Искупление. Неведение

К слову, полностью утолить голод не удалось, только что с этим могу поделать? Моей вины не имеется в том, что продукты здесь не в шаговой доступности. И по городу оказалось трудновато ходить, потому что любой поворот был похож на другой. Как тут можно не затеряться?

К вечеру силы окончательно покинули меня, поэтому решил забраться в какое–то подвальное помещение и передохнуть там. Утро вечера мудренее, как говорилось в каких–то сказках. Следовательно, нужно поспать и со свежей головой всё продумать.

ГЛАВА 3. ЛОНИ КАРНЕСС

Их гортанный смех слышался со всех сторон. Он закладывал уши и внушал панический страх, заставляя тело извиваться, словно оно превратилось в змею. Истерика преобладала над разумом, заставляя кричать и всхлипывать. А они продолжали смеяться, говоря: «Интересно, сколько он на этот раз выдержит?», «Да не больше пары дней». И вновь смех. Смех превосходства и злорадства из–за старшинства.

Я кричал не переставая, прося отпустить. Кричал, что стану серой мышью и не побеспокою больше никого. Но меня игнорировали и тащили за руки и за ноги к самому прозябшему, продрогшему, пропитанному ненавистью месту – подвалу. К подвалу, который долгое время являлся местом наказания, уединения и надежды. Место, где было пролито множество слёз и выкрикнуто множество ругательств. По рассказам тех, кто там побывал, пол насквозь пропитался кровью и не желал больше принимать ни капли. А теперь там окажусь я – самый слабый, и до сих пор новенький человек, не привыкший к суровости этого небольшого мира, ограждённого железным двухметровым забором.

Меня скинули в этот небольшой «ящик» как мешок картошки, закрыли железную крышку на задвижку и ушли, продолжая смеяться надо мной – над тем, кто не может ударить в ответ или напасть первым. Над тем, кто слабее всех. Над тем, кто верит в светлую ауру всего, что является живым. И они правы: я – трус и слабак, каких нужно попробовать найти на всей планете. Я ненавижу темноту и не переношу одиночество. Но кто имеет права́ издеваться надо мной с помощью моих же страхов? Кто имеет права́ манипулировать с помощью них и наслаждаться моими страданиями?

Крики с мольбами выпустить никто не слышал. Или их просто слушали, довольствуясь тем, что мой голос становился всё тише. Воспитателям, видимо, плевать на то, что ребёнка десяти лет заперли под зданием на неопределённое, по количеству, время ребята чуть старше. Почему в этом месте всем плевать на слабых? Почему их втаптывают в грязь и потешаются над ними?

Чтобы привлечь внимание, продолжал хрипеть, ударяя окровавленными руками о стены. Кисти когда скользили, когда липли к поверхности, давая понять, что раны нанесены серьёзные о гладкую поверхность. Хочется пить, а вокруг только холодный, бетонный пол, на который мне не хотелось ложиться. Но сон и отсутствие сил не спрашивали, поэтому я уснул, видя, как убиваю обидчиков ради того, чтобы восторжествовала справедливость.

Когда наступило утро – непонятно. Да и нужно ли понимать это? В ближайшие дни мне предстоит мучиться от голода и нехватки воды. Мучиться, ломая голову, за что жизнь так поступает со мной? При том придётся не бросать попыток докричаться до внешнего мира, который не так сильно меня любит, как любили родители до своей смерти.

Когда открыл глаза и увидел темноту, испугался, подумав, что вновь лежу в том самом подвале, в котором провёл больше дней, нежели в самом помещении интерната. Хотя, на поверхности мне нравилось меньше, чем в этом промозглом кубе, потому что в него, кроме меня, никого туда больше не пускали. Там было всё: книги, матрас, подушка, плед, запасы еды и воды. Даже учебники спускал туда, чтобы не отставать от одноклассников.

А может, и вправду вернулся в прошлое и вновь смогу вернуться в человеческий мир, пока меня не хватится старший воспитатель? Но возвращение на десяток лет назад невозможно? Ведь так? Тогда почему так страшно? Страшно изменить что–то в себе в тот период и показать, что они не могут меня задирать по поводу и без повода? Нет. Просто не хочу видеть их наглые рожи, к которым приклеились эти ядовитые полуулыбки.

