Кибитц

скачать книгу бесплатно

– Вот уж, не поверю…

– Почему же?

– Потому что вы так страстно боретесь за него.

– Одно никак не мешает другому, господин Кибитц. Я борюсь за него, потому что он невиновен.

– А я полагал, что вы это делаете из любви.

– Из любви это может делать любой, господин Кибитц, но тогда это не было бы вовсе доказательством его невиновности.

– Но вы же верите, что ему можно доверять?

– Политически – да. Безусловно. Но именно это и говорит против него.

– Почему?

– Потому что он достаточно давно живет здесь, чтобы знать, в каком болоте все мы погрязли. Будь он прежним, он объявил бы товарищам войну. Но он стал другим. Он превратился в червяка в коммунистическом сале. В глубокой яме, полной навозной жижи, он чувствовал себя своим и делал все то, что делают другие ее обитатели.

– Но вы же хотите его спасти! Я отказываюсь вас понимать…

– Потому что он не шпион, господин Кибитц, а самый обыкновенный трус. А это совсем не одно и то же.

– Если вы все это видите именно так, Хайди, то и я – такой же червь в куске сала. К тому же, червь особого плана. Я работаю на радиовещании и цветочными лепестками облагораживаю муть каждодневной похлебки. Софокл, Шекспир, Мольер… Острые приправы, чтобы народ выхлебывал до самого дна. И вылизывал тарелочки. Вы полагаете, мне тоже следует объявить войну товарищам?

– У меня – моя жизнь, у вас – своя… Решать за вас я не вправе. Я только знаю, что в марте начнется процесс. Если, конечно, судилище это можно назвать процессом.

– Жуть! И что будет?

– Ничего. У него нет ни одного шанса.

– И что это означает?

– Процесс этот он не переживет…

Хайди сидела передо мной с каменным лицом. Но глаза ее полыхали яростью, которая заставила меня содрогнуться.

Я чувствовал, что от судьбы мне не уйти.

– Вы ждете от меня, – чуть слышно спросил я, – что я вступлюсь за него?

– Да.

– И вы полагаете, что в этом есть смысл?

– Решайте сами. Если не хотите, можете оставаться в стороне.

– Но если уж я должен вступиться, я хочу быть уверенным, что вступаюсь за благое дело. Так скажите мне искренне: Януш – это благое дело?

– Вы рассказали мне историю вашего дяди, который не признал вас или просто не захотел вступать с вами в контакт. Он испугался быть раскрытым. Здесь все боятся друг друга, даже мертвые, даже священник. И он должен знать…

Она все более распалялась и вдруг вскочила с кровати:

– Вы же не кролик, – бросила она мне в лицо, хватая меня за плечи, – я вижу, я чувствую вас – вы же мужчина. – Ее дыхание обжигало меня запахом примулы, глаза ее полыхали. – Я знаю, – горячо продолжала она, – вы пойдете туда. Вы будете его свидетелем. Вам не нужно ничего приукрашивать, скажите лишь то, что вам хорошо известно. Вы, только вы можете ему помочь – вы слышите? Только вы! Могу я рассчитывать на вас?

Что оставалось мне делать, господин доктор? Я не мог отказать ей – слишком красивой, слишком желанной была эта необыкновенная, непостижимая женщина! И потом – это ее заявление: «Я вижу, я чувствую вас – вы же мужчина!»

Я поступил так, как – уверен – поступили бы и Вы: я пообещал ей в ближайшие дни отправиться в полицию и рассказать все, что знаю о нем.

Когда я уходил, Хейди приложила к моим губам мимолетный поцелуй, как мне сейчас это помнится.

Я вернулся в Варшаву в высшей степени возбуждения. Слишком многое было мною обещано! Но с другой стороны, я сам заблудился в этой женщине, поддавшись ее чарам. Никогда прежде я не испытывал столь осязаемо ощущения разверзшейся под ногами пропасти. Животный страх за собственную голову охватил меня целиком.

