Советско-Вьетнамский роман

– А ребенок у вас есть?

– Да. Сын. Ему два года.

– Так сколько же вам лет?

– Один, два… – Фан Ки Ну шепотом произнесла русские числительные, вспоминая. – Двадцать шесть лет.

– О! – изумленно хлопая глазами, Кашечкин посмотрел на нее. Совершенно гладкая кожа лица, без морщин, лишь глаза слегка усталые. Маленькая. С длинными черными волосами. Перед ним сидела девочка.

– О! – еще раз выдохнул он. – Так вы старше меня!

– Возможно, – кивнула Фан Ки Ну и добавила, – мой муж тоже был военным.

– Где он служил?

– Он воевал. Водил машины. И на Тропе его убили. А кто ваша жена?

– А я не женат!

– Бедненький! Кто же ведет ваше хозяйство, кто ласкает вас перед сном?

– Никто пока. Но у меня в Москве есть невеста. Да, невеста.

– Москва далеко, – улыбнулась Фан Ки Ну каким-то своим внутренним воспоминаниям, – очень далеко! И там холодно, очень холодно зимой. А здесь океан близко, дождь и тепло.

– А вы любили своего мужа? – спросил Кашечкин.

– Да. Он был храбрый воин и хороший отец. Он хорошо содержал семью.

– Извините, я не знал, – Кашечкин смутился, – это тяжелая утрата. А тут еще я на вашу голову.

– Это было давно, – Фан Ки Ну вздохнула, – и незачем об этом вспоминать. Расскажите лучше, какой стала Москва.

Кашечкин с радостью начал рассказывать ей про Москву, про маму, про свой отпуск, про то, как попал к ним, во Вьетнам. Фан Ки Ну слушала, изредка перебивая, а ее ловкие пальцы работали и работали, сметая пыль и переставляя предметы. И когда короткие сумерки сменились непроглядной ночью, Кашечкину снились девушки. То Фан Ки Ну в плиссированной юбочке длинным веником из рисовой соломы подметала площадь перед «Художественным». То Светлана Акиньшина сидела на берегу океана и ела рис из зеленой пятнистой чашки. То вдруг Кашечкин брал их обеих за руки и летел с ними над джунглями, а внизу бежал вьетнамец в военной форме и кричал, что он муж этих двух женщин. А Кашечкин млел от восторга и все летел, летел…

Вьетнамец достал из-за плеча автомат и начал стрелять в Кашечкина. Пули прошили живот, причиняя нестерпимую боль. Кашечкин проснулся и, едва переставляя ноги и качаясь от слабости, побрел в туалет.

* * *

Фан Ки Ну пришла и на следующий день, и через день. Она приходила всегда в одно и то же время и ухаживала за Кашечкиным как родная мать или, лучше сказать, как любящая сестра. Она не только приносила ему еду и убирала в палате, но и меняла белье, и даже помогала совершать достаточно неприятные, но совершенно необходимые медицинские процедуры. Единственное, чего доктор Тхиеу не мог ей позволить – это процесс лечения, который он взял полностью на себя. Доктор лично готовил лекарства, лично, не доверяя медсестре, делал уколы. Он по три раза в день приходил к пациенту, мял ему живот, оттягивал веки, смотрел на язык и при этом качал головой и причмокивал губами.

Пациент доктору нравился – он не сопротивлялся правильному лечению, не задавал лишних вопросов и быстро шел на поправку. Доктор надеялся при выписке прочитать русской докторше лекцию об успехах народной медицины Аюр-веды в деле исцеления советских офицеров на примере лейтенанта Кашечкина. Доктор долго мял пульс своими сильными пальцами, нащупывая состояние трех дош. Нащупав эти самые доши, доктор доставал баночки с резко пахнущими мазями и натирал ими Васину грудь. От запаха першило в горле и хотелось чихать, но в голове неожиданно прояснялось, становилось легче.

