
Полная версия:
СССР: 2026
И спросом не пользуется, это я тоже понял.
– Давно стоит?
– Да уже год почти. Для рассрочки только паспорт нужен.
Посмотрел на ценник – шестьсот рублей, это даже больше, чем у Соболева было в заначке, зато велосипед был красив и, главное, функционален. Титан, говорят, чтобы сломать, очень сильно постараться надо.
– Беру, – решил я.
Оформление много времени не заняло, продавец взял мой паспорт, развернул его, приложил голограмму к экрану планшета, соединённого с кассой толстым проводом, попросил прижать большой палец к квадратику в нижнем углу и выдал мне шесть квиточков по сто рублей.
– Первая оплата через месяц, – сказал он, – можно здесь или в любой сберкассе, только вы уж постарайтесь в срок, а то потом пени пойдут.
– Большие?
– Пять процентов годовых первые три месяца, а потом исполнительный лист, – мой помятый вид не внушал продавцу особой уверенности, но продать лежалый товар, видимо, очень хотелось.
Велосипед показал себя отлично, неровности дороги глотал, словно пылинки, я завёз его в квартиру и уже через полчаса елозил метлой по асфальту. Особенно много мусора было около урн, смятые фантики, стаканчики от мороженого и окурки лежали кучками рядом с железными вёдрами, словно бросить всё это в контейнер какая-то местная религия не позволяла. Тело Соболева на физический труд отзывалось с затаённой радостью, задумавшись, я пропустил момент, когда к звуку метлы прибавился ещё один, скрежет металла по асфальту. Обернулся – мой сосед решил трудом и лопатой искупить свою вину.
Не переговариваясь, вдвоём мы убрали весь мусор буквально за полтора часа. Высыпали последний мешок в бак, я оглядел оттаявший газон – кучки экскрементов гордо возвышались над прорастающей травой.
– Эту срань пусть сами убирают, – сказал вслух.
Сосед, видимо, понял это как предложение поговорить.
– Ты эта, Палыч, извини, что так вышло, – виновато произнёс он, – Любка, она чумовая, как что в голову втемяшится, не выбить. Сам не знаю, что на меня нашло, у ней же кума в больнице работает, вот прибежала в воскресенье, кричала, что помер ты с перепоя. Ну и она ночь думала, а потом вон как. Ты уж не серчай больно, а?
– Проехали.
– Её ведь тоже можно понять, – если человек решил извиниться, его не остановить, – ты как сюда приехал, словно с цепи сорвался, пьянки там, гулянки нескончаемые, дети со школы идут, а ты пузыри на площадке пускаешь. Потом вроде утих, мы было успокоились, и вот опять.
– Ты с больной головы на другую больную не перекладывай, – я строго посмотрел на соседа. – Борис, у меня в ящике стола лежали три упаковки лекарства, оно по спецзаказу сделано в военной лаборатории, вещь секретная, сам понимаешь. Если это жена твоя забрала, пусть вернёт, ей никакой пользы, а мне от болезни надо, от пеллагры. Всё из-за радиации.
– Космической? – подсказал Борька. – Палыч, зуб даю, узнаю, как с работы придёт, уж будь уверен, вломлю ей по первое число. Ну, я пойду?
– Иди, – разрешил я. – Хотя, постой. У тебя есть на чём писать? Бумага там, фломастеры?
Через два часа у подъездов висели объявления.
«Товарищи собачники, постановлением собрания дома, протокол 119, приказываю убрать собачье дерьмо до воскресенья, 19 апреля. Всё, что останется, будет перемещено под ваши двери, а собак пустим на шапки. Штраф и экспертиза – 25 рублей».
Коряво, но я подумал, что сработать должно, на шапки питомцев, может, и отдадут, а вот с двадцатью пятью рублями – здесь шесть таких сиреневых бумажек были средней заработной платой, расстаться не каждый сможет.
Поликлиника, как и всё в этом городке, находилась неподалёку. Двухэтажное здание за полосатым забором встретило меня очередью в регистратуру. Я прошёл мимо окошка, в котором пожилая женщина очень неторопливо что-то заполняла, опираясь на стопку толстых медицинских карт, и поднялся на второй этаж. Нумерация кабинетов заканчивалась на сорок девятом, дальше, в самом конце коридора, находилась лаборатория.
– Простите, – я остановил мужчину в белом халате, – мне нужен сто шестнадцатый.
– Спецконтингент? – врач недоверчиво меня оглядел. – Здание это обойдите кругом, следующий корпус.
