Советско-Вьетнамский роман

Еще американцы научились маневрировать в воздухе, пытаясь уклониться от ракет. Иногда им это удавалось, иногда – нет, но сам характер полетов резко изменился. Если раньше янки горделиво реяли на недоступной для зенитных орудий высоте, то теперь они жались к земле. Если раньше они летали строем и картинно заходили на цель, то теперь стали намного скромнее. В общем, они прониклись чувством, что им в любой момент могут дать сдачи. С одной стороны это хорошо – пуганый враг бомбил намного меньше. С другой стороны плохо – охота стала взаимной. Хотелось еще раз припугнуть врага так, чтобы надолго отбить у него охоту летать.

Именно этот вопрос и обсуждал Рузаев с Шульцем, когда тот приехал к ним в дивизион. На этот раз Шульц прибыл как все обычные люди, на машине. Похоже, он испытывал к американцам уважение, ставшее взаимным.

Комплекс очередной раз перевезли. Эту выматывающую процедуру выкапывания из земли, перетаскивания десятков тонн железа, обратного закапывания и маскировки они выполняли чуть ли не ежедневно. Ужасающая влажность и теплый дождь снаружи. Горячая аппаратура и тропическая жара в кабине. Советские офицеры, непривычные к таким условиям, измучились и сильно похудели. Спать удавалось лишь урывками, чем Кашечкин и воспользовался. Рузаев с Шульцем сидели на ступеньках трапа и курили.

– Такое впечатление, что начинается окопная война, – тихо говорил Рузаев, – как в Первую мировую. Оборона противников так сильна, что никто и головы поднять не может, не говоря уж о том, чтобы пойти в наступление.

–Ну, вы же согнали янки с небес на землю. Они теперь и летают меньше, и к земле жмутся.

– Но и они загнали нас в это болото и головы поднять не дают. – Рузаев с отвращением раздавил очередного летающего кровососа.

– Грех вам жаловаться, – усмехнулся Шульц, – сколько вы их уже настреляли? Штук двадцать?

– Семнадцать, – скромно поправил Рузаев.

– А сами без единой царапины. Если бы вы знали, как я в начале войны в этих самых джунглях мордой в болоте лежал!

– Во время войны я столько раз мордой в болото падал, что и не сосчитать! Как начинается налет, так и ныряешь.

– В Отечественную и я по болотам ползал, – усмехнулся Шульц, – да не о той войне речь. Меня этой весной янки на тропе Хо-Ши-Мина так причесали, что мало не показалось.

Рузаев задумался.

– А они над тропой все еще летают?

– Летают, но реже.

– Я вот что думаю. Оборона у нас налажена, противник пуганый. Давайте возьмем один комплекс и перебросим его прямо на тропу? Поохотимся из засады.

– Да вы что! – удивился Шульц. – Нельзя ослаблять оборону.

– А я думаю, можно. Останутся соседи. Янки напуганы. За два дня ничего принципиально нового придумать не успеют. А мы за двое суток обернемся. Зато они и над дикими районами летать побояться.

– Поохотиться думаете? А здесь дичи мало?

– Здесь не охота и не дичь. Здесь опытный враг, научившийся воевать. На один сбитый самолет мы уже тратим по пятнадцать ракет. Перебазируемся ежесуточно, а сбиваем раз в два дня. Надо учиться новой тактике

– Надо, – Шульц кивнул.

– Вот и будем учиться.

– Добро. Действуйте. Я договорюсь с вьетнамским командованием.

Они помолчали. Вокруг суетились вьетнамцы, оборудуя последние элементы позиции. Рузаев не вмешивался, зная, что вьетнамцы мастера маскировки и все сделают наилучшим образом.

– А все же в Отечественную войну было сложнее, – нарушил молчание Шульц.

– Да, – Рузаев кивнул, – противник намного сильнее и злее.

– Ох, как нас в сорок втором под Москвой били!

