка второй лейтенант Абэ снёс голову противнику удивительно маленького роста.

Голова покатилась по камням мостовой, разглядывая удивлёнными глазами своего убийцу. Врагом оказался мальчишка лет двенадцати. Столько же лет, сколько было ему, когда он определился с выбором между армией и флотом. Достаточно взрослый, чтобы принять достойную смерть в бою, несмотря на то, что он не самурай, да ещё к тому же китаец. Мальчику повезло умереть как мужчине, от благородной стали древнего клинка.

– Зиксин, зачем?! – вскрикнула девушка, увидев покатившуюся голову.

Закричала от захлестнувшей душевной боли и упала на колени. Стало понятно, что это её братишка. Не послушавший наставлений спрятаться и решивший совершить мужской поступок в тщетной попытке спасти сестру.

Девушку никто не держал, она просто не успела уйти и теперь не задумываясь бросилась к телу брата. Перевернула его на спину и приставила откатившуюся в сторону голову в тщетной попытке помочь.

Нори перевёл взгляд на поражённого выстрелом капрала и лежавшего на мостовой с дырой в груди. Капрал судорожно зажимал рукой рану, пытаясь остановить хлещущую кровь.

– Ты посмел угрожать самураю, живущему, чтобы умереть? – высокомерно спросил наследник клана Абэ. – Как ты там говорил: «Мучить не надо – лучше сразу убить»?

С холодной усмешкой рождённый воином из древнего самурайского рода Абэ Нори поднял окровавленный меч, глядя в искажённые гримасой боли и ненависти лицо смертельно раненого капрала Кумагаи.

Волчонок почувствовал вкус свежей крови и за одно мгновение повзрослел.

Глава 3. Долина тени

Одиночество —

второе из 666 проклятий ада

Пальцы левой руки, лежащей на ледяной крупе, сгибались, раздвигая ярко-зелёный настил колотого льда, впиваясь когтями в трещины гранита и таща за собой тело с переломанными конечностями. Чёрная кожа ладоней налилась синевой, что говорило о том, что голубая кровь кипит в жилах, наполняя питательной силой каждую мелкую мышцу сустава кисти, оставшейся единственной надеждой на спасение.

Если сейчас появится дракон, то Золу даже не удастся даже повернуть голову, чтобы посмотреть, как его будут жрать.

Хрустнула кость. Похоже, организм начал восстанавливаться, сращивая повреждённые конечности. Нужно что-то съесть, тогда процесс восстановления ускорится. С трудом повернув шею, Зол посмотрел на изувеченную правую руку. Если она срастётся в таком положении, то толку от неё будет не больше, чем от кривого выступа скалы.

Собравшись с силами, он положил левой рукой на правую ладонь большой камень. Левая рука продолжила царапаться по граниту, разгребая ледяную крупу, пока не вытянула руки в одну линию. Когти нашли удобную расщелину и рывком, закрутившим в вихре боли верхнюю половину туловища, распрямили повреждённую конечность.

Кстати, одиночество – это второе проклятие ада. Помощи ждать неоткуда и рассчитывать можно только на себя самого. А любой, кто нарушит твоё одиночество, окажется врагом. Это неизбежно, это же ад.

Так и случилось. Послышались мелкие шаркающие шаги где-то со стороны ног. Мучительная боль пронзила левую ступню. Он перестал чувствовать лодыжку. Там просто пульсирующей болью нарастал холод. Оглушительно заорав, Зол попытался отпугнуть падальщика, принявшегося пожирать ещё живой кусок отбивной.

Существо, откусившее лодыжку, продолжало поедать его левую ногу. Оба позвоночника сломаны, и повернуться, чтобы посмотреть, кто его жрёт, оказалось невозможно. Выручили глаза на ушах, рассмотрев невиданного ранее зверя, но это ничем не помогло и не избавило от боли. Левая рука с усилием дёрнула тело, пытаясь отпрянуть в сторону от неприятеля. Несмотря на сопротивление, наглый пожиратель живой плоти не сдавался и продолжал грызть кость, причиняя неимоверные страдания.

Кстати, чувства в аду многократно усилены. Удовольствий, впрочем, крайне мало. А оттенков и разновидностей боли слишком много.

На ладони правой руки по-прежнему лежал увесистый булыжник. Как бы ему сейчас пригодился боевой меч самурая, а лучше офицерский револьвер. Взяв кусок скалы в левую руку, Зол бросил его в сторону своей боли. Раздался удар и всхлипывающее хрюканье. Резкая боль прекратилась. В такой холод радовало только одно: вряд ли удастся истечь кровью из обгрызенной почти до колена нижней конечности.

Им, помнящим себя потомком самураев, страх воспринимался как нечто чужеродное. С детства его учили, что он родился, чтобы умереть. В этой жизни не хотелось осознавать, что придётся возродиться в ещё низших глубинах ада. Третье проклятье ада – здесь не так-то легко умереть, чтобы воспользоваться единственной лазейкой убежать. Смерть всегда рядом, она всегда дышит в затылок холодным дыханием гниющих останков, но брезгует поживиться таким безобразно ничтожным куском мяса.

Иммунитет адских жителей немыслимый. Ад не любит отпускать своих обитателей в объятья смерти. Шевельнувшись, Зол почувствовал, что от последнего рывка позвоночники встали на место и он может сесть. Опираясь на левую руку, Зол кое-как смог сесть. Это позволило увидеть обгрызенную до колена левую ногу и переломанную, причудливо вывернутую правую. Уткнувшись рылом в обгрызенную конечность, лежал труп крупного неизвестного животного, напоминавшего одновременно свинью и рысь.

Тут уже вспоминалось очередное правило ада: «если кто-то не смог съесть тебя, то ты сам его должен съесть». Хорошо, что этих падальщиков не стая. В аду нет стай, тут каждый за себя. По крайней мере ему ещё, к счастью, не встречались.

Сначала пришлось распрямлять нижние конечности. Культя левой ноги уже затянулась. Теперь у него достаточно еды. Когда он найдёт новую нору, в которой можно переждать, у него отрастёт новая нога. Главное, чтобы его не почуял дракон.

Облокотившись о ближайший валун, Зол смог осмотреться. Впив зубы в того, чьим последним обедом он стал, одинокий скиталец адской планеты драконов ощутил, что добыча оказалась неимоверно вкусной. Наверное, из-за того, что тушку покрывала кремниевая щетина, больше похожая на иглы. Нужно только понять, как этому нежному и малоприспособленному к выживанию под раскалёнными камнями поверхности существу удавалось выживать. Тогда он сможет найти ещё такую же вкусную добычу.