скачать книгу бесплатно
Либо дух уснёт и остынет плоть…
По лицу Тритона прокатилась слеза и затерялась где-то в густой бороде.
– Я буду скучать, сын. И ещё… я не сделаю наследником ни Тора, ни кого-то другого, пока ты не вернёшься с любыми известиями. Сделай честь мне, вернись невредимым…
Колосок ничего не ответил, а только приложил свой лоб к прохладной руке Тритона.
– Отец, ты говоришь, словно завтра наступает смерть твоя. Тебе пятьдесят лет, мускулы ещё не ослабли, болезнь не разъедает тело. Зачем же говоришь так? Это тревожит меня и, думаю, тревожит и Тора.
– Колосок, я тоже знаю строки, что ты прочитал мне. И не первый день понимаю, что я и та старая Атлантида, что я помню – остались позади. Будет другая, могущественная или преклонившая колени, светлая или в сумерках, но никогда не будет её такой же как сейчас, застрявшей во времени. Я – прошлое и настоящее великого Острова, но ты – его будущее. Иди, сынок. Я давно должен был позволить Атлантиде иметь будущее…
Тритон поднялся, поднял Колоска, и они без слов вышли из тронного зала, по которому, одинокому и затемнённому, гулко разнёсся звук их шагов.
– У меня есть четыре часа, чтобы не опоздать к отплытию. Сон догоняет меня теперь, – с улыбкой сказал Тритон, похлопав Колоска на плечу, – Извести меня, когда будешь выходить на корабль, поеду вместе с тобой.
Наутро Колосок и посвежевший Тритон подъехали к парому на торжественной шестёрке ксиланов, на рога которых были надеты венки цветов.
Колосок выпрыгнул из повозки, повернулся, чтобы пропустить отца, но тот не двинулся с места. Серьёзный, суровый, величественный, он сидел с прямой спиной и развевающейся по ветру бородой, не поворачивая головы. Теперь это был царь, а не отец. Наконец, Тритон медленно развернул голову в сторону Колоска, и кивнул головой.
– Да будет попутный ветер в твоих парусах! – изрёк он очевидно церемониальную фразу, несколько нелепую в данных обстоятельствах, поскольку на парусах класс восьмой не ходил, – Иди!
И сделал небрежный жест рукой в широком рукаве.
Колосок пошёл по сходням парома не оглядываясь, потому что знал, что прощание совершено, и нельзя по-другому. Теперь, с этого момента, не стоит сходить с корабля на землю Атлантиды – она будет чужой. Миссия началась.
Раздались гудки, крики боцманов, какие-то передвижения такелажа, неизвестные даже Колоску, но Колосок не видел этого. Он стоял на мостике, закусив губу, и смотрел невидящими глазами куда-то вперед, где в лёгкой голубой дымке скрывалась линия горизонта. Теперь он – тоже царь этого корабля, и лишние эмоции ни к чему.
Так он и стоял, единственный неподвижный человек среди носившихся вокруг нереальными смазанными тенями тел, пока вокруг не раскинулось море и пока взгляд не падал только на белые буруны появляющихся и пропадающих в теле бездонного океана волн.
Из забытья Колоска вывел знакомый, с усмешкой, голос.
– Ну что, принц! Добился своего! Ну, не хмурься. Что приготовить на обед?
Колосок с улыбкой обнял Эллу за плечо.
– Ты, я смотрю, освоилась уже?
– Я, принц, на кораблях поболе твоего ходила, не учи учёного. Скажи, куда путь держим?
– Западная земля, Элла. Бывала на Западной земле?
Элла посмотрела на Колоска каким-то глубоким взглядом и взяла его за руку.
– Не бывала, принц, и ты не будешь. Сбросим покровы. Ты доказал чистоту помыслов и силу намерений. Я знаю, где находится Страна Снов, я не настолько сошла с ума. Вели поворачивать корабль.
Отступление восьмое – 877 год до Рождества Христова
Гомер, любимый Музами и царями, шёл по пыльной дороге в Аргос и что-то бубнил себе под нос. Суковатая отполированная палка в его руках мерно втыкалась в наезженную землю, словно нехотя поднималась из ямки и снова втыкалась с силой поодаль. Слезящиеся глаза старика смотрели словно в никуда, но автоматически вели дряхлое тело поэта примерно посередине, не давая упасть в придорожные рытвины.
