От прокурора до «контрреволюционера»

Его дед был волостным старшиной, поэтому Ивана Дмитриевича называли «старшинин». В революцию из-за того, что большинство жителей деревни носили фамилию Тимошины, решил сменить ее на свое старое прозвище. Таким образом, стал именоваться Старшинин или Старшининов.

В царской России совместно с братом они осваивали шесть десятин своей земли и еще столько же арендованной. В их хозяйстве имелись деревянная и каменная избы, амбар, рига[67], плуг, борона, по две лошади и коровы, шесть овец и поросенок. В 1917 г. оба воевали на фронте, а по возвращении домой разделили между собой нажитое и купили в общее пользование косилку.

К концу 1920-х годов Иван Дмитриевич владел деревянным домом с сенями и двором, амбаром, ригой, конюшней, двумя лошадьми, коровой с теленком, пятью овцами, а также девятью десятинами надельной и полутора десятинами арендованной земли, которую обрабатывал плугом, бороной, веялкой и косилкой.

За 19 лет, с 1902 по 1921 г., у него с женой родилось шестеро детей. К началу 1930-х годов старший сын обзавелся своим хозяйством, другой сын поступил на службу в Красную армию, а старшая дочь отправилась работать на завод в столицу.

Сам Старшининов сельским хозяйством стал заниматься меньше. Этому способствовало принуждение сдать орудия производства в сельсовет. Однако неиссякаемая энергия, активная жизненная позиция, сносное владение письмом и огромный авторитет среди односельчан не оставили Ивана Дмитриевича без трудовой деятельности.

В 1931 г. Старшининов избран председателем группы содействия прокуратуре[68]. Его величали не иначе как «сельский прокурор» и приглашали участвовать в обсуждениях текущих проблем деревни не только на общем собрании жителей, но и на пленуме сельсовета, членом которого он не являлся.

Группы содействия прокуратуре, функционировавшие как общественные органы с 1931 г., занимали особое место в работе местных Советов по обеспечению революционной (социалистической) законности. Позднее, в сентябре 1932 г., Коллегией Наркомата юстиции РСФСР принято Положение о группах содействия прокуратуре[69], в соответствии с которым от таких групп (ГСП) требовалось своевременно сигнализировать прокуратуре о всех вылазках классового врага, случаях искажения директив партии и правительства.

Члены ГСП избиралась на общих собраниях рабочих, колхозников, секций Советов и раз в полугодие отчитывались перед избирателями и сельсоветами.

Группы проводили беседы с жителями, принимали жалобы, осуществляли целевые проверки в организациях, инициировали принесение протестов и возбуждение уголовных дел, самостоятельно расследовали дела, выступали в сельских общественных и народных судах, писали заметки в печать[70]. Кроме того, они давали гражданам разъяснения по юридическим вопросам, делали руководителям хозяйств предупреждения о недопустимости нарушения закона, ставили вопросы о привлечении виновных работником к дисциплинарной ответственности. Для стимулирования развития такой деятельности устраивался всесоюзное соревнование – конкурс на лучшую работу групп по Советскому Союзу.

В прессе того времени отмечалось установление деловых и тесных связей органов прокуратуры с ГСП, приводились примеры успешной деятельности на этом направлении. Достигнутые успехи, по мнению авторов, заключались не только в том, что прокуратура быстро и правильно реагировала на сигналы своего актива, но главным образом в том, что сам этот актив, действуя по собственному почину, добивался усиления охраны общественной собственности, повышения дисциплины труда, качества продукции и культурного уровня трудящихся[71].

Традиционный уклад жителей д. Желватовка противился спускаемым Михайловским райисполкомом различным заданиям и планам. Являвшиеся выходцами из той же крестьянской среды члены сельсовета также считали возможным оспаривать и не соглашаться с предъявляемыми свыше неразумными, по их мнению, требованиями.

С 1930 по первую половину 1933 г. все острые вопросы рассматривались на общих деревенских собраниях и заседаниях пленума сельсовета. Это касалось увеличения ставок налогообложения и выполнения финансового плана; мобилизации денежных средств на машинно-тракторную станцию; привлечения собственного гужевого транспорта на общественные нужды (гужевая повинность); подготовки к посевным кампаниям; сдачи зерна в семенной и страховой фонды; заготовки на основе контрактации[72] зерновых культур, картофеля, капусты, молока, масла, мяса, шерсти, волокна, соломы.

