Продавец пуговиц

Возле выхода стояла примерочная в виде гроба с большим зеркалом, который не был похож на обычные пеналы для людей, украшенные тканью, это был настоящий саркофаг, готовый съесть человеческие останки. Над примерочной висел аккуратный плакат «Столкнись с ней лицом к лицу!», украшенный довольно милыми картиночками. Любой желающий мог почувствовать себя внутри гроба и самое интересное, что желающими были все кроме ребенка, единственного ребенка, который доставал родителей постоянным нытьем. Даже случайные прохожие, не особо понимающие, что происходит вблизи знаменитого магазина, фотографировались возле или внутри гроба со вспышкой и без. Одним гроб казался явно велик, другим чуть маловат, и ни один не признал, что мерки совпали.

Совсем рядом стоял катафалк, из которого уже вынесли гроб с телом Егора, водрузив его на табуретки, чтобы все желающие могли попрощаться со вторым учредителем магазина и проводить его в последний путь. Осиновый гроб окружили плачущие немногочисленные родственники и друзья. Под строгим контролем Ирины Сергеевны, сорок человек прошли мимо, низко наклонив голову , изображая сочувствие и выражая соболезнование близким. Все они тут же распределились вдоль главной улицы города до здания Банка и принялись исполнять заученные роли, сетуя на отсутствие часов и мобильных телефонов, и специально не думая о похоронах и загробной жизни.

Алексей Павлович проверил, все ли готово в магазине для встречи новых покупателей – правильно ли расставлены емкости с пуговицами и новые стенды, вынесены ли подарки, все ли консультанты доброжелательны и учтивы, знает ли каждый, что ему делать – проверил общую подготовку и личный настрой. Велел проветрить магазин и вынести вазы на крыльцо. Затем он вышел на улицу и, проводив процессию «безпуговичных» людей глазами, тихонько подкрался к гробу. Возле тела рыдала, нарушая просьбу покойного, бывшая жена Егора, виня себя во всем случившимся. Рядом два парня держали под руки его мать, старую, болезненную женщину. Она будто вдохнула и прикрыла рот платком, будто не дышала больше. Другие родственники были озадаченны самой формой и местом проведения похорон гораздо серьезнее, чем неожиданной кончиной молодого мужчины. Его смерть уже была обсуждена дома на кухне каждого пришедшего и знавшего Егора, а украшенный цветами и гробом-декорацией магазин давал возможность обновить темы разговоров. Жалеть, брезговать и презирать за два дня уже поднадоело, рассказ же о том, как нашли бедного повешенного узнали все, несмотря на деликатное умалчивание самых близких. Сейчас гроб-декорацию примерял на себя лысый толстый мужчина, кривляющийся на камеру и изображающий смерть от удушения. Его полная жена смеялась, но махала рукой и кокетливо просила перестать дурачится. Толстяк загоготал в ответ громче приличного. Минуту спустя смех мужчины перешел в хриплое всхлипывание и он отвернулся, жалея себя и провожая бесполезную жизнь.

Егор выглядел довольным и язвительным. Его лицо разгладилось и припухло снизу. Филигранная работа гримера морга отражалась в каждой мертвой клетке лица. Но как бы не старался Иван Дмитриевич придать красоту трупу, ему это не удавалось. Радовало уже то, что получилось убрать распухший язык в рот. Выбранный способ самоубийства доставил не мало хлопот гримеру. Иван Дмитриевич больше всего ненавидел повешенных и утопленников, покончивших с жизнью по собственному желанию. Последние напрягали его распуханием и наличием мальков и пиявок даже во рту. Он ненавидел их скромно и тихо так, как могут ненавидеть врачи гинекологи женщин, готовящихся к аборту. Склонность к гламуру работника морга № 22 и его любовь к жизни подавляли довольно жестко и выпустившие кровь из вены, их чаще всего так и приходилось хоронить с ужасной судорожной маской, которую не удавалось изменить даже такому профессионалу, как он. Молодая девица, оказавшаяся на столе морга до Егора, приложила напрасные усилия, чтобы выглядит в гробу «на все сто». Ее нашли в светлой ванной с лепестками роз и французской пеной, со свежим маникюром и педикюром, тщательно уложенными волосами, в новой совсем не дешевой одежде и изысканном белье. Эту гламурную красотку близкие предпочли бы хоронить в закрытом гробу – судорожное лицо вызывало неподдельный страх у каждого, приближающегося к ней для прощания.