Дорога из Саламина в Аргос занимала слишком много времени и сил теперь, когда Гомеру перевалило уже за седьмой десяток. Вдруг Муза распластала над старцем тенистые крылья и вложила ему в уста новые слова старой песни. Гомер улыбнулся и сам себе запел:
Вьется дорога змеёй, хвост которой зарыт в Саламине,
Жаркое тело её источает удушливый запах,
В Аргосе же возлежит голова с языком раздвоённым.
Я отправляюсь в дорогу по блёклым чешуйкам на коже,
Я исцарапаю ступни в попытках дойти до заката,
Но не взгляну в изумрудные очи, оставшись свободным…
Песня пелась легко, Гомер забыл о ногах и направил свои мысли ко времени, когда придёт ко двору Герантода, царя Аргосского, который прикажет усладить свой слух прекрасными стихами и пожалует прохладный ночлег и сладкую дыню. Кроме того, Герантод божился устроить игры, когда Гомер заглянет в следующий раз.
Когда на горизонте показались невысокие белокаменные постройки Аргоса, Гомер разглядел своими полуслепыми глазами облачко пыли на дороге, из которого вынырнул вооружённый всадник, резко осадивший коня.
– Куда тебя ноги несут, старик? В Аргосе и без тебя полно нищих! Проваливай! – довольно грубо зарычал он, – Давай, давай! – И в качестве острастки вытащил из чехла короткое копьё.
– Не гневайся, страж, посмотри лучше грамоту, – ничуть не испугался Гомер, вытащив из складок загрязнившегося за несколько дней хитона грубый лист, свёрнутый в трубку, и передав его воину.
Пока тот пялился в грамоту, Гомер из-под руки всмотрелся в лицо стража и неуверенно спросил, щурясь от взгляда вверх:
– Постой, а не ты ли тот смелый воин, что в бою на булавах ранил самого Астериска две зимы назад? Не Пратид ли ты, сын Прата из Александрии?
Глаза воина мгновенно вспыхнули довольным удовлетворением.
– Да, благословят боги твою память, сладкоречивый Гомер! Не многие помнят тот достославный бой! Да и те немногие – лишь мои старые шрамы! Да и я признал тебя – ты сидел по правую руку от Герантода и пил его вино!
Гомер прикрыл глаза и кивнул.
– Проходи, поющий старые песни! Дорога для тебя чиста. Герантод получит радостное известие о твоём появлении через десять минут.
И правда – Герантод был чрезвычайно доволен, полдня ходил за Гомером по пятам и приказал лучшим атлетам, жокеям и гимнастам собраться через три дня на Гомеровские игры. Гомер немало тому удивлялся, что не мешало ему вкушать виноград и финики и услаждать слепнущий взор танцующими наложницами. В итоге же догадался, что к чему – Герантод возжелал быть воспетым. Причём воспетым так, чтоб песня вышла из круга нескольких единожды слышавших её, и на устах поражённого щедростью и подарками Гомера прошла через Элладу и окрестные земли.
И когда перед глазами Гомера через несколько дней пронеслись мускулистые блестящие кони (Гомер сидел на ипподроме неподалеку от Герантода и его царственной жены из Фессалоник Иллирии), муза вновь распростёрла над ним крылья, затенив реальность и вложив в уста первую строку песни:
Вознесись над полями высоко, о ворон великий Эллады,
Осмотри эти земли, где много героев родилось для славы,
А потом тень свою брось на Аргос,
Герантодом великим ведомый.
Временно остановился и бросил взгляд на сразу отвлёкшегося Герантода. Тот уже забыл про зрелище, восхищённо посмотрел на Гомера и медленно, но крепко захлопал в ладоши. Подтягиваясь за царём, захлопали и приближённые.
– Гомер, эта песня прекрасна!!! Не продолжишь ли ты свою историю? Пой же, старец, сладка песнь твоя!
И Гомер снова запел, чувствуя, как слова, тенями выскальзывающие из неизмеримо далёкого прошлого, сами складываются в строфы.
Вот они, кони, быстрее Пегаса крылатого мчатся,
Искры летят от копыт, угасая в мятущемся вихре,
То Герантодовы кони, взращённые в ласке и неге.
Будь у героя-атлета столь сильный и чуткий товарищ,
Чтоб удержал от паденья, удара циклопа иль змея,
Разве ж не будет героем он, стольких врагов победивши
Сидя на сильном и смелом, подобном такому, коне?
