Про Максима и Гелю, или Счастлив по принуждению

«Да на нее ткани пойдет больше, чем на занавес в нашем городском Драматическом театре! – возмущалась она. – Да одних примерок с ней надо будет делать столько, что я к сроку с остальными костюмами не поспею! Я уже не говорю, что одна я ее не обмеряю, у меня просто рук не хватит. Да и где мне взять такой метр, хотя, что там метр? Я думаю здесь уместнее говорить про три метра».

И все так бы и продолжалось, если бы в дело не вмешался папа Максима Чернышова. Его мальчик недавно учился в нашем классе, и никто из родителей толком не знал, где он работает. Но когда он что-то шепнул маме Андрея на ушко, отведя ее в сторону от посторонних ушей, та мгновенно повеселела, согласилась, и даже помощника себе не попросила.

«А что вы ей пообещали?» – кокетливо стали выспрашивать мамаши родительского комитета у этого импозантного, и очень даже симпатичного мужчины.

Но тот только улыбался и сохранял молчание под их пристальными взглядами. Этот случай, стал надолго обсуждаем между мамочками школы, так как мама Андрея сохранила в тайне разговор с папой Максима Чернышова, и тем самым обеспечила всех сплетниц пищей для досужих разговоров.

«Итак! – крикнула Людмила Дмитриевна, и, три раза хлопнув в ладоши, продолжила. – Тишина по сцене!»

В зале и на сцене воцарилась тишина. Свет погас. И на сцене начался спектакль. В первом ряду сидели учитель русского языка, директор школы, и забывший о своих обязанностях физрук. Все шло хорошо. Дети не ошибались в своих репликах. Декорации менялись как по расписанию. Песня Водяного произвела на директора школы просто неизгладимое впечатление, и он попросил Людмилу Дмитриевну на ухо, чтобы та записала ему потом текст этой песни. А когда на сцену выскочил отряд Бабок – Ёжек и начал завывать:

Растяни меха, гармошка, Эээх, играй-наяривай! Спой частушки, Бабка – Ежка, Пооой, не разговаривай!

Все, ну просто все, включая самого директора, стали пританцовывать ногами и потихоньку подпевать очаровательным Колдуньям. Любовь Дмитриевна уже праздновала победу и предвкушала лавры и почести, которыми ее осыпят после спектакля. И вот, наконец, настал кульминационный момент, когда Иван со своей возлюбленной, которую играла Геля, должны были сесть на воздушный корабль и отправиться за «Тридевять земель», распевая свою песню влюблённых. Все в зале встали, и, утирая слезы, кто платком, кто просто кулаком, стали махать улетающему кораблю вслед. Любовь Дмитриевна обратила внимание на плачущего рядом физрука, которого она до сих пор не замечала.

«А что вы тут делаете, Максим Анатольевич?» – обратилась она к нему.

«А где же мне еще быть, в этот трогательный момент?» – отвечал он ей, высмаркиваясь в платок, и утирая слезы умиления.

«Я полагаю, рядом с Тимуром Артуровичем, помогая ему с декорациями», – сказала она.

И только она это произнесла, как корабль, на котором были Максим и Геля, под тяжестью веса стал совершать головокружительный полет по всей сцене, сметая все декорации и артистов на своем пути. Все присутствующие, поддавшись панике стали орать как сумасшедшие, и бегать по залу и сцене взад и вперед.

Опомнившийся физрук стал орать Максиму, который вцепился обеими руками в Гелю: «Максим, бросай балласт за борт. Надо облегчить корабль!»

Но Максим, державшийся в этот момент за свою возлюбленную, думал только об одном – как бы она сама не выбросила его за борт. В конечном итоге корабль, повисев в воздухе некоторое время, и совершив последний проход над сценой, рухнул вместе с Максимом и Гелей, проломив сцену, и увлекая за собой всех и вся, что находилось в этот момент поблизости от эпицентра падения.

Когда пыль немного улеглась, из-под стульев вылез директор школы и учительница русского языка и литературы, грязные и напуганные они с недоумением смотрели друг на друга.

«Мдаааааааа, – произнес на весь зал откуда-то появившийся физрук, и стал отряхивать директора от пыли своей шапкой – петушок. – Ну и заварили, Вы, конечно, кашу», – сказал он даже не глядя на Любовь Дмитриевну.