– А нас под Керчью.

– А нас потом в Сталинграде!

– И нас под Сталинградом!

Рузаев и Шульц переглянулись.

– А у вас дети есть? – неожиданно поинтересовался Шульц.

– Есть. Две дочки в школе учатся, одна уже в десятом классе. Жена Настюша дома ждет. Вот.

Рузаев достал фотографию, завернутую в целлофан, и нежно разгладил ее на колене.

– Красивая, – Шульц посмотрел на фото и вздохнул, – и дочки замечательные. А я вот не женат.

– Не страшно, вернетесь домой и женитесь.

Рузаев любовно посмотрел на фотографию.

– Вряд ли женюсь. Старый уже, – усмехнулся Шульц.

– Найдете себе красавицу и умницу.

– Такую?

– Нет, такую уже не найдете. Эта уже моя, – Рузаев аккуратно убрал фотографию, – она такая единственная и неповторимая. Замечательная!

– Вы счастливый человек, – заметил Шульц.

–Счастливый. А знаете почему? Мне есть за что воевать и есть о ком заботиться.

Они бы посидели еще немного, пользуясь редкими минутами затишья и глядя на хлопоты вьетнамцев. Но разверзлись хляби небесные, и хлынул дождь. До сухого курортного сезона еще далеко.

***

То, что затевается особенная операция, понимали все, от командования до рядовых. Рузаев, Кашечкин, специально сопровождавшие комплекс Шульц и полковник Тхи Лан закрылись в кабине управления и не выходили оттуда. Они совещались. Как только стемнело, дивизион быстро снялся с позиции и всю ночь ускоренным маршем двигался по узким кривым тропам под гигантским пологом дождевого леса. Только под утро они свернули на заранее расчищенную позицию и стали разворачиваться.

Недалеко от них, за стеной леса, пролегала одна из главных транспортных артерий этой страны, тропа Хо-Ши-Мина. По ней днем и ночью шли машины с оружием для измученной войной страны.

Американцы люто ненавидели ее и всеми силами пытались прекратить движение. Но разве американский пограничник остановит вьетнамского «челнока»?

Основной тракт состоял из множества дорог, троп и тропиночек. Авиация бомбила их, но на месте уничтоженного тут же возникал новый путь и новый склад.

Комплекс не успели еще и наполовину развернуть, как взвыла сирена воздушной тревоги. Вьетнамские солдаты мгновенно забросали ветками открытые части установки и исчезли в укрытиях. Даже с земли позиция просматривалась весьма смутно, а уж о том, чтобы увидеть ее с воздуха, не было и речи.

– Летит, охотничек! – Шульц прислушался к далекому гулу мотора.

Ровный звук прервался треском пулеметов, затем раздались выстрелы пушки. Грохнуло эхо далеких взрывов.

– Кого-то накрыл, – злобно откомментировал Шульц.

– Одну машину. Стрелял мало, – пояснил Тхи Лан.

– Часто они так летают? – спросил Кашечкин.

– Два-три раза в день, – кивнул Тхи Лан.

– А людей много гибнет?

– Много.

– Пора это прекратить, – заметил Рузаев.

– Пора, – отозвался Тхи Лан, – если прекратятся налеты охотников, партизаны ни одного американца из леса живым не выпустят. Янки сами ничего не могут. За них авиация воюет.

Гул самолета постепенно стих, и Рузаев встал было, собираясь подать команду отбоя, но Шульц жестом остановил его.

– Он сейчас вернется. Это переделанный транспортник, он долго летать может.

Вдали раздались еще взрывы, затем гул мотора вновь приблизился. И лишь когда он совсем стих, Рузаев продолжил подготовку.