Похороны Егора пришлось отложить на день. Вместо завещанного вторника, они состоялись в среду и получились двуслойные: один слой был белый, а второй черный, один слой – даже красивый, другой отвратительный. Ближе к погребению расслоение стало более очевидным. Вся красота его творческой жизни оставалась тут. Даже великолепные часы, которые он успел сделать, были не допущены до похорон. Его тело и плачущие родственники в черных одеяниях начали движение на кладбище. Веселый и красивый народ в модных одеждах, с которых были содраны пуговицы лишь на время флеш-моба, зашагали гордо по улице, привлекая внимание людей.

Солнце то скрывалось за тучами, то светило так ярко, что невольно вспоминалось лето и руки сами тянулись к воображаемый защитным очкам, но тут же осекались, ощущая на себе кожаные перчатки. Лужи после дождливых дней не успели высохнуть, и к ним приставали воробьи, обманчиво обещая теплые дни и выпивая за это под громкие чирикающие тосты. Шуршание метел, убирающих листья с асфальта, казалось оглушительно громким. Удивительно теплый для конца октября день. Последний вздох природы перед спячкой, тяжелое, но теплое дыхание смертельно больного.

Гроб пронесли по длинной улице, разводя прохожих на две стороны, как Моисей воды моря, и погрузили в отъехавшую машину. Черные люди по одному пропадали в ее дверях. Море сомкнуло воды. Алексей занял место в изголовье, чтобы успеть поговорить с другом в последний раз. Сейчас он смотрел в окно катафалка – дорожка цветов среди листьев отъезжала от него все дальше и дальше.

– Я не спрашиваю, зачем ты это сделал. Я знаю. Я знаю, что у тебя просто не было сил бороться. Эта штука сильная. Смешная, брат, но сильная. Когда ничего не знаешь, сопротивляться невозможно, наверное. Я то кое-что понял, поэтому и пуговицы, поэтому и магазин…. Но если бы я и рассказал тебе – ты бы не поверил, так же как и мои родители. Я даже не думаю, что ты самоубийца. Тебя убили! Твоя жизнь – это не только твоя жизнь. Она часть всей жизни человечества. А вот смерть – это только твоя смерть. Но и смерть – это только начало. До свидания, мой друг! Я не прощаюсь. Прости меня, но я завершу начатое. Я не отступлю. Я буду карабкаться по лестнице! Большей потери, чем эта, я и представить себе не мог. Друг ты мой самый дорогой.

Алексей замолчал и повернулся к Егору. Ему так хотелось увидеть его живым, что внутри все сдавливалось, и комок подступал к горлу.

Машина подпрыгнула на кочке, и Алексей чуть не стукнулся головой. Егор тоже метнулся вверх, трясущаяся женская рука легла на его лоб и выравняла профиль параллельно краю гроба. В этот момент продавец пуговиц вдруг понял, что не только перетасовывал в голове мысли, но и обращался к покойнику вслух. Он вышел из того состояния, когда кажется, что ты один и никто не слышит тебя и не видит, несмотря на тесное соседство, когда просто не замечаешь никого рядом, а этот кто-то как будто бы притаился и в самый неподходящий момент обязательно даст о себе знать.

Старая женщина, несчастная мать, сидевшая рядом, заинтересованно и встревоженно смотрела в глаза лучшего друга сына. Как она дышит по-прежнему не было заметно.