Желания выполнять даваемые сверху установки у крестьян не было. В связи с этим зачастую путем голосования они принимали решения, что выполнение присланных райисполкомом контрольных цифр по заготовкам сельскохозяйственной продукции, отсыпке зерна в семенной и страховой фонды, сбору денежных средств является непосильным. Мотивировали неурожаем и недостачей необходимого для личных нужд. Создавать комиссии содействия заготовкам категорически отказывались. Таким образом, хозяйственно-политические кампании выполнялись не в той мере, в какой от сельсовета ожидал райисполком.

Несколько раз на общих собраниях рассматривался вопрос создания в деревне колхоза, но в протоколах по данному поводу лишь указывалось: «Принять к сведению».

Хотя Иван Дмитриевич и имел статус председателя группы содействия прокуратуре, он также выступал против выполнения завышенных показателей. По его предложениям принимались решения воздержаться от сдачи молока; проводить картофелезаготовки по 20 центнеров с гектара, а не по 25, как указывалось в задании; заключить договоры контрактации на половину, а не на весь урожай; принять ставку самообложения в размере 70 % к единому сельскохозяйственному налогу, а не 130 %, как считал райисполком.

Наступил 1933 год. У местного населения позиция по обозначенным вопросам не менялась. Убедить крестьян беспрекословно исполнять предъявляемые требования у приезжавших в деревню представителей райисполкома не получалось.

Как и прежде, Старшининов имел отличную от райисполкома точку зрения, поддерживаемую жителями. По вопросу отсыпки зерна в страховой фонд говорил, что в таком случае нечем будет сеять. На указание о сдаче молока заявлял о затруднительности выполнения, поскольку коровы плохо доились, и предлагал вместо него первые три месяца сдавать масло.

Тогда 25 апреля райисполком создал комиссию для проверки работы сельсовета, выполнения сева и создания колхоза в Желватовке.

Несмотря на настойчивость членов комиссии, ссылавшихся на директивы правительства о раннем севе, Иван Дмитриевич выступил против:

– Сейчас сеять опасно. Погода была неблагоприятной, и зерно может пропасть. Придется пересеивать, а нечем.

По поводу колхоза Старшининов понимал, что создать его придется, так как единоличников облагали все большей налоговой нагрузкой. Тем не менее при обсуждении вопроса коллективизации он выдвинул идею сделать это в период озимого сева, так как для всех жителей это было бы более удобным. Дело в том, что в начале года, когда рассматривался данный вопрос, не было подготовленных запасов фуража для скота в случае обобществления последнего.

На очередном заседании пленума сельсовета 1 мая уполномоченный от райисполкома указал на необходимость обложить нескольких зажиточных местных жителей «твердым заданием». Никто из присутствовавших этого не поддержал, а председатель сельсовета решительно ответил:

– У нас кулаков нет! Некому давать твердые задания!

Иван Дмитриевич дипломатично предложил вынести данный вопрос на общее деревенское собрание.

Уполномоченный также требовал немедленно создать колхоз. Возражений не было, но и заявление о вступлении в него имелось лишь от одного крестьянина.

Проведенным подворным обходом собрано еще двенадцать таких заявлений, и 2 мая пленум вернулся к обсуждению. Однако вновь все согласились с мнением Старшининова о создании колхоза осенью, так как поспешность в этом вопросе могла повлечь срыв весеннего сева.

Чаша терпения властных органов района переполнилась. В тот же день начальником Михайловского районного отделения ПП ОГПУ по Московской области после допроса в качестве свидетеля члена комиссии, направленной райисполкомом в Желватовку, арестован председатель сельсовета.

Случившееся сразу же побудило многих крестьян проявить «добровольное» волеизъявление о вступлении в колхоз.

На заседании Президиума Михайловского райисполкома 5 мая о политическом и хозяйственном состоянии Желватовского сельсовета сделан вывод, что пробравшаяся в сельсовет кучка разложившихся, антиколхозных, чуждых, кулацких элементов, к числу которых отнесен Иван Дмитриевич, в течение ряда лет срывала и искажала решения партии и советской власти по проведению хозяйственно-политических кампаний. Приняты решения о снятии с работы председателя сельсовета, «передав дело, как политическое выступление классового врага, в ОГПУ»; привлечении к индивидуальному обложению государственными налогами выявленную группу кулацко-зажиточных элементов и постановке вопроса о выселении их из пределов Московской области.

Уполномоченным Михайловского районного отделения ПП ОГПУ с согласия начальника данного отделения 8 мая в отношении перечисленных на заседании Президиума райисполкома четверых зажиточных лиц, в том числе Старшининова, вынесено постановление о привлечении их в качестве обвиняемых по статье 58.10 УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда или агитация), а также избрании меры пресечения способов уклонения от следствия и суда – содержание под стражей в Михайловском доме заключения.