Готовили операцию не только Шульц и Тхи Лан. Капкан, который ставили на «охотников», был весьма масштабным. Пока Рузаев и Кашечкин заряжали пусковые установки и проверяли локационную аппаратуру, вьетнамские партизаны готовили наживку. Зная, что американцы слепо доверяют аппаратуре и без нее бессильны, они заранее разведали с десяток мест, где были разбросаны микрофоны. На ряд просек специально выкатили старые негодные машины. В секторах действия тепловых, звуковых и телевизионных обнаружителей приготовили столько гремящих бочек, что могли создать впечатление перемещения целой армии.

– Товарищ полковник, а что это за «охотник»? – спросил Кашечкин.

– Это из транспортных самолетов делают специальные штурмовики. Называется «ганшип» – самолет с ружьем. Летают и из пушек и пулеметов стреляют по машинам и людям. Так и висят в воздухе над тропой, долго летают, медленно…

– А нас они не того? – Кашечкин прищелкнул пальцами.

Рузаев усмехнулся.

– Нет. Это не «Фантомы». У них и оружия-то порядочного нет, они только на совершенно беззащитных охотятся.

– Спасибо, понял!

Кашечкин встал за спиной у операторов– вьетнамцев, которые завершали подготовку. Похлопав одного по плечу, он укоризненно покачал головой. Вьетнамец обернулся и извиняюще-недоуменно посмотрел на него. Кашечкин протянул руку и переключил тумблер автоматики.

– Син лой той куен12! – чирикнул оператор.

– Впредь будь внимательнее! – Кашечкин вновь похлопал его по плечу и пошел на свое место.

На пульте Рузаева пискнул зуммер. Он снял с крепления наушники, надел их и стал слушать.

– Внимание, тревога! Две цели с юго-востока.

Кашечкин включил систему и начал быстро разворачивать антенну.

– Есть цель в зоне поражения! Стреляем?

– Погоди! – остановил его Рузаев, – пусть побольше соберется.

Тем временем Тхи Лан с Шульцем начали в джунглях свое представление. Сотня партизан застучала возле микрофонов, завела двигатели старых машин, покатила по дороге пустые бочки.

Кашечкин видел, как один «охотник» развернулся, пошел на ложную цель и начал интенсивный обстрел бензиновых бочек. Часть из них загорелась.

Рузаев, точно ознакомленный с планом, понимал, что американское командование видит сейчас движение, по крайней мере, пяти грузовых колонн по главным тропам, и ждал. И дождался.

– Еще две цели, сектор три-два-пять! Идут курсом сто четыре! – отрапортовал Кашечкин, впившись глазами в локатор.

– Воронье слетается.

– Товарищ командир, стреляем?

– Ждать!

Через минуту Кашечкин снова доложил:

– Еще цель, три-три-ноль.

– Итого, их пятеро. Все в зоне поражения?

– Все. Тихоходные, низколетящие.

– Цель три на сопровождение! – Рузаев весь подобрался.

– Есть ручное по высоте!

– Есть ручное по дальности!

Кашечкин сноровисто распределил цели по операторам.

– Готов к стрельбе!

– Пуск!

Каждый выстрел занимал минуту. Кашечкин, проводив одну ракету, мгновенно переключался на другую цель. Через пять минут у них кончились ракеты. Единственный уцелевший «ганшип» удирал на юг, к своим. Озабоченные вьетнамцы уже волокли к пусковому станку новую ракету. Американец оказался шустрее и успел-таки удрать от бойцов Вьетконга.

Мокрый от жары и напряжения Кашечкин выскочил под дождь, где вьетнамцы поставили-таки уже не нужную ракету.

– Все! – громко закричал он, пытаясь перекрыть шум небесного водопада, – отбой! Разряжай!

Его крик заглушила сирена отбоя, включенная Рузаевым.

Колонна была уже на марше, когда ее догнали на «газике» Шульц и Тхи Лан. Они залезли в головную машину к Рузаеву и тут же, без комментариев, кинулись его обнимать.

– Понимаете ли вы, товарищ, – быстро заговорил Тхи Лан, – что у нас теперь будет две недели спокойной жизни?

