Советско-Вьетнамский роман

Кашечкин подбежал к дизель-генераторам, проверил соединения, прошел вдоль кабеля и внимательно осмотрел работу солдат. Дизеля загудели, хлопнули и с громом и дымом начали работать. Развернулась антенна, ожили пусковые установки.

Вьетнамцы работали как бешеные. Они устали, пот катил с них градом. Тхан Донг метался по позиции, стараясь использовать каждую пару рук. Кашечкин тоже устал, но виду не подавал. Глядя на этих неутомимых тружеников, он стыдился выказать слабость.

– По местам! – раздалась команда Сорокина.

Еле волоча ноги, весь мокрый, Кашечкин влез в кабину управления и сел на свой табурет. Щелкнув тумблерами, он включил и прогрел аппаратуру, а затем плавно повел антенну, прощупывая горизонт.

– Командир! Цель курсом один-три-ноль! Одиночная, высотная!

Сорокин вбежал и сел. Быстро заняли свои места Гора и операторы. Кашечкин спиной почувствовал установление боевого ритма, но оторваться от экранов уже не мог.

– Есть две цели. Цель номер один – постановщик активных помех вне зоны поражения. Цель номер два – крупная неидентифицируемая, идет на нас.

– Помехи?

– Цель скрыта не полностью. Командир, это что же за чудище такое летит?

Кашечкин, не отрываясь, следил за огромной зеленой засветкой, которую не скрывали даже помехи прикрытия.

– Это стратегический бомбардировщик послали, – заметил Сорокин, – Новейший Б-52! Но, похоже, он не на нас заходит.

– Что будем делать?

– Перехватываем! Работаем по схеме три! – принял решение Сорокин. – Он идет на вторую ложную позицию.

***

Шульц подошел к санитарной машине, как вдруг Рузаев остановился и прислушался. Высоко в небе полз тяжелый гул, несравнимый ни с визгом «Фантомов», ни с гудением «Геркулесов».

– Что? – Шульц тоже прислушался.

– Стратегический идет. На наших.

– Это опасно?

– Да, – Рузаев кивнул, – опасно. Теперь Сорокину надо позаботиться о своей жизни.

– Они собирались перебазироваться. Должны успеть.

С тяжелым гулом бомбардировщик прошел на большой высоте прямо над их головами, невидимый из-за покрывала леса. Затем звук изменился.

– Разворачивается, – заметил Рузаев. – Сейчас начнется.

Даже смягченный расстоянием, грохот взрыва был впечатляющим. Вздрогнула земля.

– Знаешь, если бы я умел, – тихо сказал Рузаев, – я бы помолился.

– Не положено. Надо воевать, – спокойно ответил Шульц. – Пойду, вызову их по рации.

– Подожди, не надо. Не мешай. У них сейчас самая работа, – остановил его Рузаев.

***

На экране локатора Кашечкин четко видел заход бомбардировщика на цель. Видел он, как противорадарные ракеты ударили по второй ложной позиции, а затем Б-52 начал снижение.

Даже в кабине Кашечкин услышал грохот взрывов и почувствовал сотрясение. Операторы переглянулись, но продолжали работу. Кашечкин вел цель, готовый передать ее на сопровождение.

– Выходит с боевого курса! Приготовиться к стрельбе! – скомандовал Сорокин.

– Есть! Пуск!

Гора выстрелил двумя ракетами, с коротким интервалом.

– Есть подрыв первой! Подрыв второй! Есть попадание!

– Сколько попаданий?

– Одно!

– Летит?

– Летит, товарищ подполковник!

– А попадание было?

– Да, было.

– Курс?

– Курс два-ноль-два.

– На нас повернул, значит. Незадачка получилась. – Сорокин поежился.

Операторы снова переглянулись и дисциплинированно склонились над экранами.

– Еще ракету! Держать сопровождение!

Еще одна ракета пошла навстречу стремительно приближающемуся самолету. Внезапно на экране возникла вспышка.