Не знаю, что он так на меня пялился, оделся я во всё чистое, и ботинки начистил, выглядел гораздо лучше, чем несколько дней назад. Да что там, даже румянец на щеках появился и отеки возле глаз уменьшились.
На корпусе, стоящем во дворе, висела скромная табличка – «Филиал № 4». Рядом, на парковке, стояло пять чёрных автомобилей, столько же мужчин в пиджаках курили, что-то бурно обсуждая. До меня доносились отдельные слова, точнее, фамилии, которые мне ничего не говорили. Я пристегнул велосипед к перилам, перевёл рычажок на замке в положение «охрана», диод замерцал синим. Замок блокировался цифровым кодом, целых десять колёсиков с цифрами, в моём случае – номер мобильного из настоящего мира, пусть угадывают.
Внутри филиала № 4 было прохладно и немноголюдно, вместо окошка регистратуры – низкий барьер, за которым стояли две молоденькие медсестры, беленькая и чёрненькая.
– К доктору Брумелю, – сказал я, поздоровавшись.
Видимо, что-то не то сказал, потому что девушки засмеялись.
– Паспорт, пожалуйста, – попросила брюнетка, забрала у меня красную книжку и потыкала пальцем в экран. – Соболев Николай Павлович. Вы ведь на пять записаны?
– Сейчас никак? – по своему опыту я знал, что у врачей всегда есть свободное время.
– Сейчас узнаем, – сказала блондинка и прыснула снова. – Оксана Леонидовна, к вам Соболев.
Откуда-то сбоку появилась женщина лет тридцати пяти, с большими чёрными глазами, пухлой нижней губой, длинным носом и родинкой повыше брови. При виде меня она вздохнула.
– Здравствуйте, Соболев, к чему такая спешка? Я вас только через два часа ждала.
Врач эта мне не понравилась. На Соболева она смотрела, отводя глаза, и явно мне, то есть ему, была не рада. Но деваться почему-то доктору Брумель было некуда. Она подхватила толстый планшет и зацокала каблуками по коридору, не оборачиваясь. И только когда дошла до второй по счёту двери и взялась за ручку, посмотрела в мою сторону.
– Пора, – я подмигнул девушкам и не торопясь зашёл в кабинет.
– Раздевайтесь, – врач кивнула на ширму.
– Мне закрыть больничный.
– Соболев, я должна вас осмотреть, – Брумель говорила, опершись локтями на стол и спрятав лицо в ладонях, – рубашку снимайте, штаны оставьте.
Пришлось пройти за ширму, стянуть рубаху и майку. Здесь зеркало было побольше, чем дома, и позволяло осмотреть себя целиком, в который раз удивился, как этому алкашу Соболеву удалось такое тело сохранить, даже кубики на прессе не расплылись. Согнул руку в локте, напряг бицепс, от такого и в реальной жизни я бы не отказался. На теле белели два шрама от пулевых ранений, их я повидать успел достаточно, в больницу кого только не привозили, в том числе бывших вояк. Одна, старая отметина, на животе, слева от пупка, вторая, посвежее, возле правой ключицы.
Доктор Брумель поднялась со стула, подошла ко мне, снимая стетоскоп с шеи. Провела пальцем по груди, задев шрам.
– Что с тобой на этот раз случилось, Коля? – спросила она. – Ты же мне обещал.
(6). Сторона 1. 17 апреля, пятница
– Раз обещал помочь, помогу. Но результат не гарантирую.
Отчим Димы, Леонид Петрович, был явно не в духе. Почему-то его родственница считала, что он, майор, заместитель начальника полиции города, может повлиять на приёмную комиссию, чтобы те зачислили его племянницу вне конкурса. Для Вики ситуация вырисовывалась почти безнадёжная, на пять целевых мест лечебного факультета претендовали десять человек, и это сейчас, весной. У всех были направления от больниц, причём у двух – от городской, и Вика с её рисующимися трояками в аттестате и плачевной подготовкой к профильному экзамену, похоже, пролетала.
– Вот и помоги, – Светлана Вадимовна строго посмотрела на двоюродного брата. – Хоть какая-то польза от тебя будет. Девочка врачом хочет стать, а не пилюлями торговать. У неё, может, призвание.
Будущий врач уткнулась в смартфон и на разговор внимания не обращала, на предложение стать фармацевтом – там на те же пять целевых мест только троих набрали, она фыркнула и заявила, что не царское дело валидол старушкам продавать. И вообще, среди её подписчиков врачи котируются, а аптекари нет, потому что врачом быть модно и престижно.