В данном документе говорилось, что указанные лица, составляя кулацкую группировку во главе с председателем сельсовета, на протяжении 1930–1933 гг. срывали организацию колхоза и все другие мероприятия советской власти, протаскивая на пленумах сельсовета и собраниях граждан Желватовки антисоветские решения.

По ордерам начальника отделения ПП ОГПУ 54-летний Иван Дмитриевич и другие незамедлительно задержаны.

Хозяйство Старшининова якобы «в связи с выявлением укрытых доходов» обложено дополнительным налогом в размере неподъемных 1 142 рублей. Из-за неоплаты отобраны деревянный дом, хозяйственная постройка, лошадь, корова, овцы, пятьдесят пудов картофеля, а также по три пуда гречихи и пшена.

Аналогичным образом поступили с имуществом остальных арестованных.

К материалам уголовного дела приобщены протоколы общих собраний и постановлений пленума сельсовета за три года, после чего оформлены протоколы допросов нескольких свидетелей из числа жителей Желватовки в том числе земельного уполномоченного и председателя революционной комиссии сельсовета.

Все они показали, что, как и большинство местных жителей, являлись малограмотными, темными, неразвитыми людьми, поэтому шли на поводу у тех, кто был умнее и активнее – председателя сельсовета и сельского прокурора. Последние и еще трое зажиточных граждан в деревне пользовались доверием и почитались, поэтому инициированные ими предложения на общих собраниях и заседаниях пленума сельсовета поддерживались. На протяжении долгого времени ничего худого в этом никто не замечал, хотя председатель сельсовета совместно с сельским прокурором подчинили работу сельсовета кулацким интересам и продвигали принятие решений, саботировавших мероприятия советской власти. К тому же благодаря им классового расслоения в деревне не проводилось.

Свидетельские показания изобиловали точными датами проведения общих собраний и заседаний пленума, а также конкретными формулировками принятых на них за последние годы решений. Протоколы допрошенные лица не читали, они были оглашены им уполномоченным отделения ПП ОГПУ. С учетом данных обстоятельств представляется, что, если не весь, то, по крайней мере, основной текст составлялся им не со слов свидетелей, а путем своей интерпретации текстов протоколов общих собраний и постановлений пленума сельсовета.

Такая же вольность применена уполномоченным ПП ОГПУ при составлении протоколов допросов обвиняемых, которые не отрицали проведенные собрания и заседания пленума, но полагали правильными принятые на них решения. По убеждениям арестованных, если бы бедняки не ленились и не пьянствовали, а работали, то жили бы в достатке.

Первый из допрошенных обвиняемых бывший председатель сельсовета 19 мая 1933 г. подтвердил наличие в деревне кулацких хозяйств и указал, что ставил на общих собраниях и заседаниях пленумах сельсовета вопросы создания колхоза и проведения иных хозяйственно-политических мероприятий, но присутствовавшие во многом не соглашались с мнением райисполкома. Инициатива принятия подобных решений в большинстве случаев исходила от Ивана Дмитриевича.

После этого мера пресечения председателю сельсовета заменена на подписку о невыезде.

Другим арестованным такую милость не пожаловали, хотя все они подписали протоколы с показаниями о лучшей жизни до революции и обидах на советскую власть, которая лишила возможности арендовать землю, иметь сельскохозяйственные машины, в придачу обложила непосильным налогом, изъяла имущество и арестовала их.

В протоколе допроса Старшининова оказалось записанным, что на общих собраниях и заседаниях пленума он действительно вносил различные предложения, отличавшиеся от установок райисполкома, хотя, как сельский прокурор, не должен был этого делать и вообще иметь такие взгляды.

Без ознакомления обвиняемых с материалами дела все тот же уполномоченный ПП ОГПУ 30 мая подготовил обвинительное заключение, утвержденное непосредственным начальником, что в Желватовке, где располагалось 74 хозяйства, существовала кулацкая антисоветская группировка, возглавляемая председателем сельсовета и его близким знакомым сельским прокурором. Входившие в данную группировку обвиняемые систематически проводили агитацию против создания колхоза, осуществления всяких заготовок и платежей. Поэтому на протяжении 1930–1933 гг. почти все хозяйственно-политические кампании срывались, а если часть мероприятий и проводилась, то только в результате упорной работы уполномоченных райисполкома.

Уголовное дело было направлено прокурору Михайловского района «для привлечения виновных к ответственности через нарсуд 158 участка».

