От прокурора до «контрреволюционера»

– председателя Комиссии партийного контроля в отношении коммунистов, занимавших руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях.

– Наркома обороны в отношении военнослужащих высшего и среднего комсостава РККА.

Конституция СССР 1936 г.[29] и Конституция РСФСР 1937 г.[30] придали конституционный статус прокуратуре и закрепили за ней высший надзор за точным исполнением законов всеми народными комиссариатами и подведомственными им учреждениями, отдельными должностными лицами и гражданами. Таким образом, высший надзор за точным исполнением законов на территории РСФСР осуществлялся как Прокурором СССР непосредственно, так и через Прокурора РСФСР. Устанавливалось, что органы прокуратуры осуществляли свои функции, независимо от каких бы то ни было местных органов, подчиняясь только Прокурору СССР.

Конституционными нормами закреплялась неприкосновенность личности гражданам страны, а также закреплялось, что никто не может быть подвергнут аресту иначе, как по постановлению суда или с санкции прокурора.

Однако именно после принятия Конституций массовые политические репрессии набрали доселе невиданные масштабы.

В секретной шифрограмме Прокурора СССР от 7 августа 1937 г. № 973/ш/19723, адресованной прокурорам республик, краев, областей, военных и железных дорог, по поводу начатой органами НКВД (по приказу от 30 июля 1937 г. № 00447) операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов[31], указывалось: «обязываю прокуроров присутствовать на заседаниях Троек, где прокуроров [в] составе Троек нет. Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются. Решения троек окончательны, об исключительных обстоятельствах, связанных [с] рассмотрением дел, меня информируйте… Требую активного содействия успешному проведению операции… Возлагаю лично на Вас сохранение секретности в аппарате прокуратуры о проводимой операции. [О] ходе операции сообщайте лично мне шифром каждую пятидневку».

При этом не соблюдались требования не только уголовно-процессуального законодательства, но и ведомственных актов.

Даже во внутренних приказах НКВД самокритично указывалось о допускаемых нарушениях, за что некоторые (но, конечно, далеко не все виновные) оперативные сотрудники и их руководители были сняты с работы, арестованы и осуждены.

Так, совершенно секретным приказом НКВД СССР от 23 октября 1938 г. № 00701 «О следственном производстве»[32] перечислены характерные при расследовании дел нарушения, которые предлагалось в кратчайший срок изжить.

При производстве обыска не составлялись описи отобранных документов, которые к тому же передавались в оперативные отделы, где велось следствие, с большим опозданием, иногда даже после его окончания, причем в неопечатанном виде. Постановление о приобщении к делу необходимых следствию документов не составлялось.

Зачастую лица после ареста не допрашивались в течение месяца и более. Сплошь и рядом арестованного допрашивали, помимо ведущего дело следователя, много других работников, в том числе, без ведома этого следователя. При допросах протокол велся не всегда. Нередки были случаи, когда показания арестованного фиксировались в виде заметок, а затем, спустя продолжительное время (декада, месяц и более) составлялся общий протокол без выполнения требований Уголовно-процессуального кодекса о дословной, по возможности, фиксации показаний. Протокол допроса мог вовсе не составляться до тех пор, пока арестованный не признавался в совершенных преступлениях.

После указания в протоколе допроса фамилий лиц, названных арестованным, не предпринимались меры к установлению о них более подробных данных. В результате, как указывалось в приведенном приказе НКВД, лица, прямо изобличенные в контрреволюционных преступлениях, оставались на свободе.

Следственные дела оформлялись неряшливо, в них помещались черновые, неизвестно кем исправленные и перечеркнутые карандашные записи показаний, а также неподписанные допрошенным и следователем протоколы, неподписанные и неутвержденные обвинительные заключения. Иногда протоколы с ценными показаниями, неизвестно по каким соображениям, в дело не вкладывались и находились на руках у отдельных работников.

Установленные сроки ведения следствия не соблюдались, ходатайства о продлении данных сроков возбуждались с большим опозданием.