– Фан Ки Ну, скажите, неужели вы верите во все эти ненаучные манипуляции? – спросил Кашечкин, когда доктор в очередной раз растер его, завернул в чистую простыню и, гордый содеянным, удалился.

– Это очень опытный доктор. Очень-очень хороший. Мы отвезли вас к самому лучшему из всех докторов, чтобы вы быстрее стали здоровым.

– И все-таки советская наука утверждает, что лечить надо таблетками и уколами, а не прощупыванием пульса и мазями из трав.

– Доктор лечит и тем, и другим. Он говорит, что таблетки излечивают низшее тело, а травы лечат тело высшее. А запахи даны от Бога и врачуют душу.

Кашечкин фыркнул.

– Бога нет! – твердо заявил он. – И души тоже нет. Наше сознание есть функция головного мозга.

Фан Ки Ну внимательно посмотрела на него. Она сидела на коленях, на соломенном мате возле стены. Так, неподвижно сидя, она ожидала, пока доктор закончит процедуры. Так же спокойно и молча она сидела, когда для нее не было работы. Вот и сейчас она, проводив доктора, ждала, когда можно будет забрать грязные простыни.

Фан Ки Ну мягко, бесшумно встала и, неслышно ступая маленькими босыми ногами, подошла к Василию.

– Да, конечно, – согласилась она, – и в университете нас учили так же. Но ведь доктор лечит не молитвами и не заклинаниями. Он дает вам лекарства, которые привезла Наталья Ивановна.

Фан Ки Ну мягко положила свою маленькую ручку ему на лоб и провела пальчиком по бровям. Кашечкин замер. Боясь спугнуть это удивительно приятное прикосновение, он закрыл глаза и даже затаил дыхание. Но комсомольская совесть требовала своего.

– Но доктор ссылается на какую-то Аюр-веду и на каких-то монахов!

– Конечно. Простите его, он ведь уже старенький и не умеет иначе.

– Да. Пожилого человека не переделать.

– Спасибо, что извинили доктора. – Не отнимая рук, Фан Ки Ну слегка поклонилась. – Он просто измеряет пульс. Это научно и правильно. А то, что он называет процедуры странными именами, ему позволительно. Он очень хороший доктор. Он быстро вас вылечит.

– Думаете? Мне надо скорее! – Кашечкин открыл глаза и непроизвольно дернул головой.

– Конечно. Ведь его мази приносят облегчение?

Она подняла простыню у него на груди и слегка помассировала расслабляющие точки в районе ключицы. Затем быстрыми умелыми руками прошлась по линии от локтя до плеча, вынимая негативную ци из каналов руки. Все пациенты, знакомые с массажем чжуд-ши, при этом лежали расслабленно и дышали равномерно, чтобы дать лечебным ароматам достигнуть нужных зон. Но Кашечкин о чжуд-ши не знал и поэтому смирно лежать не захотел. Под простыней у него неожиданно все напряглось и он, не соображая еще, что делает, схватил ее руку и прижал к своим губам. Он пытался поцеловать ее, но она оказалась ужасно горькой от целебных мазей.

Рассмеявшись, Фан Ки Ну ловко выдернула руку и отошла на шаг. Кашечкин смутился.

– Ай-ай! – она покачала головой. – Выздоровление идет быстро!

Кашечкин смутился еще сильнее и покраснел. Фан Ки Ну ловко подняла простыню и закутала в нее Кашечкина по самое горло.

– Вам еще этого нельзя. Вы еще слишком слабы, и это может подорвать Ваши силы.