По мнению Димки, это был железобетонный аргумент, после такого его отчим должен был встать и перестрелять гостей из табельного оружия – меньшего они не заслуживали. Но мысли свои озвучивать не стал, взял ещё один пирожок с капустой, от него толку было больше, чем от всей этой болтовни. Димкина мать тоже помалкивала, она свояченицу свою не любила.
– Нефёдову можно позвонить, – задумчиво сказала тётя Света. – У него выход на директора филиала наверняка имеется.
– Так помер он, – радостно сообщил майор, проигнорировав предупреждающий взгляд жены. – Уже два дня как похоронили.
– Ну и дела, – Светлана Вадимовна тяжело вздохнула, – а вы-то на похоронах были? Этот-то не приезжал?
– Нет, – решительно сказала мать. – Повесился, и всё, чужой человек, посторонний. Мы его знать не знаем, до него и до похорон нам дела нет.
– Конечно, – согласилась тётя Света, только как-то неубедительно. – Так и есть, посторонний. А давайте-ка наливочки выпьем, а то вон, вино закончилось. Лёнька, где у тебя настойка-то? Ты ж любитель за воротник заложить.
У Димки зазвонил телефон, он взглянул на экран, поднялся.
– Спасибо, мама, и тебе, дядя Лёня, за еду, – сказал он. – Дела, опять Натаныч звонит.
– Хорошо, ты иди, Димочка, а мы тут ещё посидим, – мать подскочила, чуть ли не насильно вывела сына на лестничную площадку, захлопнула дверь. – Светка, ты дура, что ли? «Этот не приезжал», язык без костей.
– Да я чего, я от неожиданности, – Светлана Вадимовна попыталась оправдаться. – Наконец-то старый козёл сдох, чтоб ему на том свете на костре вертеться. Хотя с институтом он мог бы помочь.
Вика оторвалась от телефона.
– А что не так с этим Нефёдовым? – спросила она.
– Не твоё дело, – шикнула на неё тётя Света. – Сиди вон в трубку свою пялься. Давай, Лёнька, разлей-ка по стопочке, помянем раба божьего Сергея. Ох они там встретятся, чую, весь ад взбаламутится.
Дмитрий завёл скутер и не спеша поехал в сторону больницы. Уж больно мать суетилась с этим Нефёдовым, думала, наверное, что он не знает ничего. А Димка знал, бабушка всё рассказала незадолго до смерти – и то, как отец его у Нефёдова водителем работал, и то, как пропал, когда сам Дмитрий ещё на свет не появился. Нефёдов тогда откупился от них, денег дал и машину купил. Бабка считала, что не просто так Сергей пропал, а потому что размолвка у него вышла с младшим сыном Нефёдова из-за Димкиной матери. Только после того случая нефёдовский отпрыск в Америку свинтил и больше здесь не показывался, а мать через два года вышла замуж за лейтенанта, который дело вёл, то есть за Леонида Петровича. Но это всё было делом прошлым, своего отца молодой человек только по фотографии знал, а Нефёдова не знал вообще, то есть видел несколько раз издалека и один раз вот недавно, совсем близко, но уже холодного и необщительного.
В патологоанатомическом отделении всегда было тихо. Герман сам разговаривал вполголоса и от подчинённых того же требовал, и хотя здесь Димка бывал только по служебной необходимости, ну и когда подменял кого-нибудь, правилам общим подчинялся.
– В чём дело? – тихо спросил он у Петра Васильевича, врача-патологоанатома и по совместительству судмедэксперта.
Тот сидел, мрачно глядя на пустой стакан.
– Да лютует зятёк, чтоб его, – Пётр Васильевич Чуров приходился Самойлову тестем, но семейный авторитет свой отстоять не смог, – как чуял, что не надо лезть.
По словам врача, он пришёл в морг в воскресенье поздно вечером и решил поработать – в пятницу привезли мужчину с ножевым ранением, он умер прямо в машине «скорой», и следователь очень ждал заключение. Но почему-то сначала Чурову попался на глаза именно Нефёдов, которого родня забирала в понедельник. Покойника уже подготовили – обмыли, наформалинили и костюм приготовили. Во враче проснулся эксперт, который решил, что картина смерти неполная, он заново описал труп, разрезал его, взял несколько образцов на анализ, а тело потом аккуратно зашил – и всё это ночью, в полном одиночестве. Внешних признаков насильственной смерти эксперт не обнаружил, зато кое-что раскопал внутри, и в понедельник утром образцы вместе с заключением ушли в областную лабораторию на токсикологию. Там-то и выяснилось, что помимо формалина, в тканях мертвеца есть ещё кое-чего.