Рузаев кивнул, а Тхи Лан продолжал:

– Вы теперь, – он показал на колонну, – можете ехать не маскируясь. Никто не прилетит.

– Некому летать, – пояснил Шульц, – дорога расчищена.

– Ну, это вы слишком оптимистичны, – возразил Рузаев.

– Вовсе нет. У них нет больше охотников в этом районе. Дорога свободна. Люди могут спокойно ходить по своей земле. Эй, вы куда? – Шульц обеспокоенно посмотрел на просеку, на которую свернул ведущий.

– Туда, – Рузаев махнул рукой.

– Там деревня рядом, – наморщился Шульц, – надо было левее брать.

– Деревня не помешает, – хотел было ответить Рузаев, но проглотил слова.

Из леса прямо на дорогу выскочили три вьетнамских крестьянина в огромных конических шляпах. Один из них взвизгнул и исчез в лесу, а два других, размахивая руками, кинулись наперерез. Колонна остановилась.

– Что случилось? – удивился Рузаев.

– Все. Сейчас начнется, – обреченно вздохнул Шульц, – я же говорил, левее надо было ехать.

Тем временем крестьяне побежали вдоль колонны, издавая радостные вопли, а им навстречу с такими же криками вылезали вьетнамские водители и солдаты.

Рузаев хотел было приказать следовать дальше, но из джунглей начали выбегать еще крестьяне. Солдаты что-то закричали им и замахали руками, показывая на командирский газик. Буквально через секунду Рузаевка и Шульца вытащили из машины, надели им на шею гирлянды цветов и натолкали полную машину фруктов. Офицеры пытались, было сопротивляться, но толпа росла, и Тих Лан пояснил, что теперь им без благодарностей не уйти.

В общем, колонна смогла тронуться только через полчаса. Крестьяне махали им вслед, а Рузаев радостно улыбался. Кашечкин сидел в кузове тягача и рубил штык-ножом ароматную шишку ананаса. Остальные ананасы, раскатившиеся от тряски по всему кузову грузовика, солдаты-операторы ловили и запихивали в огромный мешок.

Глава 16. Грустный рассказ о том, как лейтенант Кашечкин серьезно заболел, а потом выздоровел

Станет худо организму -

Покупай в аптеке клизму

Убедись, товарищ, лично

Клизма действует отлично

Нету сил совсем работать

И болезня злая гложет

Клизма с перцем и горчицей

В педагогике поможет

Говорят, народное творчество

– А? Что, летят? – весь мокрый от пота, с выпученными глазами, Кашечкин вскочил с толстой плетеной циновки. Спросонья он ничего не понимал.

– Спи, – Рузаев, глядя на экран целеуказания, глубоко затянулся сигаретой, – все спокойно.

Последние три дня они вообще не вылезали из кабины управления. Правда, эта позиция была комфортней – трудолюбивые вьетнамцы, как кроты, отрыли огромный блиндаж и закатили туда весь комплекс. В блиндаже было тихо и более-менее прохладно. Однако от работающей аппаратуры стояла нестерпимая духота.

В редкие часы отдыха Рузаев и Кашечкин спали прямо в блиндаже, на полу кабины, готовые за считанные секунды вступить в бой. От жары и напряжения Рузаев похудел и весь осунулся. Кашечкин стонал во сне и сильно потел. А в последние три дня на него навалилась еще одна напасть – медвежья болезнь. Рузаев смеялся, что Кашечкин так боится американцев, что его желудок реагирует даже на разговоры о них.

– Спи, – еще раз повторил Рузаев, – пока можно!

В ответ Кашечкин только застонал и, бормоча под нос ругательства, побрел к выходу.

– Что, опять?

– Угу, – кивнул Кашечкин и с грохотом скатился по металлическому трапу.

Вернулся он минут через десять, все еще потный, бледный и трясущийся.

– Что-то ты мне не нравишься, – заметил Рузаев. – Ты лекарство пил?