Опытный муж Герантод, чья известна отвага и доблесть!
Если бы жил ты в краю, где пасутся привольно ксиланы,
Рогом во лбу протыкая покров благосклонного неба,
Ты бы поспорил о яви с самим многомудрым Олиссом,
Силу проверил у Тора в бою беспощадном на копьях,
И победил, пронеся высоко отсечённые главы
В знак торжества – полубоги преклонят колени.
Песня стрелой пронесётся, рассеется по миру ветром,
Всяк стар и млад восхищённо услышит ту песню
И до седьмого колена прославит царя Герантода.
Мчитесь же, кони, как песня – звенящею меткой стрелою,
С пеной у рта и глазами, столь полными Зевсовых молний,
И донесите царя вы, несущего свет Герантода,
К белым вратам парадиза, где сном начинается вечность…
Гомер приумолк, и Герантод, привстав с седалища, снова начал хлопать в ладоши, затем обернулся, и зычно крикнул, полуобернувшись, приказчику:
– Каресиад! Моим повелением – коня величайшему певцу в подарок, чтобы знал щедрость и почитание царя Аргосского!
А потом повернулся в Гомеру и, прищурившись, спросил:
– Только, певец, скажи мне – кто эти герои из твоей новой песни, Олисс и Тор? Никогда не слышал о них.
Гомер почтительно склонил голову.
– Ты не слышал о них, мой царь, потому что я никогда не пою новых песен. Я лишь скромный рассказчик того, что было совершено слабыми богами и сильными людьми. Герои, о которых я пел, позабыты в солнечной Элладе, но их помнят у романских царей. Имя Тора, железного человека, намекает нам на «торакс» романских дикарей – железный доспех, или на железного храбреца, которому не страшны стрелы и дротики. Олиссус же знаком тебе под именем Улисс, или Одиссей, чьи подвиги прославляет вся Эллада. Романское слово «олус» – зелень, овощи, – вот каков корень слова Улисс.
– Только глупым племенам придёт в голову называть быстроногого Одиссея по имени салата! Ха! Назвали бы его Тором!
– Полностью согласен с тобой, многомудрый Герантод! – снова почтительно склонился Гомер, – Твои слова истекают истиной, словно перезревшая дыня сладким нектаром! Но будь снисходителен к племенам романов, как и к тому, кто стоит перед тобой. Когда Муза раскрывает крылья и обдувает тебя ветром прошлых лет, не время думать над именами. Их просто поют, а появляются они из глубин непознанной памяти. Она, словно тысячелетние склепы мёртвых правителей мира, источает затхлый запах, смутные картины, просачивается сквозь каменные поры из преисподней – и ложится на слова певца.
И моя песнь о прошлых временах пропета – были герои, и герои звались по имени стального доспеха и имени стремящегося вверх ростка. В следующий раз я спою эту песнь по-другому, многомудрый. Кто знает, какие слова Муза вложит в уста поэта – лишь проводника для песен богов?..
Герантод добродушно махнул рукой.
– Полно, поэт! Сравнение мне по душе! Кони в песне твоей словно бьют копытом в предвкушении битвы! Ты заслужил коня. Пой же – твои слова несут истину не менее, чем мои.
И Гомер пел… Олиссус-Улисс-Одиссей томится на острове Огигии, насильно удерживаемый нимфой Калипсо. Вот он, спасшись чудом от бури, поднятой враждебным ему Посейдоном, выплывает на берег острова Схарии, где живёт счастливый народ – феаки, мореплаватели со сказочно быстроходными кораблями. Вот он проплывает мимо Сирен, которые завлекают мореплавателей волшебным пением и губят их. А затем Пенелопа обещает свою руку тому, кто, согнув лук Олиссуса, пропустит стрелу через 12 колец, и нищий пришелец единственный выполняет задание Пенелопы… И песня, где между строк сквозило из тайников мироздания неузнанное человеком прошлое и будущее, нашла свой дом в вечности.
Глава девятая
Дедал стоял на отстроенном заново причале Доброй Надежды, на западе великого Острова, пока трапециевидная корма громадного «Пасифика» не превратилась в еле различимую точку на горизонте, а затем и вовсе пропала в мареве колеблющегося воздуха. Задача ясна – что ж, за дело! Впереди – месяц кропотливого планирования и опытов, а у Монетида и Стерона – месяц, чтобы стены доков и стапели выросли из ничего на безлесном седьмом острове Плеяд.