У учительницы русского языка от такой наглости даже дыхание перехватило. Но когда она взяла себя в руки, она закричала на физрука так, что тяжелое фанерное солнце, которое еще висело под потолком сцены, внезапно рухнуло. Озаглавив тем самым конец ее тирады. Через полчаса, сидя в кабинете директора, все присутствующие: Любовь Дмитриевна, протрезвевший физрук, и еще не совсем трудовик, получали каждый свою порцию экскрементов летающей собаки от разъяренного директора школы. Каждый из них, выйдя из кабинета, был обеспечен так сказать, запасом мумия на целую жизнь. Резюме руководителя школы было таковым – все трое лишаются годовой премии. А «братья Карамазовы» еще и подарков на Новый год. «Братьям» был поставлен срок в две недели, за которые они должны были за свой счет отремонтировать сцену. А Любовь Дмитриевна должна была через те же две недели представить на обозрение директора новую сказку. Как он выразился, чтобы «с менее драматическим концом».

Времени было мало, и на кону стояла честь школы, репутация учителя русского языка и увольнение с работы «братьев Карамазовых». Так что вопросов о мотивации ни у кого не было. «Братья» договорились с такими же алкашами с деревообрабатывающего комбината, находившегося в городе. И за ящик водки получили первоклассные доски для восстановления сцены. Не поставив в известность руководство, они на протяжении двух недель снимали учеников с уроков труда на работы по восстановлению сцены.

«Ну а что, – рассуждали они, – и так, и так – увольнение. А в данном случае еще могут и не узнать. Так что, шанс есть», – весело подбадривали они друг друга и наливали по стакану, контролируя работы оболтусов из 7 «Б» класса.

«Кулебяков! – кричал трудовик, обращаясь к ученику. – Вот я теперь понимаю, почему у тебя нет бабы до сих пор».

«Почему?» – хлюпая носом, спрашивал у него в ответ Кулебяков.

«Как ты доску кладешь? Да если ты так же бабу свою класть будешь, как эту доску, то ты никогда болтом в отверстие не попадешь! – А женщины, они брат, не любят, когда болты по другим отверстиям распихивают».

И все старшеклассники, понимая иносказательность трудовика, начинали ржать, как стадо бабуинов во время брачного периода. Не ржал только один Кулебяков, он молча смотрел на доску, отверстие, и болт в своих руках. Так и не понимая, над чем смеются остальные.

А в это время, Любовь Дмитриевна, собрав всю труппу в своем кабинете после уроков, обратилась к ним с одним единственным вопросом: «Дети, у нас мало времени, а времени на переделку костюмов еще меньше. Надо выбрать сказку, чтобы было поменьше текста и декораций. Но есть одна проблема. Надо подобрать такую сказку, чтобы Геля могла играть с Максимом. Как вы думаете, какую сказку мы можем поставить?»

Дети наперебой стали обсуждать различные варианты сказок. Геля предложила «Руслан и Людмила», представляя в своем мозгу те сцены, где ей надо опять целоваться с Максимом.

«Гелечка, – ласково отвечала ей учительница, – рыбка моя, там же опять столько декораций, мы не успеем».

Вовка Маренников предложил «Гуси лебеди».

«Вова! – уже повелительно отвечала ему Любовь Дмитриевна, – какие «Гуси Лебеди»? – Хватит! Уже налетались. Или ты смерти моей хочешь? Еще одно такое космическое путешествие, и директор меня лично в ракету посадит и на Луну отправит».

«Будете первой женщиной космонавтом СССР, побывавшей на Луне», – сказал Вадим Назаров и громко засмеялся.

Смех его прервался так же внезапно, как и начался. Геля запихала ему в рот бутерброд с колбасой и сказала: «Если ты не заткнёшься, это будет твой последний бутерброд в жизни. Здесь, можно сказать, моя судьба решается».

И повернув голову, нежно посмотрела на Максима, который и так-то был не весел. А тут, от услышанного приуныл еще больше.

«Молодец Геля, – подумала про себя Любовь Дмитриевна, – ставлю тебе пятерку по русскому языку. А если возьмёшь на себя контроль за дисциплиной в нашей труппе, то и в четверти обещаю тебе пятерку».

«А какого черта?» – продолжала думать про себя Любовь Дмитриевна, которая до этого момента никогда не позволяла себе ничего подобного.