– Пил.

Кашечкин схватился за живот и боком упал на циновку. Врач-вьетнамец, лечивший полк охранения, осмотрел его. И дал отвар какой-то травы, велев не есть ничего, кроме риса. Врач больше напоминал знахаря, хотя утверждал, что лечит по науке и что у него есть диплом медицинского колледжа. Но в это верилось с трудом. И все же Кашечкин отвар пил и рис ел. Легче не становилось.

– Что, живот болит?

– Да, – слабо простонал Кашечкин. – Я попробую заснуть.

– Ты когда в последний раз в туалет ходил?

– Час назад.

Рузаев хмыкнул, слез с табурета и подошел к нему, чтобы пощупать лоб.

– Нет, температуры нет. Ты давай, парень, держись. Сам знаешь, заменить тебя некому.

– Ах, черт возьми! – Кашечкин, прилегший было, снова резко вскочил и бросился к выходу из блиндажа.

– Болеть! – Тхан Донг, бывший рядом, проводил Кашечкина долгим взглядом и потом добавил:

– Много болеть.

– Сам вижу. Придется вместо него Зуан Лона сажать. Зуан Лон!

Зуан Лон оторвался от протирания пульта и подошел к Рузаеву.

– Садись! – указал Рузаев на место офицера наведения. Зуан Лон спокойно сел.

– Сумеешь?

– Стараться, – ответил Зуан Лон.

– Молодец.

Рузаев взглянул на часы. Прошло уже минут пятнадцать, а Кашечкина все не было.

– Товарищ Тхан, – забеспокоился Рузаев, – сходи, посмотри, где лейтенант Кашечкин.

Тхан выбрался наружу и очень быстро вернулся.

– Там… – не находя слов, он изобразил сложную пантомиму.

– Тен жа… То есть… Тюен зи сай жа13? – по-вьетнамски переспросил Рузаев.

Тхан разразился потоком вьетнамских слов, из которых Рузаев ничего не понял, но все сидевшие в кабине тут же оглянулись на него. Поняв, что произошло что-то серьезное, Рузаев приказал следить за воздухом и сам полез наружу.

Кашечкин лежал тут же, на земле. Глаза его были закрыты, колени подтянуты к животу. Он был без сознания.

* * *

Кашечкин как сквозь сон воспринимал дорогу. Живот болел нестерпимо, голова кружилась, сидеть было невозможно. Лежать тоже. Во рту пересохло. Хотелось пить, и он жадно хлебал из какой-то фляги, но вода тут же, не задерживаясь в организме, выходила таким путем, что и сказать стыдно.

Мучения его облегчились в Ханое, но не прошли совсем. Просто лежать на чистой покойной простыне намного удобнее и приятнее, чем на жестком сиденье автомобиля или даже на полу боевой кабины. Да и в госпитале его сразу окружили таким вниманием и заботой, что на душе полегчало. Чувствовалось – вьетнамцы готовы на все, лишь бы он поскорее поправился. Пришел старенький врач, наполовину седой. Его сморщенное лицо, напоминавшее сушеную сливу, неодобрительно кривилось, пока он ощупывал живот Кашечкина. Потом врач что-то долго объяснял двум женщинам, а Кашечкину дали лекарства, и он заснул.

Проснулся Кашечкин оттого, что почувствовал, как с него стянули одеяло и холодными твердыми пальцами мнут живот. Кашечкин открыл глаза и увидел над собой склоненного Шульца и полную русскую женщину средних лет. Женщина деловито ощупывала его.

– Так больно? – спросила она.

– Да! – простонал Кашечкин.

– А так?

– Так нет.

– А так?

Она нажала пальцем на какую-то точку, и Кашечкин взвыл.

– Ну что, Наталья Ивановна? – озабоченно спросил Шульц.

– Надо бы анализ сделать. Но вообще-то и без анализов все ясно. Они, – женщина кивнула куда-то в сторону, – не ошиблись.