Обо всем произошедшем в тот день между нами я в подробностях рассказал жене. Все без утайки, включая прощальный поцелуй. Я старался придерживаться только фактов: о том, что Хайди открыто призналась, кем – на самом деле – был Януш. Вовсе не тем, кем он был, когда они познакомились. Что в Польше он превратился в мелкого мошенника, сделался червем в куске сала, паразитом, который был не прочь жировать за счет власти над другими. Я сказал ей, что Хайди больше не любит его, а заступается за него исключительно из чувства лояльности, потому что того требует справедливость.

На эти мои откровения Алиса отреагировала совсем не так, как я ожидал. Теперь-то я знаю точно, что устами ее говорила инстинктивная женская ревность. Она возмутилась и обвинила Хайди в малодушии:

– Теперь, именно теперь она от него отвернулась? Он стоит с веревкой на шее. В этот момент она нужна ему более, чем когда-либо, но именно теперь у нее прошла к нему любовь. Весьма странная личность – эта Хайди, чтобы не сказать большего!

Я возразил: Хайди знает его лучше нас всех. Она встретила его в Швейцарии и знала его, как непреклонного революционера. И только здесь, в Польше, он морально опустился. Переродился в оппортуниста, в самоуверенного бюрократа.

Алиса оставалась непреклонной. До сих пор она не была сторонницей Януша, но теперь, из страха перед соперницей, она видела то же самое в совершенно ином свете:

– Если уж она отрекается от него, – сердито заключила она, – то тебе тем более надлежит заступиться за этого парня. И если ты не сделаешь этого, то сделаю я.

– Что ты кипятишься? – ответил я, – судебный процесс начнется лишь в марте. У нас есть еще несколько недель, чтобы определиться…

– Несколько недель, говоришь? Пока ты будешь определяться, одолеваемый сомнениями – стоит ли за него заступаться, они повесят его – ты этого добиваешься? Господи, во что ты превратился?

Я был загнан в тупик. Две женщины – разумеется, из различных соображений – наседают на меня, чтобы я бросился спасать Януша, а я боюсь, что меня самого могут засадить за решетку и вырвать из меня какие-нибудь нужные им показания. Я трясусь, потому что боюсь пыток.

«Ах, ерунда, – уговаривал я сам себя, – и как такое могло прийти мне в голову? Всего три года живу я в этой стране и уже рассуждаю, как все другие. Как реакционная западная пресса. Полнейшая чушь! В государстве Двадцать Первого Века не может быть пыток! И я не смею поддаваться пропаганде, распространяющей всякие грязные измышления об этой прекрасной стране!»

– Хорошо, – сказал я, полный отчаяния, – я пойду в полицию. Единственное, что мне хотелось бы прежде знать: что имела в виду Хайди, когда говорила, что Януш получает барыши от нынешней власти? Разве здесь такое возможно? Ведь у нас власть принадлежит народу. Она просто обязана предоставить мне доказательства этим своим заявлениям. В противном случае, я умываю руки и с места не сдвинусь, чтобы помочь ему.

18

Господин Кибитц,

в этом вашем самоанализе вы зашли слишком далеко и вступили в фазу самообвинения или даже самобичевания. С необыкновенной легкостью приписываете вы себе все грехи истории в надежде быть за это достойно вознагражденным – то есть, полностью избавленным от тяжелого недуга.

В той конкретной ситуации вы лично проявили больше здравого рассудка, чем обе женщины, между которыми вы метались. Вы были абсолютно правы, не желая добровольно отдавать себя в руки вешателей. Конечно, такое решение противоречило вашим принципам – еще бы! Но вы, тем не мене, сами засомневались в вашем катехизисе и предпочли довериться разуму, а не чувствам. Может быть, впервые в жизни. Браво! Вы испытывали страх – это свидетельствует о приоритете разума. Ибо страх вовсе не является отражением малодушия. Скорее, напротив, он подтверждает наличие здравого мышления.