– «Шрайк» пошел! – закричал Кашечкин.

Специальная ракета, чувствующая излучение станции, понеслась на них.

– Выключай антенну! – скомандовал Сорокин. – Ложную цель!

– Не развернули ложную цель! Не успели!

– В укрытие! – Сорокин нажал кнопку сирены.

Операторы, как кузнечики, сиганули в открытую дверь. Кашечкин бросился за ними, добежал до окопа и, не глядя, прыгнул в него. Приземлился он удачно, прямо на операторов-вьетнамцев, успевших спрятаться раньше. Сверху их придавил Гора. Сорокин опустился ногами на дно, не задев никого. По всей позиции, как тараканы, разбегались солдаты.

И тут грохнуло так, что в ушах зазвенело. Со свистом над головами пролетели осколки, а затем с неба посыпалась земля, обломки дерева и что-то невероятно вонючее и гадкое.

– Отбой! – Сорокин вылез из окопа, стряхивая с себя вонючую жижу. В небе над ними с гулом прошел бомбардировщик. Сорокин оглянулся.

– Ракетой ударил. Хорошо что прицелиться не смог и бомбы не сыпанул.

– Что за гадость? – Кашечкин с недоумением осмотрел пятна мерзкой жижи на своей гимнастерке.

– Не о том думаете, лейтенант. Кабина цела?

– Цела! Ракета туда попала! – Кашечкин показал рукой на дымящуюся воронку. Рядом с ней валялись мощные бетонные обломки.

– Тхан Донг! – окликнул Сорокин. – Отбой! По местам!

– Да! – Тхан Донг вылез из окопа. Из других противовоздушных щелей начали быстро выбираться остальные солдаты.

– Все целы?

– Целы! – отозвался Тхан Донг.

– А там у нас что было? – кивнул Сорокин на дымящуюся воронку.

– Там? Там туалет был.

– Так, замечательно! – Кашечкин начал быстро-быстро вытираться. – А бетона зачем столько?

– Вы же, русские, любите закрытые туалеты! – радостно ответил Тхан Донг.

– И теперь этот бронированный уловитель дерьма спас нам технику, – отметил появившийся на поверхности Гора. Он единственный оказался чистым.

– По местам! – скомандовал Сорокин. – Он сейчас вернется. Осталась последняя ракета.

И тут снова хлынул дождь.

***

Полковник Хантер с трудом вел самолет, пытаясь удержать его на курсе. Пятый и шестой двигатели, пробитые осколками, заглохли и воспламенились, автоматика пыталась подавить начинающийся пожар. Бортинженер и второй пилот выравнивали тягу двигателей, но пока им это плохо удавалось, и пятидесятитонная громада рыскала, как крыса на помойке. Хотя смертельных повреждений не было и заход можно еще повторить.

Хантер переключил наушники и прислушался. В эфире царило безмолвие. ЗРК не пел, его антенна молчала.

– Командир, что будем делать? Еще заход?

Хантер задумался. «Шрайки» кончились, но запас фугасов еще остался. Самолет управлялся плохо, но и зенитный комплекс, конечно, пострадал. Неплохо бы развернуться и вывалить на него пару кассет с бомбами. Для зачистки.

– Поворот четыре! – скомандовал Хантер, все еще колеблясь.

И тут его наушник защелкал. Пачка быстрых щелчков. Пауза. Пачка щелчков. Тишина. А двигатели перегревались. А давление в гидравлике падало.

– Дерьмо! – Выругался Хантер. – Все дерьмо! Курс двести. Уходим.

***

Сорокин сел на свое место и пощелкал тумблерами.

– Кашечкин, внимание! Включаем мощность и быстро осматриваемся. Осталась последняя ракета. Быстрый обзор горизонта.

– Есть! – отозвался Кашечкин

– Командир, а может, не надо? – уточнил Гора.

– Надо. Они вернутся. Они не дураки и не трусы.

Кашечкин быстро поднял антенну и повел ее по кругу. На экране вспыхнула засветка.