– Он был хорошим человеком, но у творческих людей, понимаете, очень тонкая кожа! Вот и все. Нет никаких секретов и тайн, – поспешил успокоить ее Алексей.

Старушка кивнула.

– Может и правильно сделали, что положили его, – она посмотрела на Егора. – в одежде без пуговиц. Что же он наделал то? Еще моя бабка говорила, что хоронить надо в рубахе без узелков и пуговиц, чтобы ничего не мешало. Но по мне, так это суеверие какое-то. Вымаливать его надо, а не пуговицы резать! Самоубийц то в рай не берут…

Теперь кивнул Алексей.

Катафалк еще раз качнулся и остановился. Приехали на кладбище. К привычному осеннему воздуху добавился сладкий, даже приторный запах плодородной земли. Алексей попросил сигарету и закурил, с непривычки откашливаясь после каждой затяжки. Тучки прикрыли солнце, и их тень отразилась на памятниках и могилах. Прохладный ветерок взъерошил волосы и напомнил о приближающейся зиме. Тишина кладбища поглощала одинокие фразы, гул мотора и лай тех собак, что находились как будто по ту сторону жизни. Водитель катафалка хлопнул дверью – она бесшумно закрылась.

Когда опустили забитый гроб, Алексей взял горсть земли и по традиции бросил ее в яму, потом еще и еще раз. Три. В ту же секунду он оказался дома, возле горшка с драценой, собрал сухие длинные листья и на счет «четыре» вернулся назад. Листья в ладонях с хрустом превратились в порошок и снегом опустились на сырую землю.

Глава 11. Ульяна

– Ты понимаешь? Мячик! Это какое-то наваждение! – закончила рассказ Ульяна и посмотрела на Юну. – И что ты думаешь по этому поводу? Может ли Эдик все же быть тем, на другом конце нити? – спросила она, торопя подругу с ответом.

Под ногами шуршали листья, переговариваясь шепотом с птицами, которые, словно перепутав время года, радостно щебетали о весне. Их веселое настроение поддерживали дети, рисующие мелками на сухих берегах асфальта, отбрасывая листья, огибая лужи и следы мокрых ботинок прохожих. Солнечный день подходил к концу, забирая с собой тепло лучей и удлиняя тени. В воздухе стоял невероятный аромат сорной травы с привкусом ягоды – сочной ежевики или сухой малины.

Ночью были заморозки и листья с деревьев попадали необычно густым снегом. Дворники еле успевали расчищать асфальт, кто метлами, кто граблями, а кто садовым пылесосом или воздуходувом. Собранные листья грузили на брезентовые полотна и волокли эту золотую кучу под стволы деревьев.

Вся картина осени в этот день настолько восхищала прохожих, что они чувствовали невероятный прилив сил и облегчение, словно пробыли целый день в пустыне, изнемогая от жары и жажды, а потом, уже пошатываясь, вышли к оазису. Только Ульяна почти не замечала этой красоты и собой заслоняла всю прелесть этого дня от Юны.

Две подруги гуляли по скверу и собирали листья: резные – клена, похожие на медвежонка Барни – дубовые, зубчатые – осины и березы. Если бы они подумали о том, чем занимаются, то, наверняка, оставили бы это тривиальное дело. В нем не было ни малейшей фантазии, ни капли необычности. Листья сами прыгали в руки. Ульяна машинально складывала из них букет, бессознательно приглядываясь и сочетая оттенки, формы и размеры. Юна поднимала понравившиеся листочки и передавала их подруге вместе с наставлениями, бесконечными советами и поучениями:

– Тебе нужен другой мужчина. Творческий, увлеченный, какой-то особенный, немного скрытный, в меру спортивный, бесстрашный и главное, уверенный в себе и стремящийся к цели, к высотам, к достижениям. Вот тогда тебе будет по настоящему интересно с ним. Это я тебе, как профессионал говорю!