В свою очередь, районный прокурор 15 июня 1933 г. составил и подписал новое обвинительное заключение, схожее с предыдущим по сути, но отличавшееся иным повествованием и квалификацией действий обвиняемых.

По мнению прокурора, все пятеро являлись представителями кулачества и в 1931 г. сорганизовались в группу, подчинившую своему влиянию сельский совет. Укрывшись как кулаки от индивидуального обложения по сельскохозяйственному налогу и от твердых заданий по государственным заготовкам, они из года в год проводили контрреволюционный саботаж при проведении коллективизации и иных хозяйственно-политических кампаний.

Таким образом, содеянное прокурор расценил как совершение преступления, предусмотренного статьей 58.14 УК РСФСР, а именно контрреволюционный саботаж, т. е. сознательное неисполнение определенных обязанностей или умышленно небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата.

Дело направлено прокурору Московской области для передачи в областной суд. Однако от прокурора Михайловского района было потребовано провести дополнительные допросы обвиняемых, что было сделано им и следователем районной прокуратуры в период с 7 по 10 июля 1933 г.

Арестованные, которым оглашены ранее подписанные ими показания, разумеется, внесли в них некоторые коррективы. В частности, Иван Дмитриевич заявил, что не говорил о худшей жизни при советской власти по сравнению с царским периодом. Все они подтвердили выступления на общих собраниях и пленумах сельсовета, но аргументировано объяснили свою позицию по каждому вопросу.

Вместе с тем любые объяснения действий, шедших вразрез политики партии и установкам исполнительных комитетов, не имели значения для государственных органов. Априори, такие лица рассматривались как враждебные советской власти элементы.

В связи с этим 14 июля прокурор Московской области направил дело в ПП ОГПУ по Московской области для рассмотрения во внесудебном порядке.

На заседании тройки при ПП ОГПУ по Московской области 26 июля 1933 г. постановлено бывшего председателя Желватовского сельсовета заключить в исправительно-трудовой лагерь на три года, а Старшининова и остальных арестованных выслать этапом в Северный край на такой же срок.

В 1989 г. по заключениям прокуратуры Рязанской области Иван Дмитриевич Старшининов и другие осужденные по данному делу полностью реабилитированы.

2. Любовный треугольник

Событие, произошедшее первым декабрьским днем 1934 г. в Ленинграде, потрясло всю страну. В 16 часов 30 минут на третьем этаже Смольного выстрелом в затылок убит член Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума ЦИК СССР, секретарь Ленинградского обкома и горкома партии С. М. Киров, являвшийся соратником И. В. Сталина и одним из известнейших государственных деятелей.

Убийцей оказался безработный член партии Л. В. Николаев, которого задержали непосредственно на месте преступления.

Это послужило поводом к принятию в тот же день Президиумом ЦИК СССР постановления «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов»[73], которым предписывалось:

– следственным властям вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком;

– судебным органам не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению;

– органам НКВД СССР приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных категорий немедленно по вынесению судебных приговоров.

Кроме того, ЦИК СССР принято постановление «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик»[74] со следующими требованиями: следствие по делам о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти заканчивать в срок не более десяти дней; обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде; дела слушать без участия сторон; кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать, а приговоры к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесению приговора.

В связи с этим Постановлением ВЦИК, СНК РСФСР от 10 декабря 1934 г.[75] УПК РСФСР дополнен новой главой «О расследовании и рассмотрении дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти», состоявшей из статей с вышеуказанными положениями.

На следующее утро после убийства Сталин прибыл в Ленинград, где ознакомился с материалами следствия и оперативными данными, не содержавшими никакой связи Николаева с оппозиционными группировками. Тем не менее по указанию Сталина сотрудники НКВД стали «искать следы» организации убийства Кирова среди зиновьевцев, т. е. лиц, разделявших взгляды его бывших политических оппонентов по партии Г. Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева.

Под оказанным воздействием Николаев подписал показания, что убийство совершено им по заданию террористической организации, состоявшей из оппозиционеров-зиновьевцев. Началась фальсификация доказательств существования в г. Ленинграде и г. Москве таких организаций.

Расследование, в котором Сталин принимал непосредственное участие, длилось недолго. По делу так называемого «Ленинградского центра» помимо Николаева арестовали еще тринадцать человек, а уже 29 декабря 1934 г. Военной коллегией Верховного суда СССР постановлено, что убийство совершено именно подпольной террористической зиновьевской организацией. Все подсудимые приговорены к расстрелу, приговор приведен в исполнение.

