скачать книгу бесплатно
– Прижгите жрецу ногу.
Через два часа Микитири, побеждённый, бессильный, потерявший волю перед столь суровым испытанием, сидел за столом Кетлана и писал пиктограммы. Сзади, как тот самый дух предка-завоевателя, что укреплял силу Кетлана, стоял воин клана Куала-Балу и играл бронзовым мечом. Перед Микитири, на сооруженном из кровати Кетлана мягком соломенном насесте, восседал Куала-Балу и мечтал вслух.
Микитири записывал, ничего не изменяя – страх был слишком велик, ему постоянно казалось, что сделай он неверное движение… Память мира, жалобно хрустнув, рассыплется сухарем под жёстким роговым копытом ксилана.
Микитири писал, как несметные полчища бессмертных воинов высыпали с величественных кораблей, число которых было несчислимо, как листьев в западном лесу, и как атланты, презренные в своей слабости и бесчестии крысы, лежали под ногами могучих воинов, прося пощады. И как великий Куала-Балу, посланец высокой горы на другой стороне мира, ударил стену атлантскую стальным кулаком, и как расступилась стена, открывши Великому богатства свои…
Много писал, не думая…
И наступил момент, когда Куала-Балу удовлетворил ненасытную жажду славы и, приказав подать кислого молока, чтобы прополоскать высохший рот, закончил.
– Жрец, предки твои тебя не забудут, но моя слава переживет тебя! – довольно прохрипел он, сделал знак рукой, и медный дротик во мгновение ока прервал жизнь измученного отрока, пройдя через правую глазницу и впившись в заднюю стенку черепа.
Воины Куала-Балу уходили, устлав трупами песчаные дороги между каменными зданиями Тиахуанако, и кровь ручейками в канавах стекала в тихий морской прибой. Уходили, чтобы через четыре дня быть искромсанными в кашу воинами клана Боевого Рога.
Глава четвертая
Когда Колосок уже входил во дворец через один из девяти парадных входов, носивший название Ксилического за гордую фигуру вставшего на дыбы ксилана на фронтоне, он услышал насмешливое похмыкивание слева. Резко оглянувшись, он увидел небрежно облокотившегося на мраморные перила Тора.
– Колосок, братец, боюсь, не стоит тебе идти принимать таинство обновления молодости. Не вырастут ли у тебя на бритой голове, – он с дурашливо-испуганным видом покрутил руками у своей мелированной гривы, – пшеничные колосья?
– Тор, – рассердился вдруг Колосок и стукнул кулаками по бедрам, – перестань называть меня этим детским именем! Я скоро забуду уже имя собственное. Давай я буду называть тебя Бронзовый Меч, или Скользкая Спина, или ещё как-то! Понравится?
– Это было бы замечательно… – протянул Тор мечтательно, представив картину «Бронзовый Меч, властитель Восточных земель…», – Так ведь не будешь.
– Да, не буду. И ты не называй.
– Хорошо, хорошо… – И, увидев, как брат разворачивается и входит в раскрытые врата, добавил вдогонку хохотнув: – Колосок.
Колосок не отреагировал. Он прошёл, продираясь сквозь вежливые поклоны снующих с вещами придворных, через большой зал, украшенный по верху его периметра фресками из истории Атлантиды. Поднялся по широкой лестнице на следующий ярус дворца.
Войдя через одну из дверей, он оказался в огромной приёмной, где царь принимал гостей, где для пиршеств из замаскированных ниш в стенах доставались дубовые столы для яств, и где предстояло совершиться таинству царского сына.
Оказалось, все уже ждали, и Колосок прошёл по мозаичной дорожке на полу между приглашёнными, чинно стоящими двумя стенами по сторонам в молчании, по направлению к отцу. Тот сидел на украшенном платиной и изумрудами троне с торжественным видом, и одна его бровь была приподнята. Сердится.