Не знаю, как будет дальше развиваться вся ваша история, но знаю точно, что для этой жизни вы еще не окончательно потеряны. Вы не отдали себя на растерзание. Из этого факта следует, что ваш разум оказался сильней вашего фанатизма. И теперь меня разбирает любопытство, как же развивались дальше события. Надеюсь, вы не поддались искусной игре этой вашей соблазнительницы Хайди. Она тоже слишком многого требовала от вас. Но требования эти, надо признать, фактически являются следствием страстного противостояния болоту, в котором все вы тогда барахтались.

19

Уважаемый господин доктор,

благодарю Вас за понимание. Приятно сознавать, что хоть иногда тебя все-таки причисляют к существам разумным. Однако я, к моему глубокому сожалению, совершенно убежден, что за мотивами совершаемых мною поступков стоит не столько разум, сколько в высшей степени сомнительные качества моей изначальной сути.

В третий раз отправился я в Закопане, непрерывно думая о том неожиданном поцелуе, которым Хайди одарила меня на прощанье. Может, его не было вовсе, и все это было лишь плодом моего воспаленного воображения. И я вообразил себе, что поцелуй этот является как бы задатком, прелюдией предстоящих более существенных наслаждений…

Я сидел в насквозь прокуренном купе. Мои попутчики читали, вязали и сладко подремывали под мерный перестук вагонных колес.

Так был поцелуй, или мне это только приснилось? Нужно вспомнить, как все было: Хайди сказала, что лишь я один могу спасти Януша. Да, именно так сказала она. И тогда я пообещал ей пойти в полицию. Нет, не так: я ответил ей, что в ближайшие дни я явлюсь в полицию и выложу им все, что знаю. Так это было. После этих слов она притянула к себе мою голову и молча запечатлела на моих губах легкий поцелуй. От неожиданности и потрясения я совершенно остолбенел и даже не подумал воспользоваться сложившейся ситуацией. Едва ступая, я спустился с лестницы и невольно оглянулся. Она стояла в контражурном свете и выглядела, как… Господи, как же она выглядела? Не припомню, хоть убей! А сейчас, в поезде, я пытаюсь восстановить в памяти ее образ, но он вовсе расплылся, слившись внезапно с другим – да, именно так! С образом той огненной лилии, красногривой Ирены, которая горячо шептала мне в самое ухо: «Если хочешь, можем познакомиться…»

Я ехал скорым поездом в Закопане, грезил о Хайди, и вдруг перед глазами моими предстала совсем другая – русалка с коралловыми волосами, о которой я не имею ни малейшего понятия, где бы могла она сейчас быть. Я не удосужился спросить у нее, где она обретается. Бестолочь, неотесанный швейцарский мужлан, испугавшийся девчонки! Нет, не ее – себя самого испугался я. Она предлагала себя, а я ее прогнал. В следующий раз буду умней. Появись она сейчас, как тогда в ночном экспрессе, я овладел бы ею непременно. Я выплеснулся бы в нее весь без остатка, я искусал бы ей шею, обеими руками распотрошил, истрепал бы ее огненную гриву!

Странно: я исходил жаждой к двум женщинам сразу, не отдавая себе отчета, какая из них была мне желанней. Одна была сладкой загадкой, другая – непроницаемой тайной…

Через три часа поезд прибудет в Закопане. Как хотелось прямо сейчас оказаться в ее деревом отделанной комнате в мансарде, где теплый запах смолы перемешан с невыносимо соблазнительным запахом женского тела. Желанен ли я ей так, же как мне она? Ее муж долгие годы находится в тюрьме. Теоретически она изголодалась по ласкам и должна буквально исходить от вожделения. Как повести мне себя, чтобы добиться цели?

А, собственно, почему такие мысли? У меня ведь есть Алиса, моя Эолова арфа из кремонского дерева, самая красивая женщина из всех, каких я знал!