– Наверное, ты права, Юночка, – Ульяна взяла, протянутый ей каштановый, растопыренный лист. – И может быть мой мужчина из сна и есть такой особенный?

– Сколько можно тебе говорить – пока не попробуешь на вкус, не узнаешь! Дождись встречи с ним, ну или сама подойди. Что ты как маленькая девочка?

– Что я должна сказать незнакомому человеку? Что он мне снится? – Ульяна засмеялась, так же грустно, как смеются женщины, когда после недельной голодовки весы показывают прежние цифры.

– А что ты потеряешь, если так скажешь? Он тебя съест? Расскажи, как он выглядит хоть? Блондин, среднего роста? Как ты любишь, да? Я представляю его рядом с тобой…

– Не съест, но ты сама говорила, что встреча произойдет в нужное время случайно. Он должен меня найти, ведь так? – Ульяна не хотела отвлекаться от важного для нее вопроса, интерес к которому она чувствовала на кончике языка и на всей поверхности нёба. С ней часто такое бывало – от любопытства и увлеченности дыхание становилось теплым и во рту приятно подсыхало. Попытка подруги сменить тему не увенчалась успехом.

– По хорошему – да! Но ты ведь об Эдике каком-то бубнишь, сама ждать не можешь, так? И это твой сон, а не мой. Мало ли, что я говорила.

– Я совсем запуталась! Что мне делать? Жизнь то идет, а я одна.

– Ну, вот смотри! – Юна остановилась, заметив мелок, забытый малышом у скамейки. Рядом улыбалось солнышко и приглашали попрыгать по ровным клеткам «классики». Рассматривая рисунки, всегда можно узнать и увидеть больше, чем на них изображено. Солнышко, например, рисовал, скорее всего, мальчик – девчонка бы обязательно придала глазкам симпатичное кокетство, а тут нет – солнце улыбается, но смотрим упрямо и грозно. Несколько дней назад бабушка или няня ребенка показала ему как легко создать приятную картинку и вот он уже натренированный вышел на прогулку с мелком в руке. Да, да – точно! Совсем рядом еще два таких же рисунка.

А классики? Классики чертила уверенная взрослая рука. Мама хотела передать ребенку то прекрасное, что было в ее детстве, но по всей вероятности, ребенок не захотел долго прыгать и ушел давно домой мыть руки и есть борщ.

Юна присела на корточки и смахнула с плеча упавший с березы листик. Узкая юбка приподнялась, и на полной ноге показалась кружевная резинка чулков. Пухлые пальцы подцепили ноготками мелок.

– Вот ты! – Юна хотела нарисовать Ульяну, но подумав, написала «ТЫ». Рисовать людей она не умела. «Ты» получилось хорошо и вдохновило на изображение человека.

– Это он!

Рядом с буквами появился схематический «он».

– Принца своего ты знаешь. Судьба соединяет вас. Синий мячик сам к тебе прискакал. Вот.

Юна нарисовала большую точку и тщательно закрасила ее, не оставляя шансов серому асфальту. За контур вылезла небольшая закорючка, но в целом мячик получился почти идеально.

– Вы обязательно встретитесь на море! – Юна изобразила волну. Вышла небольшая линия «S», слишком короткая, чтобы стать морем. – Ты, кстати, нашла Непомусена. – Юна принялась рисовать собаку. – Пес из сна!

Ульяна расхохоталась:

– Ну и пес! Зачем зубы то такие ему нарисовала?

Юна обиженно затараторила:

– Да не в этом суть. Я пытаюсь тебе наглядно показать, что нить укорачивается! Сон сбывается! Не хватает только теплого моря! Но настанет твое лето!

Собака хвостом почти зацепила солнце малыша, овладевшего техникой его рисования практически в совершенстве. Солнце улыбнулось чуть шире и почти слышно хмыкнуло. Ульяна хмыкнула вместе с рисунком ребенка:

– Допустим. Но до лета еще дожить надо.