Попытался открыть деревянную крышку во время размышлений, и она… поддалась. Облегчённый вздох сорвался с губ, и я медленно вылез из своего ночлега. Хоть небо и затянуто серыми гроздьями облаков, пришлось зажмуриться и отсчитать несколько секунд, чтобы привыкнуть к свету. Воздух сухой, режущий, наполненный злобой и неприязнью. Мне подобное не нравится, но что поделать? И почему нельзя поменять мир вокруг себя? Жизнь бы стала намного проще.

Поднявшись на ноги, вновь стал ходить по городу в поисках овощей или фруктов: не хочется ждать момента, когда желудок начнёт возмущаться. Спустя, по ощущениям, пару часов, стал ругать Свет, на чём он стоит или с помощью чего висит, потому что заданная цель никак не достигалась. Желание разнести улицу стало накапливаться. Почему никто из группы не ищет меня? Почему я вновь один? В какой момент оступился? Ничего же плохого в жизни не сделал. За что у них такая сильная ненависть ко мне?

Дома в это время менялись плавно, превращаясь с каждым шагом в полуобрушенные постройки, в которых даже после реконструкции невозможно будет жить. Хотя, в подобных помещениях приходилось жить и мне. Летом и весной терпимо, а вот осенью и зимой лучше не засыпать, иначе остальные смогли бы найти почти разложившийся труп. Интересно, а местные там живут, если вообще здесь находятся? От какого количества трупов остались кости? Они могли бы стать отличным украшением для клипа. Или можно было бы какое–то мероприятие придумать, сродни хоррору.

Не смотря на страх темноты, мне всегда нравилось участвовать в тёмных коридорах в качестве игрока и рисковать жизнью. Страх помогает чувствовать себя живым. Если ситуация кажется безвыходной, то мозг начинает проматывать многие положительные моменты, а в отрицательных находит счастье. В особенности страх помогает найти выход из ситуации, которая казалась безвыходной. Жаль, что в основном приходится находиться в состоянии спокойствия и с помощью него принимать взвешенные решения.

Вдруг запахло свежестью и почувствовалась прохлада. Ветер стал не таким сухим и режущим. Я побежал навстречу потокам воздухе, не чувствуя боли от острых камней из–за босых ног. Зачем бегу к неизвестности? Почему так рад прохладе и бегу, не чувствуя усталости? Последний раз так бежал по набережной, когда понял, что обрёл свободу.

Ливень не пытался утихнуть. Гроза громко вздыхала над головой, вызывая трепет. Молнии безмолвно вскрикивали, напоминая о себе неоново–белыми вспышками. Тёмные тучи давили, но чувство радости не покидало моё тело, которое стало дышать свободно. Тело, двигавшееся без чувства гравитации.

Я сбежал из детского дома спустя долгих одиннадцать лет мук. Сбежал от тех, кто ломал мой внутренний мир и пытался подчинить. Теперь я могу делать то, что хочу, не боясь последствий после собственных действий. Радость окрыляет, а холодный воздух со стороны реки никак не беспокоит. Прекрасно чувствовать себя птицей, покинувшей клетку. Птицей, расправившей затёкшие крылья.

Насколько долго удастся скрываться в этот раз? Или, для надёжности, лучше уехать как можно дальше? Сменить имя, фамилию, внешность? Сменить всё, чтобы меня никто не узнал? Наверное, это хорошее решение, чтобы наладить свою жизнь. Но сейчас лучше насладиться вырванной из рук жизни свободой, чтобы отдохнуть от тех пыток, произошедших в стенах, которые многие считают святыми и не понимают, как Ад там на самом деле творится.

Сейчас это напоминало тот момент, когда радость опьянила, сменившись горечью после наступивших трудностей. Но я не могу остановиться, продолжая бежать навстречу ветру. Навстречу мнимому счастью, которое может разбиться об остриё разочарования. И это случилось, как только удалось покинуть сначала город, а потом и небольшую полосу леса.

Перед глазами открылся красивый вид: цветочный берег, собравший все цвета вселенной; лёгкий контур деревьев, частично показывающий края озера; ближе ко мне расположился деревянный пирс, который до современности служил причалом. Вокруг было тихо, но спокойно, из–за чего внутри зарождалось множество непонятных мне чувств, скрывших разочарование. Но позже их затмила радость, когда удалось увидеть высотки города, ставшего для меня жизненным испытанием, начиная чуть ли не с самого рождения. Оказывается, выход эти два дня был настолько близко, что стоило только поискать. Никогда в себе не сомневался. Осталось только найти лодку и отправиться туда, где осталось моё богатство и привычные условия для жизни. Туда, где я любим, но никогда не полюблю.