– Есть координаты! Выключаю! – Кашечкин мгновенно снял мощность, пытаясь сбить американца со следа.

– Подождем, – кивнул Сорокин, засекая время.

Через полминуты Кашечкин снова включил антенну.

– Курс один-два-два! – доложил он.

– Точно?

– Ошибка исключена.

– Уходит! – Гора стукнул кулаком. – Уходит, гад!

– Кашечкин, еще раз! – Сорокин расслабился.

– Курс прежний.

– Нервы у америкоса не выдержали, – усмехнулся Сорокин. – Отбой. Я подежурю, остальным отдыхать.

– Матч закончился со счетом ноль-ноль, – заметил Кашечкин, вставая со своего места.

– Скорее, один-один, – мрачно уточнил Гора и колупнул пальцем вмятину от осколка на внешней стороне двери, – и еще продолжение будет.

Однако на этот раз продолжения не последовало. Ночью пришел новый приказ, и дивизион Сорокина вместе с полком начал перебазирование. Кашечкин с ними не поехал, – его срочно вызвали в Ханой.

***

– Ну, здравствуйте, лейтенант Кашечкин! – Шульц встретил его сильным рукопожатием. – Очень рад вас видеть живым и невредимым.

– Здравия желаю, – Кашечкин отдал честь и с удовольствием пожал руку Шульца.

– Наслышан о ваших подвигах, наслышан. Молодцы! Вьетнамцы только о вас и говорят. По радио передают о ваших успехах. И все требуют, требуют… Черти бы их драли!

– Чего требуют? – удивился Кашечкин.

– Как чего? Увеличения помощи. – Шульц взял со стола лист, – «…просим увеличить поддержку наступления частей народно-освободительной армии на южном направлении». Или вот: «…просим оказать расширенную помощь в реорганизации противовоздушной обороны городов Ханоя и Хайфона». Кстати, затем тебя и вызвали. Тут намечается визит американского президента в Москву. Будут вестись переговоры о прекращении войны и выводе войск. Так вот, по данным нашей разведки, американцы хотят оказать давление на нашу сторону и готовят образцово-показательный прорыв обороны. Как немцы Москву в июле штурмовали. Помнишь небось?

– Не помню, – признался Кашечкин, – я тогда маленький был.

– Немцы в войну первым делом столицу с воздуха громили. Всю авиацию в бой бросали и устраивали показательную бомбежку. Мадрид бомбили, Лондон бомбили. А вот Москву не смогли. А знаешь, почему немцы не бомбили Москву в войну?

– Применение средств ПВО! – отрапортовал Кашечкин.

– Правильно, – заметил Шульц. – Твой друг Рузаев не дал. Георгий Семенович был против, вот они и не бомбили. Кстати, снова поступаешь под его командование. Доволен?

– Доволен. Товарищ полковник – замечательный командир.

– Добро. Вот его вьетнамские товарищи и хотят видеть в числе специалистов по защите Ханоя. Они все хотят и хотят, требуют и требуют. Вооружения хотят, людей, инструкторов… Кругом требования. Вот, например…

Шульц повернулся к столу и взял с него зеленую папку.

«Командование народно-освободительной армии выражает благодарность лейтенанту Василию Семеновичу Кашечкину…» – начал читать Шульц, – Нет, это не то. Это они орден тебе требуют. Такой же, как у Рузаева. Впрочем, я отвлекся.

– Орден? – Кашечкин оторопело посмотрел на Шульца.

– Ну да. Я поддержал. Но не задирай нос, приказа еще не было.

– Мне, орден?

– Тебе. По просьбе вьетнамских товарищей и по моему личному ходатайству. Кстати, Рузаеву вчера орден Красной Звезды вручили. Не знал? Вчера его все поздравляли, но и сегодня тоже поздравить можно. Так вот, товарищи награжденные и представленные, дело в том, что битва за небо еще далеко не закончена. Ожидается воздушный штурм столицы социалистического Вьетнама по тому самому плану и методу, которые предназначались для Москвы. Знаешь ли ты, любезный друг, что американцими уже разработан план атомной бомбардиторки Москвы, и на полном серьезе решают, удастся им этот план или нет. Атака силами стратегической авиации. Думаю, ты с этими силами познакомился?