Кашечкин лежал, смущенный и довольный одновременно. Он был уже достаточно опытный мальчик и знал, как нужно обращаться с девушками. Он уже несколько раз целовался и слышал рассказы курсантов о своих похождениях. Он и со Светланой целовался несколько раз – не на прощание, в щечку, а по-настоящему, в губы, обнявшись и прижавшись друг к другу. Он знал, как найти дорогу к сердцу девушки. Он видел, что сделал по этой дорожке первый шаг. Конечно, в Москве у него была невеста, но Москва далеко, а молодой организм требовал своего. В Кашечкине проснулся ловелас, настоятельно требовавший, чтобы состоялись прогулки при луне, в конце которых… Тут фантазия разгулялась, представляя себе нежные губки, поцелуи… И это возможно…

Но, дверь распахнулась… На пороге, в совершенно неурочный час, возник доктор. За ним в палату шагнул Шульц.

– Здравствуйте, товарищи! – бодро приветствовал он Фан Ки Ну и Кашечкина.

Фан Ки Ну встала. Кашечкин скинул простыню и сел на койке. Маленький доктор, мелко семеня, подбежал к нему и, встревожено лопоча, попытался уложить обратно.

– Как самочувствие, лейтенант?

– Уже намного лучше!

– Замечательно. Вот и доктор говорит, что ты очень быстро поправляешься, и что он тебя очень хорошо лечит.

Фан Ки Ну перевела. Доктор закивал.

– Поэтому мы хотим перевести тебя в гостиницу и поселить с нашими военными специалистами.

– Меня? Зачем? Мне и здесь хорошо, – Кашечкин с тоской посмотрел на Фан Ки Ну.

– Доктор говорит, что ему надо восстановить энергию, – перевела Фан.

– Восстановим, – согласился Шульц, – при помощи военно-полевой кухни.

– И еще мази нужны! Доктор беспокоится, что нужны специальные мази.

– И мази возьмем. – Шульц бесцеремонно сгреб со стола все коробочки.

– Доктор говорит, что нельзя доверять завершающий этап лечения несведущему человеку, а он не может отлучаться из госпиталя.

– Наталья Ивановна – замечательный доктор.

– Но, Герман Генрихович… – начал было Кашечкин.

– Лейтенант Кашечкин! – резко оборвал его Шульц. – Вы прекрасно знаете положение об ограничении нежелательных контактов. Устроили тут лазарет, когда обстановка такая напряженная! В посольстве долечат.

Кашечкин снова сел, уже молча, и наблюдал.

– Какие мази нужны? – Шульц вынул из мешка одну баночку, открыл, понюхал и поморщился. Затем он обратился к Фан Ки Ну.

– Ты ведь в Дружбе народов на медицинском училась?

– Да, – Фан Ки Ну кивнула.

– Отлично. Тогда подробно узнай у доктора, чем и как надо мазать. В общем, хорошенько все выясни. И займи внимание доктора.

– А она со мной поедет, в посольство? – еще не веря в продолжение счастья, спросил Кашечкин.

– Доктор говорит, тебе какой-то массаж нужен. Вот она и будет делать. Наталья Ивановна не против. Наталья Ивановна! – Шульц громко крикнул в сторону открытой двери.

Врач вошла и, не говоря ни слова, кинулась ощупывать Кашечкина.

– Здесь болит? А здесь? А здесь? А что это за гадость на вас намазана?

– Как его состояние? – перебил Шульц.

– Транспортабелен. Осталась реабилитация.

– Вот и замечательно, – кивнул Шульц, – берем его с собой.

– А что это у вас? – врач увидела в руках Шульца мешочек с мазями.

– Думаю, это не повредит.

– Я тоже так думаю, – неожиданно смягчилась Наталья Ивановна.

– Доктор хочет проконсультировать вас, как завершить курс лечения, – обратилась к ним Фан Ки Ну.

– Он, меня… – выдохнула Наталья Ивановна, но Шульц, крепко взяв ее под локоть, уже оттеснял к двери.

– Одевайся быстрее, – кивнул он Кашечкину, и добавил в сторону Фан Ки Ну:

– А вы внимательно выслушайте доктора и помогите лейтенанту добраться до машины. Мы будем там.

Он подхватил Наталью Ивановну, и они проследовали в коридор. Кашечкин начал торопливо одеваться.