Медленно подошёл к воде и окунул руку. Прохлада вызвала волну дрожи, заставив улыбнуться. Я стал пить из ладоней, не заботясь о чистоте воды, пытаясь утолить жажду. Чувство, как горло обретает потерянную влагу, вызывало блаженство. Капли мочили рубашку, но это не настолько важная часть, по сравнению с восстановлением водного баланса.

– Видимо, тоже пару дней не пил, – послышался чей–то голос сбоку. Он был сиплым, глубоким, убаюкивающим. Такому человеку нужно сказки озвучивать и детей усыплять. И что его сюда привело? Неужели многим это место известно.

– Откуда вам знать? – поднявшись и повернувшись в сторону звука, ответил как можно безразличнее. Его осунувшееся лицо, седые волосы и одежда странника вызывали множество вопросов. В особенности эта искусно вырезанная трость с большим голубым камнем в верхнем утолщении, при том ещё и выше него. Может, это всё–таки посох? А его глаза… Они лиловые с россыпью звёзд. Линзы? Никогда подобных не видел. Но эффект придают впечатляющий. Нужно будет попробовать такие найти. Фанаты точно сойдут сума от образа, который можно к ним придумать.

– Многие сюда приходят, чтобы напиться, – с лёгкой улыбкой отвечал старик, опираясь на свой предмет для передвижения. – Ты не первый, кто забрёл сюда. И все тоже сначала светились от счастья, а потом потухали, словно догоревшие спички.

Непонимание нависло над моей головой, а мужчина продолжает слегка улыбаться, изучая своими странными глазами мою личность. Кожу как будто стало колоть, но это ощущается не сильно, хоть и приносит дискомфорт. Кто же он такой? И почему так рад меня видеть? Неужели мы когда–то с ним встречались?

– Пойдём со мной, – только и произнёс он, направившись в противоположную сторону от меня.

Не знаю, для чего пошёл за ним. Что–то внутри насторожилось, только его безобидность всё равно подавляла бдительность. Возможно, позже я пожалею о своём действии, но сейчас мне хочется познать, есть ли страх во всём происходящем, которого так давно не испытывал? Смогу ли с помощью такого необдуманного решения найти ответы на некоторые вопросы? Или меня просто убьёт частичное отсутствие инстинкта самосохранения?

ГЛАВА 4. ЛОНИ КАРНЕ́СС

Мы шли по берегу озера минут двадцать, наслаждаясь дневными лучами солнца, прежде чем дошли до небольшого дома, сделанного из каких–то тонких светлых веток. Крышу имитировали ветки сосны, крепко скреплённые между собой. На небольшом крыльце рос одиночный, с большим и ярким бутоном, цветок неизвестного мне вида. Его стебель был толстым, длинным, при этом казавшийся хрупким, нежным, нужным.

От него исходил еле уловимый сладковатый аромат, дурманящий голову. Напоминает ощущение, когда первый раз употребил наркотики: расслабление, ощущение кайфа и того, что могу даже море перейти. Потом наступила ломка, и мир стал немил. После подобного не захотелось употреблять эту дрянь. А тут подобный цветок. Надеюсь, не захочется остаться в этом странном месте и вдыхать этот чудный аромат, ведь воспоминания не особо радужные пробудились с помощью него.

Мы сидели в заброшенном небольшом дома около котелка. За окном выл ветер и ухала гроза. Все ждали своей очереди с большим трепетом. Ждали своей дозы белого порошка, чтобы облегчить свою жизнь и улететь в неизведанные дали. Порошка, который в своих кругах обрёл название «Радость».

И многим уже было хорошо: они катались по полу, смеялись, говорили с умершими родственниками, а я стоял и смотрел, пытаясь понять, хорошо это или плохо. Пытаясь понять, нужно ли мне это? Хочу ли опуститься до состояния животного? Наверное, да, чтобы уже забыть о проблемах и стать хоть немного счастливым. Почувствовать временное расслабление.