Но Тритон ничего не сказал, а лишь кивнул головой. Невидимый камерный оркестр вступил издалека нарастающим таинственным гудением атлантидарий, длинных витых раковин шельфа, а затем вступили струнные немертиды, выводя полифонией украшенную пиццикато и трелями мелодию, символизирующую обновление молодости. Придворные и приглашённые гости, которым положено было стоять и не шевелиться во время торжества, направили глаза на трон государя Атлантиды, перед которым, повернувшись к отцу спиной и преклонивши колени, и стоял Колосок.
Немертиды довели напев до низкой ноты и утихли, оставив лишь тихую, глубокую и немного взволнованную вибрацию одинокой атлантидарии. В этот момент через центральный вход, в изумрудной, государственного цвета мантии вошёл высокий седоволосый старец весьма торжественного вида, который на вытянутых перед собою руках нёс охрово-жёлтый манускрипт, свёрнутый и перевязанный изумрудной лентой.
Он остановился в центре зала, прямо под идеальной полусферой купола, медленно развернул манускрипт, начал читать, и его голос, негромкий, но чёткий, с силой отражался чувством гордости за великую страну в сердце каждого слушавшего.
– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдёт и наполнит воздух, а после скроется навеки!
Внимайте и узнайте, что пришёл черёд торжества самой жизни, торжества молодости!
Внимайте и зрите, ибо молодой отрок, стоящий передо мною юноша, рождённый и названный волею отца и матери Прометием, пришёл к черте своего совершеннолетия и готов принять благословение.
Старец, которого звали Стерон, медленно подошёл к своему возлюбленному воспитаннику, и посмотрел на него иными глазами. Ранее, если бы Колосок опоздал к началу периода, Стерон бы заставил его натирать зеленухой бюст Велискара. А потом – оплачивать из собственных денег учёбу в личное время учителя.
Сейчас же перед ним сидел юноша, чья жизнь была не мёртвыми воспоминаниями в седой морщинистой голове старика, а расстилалась дорогой с неведомыми никому ухабами и головокружительными подъёмами и спадами впереди, расстилалась на неизмеримое мыслью человеческой время, начинаясь именно с этого момента.
Стерон поднял коленопреклонённого и молчащего Колоска, а затем повернулся лицом к залу.
– Внимайте все, кто пришёл сюда, чтобы проводить отрока в дальнюю дорогу.
Стерон говорил, направив глаза в манускрипт, но те, кто стояли поближе, могли увидеть, что бровастые глаза старика не видят чёрных печатных букв. Стерон говорил сам.
– Издавна мудрым мира сего, кто отводил свой путь от кровавой дороги наживы за счёт своих собратьев, не было секретом, что жизненный путь человека столь сильно тяготит боль, причинённая другому, что сам человек обходит дороги, что приводят его к заветным мечтам.
Многое может вынести отважный и доблестный воин, многим врагам он выпустит внутренности ради свободы своей семьи и друзей, многие дома разрушит в стране чужой – и вернётся в город со щитом, и восторженные крики граждан встретят его, и гордость за свою страну и за себя поселится в сердце.
Но вмиг упадут руки его и на сердце ляжет ночная душащая мгла, если меч его лишит жизни одного лишь ребёнка или женщину, чья смерть не нужна была отчизне, чья смерть произошла из-за одной лишь глупой ошибки или промаха. Воин придёт в город, и его будет встречать восторженная толпа, и девушки будут рвать волосы за право принадлежать ему, но мгла не уйдет, и жизнь его будет кончена, пусть и проживи он ещё полвека.
Сие таинство – это не таинство отсечения волос, кои лишь символ накопленных ошибок, сопровождающих жизненный путь. Сие таинство – таинство полного прощения, отсекающего причины для невзгод судьбы.
Внимайте все, здесь стоящие, и передайте другим, что отрок Прометий, сын Тритона, внук Посейдона, выйдет ныне очищенный и пойдет той дорогой, которую подскажет ему сердце и разум.
