Рассказы и повести

– Я тебе нравлюсь? – Девушка потрясла Фрола за плечи, – Говори, нравлюсь?

– Нравишься. Разве можешь ты не нравиться, такая…

– Какая такая? Ну-ка говори…

– Вот, такая…

– И ты меня можешь полюбить?

– Я уже люблю.

Она протянула к нему руки с красивыми тоненькими пальчиками с розовыми ноготками как у ребёнка,

– Иди ко мне любимый…

Заскрипели ворота, это конюх пришёл за лошадьми. После дневного света ему было трудно, что-то рассмотреть, и поэтому он ничего не заметил особенного,

– Фрол, поднимайся, пора подкрепиться перед трудовым днём.

Фрол незаметно для конюха прикрыл барыню сеном и, потягиваясь, пошёл ему навстречу, чтобы отвлечь его, – «Не дай бог заметит что».

– Когда отбываешь?

– Да сейчас и поеду.

Фрол помог вывести лошадей из конюшни, и хотел было запрягать свою кобылку, но конюх его остановил,

– Негоже на пустой живот в дорогу отправляться. Иди на кухню, покормють, заработал. Да, вот, управляюшший передал, – и конюх протянул ему трёх-рублёвую бумажку.

– Ни х чаму это, мине уже заплатили.

– Бери, дурень! Он сказал: «Барыня приказала хорошо отблагодарить» Заработал, значить.

Фрол почувствовал какую-то неловкость и сомнение, но деньги взял, вспомнив: – «Дають – бяри, бьють – бяги».

– Передай поклон Ефиму. Покурулесяли мы с им у молодасти. Я-то сам, то ж, пантелеевский, бывало, поедем на ярмарку…

– Мирон, – позвал кто-то издали конюха.

– Будешь уходить ворота прикрой на засов, а то будить ветром болтать, петли сорвёть.

– Бязательно запру, дядька Мярон.

Когда Мирон скрылся за углом, Фрол, оглядевшись, нет ли кого, вернулся в конюшню и запер ворота изнутри.

Кузнец выехал из усадьбы только по – полудни и всю дорогу до кузни проспал, лёжа в телеге, свесив ноги, предоставив лошадке самой решать, куда следовать.

Кухарка и Ульяна собирали на стол к обеду. Барыня Елена Николаевна сидела у окна гостиной с книгой.

– В усадьбе ли Мария Николаевна. К завтраку не была и сейчас запаздывает. Не заболела ли она? Ульяна!

– Совсем недавно, барыня, видела её, к речке шла с полотеницем, к купальне.

– Фу, Удьяна, что за обращение, барыня. Сколько раз тебе говорить обращайся по-европейски, госпожа Елена.

– Простите, госпожа Елена.

– К речке?.. – удивлённо подняла бровь Елена.

Отложив книгу в сторону, она вышла из гостиной, по пути взяв зонтик от солнца, стоящий у двери в высокой ажурного плетения корзинке без ручки.

Медленно спустилась с косогора по извивающейся тропинке, местами переходящей в лесенку из плоских камней и перилами из жердей, к реке и стала искать взглядом Марию.

Мария сидела у самой воды, на расстеленном на траве полотенце, и водила прутиком по воде, рисуя на ней непонятные замысловатые узоры.

Елена села на край полотенца рядом, обхватив колени руками.

– Мы давеча повздорили, ты прости, я не думала, что такой пустяк тебя обидит.

– Что ты, что ты Лена! Я уж давно забыла об этом.

– Ни больна ли ты, щёки красные, ни жар ли у тебя, ни простудилась ли, ни обгорела ль на солнце?.. – и Елена потрогала лоб и щёку Марии, – Да ты вся горишь. Немедленно в постель!

– Нет, Лена, я не больна, я просто очень счастлива, понимаешь, очень, очень счастлива! Почему?.. Я влюбилась, влюбилась так, что словами не высказать. Как говориться, ни пером описать, ни словами сказать. Влюбилась, как глупая девчонка, до беспамятства.

– И кто же он? Ни герой ли прочитанного тобой новомодного французского романа?

– Нет, совсем даже не герой, а простой кузнец, но самый лучший из всех мужчин. И я его люблю. Л-ю-б-л-ю!

– Это тот, о котором ты мне рассказала вчера и у нас вышла размолвка?

– Да, он, и я провела с ним целую ночь в конюшне на сене… – Какое блаженство!..

– Да, ты и впрямь не в себе, Маша. Возомнить невесть что и провести ночь, фу, в конюшне с холопом… Тебя непременно надо показать хорошему лекарю! Всё это просто наваждение, и он станет для тебя неинтересен, этот мужик, я уверена в этом.