– Доживешь! – Юна уже выводила большой восклицательный знак, точка которого вышла аккурат, как мяч, только чуть меньшего размера. Закончив, она бросила мелок на асфальт и отряхнула руки.

Подруги молча побрели по аллее сквера. Ульяна думала, как сказать Эдику, что тот поцелуй был ошибкой, а Юна – о собаке, на ее взгляд очень удачно получившейся, и о человечке, который больше походил почему-то на силуэт убитого, обведенного мелом.

Мысли – это не слова, их ход трудно описать на бумаге, они летят быстро, толкаясь и притесняя друг друга, прыгают и скачут, как дети, играющие в чехарду. Такое спешное движение и стремление вперед удобны для человека. Когда же мысль зацикливается и замусоливает одну тему, облизывая ее, как леденец на палочке, не смея сделать и шаг в сторону и найти хоть какое-то развитие или продолжение, становится сложно жить и трудно дышать. Ульяна, думала о Эдике, потом, наконец, чуть продвинулась вперед и появилась новая мысль о том, что не нужно больше встречаться с ним. Она сразу жалела себя и беспокоилась, что никто больше не обратит на нее внимания, а сон не сбудется или, еще хуже, мужчине из сна она не понравится, и придется ей так и жить одной. Тут же Ульяна думала о своем внешнем виде, о появляющихся морщинках, о том, что стареет. (Ей уже скоро, страшно подумать, тридцать два года). И, наконец, о том, что она станет дряхлой старухой и стиль ее одежды нужно будет менять, а ее любимое розовое пальто…

– Ой, я совсем забыла! Мне надо пальто из химчистки сегодня забрать! Сходишь со мной?

– Конечно. Прости, что не смогла встретиться с тобой в выходные!

– За что ты извиняешься? Ты всегда поддерживала меня, помогала. Я думаю, что обратилась бы к психотерапевту, если бы у меня не было такой подруги.

– Ульяна, а как там твоя мама? Ей не лучше? Что-то ты давно о ней не говоришь.

– Да, и с этим моим горем ты всегда меня спасала. Если бы не ты, я не знаю, как бы я справилась. Юна, мы с тобой знакомы целую вечность, и ты извиняешься за то, что не смогла один раз встретиться со мной?

– Перестань уже. Так что с мамой?

– Да, также все. Ни лучше, ни хуже. Ждет отца, все время говорит о нем. Я забыть не могу, как его арестовали. Что говорить о ней? Его как преступника вели и он понимал, что его ожидает – это было видно по его лицу, походке, движениям. Ужасно! А мама так, вообще…

– Вот так о других думать. Нужен ему был этот кот? Глупый котяра! Это надо ж было пуговицу проглотить!

– Юна, ты опять за свое. Дело не в коте было.

– Да, да. Он любил людей! Я уже знаю, что ты скажешь. Наизусть. Ты добрая Ульяночка. Но в итоге кому от этого хорошо стало? Только бабуленции, которая раскидывает пуговицы где-попало…

– Юна, прекращай! Ничего она не раскидывала…

– Столько горя из-за ….

– Я не хочу больше об этом говорить! Дело было не только в коте. Наркотики – это деньги, а ведь перед искушением богатством мало кто может устоять. Ну, и не только в этом дело. Я раньше тебе не рассказывала, никому не рассказывала, но во всей этой истории есть одна странность. Это мой секрет. – Ульяна замолчала и посмотрела детскими глазами на Юну.

– Мы с тобой столько лет вместе, ты мне не доверяешь?

– Доверяю! – твердый тон показал желание поделиться секретом с подругой. – Заберем пальто, и я тебе расскажу весь этот бред. Ты же не назовешь меня сумасшедшей?

– А кто же ты еще ? Сумасшедшая на все сто!

– Юна! Ты меня сегодня выведешь из себя!

Ульяна выбросила букет листьев и подруги зашли в химчистку.