– Так точно, – ответил Кашечкин. – Позавчера имел контакт.

– Слышал, – кивнул Шульц. – Ну и как результат?

– Один-один, – вспомнил Кашечкин шутку Горы.

– То есть? – не понял Шульц.

– Слегка мы их, слегка они нас.

– Да. Там вы были один на один. А здесь будет столкновение армий, стратегической авиации США и Советских ракетных войск. Знаешь, что мы на линии Ханой-Хайфон организуем эшелонированную оборону, как вокруг Москвы? Это тайна. И сюрприз.

– Думаете, будет большое сражение?

– Будет, – кивнул Шульц. – Американцы, пока не проиграют, за стол переговоров не сядут. Знаешь, кто должен должен окончательно сбить с них спесь?

Кашечкин промолчал.

– Ты. Вы с Рузаевым. И еще два десятка советских специалистов. Поэтому приказываю…

И тут дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Рузаев.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – твердо отрапортовал он.

– Здравствуйте! Вот, возвращаю вам подчиненного.

Рузаев подошел к Кашечкину, молча и крепко обнял его. С минуту они стояли молча, обнявшись. Грудь Кашечкина уколол новый орден.

– С наградой вас! – Кашечкин отстранился и посмотрел на рубиновую звезду.

– А, это! Да, я теперь при ордене.

– Заслуженно, заслуженно! – кивнул Шульц, – снова отличились! Теперь пленного взяли!

– Кстати, его допросили? – поинтересовался Рузаев.

–Ага, допросили! – Шульц усмехнулся, – потрясающая личность. Говорит только свое имя и табельный номер.

– Им так положено. В плену называть только свое имя. И ничего больше.

– Нет, – Шульц помотал головой, – этот бы и еще что-нибудь сказал, если бы знал!

– Почему вы так думаете?

– Да вот товарищ Тхи Лан его все же разговорил. Он и номер части назвал, и перемещения ее описал. А дальше ничего сказать не может. Где бой был, спрашиваем, у какой реки? Молчит.

– Скрывает?

– Нет! Не знает! Вообще географии не знает! Представьте себе, воюет во Вьетнаме, а в каком полушарии этот самый Вьетнам находится – не знает. Карту читать не умеет. Считать до ста и писать, конечно, может. А вот попросил я его 120 на 4 разделить, так это он уже затрудняется. Говорит, колледж не кончал.

– Может, притворяется? – удивился Рузаев, – может, с ним пожестче надо?

– Ну да, – снова усмехнулся Шульц, – конечно! Он тут, знаете, на что жалобу подал? На то, что его, американца, содержат так же, как местного жителя. Что паек у него не как у американского солдата, а как у солдата вьетнамского. А голодом морить пленных, мол, негуманно. Издевательства над пленными запрещены.

– А он дествительно голодает?

– Как мы с тобой. Получает нормальный паек риса и хлеба, и орет, что сдохнет без гамбургеров и колы. Вьетнамцам надоело его допрашивать, так они его и послали на восстановительные работы. Как мы немцев после войны. Пусть восстановит то, что разрушил. Знаешь ведь, что их пленные о зверствах вьетнамцев все уши прожужжали. Мол, работать их заставляют, как вьетнамских крестьян, и кормят, как сами вьетнамцы питаются. Жестокость чудовищная.

– Это называется трудовым воспитанием, – заметил Кашечкин.

– Теперь полковник Рузаев не только герой, но и воспитатель.

– Хотел я тут вам, Георгий Семенович, боевую задачу поставить, да, наверное, сейчас не время, – усмехнулся Шульц, – Этот юноша собирался вас поздравить.