Кашечкин проследил за ее взглядом. Там, чуть позади, стояли вчерашний старенький доктор и Фан Ки Ну. И Кашечкин с ужасом понял, что совершенно голый лежит под взглядами двух мужчин и, о ужас, двух женщин! Да к тому же Фан Ки Ну при этом саркастически улыбается. Кашечкин заерзал, нашаривая одеяло, и попытался сесть. Вспыхнула боль в животе, и он упал на спину.

– Ишь ты! – поняв его движение, усмехнулся Шульц и поправил одеяло. – Можешь не стесняться доктора. Кстати, вы знакомы?

Кашечкин отрицательно покачал головой.

– Это Наталья Ивановна, врач из посольства.

– Очень приятно, – Наталья Ивановна подала ему руку.

Кашечкин вяло пожал ее и умирающим голосом спросил:

– Что со мной, доктор? Аппендицит, да?

– Аппендицит захотел? – Шульц рассмеялся. – Благородную болезнь? С операцией? Почти что ранение? Не выйдет, дружок. У тебя болезнь грязных рук. Ручонки перед едой мыл? Воду кипятил? Овощи-фрукты мыл кипяченой водой, с мылом?

– Так ведь негде было, – покраснел Кашечкин.

– Видите, доктор!

– Да, – кивнула Наталья Ивановна, – преступная халатность в боевой обстановке. А в итоге дизентерия.

– Что? – всхлипнул Кашечкин.

– Дизентерия, – едва слышно повторил Шульц и, наклонившись к самому уху, прошептал, – Мучительная смерть от поноса на поле сражения.

– Я умру, да? Только маме не рассказывайте. И Свете не говорите!

– Вот такие у нас бойцы. – Глаза Шульца улыбались, и тут только до Кашечкина дошло, что он шутит.

– Не умрете. Но еще неделю будет очень плохо, – ответила Наталья Ивановна, – так что еще неделю проведете здесь. У нас ухаживать за тяжелыми некому, а доктор Тхиеу эту болезнь хорошо лечит. Потом переведем вас в посольство, и я сама вами займусь.

– Извините, я пост оставил, со мной столько хлопот…

– Да, нехорошо, – кивнул Шульц, – но ты не беспокойся, выздоравливай скорей. Я нашел тебе временную замену, так что месяц можешь лечиться. Буду тебя навещать, но не часто, дел, сам понимаешь, по горло. А вот Фан Ки Ну будет каждый день тебя навещать. Фан Ки Ну, ясно?

– Да. – Фан кивнула. Она молча стояла возле койки Кашечкина, слушала разговор и смотрела. Глаза у нее были грустные.

– Это приказ – поставить лейтенанта Кашечкина в строй как можно скорее.

– Служу трудовому народу! – Фан Ки Ну по-военному вытянулась.

– Замечательно. Спасибо большое, доктор! – Шульц пожал руку пожилому вьетнамцу. – Оставляю его вашим заботам.

– Доктор просит, – Фан Ки Ну начала переводить ответное щебетанье врача, – прислать ему лекарства по списку.

– Наталья Ивановна, у нас все это есть? – спросил Шульц.

– Есть, – она кивнула.

– Пришлем. Наталья Ивановна будет приходить и осматривать его.

– Что ж, пусть приходит, – перевела Фан Ки Ну. – Доктор говорит, что он очень хорошо лечит и ему будет приятно показать свои методы русскому коллеге.

– Какие такие методы? – Наталья Ивановна вспыхнула, – разве они умеют лечить? Разве у них методы? Принятые здесь методы лечения не прошли бы экспертизу Минздрава!

– Доктор является бакалавром медицины! – заметила Фан.

– Вот, что я говорила! Всем известно, что бакалавр – это студент, еще не получивший диплома. А Минздрав не признает методов, не имеющих научной основы.