– Нет, Лена, никогда этого не будет, если даже он разлюбит меня, я буду лежать у его ног и молить вернуться ко мне. Я возьму его в мужья… Я обвенчаюсь с ним…

– Ну, как знаешь. Я вижу, ты совсем потеряла рассудок! Что скажут в Свете? Для тебя закроются двери всех приличных домов. Подумай об этом… А, впрочем, поступай, как знаешь. Пора обедать, Маша, стол накрыт. И прошу: веди себя осторожнее. Ты понимаешь, что я имею в виду?.. Не к чему нам с тобой сплетни и пересуды.

Мария нехотя шла за сестрой по тропинке, размышляя о том, о чём пришлось выслушать только что.

Слабый тёплый ветерок играл уголком полотенца, забытого на берегу. В тишине раздался сильный всплеск, и по глади реки разошлись круги. Это щука настигла свою очередную жертв. Самой природой предписано было, какой-то рыбёшке оказаться в её желудке…

Каждую ночь Фрол приходил в усадьбу, проделывая неблизкий путь от кузни до Пантелеева. Через заранее открытую Марией дверь, он проходил с чёрного хода к ней в спальню. На рассвете тем же путём покидал усадьбу.

Украшенное золотом листвы промелькнуло «бабье лето». Фрол заметно исхудал, осунулся, работа в кузне не клеилась, всё валилось из рук. Бессонные ночи давали о себе знать. Ефим бывал очень недоволен своим учеником и помощником.

– Не серчай очень, дядька Ефим, я ухожу от тебя в работники в усадьбу к барыням, жалование хорошее положили, да питание и усё прочее, – произнёс Фрол после очередного допущенного им брака в работе.

– Вот, вот, самое наиглавнейшее – вот это самое: « усё прочее». Чай люди не видють, чай не ведають, шо это такое – твае прочее… – Иди, скатертью дорожка, валяй ишши лёгкой жизни, тольки куды эта дорожка тябя приведеть… Сколь уремя на тябя стратил за-зря!..

Видя недовольство Ефима, Фрол решил повременить с уходом из кузни, а кузнец не напоминал ему об этом.

В одну из ночей, когда Фрол крадучись пробирался по коридору к спальне Марии, одна из дверей открылась, и чья-то рука втащила его в комнату. При слабом свете притушенной керосиновой лампы он не без труда определил лицо горничной.

– Уля? Ты шо? Почему не спишь, шо случилось?

– Не ходи к ней Фрол, она погубит тебя. Не ходи.

– Так уж и погубить?.. – Фрол улыбнулся и склонил голову, стараясь лучше рассмотреть лицо Ульяны.

– Она ужасная, она испорченная женщина, и она совсем уж не молода, как тебе кажется, она просто старуха, – её голос перешёл на еле слышный шёпот, – Ей в зиму будет почти тридцать. Фрол тебе же нужна молодая, верная и заботливая жена, непорочная и добрая. Не ходи к ней, ты умный, пойми, зачем она тебе. Я не хочу, чтобы ты пострадал от этой… от этой…

Фрол прикрыл её рот ладонью,

– Усё, я сам ряшу, как мине жить и как мине быть. А барыню свою ты совсем не знаишь.

Он вышел в коридор и, осторожно ступая по поскрипывавшему под его босыми ногами полу, направился в сторону спальни своей возлюбленной госпожи.

Заканчивалась осень, наступили холода. Иногда выпадал снег, чтобы быстро растаять, но природа всё более и более брала своё. Наступили морозные и ветреные дни. Все полевые работы прекратились до весны.

В кузне дел было мало, и Фрол, наконец, решился перебраться совсем в усадьбу.

Мария назначила его помощником управляющего, со своими обязанностями он справлялся, несмотря на молодость и отсутствие опыта.

Часто ездил с управляющим в город по торговым делам, быстро освоился в обращении с купцами и приказчиками, иногда самостоятельно совершал сделки, даже принимал решение по цене товара, вывезенного из усадьбы для продажи.

Мария и Фрол продолжали устраивать частые ночные свидания, стараясь по совету Елены, и как того требовало элементарное приличие, сохранять от окружающих свои столь близкие отношения.

В самом начале зимы Мария вошла в спальню «сестры», как обычно пожелать ей спокойного сна да прочитать совместную вечернюю молитву. Но на этот раз она отложила в сторону молитвослов и, присев на край кровати, долго собираясь с мыслями, тихо произнесла, глядя в пол,

– Лена, я скажу тебе невероятную новость, Я беременна… У меня будет маленький ребёночек, маленький малыш или малышка… – она умолкла, боясь взглянуть на Елену, ожидая реакцию «сестры».

Наступила тишина. Елена молчала.