– Добро, – кивнул Рузаев, – пошли ко мне. У меня немного жидкости осталось. Герман Генрихович, идемте с нами.

– Не могу, – развел руками Шульц, – меня полковник Тхи Лан дожидается. И опять об увеличении поставок говорить будет.

– Знаете что, – усмехнулся Рузаев, – у меня есть идея отвлекающего маневра. Тхи Лан не устоит…

***

Ровно через час в гостиничном номере Рузаева собрались четыре офицера, три советских и один вьетнамский. Они выпили. Сначала за орден Рузаева. Затем за то, чтобы орден получил Кашечкин. Затем закусили. Затем выпили за мир во всем мире. Затем еще раз закусили и снова налили.

– Ну, товарищи, давайте выпьем за то, чтобы все остались живы, – предложил Шульц.

– Да вы что, разве это тост? – удивился Рузаев.

– А как надо, по-вашему?

– За победу. За нашу победу! За победу нашей великой Родины!

– Ну да, это все патетика! – усмехнулся Шульц. – До Союза тысячи километров. Позади все же Ханой, а не Москва.

– Ошибаетесь, – Рузаев отставил стакан с водкой в сторону. – Ошибаетесь. Мы сейчас и Москву защищаем, и Ленинград, и Киев, и всю Россию. Если мы сейчас не покажем им силу нашего оружия, после Ханоя будет Москва. Поднять воздушную армаду с атомными бомбами, и вперед. Они сейчас на примере Ханоя проверяют нас и попробуют план уничтожения Москвы. А а мы покажем, что ни один их самолет до Москвы не долетит. Ни один. Как этот!

С этими словами он расстегнул планшет и выкинул на стол кусочек рваного дюраля, который жалобно звякнул, упав на стол.

– Что это? – удивился Кашечкин.

– Это Пауэрс. На память лично для меня. А для них, – Рузаев показал на небо, явно намекая на американцев, – у нас в музее Советской армии еще один такой же лежит. Будешь в Москве, сходи, полюбопытствуй. На долгую-долгую память. Чтобы им война эта ночами в кошмарных снах снилась, чтобы забыть ее не могли. Чтобы помнили, что получается из попыток завоевать мировое господство. Чтобы пятьдесят лет потом внукам своим о ней рассказывали, книжки писали и фильмы снимали.

Кашечкин усмехнулся.

– Вон какая война была, вторая мировая, сколько людей погибло. А у них в фильмах Америка героически победила всех, причем без особых усилий.

– Так они почти не воевали, – покачал головой Рузаев. – А здесь мы их гордости, их силе, флоту и авиации так прикурить дали, что пехота на своей шкуре это прочувствовала. Их здесь так проняло, что они Вьетнам долго помнить будут.

– А вы правы! – Шульц обнял за плечи Рузаева и Кашечкина и подмигнул внимательно слушавшему Тхи Лану. – Вот пройдет лет двадцать…

– И пойдем мы в кино смотреть американский фильм о вьетнамской войне… – продолжил слегка охмелевший от тепла и уюта Рузаев.

– И покажут нам в этом фильме, как Сильвестр Макарони русских пачками побеждал! – захохотал Шульц.

– Да вы что? Они покажут, как ужасна война.

– Никогда в жизни не покажут они, как мы тут их влет, как куропаток, бах-бах!

– И ведь никто из наших пока не погиб, – покачал головой Рузаев. – Сколько сбито американцев, сколько их в плену, и ни одного нашего.

– Вот что, с этими разговорами мы и водку забыли! – хлопнул его по плечу Шульц. – А пить в таком случае надо за то, чтобы все живы остались. Эй, парень, не спи!

Кашечкин поднял голову, взял свой стакан и они дружно, со звоном чокнулись, затем выпили.

– Нам дороги эти позабыть нельзя… – затянул Рузаев. Шульц подпел, и они с чувством исполнили эту старую военную песню. Кашечкин и Тхи Лан молча смотрели на них.

– Память – великая вещь! – Шульц налил еще по полстакана. – Помнить надо все.