И если подойдёт он к тому, с кем в ссоре, знайте, что ссора была с другим, тем, кто носил волосы. И если подойдёт он к тому, кто отказал в привязанности, чтобы снова просить о ней, знайте, что отказ получил тот, кто носил волосы. И если подойдёт он к тому, против кого была совершена несправедливость, знайте, что несправедливость вершил тот, кто носил волосы.
Стерон повернулся к стоящему серьёзно, но с блестящими глазами Колоску.
– Знай и ты, отрок, что если подойдешь к тому, с кем ссорился нещадно, то ссорился совсем другой человек, и все чёрные мотивы превратились в прах вместе с белым волосом. И знай, что если придёшь просить привязанности душевной у того, кто отказал, то отказ был дан другому человеку, чьи волосы развеяны пеплом по ветру. И знай, что если подойдешь к тому, кому свершил несправедливость, то вина осталась в прошлом с пеплом сожжённых волос.
И когда пепел сожжённых волос развеется по миру, ты не будешь строить судьбу из гнилых кирпичей прошлого, но построишь дорогу из алмазных нерушимых плит. Ибо волосы сгорят, но знание и мудрость останутся и осветят дорогу на века и жизни вперёд.
Стерон закончил, медленно, словно уставши, свернул ветхий рулон манускрипта, перевязал его изумрудной лентой, а затем поднял глаза на Колоска и рывком указал на него пальцем:
– Остричь!
Немертиды резко взвыли. Со стороны главного входа появились три пары придворных, одетых как Стерон – первая за две ручки бережно несла золотой чугунок с прозрачной водой из Неровского родника, вторая – чугунок с белым кремом, взбитым соком секации, что употребляли для бритья, а третья – такой же чугунок с густой чёрной массой. Колосок знал – там кровь земли из скважины на Лимере. Чёрная, густая и пылающая жирным огнём, стоит попасть на неё искре.
Стерон подождал, пока котлоносцы, поставившие котлы, ушли, и достал одной рукой из складок мантии ритуальную бритву, угрожающе блеснувшую в луче факела, а другой рукой – волос ксилана.
Поднял волос на уровень головы, медленно опустил, и волос плавно стал падать вниз, словно пушинка тополя. Присутствующие затаили дыхание. Волос упал на лезвие бритвы, мгновение балансировал, не в силах упасть, и распался на две половинки, что продолжили свой путь на мозаичную плитку пола. Вздох облегчения прокатился по залу.
Теперь движения Стерона были быстры и резки.
Он одним движением повернулся к Колоску.
– На колени, отрок!
Колосок упал на колени. Стерон ковшом зачерпнул воды из котла, с силой плеснул ею на голову Колоска, затем зачерпнул ладонью жёлто-белого крема для бритья и несколькими быстрыми движениями втёр его в светлые волосы Колоска.
И бритва прикоснулась ко лбу Колоска – и пошла, пошла, собирая обильную жатву, клоками опадающую на пол.
– Когда смотрел внутрь – обрати свой взгляд наружу! – продолжал Стерон за работой, – Когда запечалишься – улыбнись без смысла, и придёт облегчение! Когда потерял невосполнимое – посмотри, сколь многое ещё не найдено! А когда смерть придёт – посмотри, всё ли ты сделал для жизни грядущей! Да будет так!
Последнее Стерон почти вскричал, поскольку последний клок непослушных волос Колоска упал на пол.
Немертиды снова взвыли, возвестив о наступлении новой жизни, об обновлении молодости ещё одного атланта.
– Теперь собери их, отрок Прометий, и брось в котёл с кровью земли!
Колосок встал и, сгрёбши волосы руками, посмотрел на них. Белокурые волосы, которые мать бережно причесывала ему, когда Колосок был молочным малюткой, весело сучившим ножками, неуклюже бегавшим по Зелёному и Сиреневому залам и пытавшимся голышом залезть на слишком высокий для него трон отца. Эти волосы жалко сжигать. Но… Колосок твёрдой поступью подошёл к котлу с кровью земли и высыпал волосы в него. Решимость пожертвовать дорогим для себя – тоже одно из умений сына Атлантиды.