У нее и любимчиков никогда не было. А чтобы так просто, ни за что поставить кому-то пятерку. Такого, отродясь не было. Пан или пропал. Или Геля со своей железной дисциплиной. Или увольнение из школы. Выбор был небольшой.

Геля, которая все больше ела бутерброды и помалкивала, вдруг встала, и, обведя всех грозным взглядом подошла к Вовке и строго спросила, глядя ему в глаза: «Руки!?»

Ничего непонимающий Вовка так испугался, что лицо его побледнело. Он робко попытался спросить у Гели: «Что, руки?»

«Руки мыл?» – спросила она его еще раз.

И Вовка по инерции вытянул обе руки вперед. Геля посмотрела на руки Вовы и обвела всех присутствующих суровым взглядом. Ребята стали вставать со своих мест и показывать Геле свои руки.

«Геля, Геля, Гелечка, – запричитала Руссичка, – не так рьяно подходи, пожалуйста, к делу. Надо просто, чтобы ребята вели себя хорошо и слушали то, что я им говорю».

Геля еще раз обвела всех взглядом и, немного успокоившись, села на свое место.

«Итак, ребята! Я предлагаю поставить сказку «Репка»», – сказала Любовь Дмитриевна.

«Геля, – обратилась она к девочке. – Тебе, как человеку, отвечающему за дисциплину и порядок, как самому лучшему артисту, я хочу поручить самую ответственную роль – «РЕПКИ»; что скажешь?»

Вы когда-нибудь видели человека, который наконец-то избавился от длительного запора? Если нет, то вам надо было видеть лицо Гели. Она, конечно, многого не понимает. Но слова «главная роль» – возымели над ней свое действие.

«А как же Максим? – спросила она.– Я без него не могу играть».

«Спокойно Геля, – ответила Любовь Дмитриевна. – Получишь ты своего Максима и даже лучше».

«Максим, – обернулась она к мальчику. – Ты будешь играть у нас деда».

«Какого деда?» – возмущенно спросил Максим.

«Того самого, – отвечала Руссичка, – который репку посадил».

Вовка опять рассмеялся, и, держась за живот произнес: «У нас что, сказка про уголовников и милицию?»

«Почему?» – ничего непонимающе, спросила Руссичка.

«Ну как же, дед репку посадил. А по какой статье она сидит?» – не унимался Вовка.

«Геля», – сказала учительница, посмотрев на девочку, и та поняла все без лишних слов.

Встав со своего места, Геля взяла Вовку за шиворот и, распахнув дверь ногой, выкинула его из кабинета. Грохот ломающихся шкафчиков, стоявших в коридоре, возвестил о благополучном приземлении Вовки.

Вдогонку он услышал слова Гели: «Тебе пять минут на то, чтобы привести себя в порядок. А если продолжишь так себя вести, то репку посадят по статье 103 УК РСФСР».

Вскоре Вовка вернулся, и из его носа торчала свернутая трубочкой туалетная бумага со следами запекшейся крови.

«Тихо, дети, – продолжила учитель. – Нам надо до конца недели раздать все роли и определить последовательность действия в соответствии с книгой».

Роли были розданы. Одежда там была несложная. С костюмом репки помогла все та же мама Андрея, перешив старый костюм Гели, с которым она так не хотела расставаться. Но, услышав по телевизору фразу, ставшую для многих артистов девизом – «Искусство требует жертв», сразу согласилась, почувствовав свою причастность к Мельпомене. Тем более, что Максим на сцене постоянно держал ее за талию, и от этого по ее огромному телу разливалась сладостная истома.

Начальник отдела образования результатами спектакля остался доволен. Никого, конечно, директор не уволил, потому что сам пребывал в прекрасном настроении по окончанию спектакля. А еще больше, после того, как Начальник отдела образования лично пригласил его к себе в кабинет на сабантуй, по случаю празднования Нового года в узком кругу друзей. Но больше всех радовались физрук и трудовик. Поскольку директор убыл в отдел образования, а учителя праздновали успешную премьеру. Только эти двое были способны принять посылку от Первого секретаря обкома партии. А что это могло для них значить? Так это только то, что Новый год у них будет!

И год этот будет точно не хуже, чем предыдущий.

а

Глава

II

В безумном вихре столбенея, Из суматохи прошлых лет.

Кружились в детстве карусели, Как танцы тысячи планет.