– Войну мы все помним. И гражданскую, и Отечественную! – заметил Кашечкин. – И об этой войне всем расскажем!

– Ты не забывай, что подписку о неразглашении давал, – остановил его Шульц.

– Война в Испании тоже секретная была. А все ее помнят.

– Эту тоже запомнят, – кивнул Шульц. – Только не мы, а американцы. И знаешь, о чем они будут рассказывать?

– О том, что на Москву летать нельзя. Что ни один не долетит. Что репетиция третьей мировой сорвалась! – заявил Кашечкин.

– О том, что полковник Рузаев пинками гнал этого Сильвестра Макарони по вьетнамскому селу! – отметил Шульц.

– Вьетнамский народ благодарный. Он не забудет! – подал голос Тхи Лан.

– Во, еще тост! За вьетнамский народ!

– Ура!

Они снова выпили. И снова запели:

Нерушимой стеной

Обороны стальной

Сокрушим, уничтожим врага…

Три русских офицера пели, а пожилой вьетнамец, не знавший слов, мелодично мычал в такт и музыкально стучал ложкой по стакану.

***

Утром Кашечкину было худо. Правда, и ночью ему тоже было не очень хорошо. Вместо приятного расслабляющего сна в голову лезли кошмары. То он сидел за пультом, а с экрана на него летел самолет и стрелял. То ему снились джунгли, то Шульц, и в каждом сне присутствовали кнопки, тумблеры, маховички и манипуляторы, и отчаянные попытки вычислить скорость цели. Кашечкин потел, просыпался, пил противную теплую воду из графина и снова пытался заснуть. Снова приходили дурацкие сны. Утро принесло испарину, дрожащие руки и больную голову. Хорошо, что гуманный Шульц на сутки отложил его отбытие на позиции.

Кашечкин лежал в полудреме. Голова болела, глаза ломило. Он расслабился и мысленно взялся за бумагу и карандаш, как он уже делал это много раз.

«Здравствуй, дорогая Света! – мысленно начал писать он. – Давно мы не виделись. Как там Москва? Наверное, цветет и хорошеет? Если бы ты знала, как я люблю тебя, как мне хочется с тобой увидеться, обнять тебя и поцеловать. Тебе будет хорошо со мной. Я здесь узнал много нового и многому научился от нашей вьетнамской переводчицы…»

– Ой, что-то не то! – Кашечкин мысленно стер эти строки и написал иначе:

«Конечно, здесь настоящая война и мне очень трудно. Постоянно рискуем жизнью. Недавно был очень тяжелый бой, и меня за него представили к ордену.

Я очень благодарен твоему отцу…»

Кашечкин поежился, но глаза не открыл и продолжил:

«…Очень благодарен твоему отцу за то, что он помог мне попасть сюда и испытать свое мужество. Когда я вернусь, то получу хорошую должность, куплю машину, и мы с тобой поженимся. Я очень, очень люблю тебя и с нетерпением жду встречи».

Кашечкин вздохнул, поставил точку и открыл глаза. По телу разлилась приятная истома. Он встал и пошел умываться.

Побрившись, Кашечкин надел парадную форму и вышел на улицу. Там было ветрено, и он пошел вперед, с завистью глядя на велосипеды и рикш. И только тут он понял, куда идет. Он свернул по памяти, и попал на улицу, превращенную в небольшой базарчик. Прямо на земле, расстелив циновки, сидели вьетнамцы в широких конических шляпах и смотрели на нехитрый товар, разложенный на земле или на циновках. В основном это была еда – фрукты, частью знакомые, частью неизвестные Кашечкину.

Увидев советского офицера, все торговцы вежливо закивали и начали что-то быстро говорить, обращаясь и к нему, и друг к другу одновременно.

Вообще-то Кашечкин, бывая во вьетнамских городах, привык к знакам внимания. Чем дольше шла война, тем больше любили русских вьетнамцы. На улицах простые жители толпами ходили за офицерами, просто глядя на них. Теперь, после успехов в отражении налетов, Кашечкин не раз видел полные обожания глаза детей, женщин и мужчин, остановившихся, чтобы посмотреть на него.