По другому делу самих Зиновьева, Каменева и еще семнадцать лиц обвинили в проведении подпольной антисоветской деятельности и вхождении в контрреволюционный «Московский центр», связанный с «Ленинградским центром», якобы организовавшим убийство Кирова. Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР от 16 января 1935 г. все они приговорены к лишению свободы на срок от пяти до десяти лет.

Кроме того, бюро Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) 7 января 1935 г. приняло постановление «Об аппарате ОК и ГК», санкционировавшее увольнение и перевод на другую работу 79 сотрудников, в том числе всех свидетелей (очевидцев) трагических событий. Некоторые вскоре были арестованы или сосланы[76].

Таким образом, предпринимались меры к недопущению распространения касавшейся убийства информации, которая могла противоречить официальной версии. Однако сдержать разговоры с предположениями о реальных мотивах содеянного было невозможно.

А. Н. Самохвалов «С. М. Киров принимает парад физкультурников». 1935

Преступление вызвало широкий общественный резонанс, и не все поверили властям. Активно распространялась версия, что истинной причиной послужила не политическая составляющая, а интимная связь Кирова с женой Николаева – М. П. Драуле.

Закрутившийся государственный маховик репрессий выдавал подобные суждения как одобрение террористического акта, поэтому органы НКВД стали массово возбуждать уголовные дела по статье 58.10 УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда или агитация).

Далеко не все прокуроры на местах видели основания к аресту и привлечению к уголовной ответственности людей, рассуждавших между собой о случившемся.

Однако таких смелых прокуроров вышестоящие руководители тут же ставили на место вплоть до немедленного отстранения от должности и постановки вопроса о возможности дальнейшего пребывания в партийных рядах, поскольку они «не понимали контрреволюционного характера убийства Кирова и опасности подобного метода контрреволюционной агитации». Такой подход назывался «политической близорукостью и притуплением классовой бдительности».

Циркулярным письмом Прокурора СССР от 23 января 1935 г. № 13/36/00728[77] разъяснялось, что контрреволюционные выступления, одобрявшие террористические акты в отношении вождей партии и советского правительства, следовало квалифицировать по статье 58.10 УК РСФСР. В тех случаях, когда выступления носили организованный характер (наличие группы, обсуждение необходимости совершения терактов над вождями партии и правительства, обработка людей или участников группы в направлении террора) даже при отсутствии элементов прямой подготовки теракта (подыскание средств, способов, выяснение возможностей и т. п.), их надлежало квалифицировать по статье 58.11 (контрреволюционная организация) и статье 58.8 (террористический акт) с учетом статьи 16 УК РСФСР.

Приведенная статья 16 гласила, что если то или иное общественно опасное действие прямо не было предусмотрено Уголовным кодексом, то основание и пределы ответственности за него определялись по статьям кодекса о наиболее сходном преступлении.

Групповые дела по статье 58.10 УК РСФСР при наличии достаточных доказательств для рассмотрения в суде требовалось направлять в спецколлегии по подсудности. При этом Прокурор РСФСР обязывал подчиненных усиливать внимание надзору за расследованием и дальнейшем движении дел контрреволюционного характера, обеспечив, в частности, обязательное участие прокуратуры в подготовительных и судебных заседаниях специальной коллегии судов.

Дела в отношении одиночек, обвиненных в террористической пропаганде и террористических высказываниях, а также дела групповые, по которым не было достаточных документальных данных для рассмотрения в судах, рекомендовалось рассматривать на Особом совещании при НКВД СССР.

Однако указанное циркулярное письмо 1935 г. повлекло массовое снятие уголовных дел с рассмотрения суда, куда они были переданы прокуратурой, и направление их в Особое совещание.

В связи с этим в письме Прокурора СССР от 20 мая 1935 г. № 13/001547[78] уточнялось, что направлению на рассмотрение Особого совещания подлежат дела лишь в том случае, когда характер имеющихся против обвиняемых улик и иные обстоятельства (оперативные соображения, местные условия и прочее) затрудняют рассмотрение данных дел в судебном порядке. Совершенно недопустимым признавалось отказываться от направления дел в суды (независимо от числа привлеченных по ним лиц) в отсутствие серьезных оперативно-следственных соображений. Обращалось внимание, что по делам, подлежавшим направлению в Особое совещание, необходимо отказаться от упрощенческого оформления и серьезно обосновать предъявленное обвинение. Вместе с тем подчеркивалось, что при направлении дел в Особое совещание необязательно выполнять требования статьи 206 УПК РСФСР об объявлении обвиняемому об окончании следствия, предоставлении ему возможности ознакомления со всеми материалами и заявления ходатайств об их дополнении.