– Алкоголь – зло, – врач сплюнул, достал из ящика стола реторту и плеснул спирта в стакан. – Короче, теперь эксгумацию делать будут. Видишь, какие дела, Муля, мастерство оно или есть, или нет, его не пропьёшь.
– Погоди, – Димка помотал головой, – как так получилось, что Натаныч знает, а отчим мой – нет?
– Так официальные-то документы только к вечеру будут, вот тогда и позвонят. Так что готовься, паря, следователь тебя обязательно вызовет.
– Чёрт, – выругался фельдшер, – твою же мать.
– Её самую. Виталя-то, небось, в машине сидел?
– Ага.
– Хитрый, гадёныш. Ты бы тоже поумнел, один к телу не ходи, чем больше свидетелей, тем тебе спокойнее, сколько раз уже говорили. Герман, а ну иди сюда!
– Орать будешь – уволю, – высунулся из прозекторской Самойлов. – Увижу, что бухаешь на работе, вылетишь в два счёта, не посмотрю, что ты заслуженный. На пенсию пойдёшь, давно пора.
– Никакого авторитета, – Василич допил спирт, убрал реторту обратно в стол. – Видишь, неприятности у него. Нефёдова-то сжечь были должны, а в крематории хрень какая-то случилась, на день отложили, вот дочка и завелась евойная, мол, копайте и всё, нечего покойнику дольше времени лежать. Его и похоронили в гробе, значит, а теперича выроют. Свежий ещё. А куда его везти, как не сюда. Тебя чего вызвали-то, смена твоя в воскресенье с утра на сутки, в терапии?
– Ну да.
– Сдвинули. Короче, сюда приходишь в субботу вечером, подменишь Федю, он опять заболел до невменяемости, с полуночи у тебя травма, а потом с утра уже терапия, как положено, но до вечера. Митрошенков тебе два дежурства закроет. Так что, если деваху свою куда в субботу пригласил, отбой. А теперь поехали в Девятое мая, там старуха окочурилась, Виталика нет, а я за руль не могу, – врач кивнул на стакан, – как выпью, ни-ни. Строго, ёпрст. Натаныч, сколько нам полагается за старушку?
– По полтора косаря, – Герман вышел, вытирая руки полотенцем. – Участковый уже там, вас ждёт. За руль кто-то сесть должен, ну а этот деятель с тобой за компанию, чтобы глаза мне здесь не мозолил. Осмотрите, заказ получите, заберёте. И, Василич, чтобы никаких там поминок и прочей ерунды, одна нога здесь, другая тоже здесь, работы невпроворот, срезы Лямфельда будут готовы вот-вот, взглянуть надо. А то я в сомнениях.
– Слушаюсь, мой фюрер, – Чуров тяжело поднялся. – Давай, холоп, готовь карету, а то барин гневается.
Когда садились в машину, Дима вспомнил, где слышал эту фамилию. У юриста, который завещание притащил, так фирма называлась.
– Василич, а Лямфельд – это кто? – спросил он.
– Да алкаш пропойный, лежит в хирургии, а что?
– Вроде слышал о нём, да не помню, где.
– Адвокатом раньше работал у бандитов, ну у братвы местной, Нефёдова того же от тюрьмы отмазывал раза три или четыре. А теперь вон, спился Семён Львович, скоро к богу своему еврейскому попадёт ответ держать, а там много всего накопилось. Ты сирену-то включи, а то едем, как крадёмся.
Герман Самойлов отложил предметные стёклышки, закрыл окуляр микроскопа. Теперь все больше на компьютере обрабатывали, с цифровыми камерами, а он любил по старинке посмотреть, через хорошую немецкую оптику. Поднялся и пошёл в хирургию. Пациенты в городской больнице лежали разные, кто-то мог позволить себе только тапочки из дома, а кто-то – отдельную палату и сиделку. Лямфельд даже тапочки не привёз, ходил в рваных носках и чужих шлёпанцах, но от этого он не переставал быть пациентом, и Самойлов относился к нему точно так же, как и к остальным.
– Чуров ещё взглянет, но похоже, нет там ничего серьёзного, – сказал он завхирургии. – А вот с печенью беда, долго не протянет.