Кашечкину, хоть и выздоравливающему, но все же инфицированному, выделили отдельный номер в гостинице для советских специалистов. Наталья Ивановна лично взялась за него, выставив из комнаты и Фан Ки Ну, и Шульца. Однако ее рвения хватило ненадолго – дел в миссии было много, и она успевала только дважды в день проделать необходимые процедуры. А потому, скрепя сердце, уступила остальное время маленькой трудолюбивой Фан Ки Ну. Фан начала хлопоты с того, что переставила все вещи. Затем она отнесла куда-то половичок, присланный Натальей Ивановной, и застелила весь пол мягкими соломенными циновками. На самую лучшую циновку она кинула маленькую подушечку, уселась на нее и гордо осмотрела комнату, посередине которой на деревянной кровати лежал лейтенант Кашечкин. Порядок был восстановлен.

С переездом в гостиницу для Фан Ки Ну значительно прибавилось дел. Больничной обслуги не было, и Наталья Ивановна согласилась передать в ее руки все хозяйственные хлопоты. Хотя Кашечкин быстро поправлялся и уже уверенно ходил, но в столовую его пока что не пускали по каким-то санитарным соображениям. Фан Ки Ну приходилось носить еду прямо в комнату. Кашечкин сразу разрешил ей забирать часть риса, который он не любил, и Фан Ки Ну с благодарностью носила его домой, своему маленькому сыну. Она ходила в библиотеку посольства и приносила Кашечкину книги, которые тот с удовольствием читал.

Кроме чтения, Кашечкин развлекался написанием писем. Он написал их уже много, целую стопку, и аккуратно сложил в ящик стола. Письма в Союз шли очень долго, часто терялись, и отправлять их не было никакого желания.

Однажды Кашечкин, презрев запреты, в момент, когда его никто не видел, выбрался в садик за гостиницей, срезал зеленый стебель бамбука и поставил его в воду. На следующий день Фан Ки Ну чуть было не выкинула эту композицию, но Кашечкин объяснил, что это подарок, специально для нее, и что он всегда дарит красивым девушкам цветы. Фан Ки Ну вспомнила Москву, общежитие, вспомнила подарки друзей-студентов и растрогалась. Она сказала, что это очень хороший съедобный бамбук, и она возьмет его с собой. Кашечкин разомлел от счастья и, окрыленный успехом, повторил свою вылазку. На следующий день Фан Ки Ну увидела целую оранжерею из побегов бамбука, листьев пальм и папоротников, воткнутых в бутылки. Она вздохнула и, выказывая признание, аккуратно расставила их под окном, возле своей циновки.

– Спасибо, Вася, – прощебетала она тонким голоском и поклонилась. – Но больше не выходи, а то скажут, что я не доглядела.

– Ничего страшного! Наталья Ивановна сказала, что мне с завтрашнего дня уже можно будет выходить на улицу, а через неделю вообще вернуться на батарею.

– Да. И мне придется ехать. – Фан Ки Ну вздохнула.

– Жаль расставаться. Но ничего не поделаешь, это долг воина.

– Да, это долг, – подтвердила Фан Ки Ну.

Она достала из тумбочки коробочку с плотной крышкой из отрезка бамбука, открыла и понюхала.

– Это наша мазь. Тха-чурна. Доктор Тхиеу сделал ее специально для вас и велел растирать мазью ноги. Он сказал, что от этого кровь станет теплее.

– Спасибо. – Кашечкин грустно вздохнул и взял коробочку. Медицинские снадобья уже сидели у него в печенках, а пахнущие с чудовищной силой снадобья доктора Тхиеу стали просто ненавистны. Он с удовольствием бы выкинул их все, но тогда бы он лишился счастья ощущать легкое прикосновение женских рук, втирающих мазь в грудь и в живот.

Он обмакнул палец в пряную, зеленоватого цвета густую массу и провел пальцем по ступне.

– Нет, не так, – засмеялась Фан Ки Ну, – сильнее растирать надо.