– Если первый раз пробуешь, то возьми немного порошка и положи на язык. Смесь сама растворится, а кайф почувствуешь знатный, – спокойно произнёс парень. Ему лет двадцать, не больше, но одет хорошо. Карие глаза смотрят с сочувствием, а тонкие губы слегка дрожат. В помещении, кажется, не было холодно, но ему виднее, как реагировать на температуру воздуха. И он, видимо, постоянный поставщик. Только как они платят? У них же ни гроша за душой. Или, как говорится, тут всё по блату?

Поколебавшись ещё минуты две, сделал всё так, как мне сказали. Не решился на большую дозу, но почти сразу почувствовал расслабление. Звёздочки мерцали повсюду. Улыбка самостоятельно расползлась по лицу. Свинцовое счастье стало заполнять тело, развязывая язык. Только не помню, что говорил, когда длился лёгкий кайф. Некоторые приняли по второй дозе, чувствуя ещё большее блаженство.

Я же в это время видел родителей, которые мотали головой, при этом говоря: «Не по той дороженьке ты пошёл, сыночек. Радости тебе это не принесёт». Но мне стало так хорошо, что даже происходящее обрело реальность: родители рядом, у меня много друзей, с которыми сижу за столом и обсуждаю планы на взрослую жизнь. Мама и папа светятся от счастья, а я чувствую, как по телу разливается в тепло и смеюсь со всеми. Чувствую, что нахожусь там, где есть любовь и нет разочарования.

Тело начало выворачивать, когда солнце уже подходило к зениту. Сколько прошло времени – не знаю, но сейчас состояние ухудшилось. Кожу как будто разрывало изнутри, сердце старалось выбраться из–под рёбер и кожи, разрывая всё по миллиметру. Голова гудит, кости как будто перекручивало наизнанку и в разные стороны света. Каждую клеточку прожигает таким пламенем, что даже ожог от реального не сможет причинить схожую боль.

Я кричу, долго и пронзительно, со слезами на глазах. Кричу, моля Бога прекратить эту муку. Кричу в мольбах, обещая, что больше не притронусь к этой дряни. Кричу обещания, что начну менять свою жизнь и смогу выбраться из ямы, в которую попал.

Но мольбы не помогали. Мольбы не были услышаны, и мне стало понятно, что Всевышнего не существует. Не существует того, кто может вершить судьбы и менять предначертанное. Нет создателя Вселенной. Мы сами творим свою Вселенную. Сами меняем свою жизнь и ломаем её. Никто не имеет такого сильного влияния на происходящее, как мы сами. И это удалось узнать только благодаря боли, постигшей с помощью одной небольшой дозы наркотика.

И я поклялся верить только в самого себя. Поклялся, что стану ломать ногти до крови, чтобы выбраться наружу и доказать всем, что имею право на лучшую жизнь. Право быть счастливым и довольным всем, что имеют миллиардеры и мультимиллиардеры.

И ведь смог выполнить свою клятву. Смог выбраться из болота и обрести счастье. И теперь держусь за то, что получил. За то, о чём мечтал несколько лет.

Тем временем мы подходим к хлипкому строению. Вокруг растёт высокая трава, кажущаяся шелковистой, небольшая летняя веранда стоит чуть в отдалении, и у озера выделена часть, видимо, для купания. Массивные ветки дуба с неестественно большими листьями создавали большую тень для охлаждения в столь жаркий день.

– Сядь–ка, – указав на небольшую лавочку перед окном, произнёс незнакомец.

Я послушался, спрятавшись в тени листьев, и расслабился, продолжая наблюдать за неизвестным. Он в это время отправился в дом и вышел с двумя деревянными чашками, наполненными тёмно–зелёной жидкостью, оставив при этом трость. Запах жидкости не чувствовался из–за цветка. Может, он и вправду является наркотиком? Или просто у меня обоняние потеряло свою остроту и не получается учуять более слабые ароматы?

– Не бойся пить сей напиток, – с улыбкой проговорил мужчина, сев прямо на землю. – Отравы нет, да и не имеется у меня подобных знаний. Лечить только умею. А тебе силы сейчас нужны. Еду в городе найти крайне трудно, поэтому многие приходят сюда, чтобы выжить в столь суровых условиях.