Стерон подошёл к котлу с факелом в высоко поднятой руке и снова провозгласил торжественную формулу:
– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте, отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдёт и наполнит воздух, а после скроется навеки!
Внимайте и узнайте, что пришёл черёд торжества самой жизни, торжества молодости!
И опустил факел к котлу с кровью земли, который воспылал синим чадящим пламенем.
Стерон с улыбкой отступил. Официальная церемония была закончена, присутствовавшие радостно сорвались с мест, стараясь подойти поближе к Колоску и засвидетельствовать своё почтение, но тут снова взвыли кариатиды, и царь встал со своего трона. Все взгляды мгновенно обратились к нему.
– Прошу отведать от стола царского, свидетели!
Сообщение было воспринято радостным свистом и хлопками, оркестр заиграл музыку, прислуга со столами и яствами начала носиться по залу…
И в этот момент впервые за всю историю Атлантиды джегова не предупредил распорядителей о толчках. Дворец затрясся, словно в последней агонии, и с оглушительным грохотом, ранив осколками нескольких приглашённых, пала первая стена – каменная стена, в которой было пять локтей толщины.
Землетрясение началось.
Отступление четвертое, 12440 год до рождества Христова
Камасади внимательно рассматривал находку. Каких только вещей обезумевшие толпы мародёров не навезли в новую столицу цивилизованного мира Нанпу – старые бронзовые и стальные мечи, изумруды, вечные спутники Ушедшей В Волны, измочаленные обломки кораблей.
Понятно, что искали не в океане, а в землях окружных. В скальных кладовых Нанпу валялись в беспорядочном множестве шлемы, щиты и клинки со знаком Оз, ещё не позабытым после потопа, атлантская утварь, бог знает каким путём занесённая в прибрежные кочевые племена рыболовов. Там же были сложены золотые слитки, гранёные изумруды и даже полуразложившийся механизм неивестного назначения.
Нанпу покупала остатки цивилизации – или меняла на пищу и пресную воду. Мародёры приходили на чёрных от плесени кораблях, в том числе атлантских Кариатидах, но сразу их было не узнать – никто не снимал бережно налёт водоросли с облуплявшейся краски, и краска была съедена ржой, навсегда скрыв принадлежность к Атлантиде.
Мародёры причаливали, вываливали нарытое и награбленное у уцелевших племён добро, и загружали на корабль установленное регламентом Нанпу продовольствие.
Но вот письмена прибыли впервые. Терракотовые таблички частью поискромсались, частью имели отломанные края, но они были читаемы. Около пятидесяти. Не столь много. Камасади приоткрыл окно в невысокой покатой крыше из листьев папоротника и стал разбираться.
Пятую табличку спустя полчаса он зло кинул на утоптанную песчаную землю хижины и вышел наружу. Успокоиться. В табличках было что-то не так.
Вид на горы и океан всегда настраивал мудреца и философа на вечное. Хижина находилась на высоте около двадцати тысяч локтей над уровнем моря, теперь уже успокоившегося и видневшегося вдалеке-вдалеке несколькими отблесками восходящего солнца. Горы, горы вокруг, сине-серые снежные вершины с гуляющими между ними обрывками облаков. Земля и вестники не знают более высоких гор на Земле, чем эти. И никого…
Здесь, на Нанпу, издавна не было городов, как на Атлантиде. Мудрый Камасади видел внизу, в долинах, маленькие серые точки, рассыпанные словно бисер там и сям. Посёлки были центрами кустарничества, земледелия, а стены – стен не было, потому что завоёвывать в Нанпу было нечего. Деревянные плуги были не нужны жадным до побрякушек да доспеха воинов, земля – ноги сломаешь, пока заберёшься сюда. А мудрость веков да умение жить в мире и согласии – и вовсе не та монета, которая нужна диким племенам.
Да и не много их теперь, диких. Камасади задумался.