Школьные дискотеки…

Какой нормальный советский школьник мог представить свою жизнь без школьных дискотек? Это особая атмосфера, наполненная упоительным запахом недоступной советскому человеку зарубежной свободы, активно вырабатывающимся у подростка тестостероном, вперемешку с врожденной, или привитой пропагандистами ВЛКСМ – скромностью. Неимоверное количество адреналина в крови от желания, и уж тем более, возможности нарушить все запреты и не быть пойманным. Девочки доставали из своих тайников приобретенную у фарцовщиков косметику, и обильно наносили ее на свои еще не до конца сформировавшиеся лица, придавая им оттенок сексуальности и доступности. У многих ребят отцы были моряками загранплавания, и одно только это обстоятельство относило их к особому кругу гламурной молодежи. Привезенные из различных загнивающих, капиталистических стран, чуждые советскому человеку наряды, здесь оказывались предметом всеобщего обсуждения и зависти. Мальчишки задолго готовились к этому событию. Поиски новой, современной музыки занимали у них не одну неделю, может даже не один месяц. Но сложность ее найти не ставилась в сравнение с трудом, который был затрачен мальчиками для того, чтобы переписать любимые крики и стоны поп див на свой носитель. Долгими вечерами, а подчас и ночами, сидя по квартирам и гаражам, ребята переписывали сборники песен с одного магнитофона на другой, присоединив их друг к другу обильной связкой бесконечных проводов. А уж если удавалось найти человека, у которого был свой, собственный двухкассетник, считай, что ты счастливчик судьбы и дело уже практически в шляпе.

Благодаря Геле, мальчишки стали приглашать Максима на свои сборища по случаю записи нового сборника песен. А как же? Разве кто-то мог отказать Геле в её невинной просьбе? Но чтобы стать своим в этом элитном, по тем временам обществе, Максиму предстоял еще тяжелый и долгий путь. К этому времени, благодаря ежедневным тренировкам под пристальным вниманием Гели, Максим довольно окреп и раздался в плечах. И поэтому, и еще потому, что он пока не заслужил другой работы. Ребята давали ему обычный простой карандаш и кассеты. «Для чего?» – спросите вы. Конечно, современной молодёжи этого не понять, а во времена Максима это было нормально. Родители не разрешали долго слушать магнитофон из соображений воспитания, но я подозреваю, что все же из соображений экономии электроэнергии. Поэтому магнитофоны приходилось слушать тайно, где-то вне квартир и использовать для этого батарейки. А поскольку батарейки так же, как и модные записи были дефицитом, то приходилось перематывать кассеты вручную, чтобы экономить их заряд. Вот именно эту работу и поручали Максиму. И он довольно ловко справлялся со своей задачей, лихо перематывая их на начало, или как минимум, – на нужное место.

Вот и в тот раз, мальчишки собрались в гараже Андрея Перервина. С мамой Андрея вы уже знакомы. Это милая женщина, если вы помните, была портнихой. А вот отец Андрея был потомственный милиционер, а попросту «Мент». Андрей не обижался, когда мальчики так говорили про его отца. Так уж вышло, что мы жили в такое время, когда работников органов правопорядка не очень-то жаловали. Но отца Андрея мальчишки уважали. Ну, во-первых, он всегда пускал их в гараж. А во-вторых, все в округе знали, что отец Андрея был строг, но справедлив. Местных алкашей, поскольку все они не один раз побывали в его кабинете, отец Андрея знал наперечет. Завидя его широкую и сильную походку, добродушно улыбаясь, они вставали, и снимали со своих немытых неделями голов просаленные кепки, почтительно приветствуя блюстителя порядка.

В этот раз все готовились не просто к очередной дискотеке, а к торжеству, посвященному Дню Советской армии и Военно-морского флота.

«Ух и зададим мы жару», – восторженно сказал Яша.

Он ловко командовал всеми мальчишками, раздавая им указания, что кому делать. В компании был человек, без которого все это бы не состоялось, – Руслан Зайцев. У этого мальчика был двухкассетный магнитофон фирмы «SHARP». И поэтому он был почти «богом». Все уступали ему место, никто не смел его обижать, в противном случае все могло бы накрыться медным тазом. Руслан, как всегда, сидел на самом классном месте – старом кресле, которое отец Андрея притащил в гараж, когда делал ремонт в комнате. А потом, как водится, забыл отнести его обратно. Так оно там и прижилось, невзирая на протесты мамы Андрея и постоянные жалобы на оставшееся пустым место в квартире, где стояло это злосчастное кресло. Мальчишки бурно спорили о том, какая песня будет в альбоме первой, а какой композицией надо завершать дискотеку. Шумно, и не всегда спокойно обсуждали последовательность, какой трек будет звучать на каком месте в новом альбоме. Леша, например, считал, что дискотеку надо обязательно завершить медленной композицией. Чтобы потом спокойно пойти провожать понравившуюся девчонку до дома.