От волнения у Марии задрожали губы, -«Почему она молчит», – она была готова расплакаться от такого безразличия близкого ей человека.

– У нас будет мальчик или девочка? – вдруг произнесла Елена, – Ты кого хочешь?.. – она с теплотой посмотрела на сестру и обняла её.

Они долго сидели, обнявшись, тихо беседуя, то веселясь, то, растрогавшись, вытирали с лица быстрые женские слёзы.

Кода стало трудно скрывать грех Марии, сёстры решили перебраться на время в Смоленск, где и переждать появление младенца.

За их каретой следовало несколько подвод со всевозможным домашним скарбом. Из слуг в город взяли только Ульяну. Ей одной была открыта причина отъезда, так как по поводу горничной у помещиц был продуман весьма необычный план.

В последнюю перед их отъездом ночь, прощаясь с Марией, Фрол в душе радовался тому, что их тайна останется только их тайной, что удастся избежать всевозможных толков и сплетен.

Мария провела ночь в слезах, переживая будущую долгую разлуку. Умоляла чтобы Фрол не забывал её и дождался с их дитём, что б не нашёл бы себе какую-нибудь девицу из молодых крестьянок.

Прощаясь, она объявила ему, что будет с нетерпением ждать его в Смоленске с поручениями от управляющего,

– Ему дано такое указание, так что будем изредка встречаться, – добавила она.

Роды прошли без осложнений, мальчик рос здоровеньким и крепким, благо молока у мамы было в избытке.

Фрол, как и предполагалось, иногда навещал Марию и сына и постепенно привыкал к роли отца и главы семейства. Играя с младенцем, слушая его первый лепет, видя его первые неуверенные попытки встать на ножки, он всё больше привязывался к этому новому, явившемуся в этот мир, человечку. Чем крепче становилось это чувство, тем мучительнее становились его мысли об устройстве их дальнейших отношений с Марией.

Однажды, по прошествии года с момента пребывания помещиц в Смоленске, куда Фрол в очередной раз прибыл с поручением, его позвала к себе в комнату Елена.

– Я надеюсь, кузнец… – произнесла она величественно, делая ударение на слове «кузнец», – Что у тебя хватит здравого смысла не строить себе планов идти под венец с Марией Николаевной.

Глубоко задетый подчёркнуто пренебрежительным отношением к нему Елены, Фрол, еле сдерживаясь, молчал в ожидании дальнейших её слов.

– Отнесись к тому, о чём я сейчас скажу, со всей серьёзностью и пониманием. Мы с Марией всё обсудили и решили тебя женить на нашей горничной. Ты ей симпатичен, и она согласна принять твоего зачатого во грехе сына, как своего. Это решит все проблемы, ты сохранишь добрые отношения с Машей, будешь рядом с сыном, и вам предстоит в этом случае вполне обеспеченное существование. Надеюсь, ты не откажешься от такого подарка судьбы.

– Я подумаю, – Фрол внутренне весь вскипел от слов этой надменной барыни: – «Без мяня мяня жанили. А согласья маво вы спросили? Встречаться с одной, а жить с другой. Я не бусурман, а православный человек и чту заповеди божыи», – но промолчал, остерегаясь гнева барыни и немилости Машы.

– Он подумает!.. И думать нечего, всё решено. А, если «Нет», так в солдаты или в острог тебе дорога.

Из Смоленска вернулись только через полтора года и сразу же обвенчали Фрола и Ульяну.

Вся округа осуждала и презирала Ульяну: «Нагуляла дитё, скружила парню голову, будить теперь чужой плод ростить». А про Фрола говорили: «Божий человек, с дитём бабу взял, не погнушался. Ну, терпи таперича, Улька, усю жизню бить будить, пока не зашибёть до смерти».

Мария втайне от всех переживала двойственность своего положения. Ни жена, ни вдова, она часто плакала по ночам, уткнувшись в подушку.

Фрол после дневных трудов приходил и запирался в своей отведённой для него комнате, не проявляя к Ульяне особого интереса.

По доброте своей души она, как и Мария, вся отдалась заботам о младенце, тем более ребёнок был вписан дьяком в церковную книгу, как её родной сын Дмитрий.

Мария была довольна таким отношением Ульяны к мальчику и со своей стороны распорядилась привезти из города в имение её престарелых родителей и сестёр и кормить на кухне наравне со всеми слугами и работниками.

Прошло почти два года после заключения формального союза между Фролом и Ульяной.

Фрол был холоден к жене, как и прежде, но при случае помогал по хозяйству и в хлопотах о сыне.

Барыни души не чаяли в Митеньке, и всё свободное время проводили с ним, наслаждаясь созерцанием становления этого маленького человечка. Они вместе проводили ночи у его постели при малейших признаках недомогания у мальчика.