Так оно и произошло.
Из-за новизны проекта была задумана даже не простая верфь, а целый судостроительный завод, который будет изготавливать всё – от дверных ручек до виброустановок.
Сначала выросло за две ночи серое здание святая святых завода – корпусообрабатывающий цех, куда вошли плаз и участки разметки деталей корпуса. Здесь листовое железо будет резаться на нужные выкройки, здесь будет построен стальной хребет монстра – корабля. Дедал уже видел здесь, словно наяву, отделы для резки металла молнией, прессы для изгиба деталей, строгальные станки для кромок…
Чуть позже, через два дня, начал подниматься остов сборочно-сварочного и стапельного цехов – здесь будут соединять молнией целые блоки корабля, монтировать устройства, проводить проверку работы с молнией, а потом, в один прекрасный момент, спустят его со стапелей на воду.
Но на воде, по замыслу «мудрейшей троицы» (Стерона, Дедала и Монетида), корабль будет лишь столько времени, сколько потребуют испытания. Далее Ковчег, как корабль стали называть по аналогии с классом семь, будет поставлен на специальные стапеля уже в центре Великого Острова, и к главному входу будет подведена укреплённая железная аппарель. Если земля снова вздыбится и море снова будет тысячетонным тараном штурмовать Оз, у большой части населения будет возможность добраться до спасительной аппарели и войти на борт. А там… Там вода сама найдёт корабль.
Мечты Дедала быстро превращались в реальность – уже через два месяца серые угловатые мастодонты зданий возвышались над равнинами Седьмого острова, где ранее лишь сухопутные птицы капланы прятали свои гнёзда в логах да дикие симпатяги джеговы стояли на лапках, морща носики.
В то время, как в большом цехе собирали первые громадные блоки, вокруг росли, как грибы после дождя, и маленькие подсобки: слесарный и такелажный цеха, малярный и отделочный, литейное и кузнечное отделения, маленькие на фоне помещения с плазом, но огромные на фоне маленьких временных домиков строителей. Отсюда будут выходить литые детали, поковки, кронштейны, валы, клюзы…
Дедал предложил не завозить с острова деревянные изделия – обшивку стен, мебель, – а устроить изготовление прямо на Седьмом острове. Так и сделали – поставили лесопилку, кармагоновый лес для которой набирали на близком Шестом острове, а потом и плотницкий, столярный цеха, склад пиломатериалов.
И судно росло, медленно обрастая плотью, жилами, обретая очертания обтекаемой железной капли, внушая почтительный трепет взирающим на него снизу атлантам.
Внутри установили отсеки для двенадцати вибродвигателей на новшестве – паровых двигателях. Несколько клапанных устройств бережно забирали воду из океана, направляли в котел, где она испарялась под воздействием той же пойманной молнии, и крутила виброустройства, плавниками двигающие корабль. Молниевые диски, однако, так и крутили на цепниках атлеты – на закрытом корабле нельзя было сжигать кислород древесным топливом.
Дедал закисал весь день в своей лаборатории, сгорбившись за планшетом и пытаясь найти оптимальные формы для трубопроводов, лееров, балясин на трапах, запирающих устройств и многих других жизненно и не жизненно необходимых мелочей, а вечером, не доверяя посланцам, садился на цепник сам и ехал к парому на Седьмой, чтобы доставить чертежи в цеха.
Обходил цеха, наблюдая за работой, и наслаждался въедающимся запахом разгорячённого железа в жестяном цеху и пропитанным древесной пылью и казеином воздухом столярки.
Затем пытливым и придирчивым взглядом оглядывал плаз и по привычке ковырял белые линии на матово-чёрной краске пола. Заходил в сборочный цех и наблюдал, как бригады управлялись с монтажом устройств. Те уже привычными движениями и со сноровкой управлялись с живой молнией, и работа шла столь же споро, сколь и аккуратно – швы были ровными и плотными, и сколько Дедал не лазил с лупой около этих борозд на стыках листов – нет, щелей не было.
Когда прошло два месяца, и судно приобрело свой ожидаемый странный вид – капля металла, исполосованная царапинами и немного сплюснутая с верхов – Дедал приказал строить стапели конструкции, предложенной Стероном. В связи с тем, что корабль предстояло поднять вскоре после спуска, нужен был механизм, позволяющий поднять судно из воды на уровень земли и перенести на носитель, что доставит Ковчег в центр острова.