«Ага! – возмущенно кричал, возражая ему Максим. – Вам – то хорошо, а моя девчонка уже определилась. Я итак пойду её провожать. Дайте мне спокойно подрыгаться!» – говорил он, как всегда перематывая кассету на карандаше, и весело улыбаясь от чувства собственной значимости.

Все было как всегда, и ничего не предвещало надвигающейся беды. Список с последовательностью песен был уже почти составлен, и Руслан начал распаковывать принесенный магнитофон.

Спор мальчиков прервал Максим, обратившись к ребятам:

«А что, если нам на праздник устроить фейерверк, как в том Голливудском фильме?»

На секунду воцарилась тишина, и взоры всех мальчиков обратились к Максиму. Максиму стало немного не по себе, и он съежился, предполагая самое худшее.

Но, вопреки его ожиданиям, он услышал одобрительный голос Яши:

«А неплохая идея!»

Все, включая Максима заулыбались. Но, не успев обрадоваться всеобщему одобрению своей идеи, карандаш, на котором как балерина вертелась кассета, которой в скором времени суждено было стать шедевром звукозаписи, сломался с треском, нарушая их тишину. Кассета вылетела из рук Максима и, совершая диагональный, неуправляемый, планирующий полет, с разорвавшим сердца всех присутствующих «БУЛЬ», исчезла в ведре с соляркой. Отец

Андрея заботливо принес ее в гараж для того, чтобы отмачивать в ней детали своего «Москвича», когда проводил «капиталку» двигателя.

Где-то на заднем плане шли финальные титры художественного фильма «Терминатор», и в небе был виден поднимающийся гриб от разорвавшейся термоядерной бомбы. От такого поворота событий у Максима на лбу появилась испарина. Он подозревал, что мальчишки не простят ему потери кассеты.

«Жооопа! – хором закричали мальчишки. – Что теперь делать? Где мы достанем новую кассету?»

«Эй, недомерок, – сказал Яша, обращаясь к Максиму, и мощно харкнул на пол, как в фильмах про уголовников. – Думаешь, мы побоимся твоего Тролля?»– сказал Яша, и с испугом обернулся назад посмотреть, не стоит ли где-нибудь поблизости Геля.

Тронуть Максима мальчишки все же побоялись, но единогласно приняли решение. Раз Максим потерял кассету, значит, ему ее и доставать, причем в срочном порядке. Максим знал только одно место, где можно было так быстро достать кассету. У фарцовщиков, которые торговали всякими дефицитными товарами прямо у государственного здания «Дома Моряка».

Кассета стоила десять рублей. У Максима в копилке было всего лишь семь. Где взять оставшиеся три рубля? Подумав, что лучше получить нагоняй от родителей, чем вечное презрение от всех одноклассников, Максим решил обратиться к родителям, с просьбой предоставить ему вышеуказанную сумму. Можно, конечно, было попросить взаймы у Гели, но такой вариант он даже не рассматривал. Попасть к Геле еще и в долговую зависимость? Ко всем остальным уже имеющимся! Такого позора Максим себе представить не мог. Но три рубля были слишком большой суммой для карманных денег, и Максим решил схитрить. Он решил по отдельности обратиться к каждому из родителей и попросить у них по полтора рубля. А если они спросят его, для каких целей, то он с невозмутимым лицом скажет им, что классная руководительница сказала собрать деньги на шторы. Сказано, сделано.

Мама раньше обычного вернулась домой и застала своего отпрыска за тем, что он пылесосил ковры. Старый пылесос марки «САТУРН» уже нехотя, для своего возраста, сосал пыль из-под дивана. Как бы говоря всем своим видом: «Дайте мне уже обрести покой на свалке». И продолжал хрипеть всем телом, периодически выплевывая пыль наружу из всех неплотностей.

«Странно, – подумала мама про себя. – Обычно он делает это по выходным. Но и то его не заставить».

«Что нового в школе?» – спросила мама у Максима.