– Ага! – Кашечкин кивнул и слегка потер ногу ладонью.

– Ложись!

Фан Ки Ну толкнула его на койку и попыталась закатать брюки. Но штанина была жесткая и не поднималась выше колена. Тогда она расстегнула пояс и ловко стянула с него штаны.

– Ай! – Кашечкин вздрогнул, оказавшись лежащим в одних семейных трусах, но покорился своему «домашнему доктору».

Фан Ки Ну набрала мазь на ладонь, смазала голеностоп и начала сильно и ловко разминать икроножные мышцы – сначала на левой ноге, затем на правой. Икры тут же запылали огнем, а потом вдруг их свел ледяной холод, пронзающий иголками.

– Действует? – спросила Фан Ки Ну, продолжая растирать.

– Да! – Кашечкин почувствовал, что эта мазь действует сильнее прежних снадобий.

– Сейчас станет тепло!

Фан Ки Ну зачерпнула из банки еще и начала ловко разминать бедра. Тело Кашечкина кололи ледяные иглы, а вверх по животу поднималось тепло. Он попытался справиться с возбуждением, но низ живота сводило все сильнее.

– Хорошая мазь? Нравится? – невинно спросила Фан Ки Ну.

Кашечкин молча кивнул и попытался натянуть одеяло на свои семейники, которые все больше беспокоили его.

– Подождите, еще не все!

Фан Ки Ну откинула одеяло и вдруг уселась верхом на колени лежащего на спине Кашечкина. Деловито устроившись, она взяла мазь и начала растирать мышцы ног еще выше.

Кашечкин чувствовал жар в ногах и животе. Коленями он ощущал упругие, теплые женские бедра и не мог сдержаться. Он закрыл глаза и застонал.

– Больно? – удивилась Фан Ки Ну.

– Нет, – тихо ответил Кашечкин, – не больно.

– А что же тогда?

Кашечкин смутился.

– Ах, это, – она провела своей ручкой по его семейным трусам. – И давно у вас не было женщины?

– Что? – опешил Кашечкин.

– Вы давно не спали с женщиной?

– Никогда, – выдохнул Кашечкин горькую правду. – Я не женат. И с девушками никогда не общался.

– Совсем никогда? – удивленно спросила Фан Ки Ну. – В вашем возрасте это, должно быть, очень утомительно!

– Нет, я, что вы… – тихо лепетал Кашечкин.

– Неужели вы не хотите женщину? – в свою очередь удивилась Фан Ки Ну.

– Честно сказать… – Кашечкин замялся и выдохнул: – Хочу. Но пока не получалось.

– Так надо было об этом сразу сказать! – засмеялась Фан Ки Ну, тщательно вытерла руки о полотенце и стянула с него трусы.

– Бедный мальчик! – она нежно коснулась его груди губами и начала раздеваться. – Бедный мальчик! Я теперь поняла, зачем вы дарили мне эти травы!

В голове у Кашечкина все поплыло. Там играла музыка и цвели розы. Он чувствовал себя счастливым. Фан Ки Ну была опытной и ловкой, поэтому у него все получилось наилучшим образом.

Глава 17. Битва Сильвестра Великолепного с тенями

Everyday I fight a war against the mirror

I can't take the person starin' back at me

I'm a hazard to myself14

Pink

Именно с того боя, когда под огнем, оставшись без поддержки, погибла почти половина роты, в воинственную душу Сильвестра Макарони стали проникать страхи.

Сначала страхи были мелкие. Например, на позицию могли не доставить вовремя туалетную бумагу. Все доставили – патроны, газированную воду, саморазогревающиеся консервы, зубную пасту и жевательную резинку. А туалетную бумагу – нет. Ну что тут рейнджеру делать?

Когда такие черные мысли посещали Сильвестра, он брал зеркальце и смотрел на самого себя, сильного и мужественного. Потом страхи стали расти. Сильвестр боялся сержанта, боялся его сумасшедших глаз и дергающейся щеки. Сержант был своим, но Сильвестру все время казалось, что тот вот-вот выстрелит ему в спину.