– Значит, в городе живут люди? – удивился я, приняв чашку из рук, которые состояли из костей, обтянутых смуглой кожей. Если бы ногти были чёрными и слегка скрюченными, то появилась возможность прозвать его ведьмаком. Ещё удивило, что в такой почти заброшенной территории имеется живность в виде людей. Как они выживают? Неужели каждый раз приходят сюда, чтобы набить свои желудки? Тогда это хороший способ для выживания.

– Живут, но на улице им страшно появляться. В особенности ночью.

– И почему же?

– Нечустють, молвят, ходит. Дык кличут их Стражами. Верные слуги они Создательницы. Той, что правит этим миром, и судит по справедливости.

– И что же делают эти стражи?

– Я же откель знаю. Одно известно, шо являются ночью. Они жешь убивают человека, который грешен, либо же наоборот – идют куда-то, – он протянул мне деревянную миску с каким–то супом и небольшую ложку. Запах был привлекательным, но на вид казалось не особо питательным, только желудок не стал ничего спрашивать и потребовал всё это проглотить.

– Надеюсь, что мне не удосужится с ними встретиться, – с насмешкой произнёс я, после чего поблагодарил за напиток, и пошёл прочь.

Чтобы сдержать смех, потребовалось большое количество усилий. Они все верят, что это отдельная Вселенная с отсутствием физики, но полным набором магии? Если в моём мире не знать физику, то и вправду будет очень много магии.

Чувства стали смешиваться, как только начал отдаляться от озера. Из виду не хотелось выпускать родные высотки, которые стали лучшим учителем, но пора было продолжить изучать город. Только зачем? Неужели мне стало интересно, что он в себе таит? Неужели мне хочется понять это место? Но почему?

Я никогда раньше не горел желанием узнавать что–то новое, если только оно не приносит пользу. Никогда не задумывался, что старые знания могут быть хуже новых. Но людей со старыми знаниями всегда презирал, потому что новое они воспринимали в штыки. И теперь меня тянет на новое, которое ничего не принесёт. Зачем? Неужели этого требует «Шестое чувство»? И это старик… Почему в нём столько спокойствия? И что ему известно о делах в этом странном месте?

ГЛАВА 5. ЛОНИ КАРНЕСС

Я бреду сквозь лес, который теперь кажется слишком густым. Бреду, не зная, куда ведёт скрывшаяся за травой дорога. Бреду, и боюсь, что она ведёт в прошлое, которое мне так ненавистно. Прошлое, где приходилось презирать себя и ненавидеть всех, кто заставлял это делать.

Хорошие моменты есть, но они настолько прозрачны, что к ним приходится приглядываться, чтобы разглядеть и вспомнить, чем была вызвана эта детская, искренняя радость. И эта же радость сейчас кажется настолько мелочной, что аж смешно. И я смеюсь настолько громко, что где–то даже взлетают птицы с недовольными звуками. А мне смешно настолько, что даже живот начинает болеть.

Падаю на колени, хватаясь за живот. А смех всё льётся, и льётся, превращаясь в истерику. Не заметил, как потекли предательские слёзы. Слёзы обиды за то, что не выполнил обещание, данное родителям на их могиле.

На улице идёт такой же дождь, как и во время похорон родителей. Точно не помню, как прошёл тот день, но запомнил одно – объяснение смерти. Как тогда сказали: смерть – это день рождение наоборот. То–есть, родители уходят от родных и приходят в другое место, где им хорошо и весело. Детское объяснение для ребёнка, которому пять лет. Но после этого оказался в детском доме. Никто из родственников не захотел взять к себе под опеку, потому что со мной могло быть много проблем.

Сейчас я понимаю, что это были просто оправдания, потому что наша семья не была богатой, следовательно, воспитывать меня было незачем. И это послужило последствием моей жизни на данный момент. Жизни человека, сделавшего выбор в пользу проживания на улице, нежели терпеть издевательства в месте, которое могло дать начало хорошей жизни без особых проблем.

Положив несколько полевых цветов на собственноручно убранную могилу, сел на лавочку, начав дёргать ногой. С одной стороны мне казалось, что разговаривать с памятником – следствие шизофрении, с другой – многие же так делают, так почему мне нельзя. И я решился начать изливать свою душу. Душу, наполовину погрузившуюся в мрак.

Первые минуты дались тяжело, зато потом слова потекли рекой. Я изложил всё, что скопилось на душе. Даже всплакнул, признавшись, что скучаю, хотя детство давно растворилось в памяти, став блёклым пятном.