«Ничего, мамочка, – ответил Максим, и заискивающе посмотрел на маму. – Классуха только велела передать, чтобы все сдали деньги».

«На что в этот раз?» – поинтересовалась мама.

«Да как обычно, на шторы», – ответил Максим, отвернувшись от мамы и продолжая пылесосить, но так громко, чтобы она разобрала его слова.

«И сколько надо?» – прокричала она Максиму в ответ, чтобы тот услышал ее вопрос.

«Полтора рубля», – ответил с застенчивостью в голосе Максим.

«А почему она в этот раз собирает сама? Обычно сбором денег у нас занимается родительский комитет. Надо поговорить с Тамарой», – сказала мама сама себе.

Но Максим остановил ее мысли, сказав, что Тамара Сергеевна приболела.

«Хорошо», – ответила мама и протянула сыну обозначенную сумму.

Максим радостно ликовал, и уже в своих мыслях бежал на всех парах в гаражи, предвкушая, как ребята будут его хвалить за то, что он достал новую кассету. Но его мечтам не суждено было сбыться. Так как мама, неожиданно для Максима, сообщила папе за ужином, что ей пришлось сдать деньги на шторы в школу.

«И вообще, – говорила мама, – пора с этим разобраться. Сколько можно сдавать на эти проклятые шторы?

На деньги, которые мы уже сдали, можно было пошить шторы на весь город».

«Безобразие!» – возмущенно сказал отец.

И тараканы за плинтусом крикнули: «Да», – в поддержку папы Максима.

«Решено. На следующем родительском собрании я подниму этот вопрос», – грозно сказал отец и стукнул кулаком по столу.

Максим не испугался того, что сказал отец. Он знал, что его отец очень мягкий и не конфликтный человек. И никогда в жизни не решится сказать о чем-то таком на собрании. Он говорил это скорее для мамы, чтобы в ее глазах выглядеть суровым мужиком. И мама это знала, и только ласково ему улыбалась и благодарила за поддержку.

Но ситуации это не меняло. Максиму срочно надо было где-то достать еще полтора рубля. Пораскинув мозгами, и обдумав все имеющиеся варианты на уроках в школе, он не нашел никакого более действенного решения, как продать что-нибудь из того, что у него есть. А что у него было? Новые джинсы «Montana», которые ему привез дядя из-за границы. Это самоубийство. Мало того, что они стоят у фарцовщика не менее ста восьмидесяти рублей. Так ему влетит за них от мамы с папой. Их отсутствие они точно заметят. Да и джинсы – вообще не вариант. Где продать? А самое главное, – когда ему еще перепадёт такой шанс, чтобы получить в свое единоличное пользование новые джинсы? Да еще и «Montana». Нет, это не вариант.

«Тогда что продать? – думал он. – Есть коллекция марок, может, часть продать? Но на это нужно время. Марки по одной стоят недорого, надо продавать много. А самое главное, на походы по барахолке уйма времени уйдет. Можно конечно продать весь альбом целиком, но тогда я потеряю в деньгах. А там есть очень ценные экземпляры. Может тогда продать «Монополию»? А что? – подумал Максим. – Это отличная идея. У Гели есть своя. И если понадобится, мы можем играть ее игрой. Продать я могу ее рублей за десять. Так что останутся деньги еще и на то, чтобы сводить Гелю в кино и в кафе – мороженное. А ей я скажу, что ради нее продал дорогую сердцу вещь. Так и кассету куплю. И в ее глазах героем буду, раз ради нее на такие жертвы пошел».

Он достал с антресоли коробку с игрой и, обернув ее в кусок старой простыни, которую мама приготовила на тряпки, положил ее в свой ранец. После уроков Максим направился прямиком к «Дому Моряков». Всю дорогу он шел и оглядывался по сторонам. Делал все, как видел в фильмах про шпионов. Дважды совершал никому ненужные круги по району. И высматривал, проверял, нет ли за ним слежки. Все было чисто. Но чувство тревоги всё же не покидало Максима. Подойдя к «Дому Моряка», Максим сразу заприметил паренька года на три или четыре старше себя. Он так же, как и Максим, сильно нервничал, что-то прятал за пазухой и оглядывался по сторонам. Максим понял сразу – вот он! Презираемый всеми и уголовно преследуемый элемент. ФАРЦОВЩИК. Теперь Максим был с ним на одном уровне, но отступать было некуда.