– Сама знаю. Смотри, – она кивнула на монитор, – какой-то паренёк к нему пришёл, не от твоей жены?
– Нет, Зинка такими не занимается, город по-любому заплатит. Смотри, нервничает Лямфельд, чего это с ним?
Завотделением включила звук, выбрала прикроватный микрофон.
– Я заплачу́, – Лямфельд говорил тихо, но очень взволнованно, – я всё отдам, заработаю и отдам. Мне не сказали, что страховку нельзя платить при минусе, а если не предупредили, то это не моя вина. Я буду жаловаться.
– Обратитесь в суд, – паренёк встал, убирая планшет в портфель. – Вы же юрист, знаете, как это делать. Или в полицию заявление напишите. А если серьёзно, то напоминаю, ваш долг – сто сорок восемь тысяч триста пять, не закроете сами, спишем с поручителей. Прощайте, Семён Львович, девятьсот пятьдесят единиц спишутся за вызов, точнее, отразятся на балансе.
Лямфельд дёрнулся, словно пытаясь схватить парнишку за горло, но тот отошёл на шаг, равнодушно улыбаясь. А потом повернулся и вышел из палаты. Бывший адвокат закатил глаза, в уголке рта показалась пена, тело сотрясалось от судорог. Завхирургии вдавила кнопку вызова.
– Реанимацию в третью палату, срочно, – спокойно сказала она. – Мария Петровна, выясните, кто впустил в палату страхового агента, я эту сволочь своими руками задушу.
(7). Сторона 2. 18 апреля, суббота
Я махал метлой, сметая человеческие отходы в лавсановый мешок – одноразовых местным дворникам не полагалось. За семь дней игра успела поднадоесть, а главное, раздражала невозможностью отсюда выйти. Что я только не делал, и искал дверь с подсказкой, и пытался разные предметы не по назначению использовать, окружающая реальность с каждым разом подтверждала, что она или действительно реальная, или как симуляция сделана на фантастическом уровне.
Зато эротическая составляющая оказалась на высоте. Доктор Брумель была женщиной страстной и решительной, осмотр закончился на кушетке, и к следующему пациенту, который пришёл без четверти четыре, мы только-только свои любовные дела закончили. Тут тело Соболева не подвело, несмотря на пожилой возраст и общее состояние, на время я даже забыл, что я – это не я, и полностью отдался процессу. Времени едва хватило, чтобы Оксана закрыла больничный.
– Ты бы в милицию обратился, – сказала она, – на боку синяк, словно тебе кто-то по селезёнке ударил. Я написала в заключении, но странно, что в больнице этого не заметили. Не помнишь, что произошло?
– Нет, как отшибло, – честно ответил я. – Да и ладно, вроде на поправку иду.
– Это мы ещё узнаем, держи, – из узкой щели в столе появился кусок бумажной ленты, – анализы в сто втором кабинете, прямо сейчас туда сходи. Заодно просветят.
– Да здоров я. Вроде и проверили, всё функционирует нормально.
– Николай Павлович, – строго сказала доктор, – здесь я врач, и я решаю, здоровы вы или нет. Будете спорить, положу в стационар. Коля, пожалуйста, сделай это ради меня.
В сто втором кабинете меня положили в настоящий аппарат МРТ с шильдиком «Пермьсредмаш», кольцо прошло от макушки до пяток и обратно за десять минут, потом облепили электродами с присосками, распечатали кардиограмму, взяли кровь из вены и заставили наполнить баночку. Пожилой врач только вздыхала и выдала под конец про излишества, которые мне противопоказаны. И что анализы будут готовы в понедельник.
Именно в тот день я задумался, а как вообще Соболев попал в больницу. Понятно, что он был алкоголиком, то завязывался, то развязывался, но почему он сорвался именно в этот раз, не мешало бы выяснить.
– Скажите, а как получить выписку из больницы? – спросил я у чёрно-белой парочки за стойкой.
И сразу после поликлиники отправился в библиотеку за учебниками, только ничего из этого не вышло. Учебник по токсикологии мне не дали, ни в печатном виде, ни в электронном, потому что дворнику, а отметка с места работы стояла в абонементе, это не нужно. Пришлось листать медицинскую энциклопедию, издание 2004 года, в надежде найти хоть что-то похожее. Вот когда я пожалел, что не пошёл учиться дальше.
