Истоки и судьба идеи соборности в России

Философское значение разработки идей кафолического устройства Церкви выражается, прежде всего, в том, что она дает пример выстраивания отношений индивида и общности, части и целого на основе соотнесенности с неким третьим, притом это «третье» имеет весьма своеобразный характер. Во-первых, оно выступает как высшее, порождающее и правящее начало как индивида, так и общности. Во-вторых, соотнесенность обоих полюсов с этим высшим их началом обуславливает то, что помимо «полюсов» отношения, зачастую существуют и некие промежуточные опосредующие это отношение личностные образования, в немалой степени соотнесенные с «третьим-высшим».

Отношения человеческой личности и человечества в целом как такового, соотнесенных с их Творцом, опосредуются Церковью, которая дана как в виде Церкви Вселенской, так и Поместной, и в виде епархии, и в виде прихода, и в виде сейчас пришедших на службу людей. При этом «промежуточные звенья» составляют не цепь, а гораздо более высокоорганизованную структуру. Во-первых, каждое звено напрямую через себя соединяет любые другие (даже если находится не «между» ними), притом так, что без именно этого звена соединение невозможно в принципе. А во-вторых, (несмотря на «во-первых») ни одно звено не стягивает на себя всю полноту смысла (даже самое «главенствующее») так, как если бы другие были излишни или необязательны: оно этой полнотой смысла обладает (даже самое «подчиненное»), но реализует ее лишь в единстве со всеми другими «звеньями опосредования».

Как уже было отмечено, все сказанное обусловлено фактом реального присутствия в каждом акте соединения помимо двух соединяющихся еще и третьей Личности, притом не рядоположенной им, а высшей для них и начальной как для отношений двух индивидов, так и для способа связи индивида и общности. Все отношения и связи вырастают из непосредственного единства в высшем начале всех относящихся и связанных. Напомним, что в отличие от учений о «всеединстве», имеющих умозрительно-логические основания, в данном случае речь идет о философском осмыслении реального жизненного опыта, притом не индивидуально-мистического плана, а общественно-церковного.

Василий Васильевич Зеньковский в свое время указывал на большой потенциальный философский заряд двух религиозных идей, практически невостребованных философией: идеи творения и идеи первородного греха47. Те или иные философы касались порой этих тем, однако, по мнению Зеньковского, либо не выходили при этом за рамки чисто богословской мысли, либо (при попытках философствования) практически совсем выхолащивалисуть этих идей, будучи не в силах в рамках традиционного философского языка эту суть адекватно воспринять и воспроизвести. В освоении идей творения и первородного греха Зеньковскому видится возможность для философии некоего «второго дыхания» и самое главное – возможность ее выхода на новый уровень, который бы снимал в себе платонизм (каковым, в конечном счете, является вся европейская традиция), как философию принципиально языческую, возможность ее преображения в философию христианскую.

Соглашаясь с этой интуицией Зеньковского, мы осмеливаемся предположить, что, помимо указанных двух идей, идея соборности также представляет собой некое неосвоенное философией богатство и, наряду с первыми двумя, могла бы быть небесполезна в деле чаемого Зеньковским преображения философии. При этом, намечая общие контуры, можно сказать, что идея творения мира Богом из ничего могла бы явиться почвой разработки фундаментальных онтологических характеристик мира, как и базой гносеологии, идея первородного греха (наряду с утверждением образа Божия в человеке) – основой философской антропологии в широком смысле, идея же соборности могла бы положить начало христианской социальной философии. Такое деление по темам (мир, человек, общество), разумеется, несколько условно, ибо философия не делится на обособленные разделы, всегда, чтобы оставаться философией, сохраняя верность некоему первичному вопрошанию: теме бытия, в конечном счете. Потому и идея соборности, помимо и, в некотором роде, еще до своего социально-философского звучания, имеет и онтологический смысл, раскрывая принципы единства мира и основание гармонии в нем, так же как онтологический смысл имеет и идея первородного греха, призванная вскрыть в христианской онтологии основания разделения и розни в мире, онтологические корни и смысл зла.48

Идея соборности, в отличие от многих других принципов осмысления гармонии между различными уровнями бытия, имеет в качестве истока своих интуиций общественную жизнь не просто человеческого, а богочеловеческого порядка. Соответственно, для философской разработки этой идеи необходим и соответствующий опыт: опыт церковной жизни в данном случае. Папуасы не поймут Декарта или любого другого философа европейской традиции не в силу якобы неразвитости мышления и языка, а в силу отсутствия соответствующего опыта жизни: «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий», – как писал бессмертный Козьма Прутков.