А потом Сильвестр породнился с сержантом, первый раз зарезав вьетнамца ножом. То, что это был не солдат с оружием, а мирный житель, только добавило страха. И каждый новый бой этот страх усиливал. Сильвестру казалось, что против него в этом бою идут какие-то тени, которых с каждым разом становилось все больше и больше. Джунгли, деревни, поля и реки просто кишели непонятными тенями, которые распадались от малейшего дуновения ветра.

Первоначально, до начала крупных операций, роту бросали только на «зачистки». Катера или грузовики везли их к населенному пункту, они выгоняли оттуда вьетконговцев, и авиация добивала вооруженных людей. Их отряд добивал невооруженных.

Затем все стало сложнее. Их грузили в вертолеты и бросали в бой против регулярных частей. Бои были кратковременными, но постепенно они переросли в длительные сражения. Сильвестр Макарони пережил все – гибель друзей, победы, поражения. И только одного он еще не знал – вьетнамской ночи.

В тот раз их полк целиком перебросили на рубеж атаки. Где-то недалеко, в нескольких милях, в зарослях скрывались целые партизанские соединения. Полк разбил лагерь, а взвод Макарони выдвинули вперед, в охранение.

Первым дежурил Сильвестр. Он оставил свой ранец в расположении взвода, выбрал укрытие и удобно улегся за огромным полусгнившим стволом. Этот ствол, обвитый какими-то лианами и тонкими вьющимися травами, хорошо прикрывал его.

В лесу было темно и прохладно, несмотря на то, что сверху палило яркое тропическое солнце. Нижний ярус леса просматривался достаточно далеко.

Сильвестр расстелил пористый коврик и улегся на него, вглядываясь в сумрак. Но понаблюдать ему не дали – в зад впился какой-то кусачий паразит. Сильвестр придавил его, поправил маскировочный куст папоротника на каске, надел защитные очки и замер.

Постепенно становилось все темнее, тени сгущались. Сильвестр изо всех сил напрягал зрение, но деревья и тени сливались в единый фон, и выделить что-то было почти невозможно.

Сильвестр сосредоточился на огромной метелке древовидного папоротника, минут пять смотрел на него и вдруг краем глаза увидел какое-то движение.

Он быстро посмотрел туда, где промелькнула тень. Там с высокого тонкого ствола свисали змеи ротангов, но ничего подозрительного не было. Сильвестр посмотрел еще раз, и тут в самой глубине леса, в зеленом воздухе, зашевелились какие-то фигуры.

Не раздумывая, Сильвестр схватил винтовку, взвел затвор и длинной очередью полоснул по зеленым призракам. Очередь срезала ветки и листья, они упали на покрытую перегноем землю.

Сзади раздались крики и топот. Сильвестр оглянулся. Весь взвод был здесь, готовый к стрельбе с колена. Впереди стоял Дойли, подергивая щекой. Дойли сжимал в руках пулемет. Несмотря на темноту, он был в темных очках. Наверное, ему было все равно – косящий глаз ничего не видел ни в темноте, ни на свету.

– Был контакт? – сдавленным шепотом спросил он у Сильвестра.

– Не знаю… – протянул Сильвестр.

– Двое за мной. Остальные остаются здесь! – скомандовал сержант.

Они быстро двинулись вперед и исчезли в зеленом сумраке. Сильвестр, приникнув к прицелу, ждал. Зеленые и черные тени пробегали где-то на краю зрения. День быстро угасал, стремительно надвигалась тьма, а взвод напряженно ждал.

Наконец показался шумно топающий и звенящий оружием сержант в сопровождении Смита и Робинсона.

– Никого. Возвращаемся.