Указанным приказом НКВД СССР от 23 октября 1938 г. № 00701 устанавливался новый порядок продления сроков следствия. Теперь ходатайства о продлении срока следствия на один месяц разрешались на местах под ответственность наркома внутренних дел республики (начальника УНКВД края, области). Вторичное ходатайство возбуждалось мотивированным постановлением перед НКВД СССР.

В секретном Постановлении СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. № 81 «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»[33] отмечалось, что массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 гг., при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры. При этом обращалось внимание на те же нарушения, что и в упомянутом нами приказе НКВД СССР № 00701.

Кроме того, как говорилось в данном Постановлении, работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь о полноте и высоком качестве расследования. Укоренился упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивался получением от обвиняемого признания своей вины, не подкрепляя это признание необходимыми документальными данными (показаниями свидетелей, актами экспертиз, вещественными доказательствами и прочим). Показания обвиняемого, опровергавшие данные обвинения, не записывались.

Органы прокуратуры, со своей стороны, не только не принимали мер к устранению нарушений революционной законности, но фактически узаконивали эти нарушения, сводя, как правило, свое участие в расследовании к простой регистрации и штампованию следственных материалов.

В связи с этим органам НКВД предписывалось при истребовании от прокурора санкций на арест представлять мотивированное постановление и все обосновывавшие необходимость ареста материалы. Органы же прокуратуры были обязаны не допускать производства арестов без достаточных оснований, тщательно и по существу проверять обоснованность постановлений органов НКВД об арестах, требуя в случае необходимости производства дополнительных следственных действий или представления дополнительных следственных материалов. Устанавливалось, что за каждый неправильный арест, наряду с работниками НКВД, несет ответственность и давший санкцию на арест прокурор.

На прокуратуру возлагалось осуществление надзора за следствием, производимым органами НКВД, в точном соответствии с требованиями УПК РСФСР. В соответствии с этим прокуроры должны были систематически проверять выполнение следственными органами всех установленных законом правил ведения следствия и немедленно устранять нарушения этих правил: принимать меры к обеспечению за обвиняемым предоставленных ему по закону процессуальных прав и т. п.

Все прокуроры, осуществлявшие надзор за следствием, производимым органами НКВД, стали утверждаться ЦК ВКП(б) по представлению соответствующих обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий и Прокурора СССР.

Приказом Прокурора СССР от 27 ноября 1938 г. № 1/001562[34] предусматривалось возложение на прокуроров обязанности производить проверку выполнения следственными органами всех установленных правил ведения следствия «путем допросов и передопросов обвиняемых, участия в производстве очных ставок, проведения экспертиз и т. п.» В приказе также давались прямые указания о том, что «в случае установления прокурором во время следствия или по окончании следствия недостаточности оснований для предания подследственного суду, составлять мотивированное постановление о прекращении дела и направлять его в соответствующие органы НКВД для исполнения».

Уточненный порядок дачи санкций и согласий на аресты предусматривался совершенно секретным Постановлением СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 1 декабря 1938 г. «О порядке согласования арестов»[35], которым отменялось предыдущее постановление 1935 г. с одноименным названием.

По новому постановлению санкции на аресты давались прокурорами соответствующего уровня: в районе – районным прокурором; в городе – городским прокурором; в округе – прокурором округа; в автономных республиках – прокурорами этих республик; в краях (областях) – краевыми (областными) прокурорами; по делам о преступлениях на железнодорожном и водном транспорте – участковыми прокурорами, дорожными прокурорами, прокурорами бассейнов по принадлежности; по делам, подсудным военным трибуналам, – прокурорами военных округов; на аресты, производимые НКВД союзных республик, – прокурорами этих республик, а непосредственно НКВД СССР – Прокурором Союза.

По отдельным категориям разрешения на аресты давались лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия определенных лиц. По-прежнему требовалось согласование соответствующих народных комиссаров в отношении руководящих работников наркоматов Союза и союзных республик и приравненных к ним центральных учреждений (начальников управлений и заведующих отделами, управляющих трестами и их заместителей, директоров и заместителей директоров промышленных предприятий, совхозов и т. п.), а также состоящих на службе в различных учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей учебных и научно-исследовательских учреждений.