Вот и здесь Кашечкин, стараясь ответить на все приветствия, кивнул и хотел пройти мимо, но потом замедлил шаг, решив, что нужен все же какой-нибудь подарок. Правильно поняв его жест, торговцы вскочили, подбежали, окружили его. Они тараторили хором и протягивали ему фрукты, овощи, сандалии, соломенные шляпы и расписанный розами китайский термос.

– Лиен Со, Лиен Со! – только и слышал Кашечкин в гуле голосов.

Неожиданно кто-то тихонько потянул его сзади за китель. Кашечкин оглянулся и увидел подростка, который во все глаза смотрел на него.

Один из вьетнамцев, расталкивая остальных, сунул прямо в руки Кашечкину сверток бамбуковой соломки и отбежал на три шага. Кашечкин развернул его и увидел яркие цветы на синем фоне, нарисованные на маленькой бамбуковой ширмочке. Кашечкин сунул руку в карман и вытащил десять донгов – все, что у него осталось. Он протянул деньги вьетнамцу. Тот взял их и замер, глядя прямо на Кашечкина.

– А нет у меня больше, – пожал плечами Кашечкин. – Больше нет!

С этими словами он свернул ширмочку и протянул ее вьетнамцу, пытаясь объяснить, что денег нет, и больше он дать не может.

– Ай! – взвизгнул вьетнамец и оттолкнул ширмочку. – Бери!

Взяв один донг, он сунул его себе в карман, а остальное вложил в руку Кашечкину.

– Вьетнамцы любят советских! – сказал он на ломаном русском и добавил:

– Бери!

Вьетнамцы загомонили. К торговцам сбежались друзья, родственники, друзья друзей, любопытствующие дети, собаки, куры… Плотная толпа, окружавшая Кашечкина, угрожающе росла и волновалась, запрудив всю улицу. А с разных концов с радостными криками бежали и бежали еще люди. Увидев щедрость торговца, к Кашечкину протиснулся старик. Взяв два кокосовых ореха, он сунул их Кашечкину и произнес что-то длинное и нравоучительное. Довольный собой, он показал сначала на циновку, затем на Кашечкина, и отошел. Торговец тут же подтащил циновку к ногам Кашечкина, бережно взял у него орехи и ширмочку и положил их на циновку. Толпа радовалась, галдела, и тут же на циновку потащили все, что было у людей и чем они могли отблагодарить любимого защитника.

– Советьски, хорошо! – раздался голос из толпы. – Спасиба!

Из массы выбрался маленький темноглазый паренек и потряс Кашечкину руку.

– Спасиба!

– Спасибо, товарищи, но мне не нужно столько. Мне один подарок нужен.

– Бери, спасиба! – вьетнамец все улыбался и кивал.

– Да я не унесу столько!

Вьетнамец тут же что-то крикнул, и толпа загудела. Кашечкин с ужасом увидел, как через нее протискивается рикша.

– Вот, ехай!

– Спасибо, товарищи, но мне нельзя! Я не могу…

Вьетнамец понял его слова по-своему.

– Ехай! – он начал грузить вещи и еду на рикшу. – Моя провожай!

Кашечкина схватили десятки рук, взгромоздили на рикшу и повезли. А толпа пошла следом, неся за ним циновку с частью не уместившихся вещей, напевая и приплясывая. Неожиданно в руках у кого-то появилась бамбуковая флейта, все задвигались под звуки музыки, придерживая рикшу, чтобы тот не увез Кашечкина слишком далеко.

Так весело, с песнями и плясками, они достигли дома Фан Ки Ну, на пороге которого уже сидели и курили братья, сестры, дети братьев, бабушки, дедушки и внуки. Фан Ки Ну сидела тут же и, увидев Кашечкина, подошла к нему и обняла его за шею.