Соболева привезла в больницу «скорая», уже тогда у моего тела была высокая, под сорок температура, его рвало, сознание было спутанным. Тахикардия, то есть очень частый пульс, высокое давление, расширенные зрачки, сухость слизистых, отсутствие реакции на свет и выраженный запах алкоголя изо рта – с такими симптомами ему промыли желудок и положили в реанимацию, где майор впал в кому, а потом умер. Вскрыть Соболева не успели, он, то есть уже я, ожил и начал качать права. Зато после этого я резко пошёл на поправку, и меня выписали с алкогольным отравлением – в крови этой гадости было хоть заново пей.
Только от этанола люди не слепнут, точнее говоря, могут и ослепнуть, но для этого надо выпить очень много, а потом держать спирт в себе. Но наш народ изобретателен, когда дело касается самовредительства, привозили к нам в реанимацию разных умников, которые в водку чего только не добавляли. Атропин, к примеру, или какой-нибудь тропикамид. Такая гремучая смесь вполне могла дать что-то подобное, и здесь возникал вопрос, где и с кем Соболев решил набодяжить смеси для галюнов, алкаши, они ведь люди в основном компанейские, если и пьют в одиночестве, то дома, а не на улицах в холод. Жаль, с Василичем тут не посоветуешься, наш врач-медэксперт был дока по отравлениям, он бы подсказал. Но Чуров пропал вместе с настоящей реальностью, и мысленно я с ним на всякий случай попрощался.
В пятницу ночью мне резко поплохело, такое впечатление, что организм взбунтовался и решил взять реванш за все несколько дней относительно неплохого самочувствия. Я еле выдержал до первого укола, но и после него стало легче всего на несколько часов, большую часть дня я провёл на кровати в полубреду, периодически срываясь в туалет, и под вечер не выдержал, вколол вторую ампулу. Игра – она должна удовольствие доставлять, а не страдания, так что я особо не переживал. Даже подумал, что смерть и есть тот самый выход, который я искал.
Этого укола хватило тоже ненадолго, в рвоте и моче появилась кровь, я едва дотерпел до утра, в девять ноль-ноль снова загнал иглу в вену, на этот раз с двумя кубиками.
И как отпустило, словно из тела всё плохое вытащили, в живой воде промыли и обратно засунули. Я даже физически это не только ощутил, но и увидел, из глаз пропала желтизна, кожа порозовела, шрамы стали незаметнее. Появился аппетит, благо в холодильнике ждали своего часа яйца, молоко и колбаса. Глазунья с пятью ярко-жёлтыми желтками, три бутерброда в два пальца толщиной, полная пивная кружка, только пива в ней не было. Считай, первый раз за неделю поел с удовольствием, и тяжести в желудке не обнаружил. Ещё вчера после такого количества жиров и углеводов поджелудочная мне бы устроила концерт на пару с печенью, а тут – ничего, никаких неприятных ощущений.
Так что физический труд на свежем воздухе только в радость пошёл, даже огромная собачья какашка на газоне не испортила настроения.
– Палыч, это Анохина из четырнадцатой, её псина, – мстительно стукнула на соседку бабка со второго этажа, свесившись чуть ли не по пояс. – Сказала, что чихала она на штрафы.
– Анохина, значит, – я достал из кармана бумажный пакет, аккуратно совком забросил туда вонючую колбасину, добавил для веса обломок кирпича. – Это та, которая с доберманом по утрам гуляет? Да, видел, не убирает за собой. Четырнадцатая квартира, говоришь?
– Она, она, – закивала бабка. И пальцем ткнула в соседнее окно.
Ну раз четырнадцатая, значит, четырнадцатая. Бросил камушек в стекло. Через несколько секунд створка распахнулась, и в окно выглянула Анохина, ухоженная женщина средних лет, продавщица из местного магазина.
– Я тебе покидаю, – предупредила она. – Хулиган. На пятнадцать суток сядешь.
Вместо ответа размахнулся, швырнул пакетик точно в неё, женщина инстинктивно отклонилась, и посылка влетела в комнату. Окно тут же затворилось, но не до конца, слышны были крики, ругательства и обещание пожаловаться в местком – значит, Анохина до сюрприза добралась.
– В следующий раз собаку отравлю, – громко пообещал я, – шкуру получишь в отделении милиции. Квитанцию штрафную по почте пришлю.
Завёз тачку в дворницкую, полюбовался на странный агрегат в углу и в который раз пообещал, что как-нибудь с ним разберусь, вдруг это какой-нибудь важный игровой предмет. У выхода столкнулся с участковым, позади него маячили двое незнакомых людей, подумал было, что Анохина уж больно быстро всё организовала, и когда только успела.