Взвод, хрустя ветвями и разговаривая, ушел. Сильвестр снова остался один, напряженно вглядываясь в темно-зеленый сумрак. Сумрак сгущался, из зеленого постепенно стал черным. Эта чернота была обманчивой, в любой момент из нее могли выскочить желтолицые узкоглазые воины, перебить их всех и скрыться в зарослях.

«Как же они видят в такой темноте? – подумал Сильвестр. – Они родились здесь. Это их лес. Они не люди, они животные. Мяукают и видят в темноте».

Внезапно справа от Сильвестра раздался громкий хруст, и в темноте вспыхнули два глаза. Сильвестр плотнее обхватил винтовку и попытался внимательно следить, но следить не удавалось. Огоньки исчезли, а в глаз вцепился москит. Сильвестр минут пять боролся с насекомыми, а когда бой закончился, правый глаз видел значительно хуже.

Сзади раздались шаги.

– Стой! – скомандовал Сильвестр.

– Денвер! – произнес пароль знакомый голос.

– Ориноко! – отозвался Сильвестр. – Смит, ты?

– Я.

Смит улегся рядом и выложил на бревно большую зрительную трубу.

– Тепловизор?

– Да.

В этой кромешной темноте, в хаосе звуков ночных джунглей их секрет был совершенно бесполезен, потому что они ничего не видели в двух шагах. Сильвестру казалось, что вьетнамец уже стоит у него за спиной и, усмехаясь, целится ему в затылок.

Смит включил прибор ночного видения, настроил его и начал осматривать заросли.

– Ни черта не пойму, – выругался он. – Да они тут нам сто раз успеют глотки перерезать, прежде чем мы что-то увидим.

Сильвестр хмыкнул.

– Ну-ка, а это что?

Смит приник к трубе.

– Черт подери!

Смит схватил свою винтовку и нажал курок. Но винтовка лишь сухо щелкнула. В нее попала соринка.

– Зараза!

Смит рванул затвор и нажал курок еще раз. Винтовку со скрежетом заело.

– Где? – шепотом спросил Сильвестр, устанавливая свое оружие на бревно.

– Там, там! – Смит горячо шептал, жестикулируя в темноте.

Вспышка выстрела ослепила их. Сильвестр стрелял и стрелял, и в глазах у них прыгали огненные круги.

– Контакт! – истерически заорал Смит. Через их головы загремели выстрелы, а затем взревел пулемет в руках сержанта. Взвод крошил заросли.

И тут откуда-то из леса, из сплошной темноты ударили выстрелы. В ответ на них в расположении полка вспыхнули прожектора, загремела стрельба. С шипением ударила базука.

Черные тени бежали на их взвод. Сильвестр стрелял и стрелял. Неуловимые тени метались между деревьями, окружали их. В свете вспышки выстрела Сильвестр увидел маленькую темную фигурку прямо посреди их расположения. Сильвестр выхватил нож и кинулся на вьетконговца, но тот словно растворился.

– Отходим! – истерически закричал сержант.

Сильвестр рванулся в темноту. А когда понял свою ошибку, было уже поздно. Всегда, в любом бою, он видел командира и товарищей и выполнял приказ. А тут, отрезанный темнотой, он в двух шагах от взвода остался один. Пробежав десяток шагов, он ударился о невидимый ствол и упал.

Вокруг стреляли. Сильвестр перекатился на бок и тоже открыл огонь. По лесу метались страшные темные тени.

Сильвестр попытался вскочить, но снова ударился о ствол. Партизаны были всюду. Сильвестр завыл, ощущая, как партизан готовит нож, чтобы вонзить ему в сердце.

Тем временем стрельба переместилась в сторону и стихла. Сильвестр замер, боясь пошевелиться, боясь звуком выдать себя. Он сидел тихо-тихо, а вокруг бродили невидимые вьетконговцы. Перестрелка прекратилась. Полк погиб.

Только на рассвете изъеденный москитами Макарони рискнул встать и пойти посмотреть, что же осталось от полка. Он не прошел еще и сотни футов, как его окликнули.