Кроме того, требовалось согласование арестов в отношении:

– депутатов Верховного совета СССР, Верховных советов союзных и автономных республик – с председателем Президиума Верховного совета СССР или председателями Президиумов Верховных советов союзных и автономных республик по принадлежности;

– коммунистов, занимавших руководящие должности в наркоматах СССР и приравненных к ним центральных учреждениях или в отношении ответственных работников-коммунистов партийных, советских и хозяйственных учреждений – с Секретариатом ЦК ВКП(б);

– членов и кандидатов в члены ВКП(б) – с первыми секретарями, а в случае их отсутствия – со вторыми секретарями районных, городских, окружных, краевых, областных комитетов ВКП(б) или ЦК нацкомпартий по принадлежности;

– военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА и военно-морского флота – с Наркомом обороны или Наркомом военно-морского флота по принадлежности.

Совершенно секретным приказом НКВД СССР и Прокурора СССР от 20 февраля 1939 г. № 00156 «О мероприятиях по обеспечению выполнения Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. № 81 «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»»[36] наркомам внутренних дел союзных и автономных республик, начальникам краевых и областных управлений, особых и транспортных органов НКВД предписывалось принять меры к устранению недостатков в следственной работе. Ранее установленный приказом НКВД СССР № 00701 порядок продления сроков ведения следствия отменен, впредь потребовано руководствоваться нормами Уголовно-процессуального кодекса.

В то же время прокурорам союзных и автономных республик, краев и областей, военным прокурорам, прокурорам железнодорожного и водного транспорта, районным прокурорам приказано:

а) установить деловой контакт с органами НКВД, обеспечивающий своевременное и оперативное разрешение всех возникающих в процессе следствия вопросов с момента возникновения дела до его окончания и передачи по подсудности;

б) усилить прокурорский состав путем привлечения к рассмотрению следственных дел, накопившихся в республиканских, краевых, областных прокуратурах и прокуратурах военных округов, ряда работников центральных и периферийных органов прокуратуры;

в) обеспечить установление такого порядка рассмотрения поступавших из органов НКВД следственных дел, при котором сроки рассмотрения этих дел в органах прокуратуры не превышали бы десять дней;

г) обратить внимание прокуроров на недопустимость возвращения в органы НКВД дел для доследования по малозначительным, большей частью формального порядка основаниям, особенно в случаях, когда недочеты следствия могли быть устранены непосредственно самими прокурорами без возвращения дел на доследование;

д) при предъявлении требования уголовно-процессуального законодательства о разделении или объединении дел исходить из конкретных обстоятельств каждого дела, учитывая политическую целесообразность, практическую необходимость и возможность осуществления этих требований.

Однако нарушения законодательства в деятельности органов НКВД не прекращались.

В совершенно секретном приказе НКВД СССР от 9 ноября 1939 г. № 001374 «О недостатках в следственной работе органов НКВД»[37] говорилось, что, несмотря на неоднократные указания, в следственной работе органов НКВД по-прежнему имели место нарушения Уголовно-процессуального кодекса.

Аресты производились без предварительной санкции прокурора, а постановления о заключении под стражу обвиняемым не объявлялись. Допросы арестованных зачастую осуществлялись не в течение 24 часов после ареста, а через 10–15 дней; обвинение же предъявлялось не в течение 14 суток со дня ареста, а через один – два месяца. Обвиняемые не допрашивались неделями; если же и допрашивались, то эти допросы не всегда протоколировались. При составлении протоколов не указывалось время начала и окончания допросов. Отмечались случаи изъятия из следственных дел документов. Нарушались сроки ведения следствия. Ходатайства перед прокурором о продлении срока содержания арестованных под стражей по ряду дел возбуждалось с опозданием на два, три и более месяцев. Следственные материалы обвиняемым предъявлялись частично либо не предъявлялись вовсе.

Имелись случаи, когда органы НКВД, не опротестовывая постановления прокуроров о прекращении дел, продолжали содержать арестованных под стражей. Некоторые органы НКВД направляли в Особое совещание при НКВД СССР дела, которые при соответствующей доработке могли быть рассмотрены в судах, или такие дела, которые за отсутствием состава преступления должны были прекращаться на местах. В отдельных управлениях НКВД допускались факты утери следственных дел или оставление их без движения, тогда как обвиняемые по этим делам продолжали содержаться под стражей.