Он ещё помнил те времена, тридцать лет назад, когда по огромной шарообразной планете людей ходили океанские волны размером в три тысячи локтей. Камасади было тогда двадцать пять, и земля содрогалась под ногами. Дышать в тот год было тяжело – словно сам воздух стал давить на виски виноградным прессом, тучи носились по небу неприкаянно, рывками, в разные стороны, и не живительная влага падала с небес, а пепел сгоревшей земли.
Собственно, о волнах на другой стороне он лишь догадывался, но логическая мысль говорила о том, что так оно и было, и спасённые с Атлантиды были тому доказательством.
Макасади вернулся в хижину и снова сел на циновку, подогнув ноги. Таблички повествовали, что Атлантида была завоёвана могучим воином, который позже вызвал землетрясение ударом кулака. Бред.
Разбить их и прах рассеять по ветру? Нет. Согласиться и попытаться найти логику в триумфальном шествии абсурда?
Макасади зло завернулся в белое полотнище, традиционно приличествующее мудрым учителям, но холодное и не защищающее от пронзительного ветра вершин. Зашёл обратно в хижину, трением запалил очаг и вскипятил густое варево из чахлой травы акитанаси, что росла пучками в скальных карманах.
Эти странники, говорящие, что они дети Ушедшей В Волны и спаслись от потопа… Они не шли из головы Макасади. Он уже собирался записать для неведомых поколений их правдивую историю, историю Великого Острова, чья судьба прервалась так нежданно и трагично.
Но теперь… Эти письмена… Да, они лгут, да, они не обманули Макасади! Но теперь – где гарантия, что эти странники в своих историях не преподнесут ему очередные бредни о падении Атлантиды или сотворении мира в угоду каким-то своим низменным интересам или в память о поверженных давно идолах?
Макасади считал себя свидетелем судеб, вестником истины. Ему не нужны сплетни, искажённые верованиями в злых божков или идеологией носителя. Ему не нужны просеянные через сито страха или предпочтений псевдодокументальные рассказы, в которых самим рассказчиком, не говоря уж о слушателе, будут пропущены важнейшие детали, которые были сочтены крамольными или непопулярными.
И Макасади отверг своё намерение. История всё рассудит. Он оставит в закромах этот бред – не он его создал, не ему его и растрачивать. Он не будет записывать слова странников. Они прошли через много ударов стихии и многие потери дорогих людей и родины – в их умах нет порядка. Им нет доверия.
И мудрец с посеревшим сердцем и сжавшейся душой сжал кулаки. Где теперь в подлунном мире, измочаленном морем и злыми людьми, в этих обломках цивилизаций, найти сияющее зерно истины? Не в сундуках ли мародёров? Не в скудной ли земле пахарей Нанпу, которую они усердно и честно скребут в низинах плугом, пытаясь выжать хоть крупицу жизненной силы?
Макасади горько усмехнулся и сильнее укутался в свою ветхую плащаницу. Наступали тёмные, злые, дикие времена.
Глава пятая
Нет волос – нет прошлого. Нет прошлого – нет страха. Нет страха – есть прозорливость и холодность, беспрепятственность скольжения мысли. А если есть и горячее сердце, которое не остудила морская волна прошедшей ночи и дуновение сквозняка по непривычно бритой голове, – значит, настала пора быть воином духа, и отложить решение будет смерти подобно.
Колосок шёл к отцу, который как и сам принц, наверное, провёл весь день, вечер и ночь не сомкнув глаз и в попытках собрать последние силы подданных в спасении от стихии, а потом и в минимизации убытков. Весь уклад жизни в последний день был безнадёжно испорчен, поскольку самой жизни могло не стать. И в первую очередь уклад жизни царя.
Так и было. Дворец был пуст, только несколько дряхлых стариков-лакеев сидели, ссутулясь, на деревянных скамейках-постах около дверей, но в их душевном здоровье Колосок сомневался.