Соборность, как философская идея, может быть высказана и услышана лишь на основе личного опыта церковной жизни, и этот факт делает несколько парадоксальной актуальность темы соборности в современной философии. Парадокс заключается в том, что явный процесс европеизации человечества (в силу которого все меньше остается людей, которым непонятен Декарт), как кажется, выдвигает задачу развития живой христианской мысли (ибо именно христианством вскормлена европейская культура), но, с другой стороны, такая мысль, по всей видимости, обречена быть непонятой подавляющим большинством современного человечества, стоящим вне Церкви, хотя бы даже очень расширительно понятой. Остается надежда, что, несмотря на такую видимую непонятность и ненужность, эта философская мысль будет отвечать, тем не менее, неким глубинным запросам как времени, так и вечности.

Переходя к следующей теме в нашей работе, можно сразу отметить, что основания для развития идей соборности в русской общественной мысли, без сомнения, имелись, ибо православная церковность на протяжении многих веков являлась мощным фактором в русской жизни, более того, – не внешним для нее фактором, а той закваской, на которой поднялась русская жизнь во всех ее проявлениях. Даже в тех случаях, когда речь идет о внехристианских и дохристианских элементах русской жизни, они оказываются всегда переплетены, сроднены с православием, проникнуты и «заквашены» им до того, что православие едва ли не стало восприниматься как национальная религия русских (упреки в чем нередко можно встретить), до того, что стало возможным говорить не только о русском «народе-богоносце» и о России, как «уделе Богородицы», но и о «русском Христе», притом говорить, как о реальности.

§2 Идеалы соборности в русской жизни

XI

–

XIX

веков

В средневековой, феодальной Руси, лишенной того феномена, который называется «гражданское общество» и который по-русски существует как «общественность», во-первых, было весьма существенным влияние церковных идей на общественную жизнь, а во-вторых, все общественно-политические идеологемы находили свое выражение главным образом в сфере взаимоотношений Церкви и государства. Собственно говоря, только эти две формы общественной жизни и имелись в наличии, покрывая собою все многообразие человеческих проявлений: все эти проявления укладывались в два раздела – человек православный и «государев». В качестве православного, по отношению к Церкви, человек мог быть мирянином, монахом, священником, епископом, или церковным служкой, в качестве «государева» человека мирянин мог быть крестьянином49, боярином, купцом, воином (священство и монашество сами по себе были сословиями).

Было бы упрощением полагать, что этими двумя ролями: «член Церкви» и «член государства» исчерпывалось все существо личности средневекового человека, однако верно, что все проявления этой личности, которое мы можем отнести к сферам, независимым от Церкви и государства, – семейные отношения, например, или художественное творчество, для нее самой укладывались в рамки одной из этих установок (или обеих сразу). Вся жизнь организовывалась в соотнесении с двумя составляющими мира: небо и земля, «горнее» и «дольнее», «Царство Божие» и «Царство кесаря», вечное и временное. Именно в выстраивании отношений этих двух сторон жизни – Церкви и государства – реализуется вплоть до XIX века интересующая нас идея соборности.

Приняв христианскую веру от Византии, Россия неизбежно унаследовала в какой-то мере и византийские идеи, касающиеся отношений Церкви и государства. Во многом византизм питается надеждой на создание всемирной христианской империи, подобно существовавшей когда-то империи языческой. Империя единая и политически, и духовно, – такова высокая мечта всех византийских императоров, начиная с Константина. На ностальгическое воспоминание о былом величии Рима накладывается и христианская идея единства всех людей, и государство приобретает, таким образом, функцию инструмента для достижения христианского идеала, но одновременно становится и составной частью этого идеала.