Между тем в приведенных и многих других документах того времени, содержавших критику деятельности органов НКВД при ведении следствия, ничего не говорилось о недопустимости имевшейся практики применения недозволенных методов физического воздействия, хотя ранее на это неоднократно обращалось внимание.

В уголовно-процессуальном законодательстве с 1922 г. недвусмысленно указывалось, что следователь не имел права домогаться показаний или сознания обвиняемого путем насилия, угроз и других подобных мер. Данные требования не отменялись на протяжении действия всех редакций УПК РСФСР.

Основными началами уголовного законодательства Союза ССР и Союзных Республик, утвержденными Постановлением ЦИК СССР от 31 октября 1924 г.[38], на основании которых формировалось уголовное законодательство страны вплоть до 1958 г., декларировалось, что «задач возмездия и кары уголовное законодательство Союза ССР и Союзных Республик себе не ставит. Все меры социальной защиты должны быть целесообразны и не должны иметь целью причинение физического страдания и унижение человеческого достоинства».

В письме заместителя Председателя ОГПУ «Ко всем чекистам»[39], доведенном до подчиненных приказом ОГПУ от 27 июля 1932 г. № 710, отмечалось, что «мы всегда побеждали и побеждаем врага не применением каких-то особых устрашающих методов при допросах, а силой фактов, отчетливым пониманием сущности классовой борьбы, позволяющей нам распознавать истинных врагов… Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических методов воздействия присущи только нашим классовым врагам, малейшее допущение таких приемов у нас позорят органы ОГПУ». В ряде органов были вскрыты многочисленные случаи подобного отношения к арестованным, в связи с чем «все виновные в этих безобразнейших действиях сурово наказаны» и в дальнейшем «ОГПУ будет беспощадно карать и изгонять из своих рядов такие элементы».

Однако применение сотрудниками органов госбезопасности физических методов воздействия при расследовании дел продолжалось, а в 1937 г., по сути, одобрено на высшем государственном уровне и стало повсеместным. Пытки арестованных приобрели самый жестокий и изощренный характер. Не удивительно, что люди признавали себя виновными даже по самым нелепым обвинениям. При таких обстоятельствах с учетом установленных норм изобличения врагов народа сотрудникам НКВД не было никакой целесообразности утруждать себя сбором сколь-либо объективных доказательств совершения контрреволюционных преступлений.

За подписью секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина 10 января 1939 г. составлена секретная шифртелеграмма, адресованная секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам УНКВД[40]. В ней указывалось, что с разрешения ЦК ВКП с 1937 г. в практике НКВД допущено применение физического воздействия в отношении «явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме». Как отмечалось далее в шифртелеграмме, «опыт показывает, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа», поэтому физическое воздействие должно «обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Секретными телеграммами И. В. Сталина от 27 января и 14 февраля 1939 г.[41] секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий было указано ознакомить с содержанием шифртелеграммы ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г. о методах следствия местных прокурорских работников, осуществлявших надзор за следствием в органах НКВД, а также председателей областных, краевых и республиканских судов.

Применение сотрудниками НКВД физического воздействия носило распространенный характер и не рассматривалось в качестве исключения. Оно использовалось как с целью добиться нужных показаний допрашиваемых лиц, так и для подписания арестованными «признательных» протоколов допросов, содержавших сочиненные самими сотрудниками небылицы об антисоветской преступной деятельности. Такая практика просуществовала вплоть до начала 1950-х годов.

В совершенно секретном письме Министра государственной безопасности СССР на имя И. В. Сталина от 17 июля 1947 г. о практике ведения следствия в органах МГБ[42] сообщалось, что «в отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие, либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей».

К этим мерам относились: перевод в тюрьму с более жестким режимом, где были сокращены часы сна, ухудшено питание и другие бытовые условия; помещение в одиночную камеру; лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг; водворение в карцер сроком до двадцати суток. В карцере же имелись лишь привинченный к полу табурет и койка без постельных принадлежностей для шестичасового сна; выдавалось в сутки по триста грамм хлеба и кипяток, а один раз в три дня – горячая пища.