Тогда у меня не было ответа на этот вопрос. Теперь я его знаю: меня мучил страх. Страх перед смертью. Я смертельно боялся последствий моего вмешательства. Мне предстояло заступиться за Януша, как того ожидала от меня Хайди и требовала Алиса. Увиливать я больше не мог. Было совершенно понятно, где окончу я мои дни. На виселице. Две женщины требовали от меня последней жертвы. Доказательства моего мужества. То есть, высшей жертвы. И я вынужден пойти на нее, но прежде я хочу достойно предстоящей жертве вкусить от жизни, в полной мере насладиться ею. Хотя бы и напоследок.

Хейди встретила меня довольно сдержанно:

– Вы ходили туда?

– Прежде чем пойти, – смущенно ответил я, – мне нужно кое-что уточнить.

– Ах, так, – сказала она разочарованно и пригласила меня в комнату. На ней был зеленый шелковый халатик, который позволял видеть всю ее грудь. Мой приход был для нее неожиданным, отчего она была несколько раздражена:

– Я могу уделить вам совсем немного времени, господин Кибитц. Через час у меня назначена встреча.

Меня будто окатили целым ушатом ледяной воды. Такого я никак не ожидал. Значит, она с кем-то встречается – с кем? Мне и в голову прийти не могло, что между мной и Янушем может оказаться еще некто третий.

– Ваши слова смутили меня, – промямлил я, стараясь не проявлять моего потрясения.

– Какие слова?

– В минувшую пятницу вы сказали, что Януш злоупотреблял своей властью. Я должен знать, что вы имели при этом в виду. Какой властью он был наделен? И вообще, где он служил?

– В госбезопасности, господин Кибитц. Вы должны бы это знать.

– Отнюдь! Об этом я не имею ни малейшего понятия.

– А где бы еще ему служить? У него не было никакой профессии. Небось, это и привело его в полицию. Всю жизнь он мечтал о власти, и он добился своего.

– Так он ею злоупотреблял?

– Я приведу вам один пример, господин Кибитц. Однажды нам понадобилась газовая печь для ванной. Но газовые печи продавались по талонам. В открытой продаже они не появлялись. Тогда Януш пошел к Шпенглеру, что на углу, и сказал, что хотел бы иметь такую печь. Когда тот ответил, что у него нет печей, Януш заявил, что непременно хочет получить желаемое, к тому же – немедленно. И предъявил Шпренгелу свое удостоверение. Выбора у того не было. Он приобрел газовую печь на черном рынке и сам же ее нам установил. Того, что случилась потом, вы и представить себе не можете.

– Что же случилось потом?

– Януш донес на Шпенглера, и тот оказался в исправительной колонии. На этом трюке мой муж сэкономил двадцать тысяч злотых.

– Не могу в это поверить!

– Это происходило на моих глазах, господин Кибитц, не сомневайтесь, именно так все и было. Подобных историй я могла бы вам поведать вдоволь.

– Так расскажите же!

– Извольте. У нас был сосед. Он работал хирургом в военном госпитале. Милейший человек, тонкий и остроумный. Его жена страдала неизлечимым параличом. Долгие годы провела она в постели в ожидании смерти. Однажды вечером Януш зашел на склад, чтобы взять оттуда чемодан. Там он застал нашего соседа с какой-то девицей. Случай был вполне понятным, но Януш знал, как его использовать в собственное благо. Он был уверен, что лишь господам дозволены такого рода вольности. И он заявил, что в принципе он человек великодушный и мог бы, как говорится, уладить это дело. То есть, сделать вид, что ничего не видел. Мог бы…

– Мог бы? Уладить? Так прямо и заявил?

– Мой Януш не упускал ни одного случая, чтобы не извлечь из него пользу. С этого дня он ежемесячно стал получать «скромные» подарки. В виде импортных товаров и западной валюты. Он жил, как червь в сале.