За столом сидела женщина. Описывать ее больше, чем в трех словах нет смысла. Три слова дают читателю полную картину ее образа, поскольку девять из десяти людей только по этой краткой характеристике угадывали не только примерный возраст этой особы и тип телосложения, но и ее прическу и стиль одежды. «Съевшая дохлую мышь» приемщица оторвала глаза от стопки квитанций, которые она перебирала и, увидев Ульяну с подругой, вскочила со стула. Стул зашатался, но устоял. Сбивчивая от волнения речь, разделяемая, словно метрономом, ударами ножек об пол, полилась без всяких там «здравствуйте» или «извините, что лезу не в свое дело»:

– Вами очень интересовался один ужасный мужчина. (Стул уже принял свое новое положение и затих). Я думаю, вы поймете, кто он. Это страшный человек. Вам нельзя тут долго быть. Забирайте пальто и уходите по-быстрее. Хотите я полицию вызову?

– Ужасный мужчина? – растерялась Ульяна и побледнела. – Полицию?

– Я понимаю, что вы боитесь огласки. Тогда просто бегите домой. Вы далеко живете? Не приходите больше сюда. Он точно будет вас здесь искать.

– Да о чем вы говорите? Я не понимаю. В чем дело? Кто меня будет искать?

– Кто? Кто? Маньяк. Всего доброго. До свидания! Идите! Подпишите здесь и уходите. Не хватало еще, чтобы тут…

Юна посмотрела в глаза подруги и прищурилась:

– Это и есть твой секрет? Что случилось?

– Девушки, идите! Идите! Дома разберетесь. Не нужно тут стоять. Или я вызываю полицию!

Ульяна невнятно оправдывалась, пытаясь разобраться в ситуации, но тут же встречала непреодолимую стену все за нее решивших женщин.

Подруги забрали пальто и вышли на улицу. Юна с любопытством смотрела на Ульяну. Ульяна же все еще пыталась доказать, что ничего не понимает и не знает, кто это, зачем, почему и с какой целью. Как бы Юне не хотелось, чтобы нападение и преследование маньяком оказалась правдой, как бы она не желала услышать, что-то шокирующее и страшное, разгоняющее скуку и однообразие их бесед, после еще нескольких минут разговора, пришлось поверить Ульяне и успокоиться.

Но как тут успокоиться?

– Ты что? За тобой маньяк какой-то следит, а тебе все равно? Это же опасно. Вот ходишь в клуб вечно разодетая вся. Доигралась? Ты на себя посмотри даже сейчас? Находка для насильника.

Ульяна опустила глаза. На ее фигуре даже мешок от картошки смотрелся сексуально и соблазнительно. Описывая ее внешний вид и одежду, невозможно передать то обаяние, которое источала эта молодая женщина. Сегодня она была в короткой кожаной куртке бардового цвета, впитавшей в себе краски осеннего дикого винограда, и юбке-карандаше того же оттенка, но на пару тонов темнее. Сапоги, нежно облегающие ножки…, на голове – платок, поверх него солнечные очки в широкой оправе. Легкий макияж освежал лицо и удлинял разрез глаз..

Одежда Юны скорее бы привлекла к себе маньяка – мини юбка с разрезом, чулки, глубокое декольте на блузке под расстегнутой курткой леопардового принта и с коротким мехом на воротнике. Привлекла бы скорее, если бы была надета на Ульяну.

– Пообещай мне, что без собаки ближайшее время из дома не выйдешь! И на работу только под охраной! Обещаешь?

– Ну под какой охраной? Не потащу же я пса на работу? Какая у меня охрана еще? Мама что ли?

– Ульяночка, ты забыла, кто твоя подруга. С завтрашнего дня я бесплатно предоставлю тебе охранника. Телохранителя! На неделю точно. Моему агентству он денег должен, пусть отрабатывает. Хороший парень, надежный. И не надо ничего говорить! Молчи! Все. Просто молчи. И давай я тебя до дома провожу.