В том же письме министра госбезопасности констатировалось, что «в отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г., применяют меры физического воздействия». Санкцию на это в центре давало руководство МГБ СССР, а на местах – министры государственной безопасности республик, начальников краевых и областных управлений МГБ.

В марте 1953 г. МГБ объединено с МВД СССР, и уже 4 апреля Министром внутренних дел СССР издан совершенно секретный приказ[43] о запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия, а также строгом соблюдении при производстве следствия норм Уголовно-процессуального кодекса.

Отмечалось, что «в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток – жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др. … Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика. Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе. Подобные порочные методы ведения следствия направляли усилия оперативного состава на ложный путь, а внимание органов государственной безопасности отвлекалось от борьбы с действительными врагами Советского государства».

Весь оперативный состав органов МВД был предупрежден, что впредь за нарушение советской законности, как непосредственным виновникам, так и их руководителям грозило привлечение к строжайшей ответственности, вплоть до предания суду.

* * *

В соответствии с уголовно-процессуальным законодательством, действовавшим с 1922 г., предварительное следствие заканчивалось составлением обвинительного заключения, которое вместе с делом о контрреволюционном преступлении направлялось прокурору.

Получив от следователя дело с обвинительным заключением, прокурор принимал одно из следующих решений: делал предложение суду, которому подсудно дело, о прекращении дела; возвращал дело для доследования со своими указаниями; сообщал суду о своем согласии с обвинительным заключением, предлагая суду его утвердить и предать обвиняемого суду; составлял новое обвинительное заключение и препровождал его в суд с предложением утвердить и предать обвиняемого суду.

Одновременно с предложением предать обвиняемого суду прокурор излагал суду свое мнение о принятии, отмене или изменении меры пресечения, а также уведомлял суд, считает ли он необходимым лично или через иных членов прокуратуры поддерживать обвинение на суде. Тем не менее определение суда о поддержании прокуратурой обвинения на суде было для нее обязательным.

В 1925 г. прокурор наделен правом отказа в возбуждении уголовного преследования и прекращения производства по уголовному делу в тех случаях, когда деяние привлекаемого к уголовной ответственности лица, хотя и содержали в себе признаки преступления, предусмотренного Уголовным кодексом, но не могли признаваться общественно опасным вследствие своей незначительности, маловажности и ничтожности своих последствий, а равно, когда возбуждение уголовного преследования или дальнейшее производство дела представлялось явно нецелесообразным.

Позже, в 1929 г., вовсе изменился порядок прекращения уголовного дела, и прокурор уже был вправе прекратить дела по любому предусмотренному на то Уголовно-процессуальным кодексом основанию, а не предлагать сделать это суду. Изменился и порядок утверждения обвинительного заключения.

Соответственно при получении дела с обвинительным заключением принимаемые прокурором решения стали следующие: оставление или прекращение производства; возвращение дела для доследования со своими указаниями; утверждение обвинительного заключения краткой резолюцией на заключении, что являлось преданием подследственного суду. При несогласии с обвинительным заключением прокурор был вправе его пересоставить.

В силу уголовно-процессуального законодательства утвержденное обвинительное заключение вместе с делом направлялось в суд, причем, если прокурор считал необходимым свое личное участие в судебном заседании, он извещал об этом суд.

Рассмотрение дел о контрреволюционных преступлениях первоначально относилось к ведению революционного трибунала, с 1923 г. – губернского суда, а с 1928 г. данные дела стали подсудны окружному (главному суду автономных республик, областному, губернскому) суду.

По общему правилу обвинение в суде поддерживалось прокуратурой, представители которой участвовали в распорядительном (подготовительном) заседании. Однако допущение обвинения и защиты в судебное заседание по делам о контрреволюционных преступлениях, согласно уголовно-процессуальному законодательству, было необязательным и разрешалось каждый раз в распорядительном заседании в зависимости от сложности дела, доказанности преступления либо особого политического или общественного интереса дела.