Он прошёл долгой галереей, окружавшей дворец по периметру. Ему следовали фрески на морские мотивы – дельфины в упряжи тащили рыболовецкую лодку, моменты сооружения стены, добыча изумрудов в шахтах на востоке острова, их вживление в городские стены… Сама история, чуть было не прекратившая своё существование, пробегала перед рассеянным взором Колоска.
Когда-то давно изумруды были ценностью на Великом Острове, но позже, когда Стерон открыл способ добывать их промышленным способом, выращивая кристаллы на длинных слюдяных нитях, словно землянику на грядках, приобрели скорее эстетический смысл и неожиданно стали, будучи вживлёнными в башни, символом Атлантиды. Когда из-за розового горизонта выходило Солнце, неистовые по своей интенсивности переливы бликов атлантских зданий и городских островерхих крыш становились столь сильны и причиняли столь сакральное, редкое чувственное переживание для чужеземца, что остров стал чуть ли не прижизненным местом-обиталищем земных богов. Чтобы неокрепший глаз не поразила слепота от зелёных изумрудных вспышек и перетекающих сполохов, путешественникам выдавали затемнённые сажей слюдяные пластинки в оправе. Но люди не могли выдержать, снимали пластинки в преклонении перед божественной красотой – и потом долго ходили в немом изумлении со слепящими ореолами в глазах.
Колосок зашёл в радужные залы, огромную спортивную арену посреди и немного ниже дворца, где вместо метательных снарядов валялись камни и осколки штукатурки с полуобвалившейся крыши. Никого. Не нужно было и надеяться – отец был не их тех князьков, что прятали свои жирные зады в подземных бункерах.
Он вышел из дворца, схватил первый попавшийся цепник и помчался, не жалея педалей, на север – Тритон и брат могли быть только там.
Когда грянуло землетрясение, люди в первый момент остолбенели, не ожидавши столь сильного гнева матери-Земли. После второго толчка все ринулись наружу, спотыкаясь и падая – мозаика на полу вздыбилась буграми и, как костёр угольками, больно щипалась отлетающей смальтой.
Ринулись, выбежали – а там кромешный ад… Начали кидаться в разные стороны, кто – прятаться, кто – верещать в безумии непонятные слова, и опомнились только, когда царь Тритон, схватив по пути у глашатая громкоговоритель-рупор, во всю силу голоса прокричал:
– Слушайте и услышьте, мой народ!
Люди остановились и бросились, огибая небольшие трещины в земле и вывороченные жёлтые кирпичи дорог, к единственному известному и потому безопасному в беснующемся мире символу, царю Великого Острова, чью голову всё ещё венчал величественный символ мировой власти – трезубая корона с платиновым символом Оз повыше лба.
– Держаться вместе! Вместе! Смотреть под ноги! Раненым – помогать! – кричал Тритон, пытаясь пересилить зловещее шипение фонтанов кипящей воды за стеной. Никогда буруны моря не поднимались столь высоко.
Тора не было. Колосок выхватил, еле увернувшись от куска цемента, упавший из держателя флаг на деревянном древке, и, бегая, размахивал им над головой – на флаг начали сбегаться селяне, перепуганные, тащащие какой-то домашний скарб, клетки с джеговами и даже упирающихся коз с обезумевшими глазами.
Группа, постоянно разрастаясь прибывшими, обеспокоенно толклась на месте и не разбредалась. Тритон с помощью Колоска залез на невысокую, в три локтя, скалу и пытался предугадать масштабы катастрофы и пути спасения, оглядывая горизонт.
Кучной толпе повезло – поперечная трещина проползла в паре тысяч локтей от них. Земля взвыла, Колоска с отцом, как шрапнелью, полоснуло издалека ошмётками дёрна.
Трещина поползла, начинаясь из центра, с такой скоростью, что глаз едва мог уследить. Словно украшенный слоёный пирог положили на острие топора, и он разламывался медленно, с одной стороны разрушаемый силой тяжести, а с другой – поддерживаемый свою целостность тягучими полосками полупрозрачной карамели. Тритон бросил взгляд на юг, на север, и повернул лицо к Колоску.