Ульяна вздохнула, но сил спорить у нее уже не осталось, а рассказывать свой секрет, почему то перехотелось. Перехотелось, но в голове снова и снова крутились слова детской загадки:

Посадил на привязь Сережку,

Привел в порядок одежку.

Стишок жил в голове Ульяны своей жизнью. Другие мысли, вложенные словами приемщицы химчистки, ложились поверх загадки, но не закрывали ее, а как бы просвечивали насквозь, даже чуть увеличивая эффектом лупы каждую букву рифмованных строк.

Глава 12 Марк

Марк решил, что спит. Это было самое логичное объяснение пропажи пуговицы. Но подтверждение очевидной версии психотерапевт найти не смог. Все вокруг было вполне реально и ощутимо. Он даже чувствовал прохладу воды, но пуговицы не было в руке. Марк принялся искать свое сокровище. Перевесился через край ванны – на полу только коврик из разноцветных ниток и старая сухая мочалка, скукоженная от времени. Марк решил, то пуговица упала в воду. Что делать? Марк зажал нос двумя пальцами и нырнул следом за ней. Под водой ничего не разберешь – рыбки, осьминоги, водоросли. Видимость не важная – дно словно прикрыто тусклым стеклом или масляной пленкой. Что там валяется не разглядеть. Марк ощупал дно рукой – столько всякой мелочи! Приятное и мягкое, склизкое и шершавое, колючее и вязкое. Пробки от ванной не было. Куда она делась? Сейчас настоящим сокровищем стала именно пробка и ей ни с того ни с сего стал так дорожить Марк. Пробки нигде не было. Воздух, набранный в легкие, заканчивался. Пришло время вернуться на поверхность. Марк оттолкнулся от дна, поплыл наверх. И тут он увидел, что находится подо льдом. Сплошной лед. Везде лед. Ничего кроме льда над головой.

Через лед просвечивают детские ладошки, приложенные с другой стороны. Много ладошек. Точно таких же, как на репродукции картины, которую Марк однажды распечатал для себя и положил в тумбочку с любимыми журналами и письмами. Картина написанная Биллом Стоунхемом – «Руки сопротивляются ему». На картине мальчик пяти – семи лет и девочка помладше, стоящие возле двери. Детей художник писал с фотографии, на которой был запечатлен он сам и его сестренка. Но на картине девочка эта не совсем девочка, даже совсем не девочка. Кукла. На дверном стекле просвечивают детские ладошки. Одиннадцать.

Картина заинтересовала Марка не только как психотерапевта. Но и с этой точки зрения безусловно тоже. О холсте ходило не мало слухов, утверждающих, что картина приносит несчастье, источает зло. Ее не рекомендуют рассматривать людям с чувствительной нервной системой. Ее боятся. Да. Этот холст выворачивает наизнанку.

По сути, у каждого человека есть своя картина. Знает он об этом или нет. И эта картина, за неимением другой, более подходящей, была картиной Марка. До времени.

«Это конец!» – Марк понял, что выбраться не удастся. Вот и пришла к концу его никчемная жизнь. Сейчас он начнет захлебываться, вода заполнит легкие…. Это конец! Только теперь Марк осознал, что смертен и он. Только теперь понял, это случается не только с другими людьми. Пришла и его очередь.

На поверхности льда показался маленький, совсем голый ребенок. Девочка. Ей нет и года. Она прижалась ко льду лицом и всматривается в глубь воды. В руке девочки деревянный кубик, она начинает бить им по льду. Громкие удары заставляют Марка открыть нос и зажать уши. Он уже не может не дышать. Вместо воздуха глотает воду. На льду нет и следов от ударов кубиком – лед толстый, прочный. Марк уменьшается, сжимается, скукоживается как сухая мочалка. Он ребенок. Щуплый, маленького роста, с непропорционально длинными руками и ногами. Девочка становится все больше и больше.