– Но главный мой грех – проба наркотиков, – с уколом в сердце признался, не смотря на портрет родителей, высеченный на мраморном камне. Знаю, что разочарованно помотали бы головой, но не отвернулись. И радует, что хоть денег горячо «любимые» родственники не пожалели на памятник и выбрали фотографию, с помощью которой мог понять, что похож на тех, кто недолго меня растил. – Понимаю, что вы против, но обещаю, что больше не буду. И простите за то, что сейчас нахожусь на дне. С него тоже поднимусь, клянусь собственной жизнью.

Дождь продолжает идти, а мне не хочется уходить с дома мёртвых, потому что тут живут самые родные люди. Люди, подарившие капельку тепла и любви, о которой уже совершенно ничего не помню.

Ветер слегка завывает, напевая какую–то грустную мелодию. В голове родилось пару строчек: «А ветер воет от тоски, потому что вы теперь мертвы. Ветер воет от тоски, потому что разделились наши миры».

Когда уже потемнело, решил уйти с кладбища, оставив частичку своего сердца и души, которые остались живы. Лучше уж быть чёрствым, чтобы добиться высот, о которых многие моего уровня только мечтают.

И сейчас ветер воет точно также, навевая те самые строчки, ставшие первыми в моей карьере певца. Но вот одна подходила к ситуации на данный момент: «Я стану гадом, оставшись без души. Гадом, который забыл о слове «жить».

Давно не чувствую, что какие–то мелочи могут радовать. Счастье приносят только деньги, лежащие на карте и на счету. Деньги стали смыслом жизни, поэтому положение, которое занял сейчас, не особо радует. Надежда, что всё это только розыгрыш, не перестаёт существовать. Но её положение стало немного шатким.

Хочется домой. Хочется оказаться на сцене и кричать песни в микрофон, видя этих счастливых придурков. Но я здесь – в месте, где полно полуразрушенных зданий и отсутствует социум. В месте, где всё пропитано страхом и гневом.

Поднявшись с колен и немного успокоившись, отправился в город. Дорога оказалась длиннее, а он – более серым, чем был изначально. И тут я увидел парочку людей. Они ели… землю?! При этом казались довольными! Какие же ничтожества. Настолько сильно пали. Ещё и смеются над чем–то. Тошнота подкралась незаметно, но оказалась не на столько сильной, чтобы вода, попавшая в желудок, вырвалась наружу.

Решение пройти мимо родилось мгновенно, но сделать этого не удалось, потому что двое незнакомцев заметили меня и подошли с уверенной походкой. Один был высокий и худой. Его можно было сравнить с вешалкой. Вещи сильно потрёпаны и в каких–то пятнах. Второй был раза в три больше. Его рубашка разрывалась на уровне раздутого живота. Штанов на нём не было, поэтому интимное место выглядывало из–под края имевшейся одежды. Даже смешно стало.

– О, а вот и новенький, – высоким голосом проговорил вешалка. Его большие глаза блестели безумием, но меня это не пугает, потому что и не таких в своей жизни повстречал. Но нервные движения руками заставили насторожиться.

– Интересно, а Нинель уже отвесила ему пару оплеух? – таким же высоким голосом произнёс второй, который теперь напоминал бочку. Его глаза маленькие, на зелёный цвет оказался слишком

Их смех больше напоминал гиен, поэтому я предпринял удачную сбежать. Бежать подальше от тех, кто мог потащить обратно на дно. От тех, кто напоминал дорогих людей, умерших от порошка «Радость».

Они смеются, катаясь по полу. Смеются, держась за животы, смотря при этом безумными глазами в потолок. Сколько приняли порошка – этого мне неизвестно, но стало ясно, что они далеко от реального мира.

Не знаю, как им помочь. Не знаю, что делать, когда у них размыты грани существующего и выдуманного. Неужели со мной бы такое произошло, продолжи я употреблять этот неоново–белый порошок? Думаю, что да. Только как теперь спасти тех, кто настолько сильно зависим от отсутствия реальности?

А они продолжают смеяться. Продолжают обнимать себя и перекатываться по пыльной поверхности. Страх медленно подкрался сзади и ударил в спину раскалённым ножом, заставив взвыть от боли. В голове стала стучать мысль: «Нужно бежать. Бежать как можно дальше». И я побежал с надеждой, что где–то за поворотом меня будет ждать счастье.