– И вы участвовали во всем этом, Хайди?

Дважды предупреждала я его. В третий раз я заявила, что немедленно оставлю его, если подобное еще хоть раз повторится.

– Я верю вам, – выдавил я из себя, – только я никак не возьму в толк, почему вы обиваете пороги учреждений, мечетесь из стороны в сторону, чтобы только спасти ему жизнь. В этом есть какой-то смысл?

– А что вообще имеет смысл? – чуть слышно спросила она, опустив голову. В глазах стояли слезы. Лицо ее окаменело, и вдруг из глубины души ее вырвалось громкое рыдание. Она глубоко вздохнула, и слезы потоком хлынули из глаз. Мне пришлось ее утешать, что для меня было в высшей степени кстати. Я стал как можно бережней успокаивать ее. Я поднялся с моего стула, подсел к ней на кровать и обнял ее за шею:

– Я глубоко ранил вас? Мои слова причинили вам боль?

– Вы ни в чем не виноваты. Эти слезы делают меня отвратительной. Мне стыдно, что я так распустилась перед вами.

Случай был подходящим: она стыдится меня. Ей не хочется выглядеть противной в моем присутствии. Отлично, подумал я, теперь самое время сказать ей, до какой степени покорила она меня. Что слезы совсем не портят ее, что она подобна цветку актинии, который трепещет на весеннем ветру. Что у нее движения лани и ресницы газели.

Я шептал ей в ухо самые нежные слова, какие только знал. Тесно прижав ее к себе, легкими прикосновениями гладил ей шею, расточая весь арсенал известных мне эпитетов. Но Хайди все еще дрожала, будто не решаясь ответить на мои нежности. А я, все более раскаляясь, громко шептал ей, что она должна успокоиться: у нее есть теперь я, и я не допущу, чтобы она в чем-то нуждалась. Я целовал ее глаза и лоб. Рука моя, между тем, как бы нечаянно легла на ее грудь, и я с жадностью и вожделением заглянул в ее глаза. Тонкий халатик, который едва прикрывал ее наготу, распахнулся, и рука моя сейчас же соскользнула на ее бедро. Хайди потерянно всхлипывала. Какая-то мимолетная судорога вдруг молнией пронзила всю ее с головы до пят, гусиной кожей разойдясь по ее уже почти беспомощному телу, будто кругами по воде.

– Ты сердишься на меня? – зачем-то спросил я, покрывая поцелуями ее дрожащий затылок.

Впервые я обратился к ней на «ты», давая тем самым понять, сколь далеко зашло у нас дело.

– С чего бы это, – совсем по-детски ответила она, – ты же так добр ко мне…

Неслыханно! Она сидела передо мной почти голая, похожая на беломраморную статуэтку богини любви, можно сказать, целиком находилась во власти моих пылких объятий и, словно вовсе не замечала этого, будто и впрямь была сработана из холодного камня.

Или здесь совсем другое: может, она просто захотела чуточку поиграть с моим огнем, испытать, устою ли я перед столь сладостным искушением – как знать?

– Ты и впрямь полагаешь, что наша жизнь лишена смысла? – зачем-то задал я неуместный и откровенно ханжеский вопрос.

– Не знаю, – ответила Хайди, утирая слезы, – может, какой-то смыл в ней и есть, если…

– Если что? – подхватил я.

– Если его видеть… Если задаться целью его увидеть…

После этих слов мне стало понятно, что она целиком поощряет мои действия. Что мне надлежит отбросить всякие предрассудки и быть просто мужчиной. Я же, между тем, продолжал оставаться скованным, ибо не сделал ровным счетом ничего, чтобы с должным мужеством продолжить эту затянувшуюся игру.

– Что же дальше? – опять же по-дурацки прошептал я, нежно, почти по-отечески, целуя в лоб обнаженную женщину, которая безвольно сидела рядом со мной и только всхлипывала.