– Доктор говорит, что с радостью поделится с коллегой своим опытом. – Фан Ки Ну едва успевала переводить.

– Без прочной научной основы лечение невозможно! – отрезала Наталья Ивановна.

– Доктор говорит, – продолжала Фан, – что весь его практический опыт в распоряжении советских коллег.

– Спасибо! – Шульц вежливо поклонился, схватил Наталью Ивановну под локоть и быстро вывел из палаты.

Бедный Кашечкин остался в руках доктора Тхиеу, который тут же радостно стянул с него одеяло и на глазах у невозмутимой Фан Ки Ну начал снова ощупывать живот и измерять пульс.

На следующее утро доктор, получивший все необходимое у Натальи Ивановны, с утроенной силой принялся за лечение. Особую радость ему доставляло то, что в его руки попал не простой пациент, а прославленный советский офицер, болезнь которого доктор так хорошо может лечить. Половину лекарств доктор тут же отложил, справедливо считая, что у советских и так всего много, а его пациентам эти лекарства тоже нужны. Чтобы как-то сгладить и стушевать неприятные вопросы, которые все-таки могут возникнуть у пронырливой русской докторши, доктор Тхиеу взвинтил свое усердие и любезность до немыслимых пределов. Немного подумав, он даже сделал Кашечкину укол полной дозой, а не половинной, как намеревался.

В общем, Кашечкина окружили совершеннейшей заботой и лаской. Ему ежедневно застилали чистое белье. Из его палаты вынесли всех соседей, оставив Кашечкина в одиночестве. Для его стола достали свежую курицу, из которой сварили бульон. Половину бульона Кашечкин выпил через трубочку, и ему заметно полегчало. Оставшуюся половину за здоровье Кашечкина употребил обслуживающий персонал.

Фан Ки Ну явилась в первый же день утром. Кашечкин едва оправился, но уже мог нормально разговаривать. Фан Ки Ну деловито выложила принесенные сушеные бананы, переставила пузырьки на тумбочке и начала вытирать пыль. Кашечкин, млея от удовольствия, наблюдал ее быстрые и ловкие движения. Никогда раньше такая красивая девочка не ухаживала за ним, не занималась его хозяйством. Женатые товарищи рассказывали ему, как это приятно, но он слушал, не понимая.

– Фан Ки Ну, – превозмогая смущение, обратился он, – скажите, а откуда вы так хорошо знаете язык?

– Хорошо? – полувопросительно сказала она, отложив веничек для пыли и присаживаясь на край койки.

– Вы очень хорошо говорите по-русски.

– Я училась в Советском Союзе.

– Учились?

– Да. В Университете дружбы народов.

– Это в Москве?

– Да, в Москве.

– Ух ты! – обрадовался Кашечкин. – Здорово! Что, и жили в Москве?

– Да, пять лет.

– Надо же! А мне так и не пришлось в Москве поучиться. Даже пожить удалось не больше месяца, хотя у меня там мама.

– Меня наше правительство отправило, сразу после революции.

– И как вам Москва, понравилась?

– Красивый город. Такой спокойный, а главное, мирный. Никто не бомбит, не то, что здесь.

– Да, Москву даже в войну почти не бомбили, – встрепенулся Кашечкин, перейдя на любимую тему. – Наши войска ПВО были столь сильны, что немцы не могли прорвать оборону.

– Да, – кивнула Фан Ки Ну, – это хорошо. А у меня муж погиб под бомбежкой.

– Кто? – Кашечкин поперхнулся. – Вы разве замужем?

– Была, конечно. Женщине в моем возрасте неудобно без мужа и детей.

Фан Ки Ну спокойно сидела на краю койки. Ее маленькая фигура, узкие бедра, едва наметившаяся грудь девочки-подростка создавали впечатление школьницы. Кашечкин задумался, как бы половчее разузнать подробности.

– Давно вы замуж вышли? – хитро спросил он.

– Давно. Три года назад, как только из Москвы приехала.