Мария после родов располнела, перестала особо следить за своей внешностью, отчего становился всё более и более заметен её действительный возраст.

Забота о ребёнке заслонила собой на какое-то время, испытываемое ранее страстное влечение к Фролу, поэтому она не упрекала его, если он подолгу не приходил к ней в спальню.

Тем временем чувство Фрола к Марии остывало с каждым днём, и встречи становились всё реже и реже.

В зиму у Марии случилась болезнь, сильный кашель и хрипы в лёгких не проходили, вопреки стараниям домочадцев. Осмотрев её, земский врач посоветовал поехать в Крым на море и солнце, что может благотворно сказаться, даст бог, на состояние больной.

Елена не решилась отправить сестру одну, и они уехали вдвоём в Ялту, где сняли полный пансион на берегу моря.

Перед отъездом Мария умоляла Ульяну и Фрола заботится и оберегать Митеньку и долго, прощалась, не выпуская мальчика из объятий, целуя, что очень удивило наблюдавших эту сцену дворовых.

Наступили тёплые деньки. В небе зазвенели своими трелями неприметные для глаза жаворонки. Засуетились у скворечников скворцы, строя внутри своё уютное гнёздышко.

Не смотря на отсутствие хозяек усадьбы, всё шло своим чередом. Закончили сев. Стада стали выгонять на покрытые сочной молодой травой луга. Сияли изумрудом дружные всходы озимых хлебов.

Митя часто вспоминал Тётю Машу и спрашивал: когда она вернётся домой и будет с ним играть. Скучая, при первой же возможности он утаскивал своего отца к себе в комнату, и они часами ползали по ковру, переставляя оловянных солдатиков, пушки и конницу. Митя любил бродить с Фролом по усадьбе, взяв его за руку, задавал бесчисленное множество вопросов о всём, что видит, проявляя не свойственную для его возраста любознательность и смекалку. Фрол сразу же обратил на это внимание, отмечая, что его сын совсем не схож с крестьянскими детьми его возраста: – «Дворянская кровь.. Что ещё скажешь…».

В один из вечеров Фрол зашёл в спальню к Ульяне узнать о самочувствии Мити, у которого, накануне, был жар, и болело горло. Когда он вошёл, Ульяна сидела на постели, читая книгу при свете керосиновой лампы. Она вздрогнула от неожиданности, услышав его голос, и натянула одеяло до подбородка. На его вопрос ответила: – «Что после их с кухаркой усилий: чай на целебных травах с мёдом и малиной, лежание на тёплой печи, возымели своё действие. Митенька здоров и уснул крепким беззаботным сном. Фрол может быть спокоен за своего сына».

Фрол поблагодарил её за почти материнскую заботу, уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, как вдруг услышал тихое:

– Останься…

В середине лета барыни вернулись. Мария была вполне здорова. Море и морской воздух пошли ей на пользу: бодрая, слегка загоревшая под южным солнцем, она выглядела помолодевшей и привлекательной.

Занимаясь по приезде с Митей, она с нетерпением ждала Фрола, по которому в разлуке, не то, чтобы скучала, а почти страдала.

Фрол же искал момента, когда Мария будет одна, и они смогут объясниться.

Вечером он заметил её сидящей в саду в беседке и отгонявшей комаров сломанной веткой сирени. Когда он подошёл, она попыталась обнять его, но он отстранил её.

– Маша, Мария Николаевна, я не обучен вести долгие и умные разговоры… Слушай… Дело такое… Мы с Улей съежжаим с усадьбы и забираим Димитрия.

– С Улей? Так ты её теперь называешь? Я ей так верила!.. Ты был с ней близок, ты мне изменил?.. Ты не выдержал даже такой короткой разлуки. Изменщик! Ну почему?.. Почему?.. Я тебя спрашиваю!

– Ни люба ты мине стала, да, и ни была люба, видать… Уля мине жана, мы с нёй ровня. Нас свёл сам господь. Негоже мне идтить против воли божий… Митя мой сын, Уля ему мать… Ты сама сделала так, шо б усе так щщитали и ты не в силе удёрживать нас.

Мария долго стояла, молча, закрыв лицо руками.

– Негодяй… Обманщик… Как ты мог? Негодяй… А, я, как же я? Как же я без моего сыночка буду жить… Разве я смогу жить без него, без моего Митеньки?

Фрола поразило, как изменилось её лицо, она словно в мгновение состарилась на десяток лет. У него вдруг проявилась к ней жалость, и захотелось приласкать её, как прежде, но он сдержался.

– Прости, так будить лутчи для нас усех…

– Ты понимаешь, я не смогу жить без Митеньки… Ты понимаешь, бесчувственный ты человек… Я не смогу без него жить… Решим так, пусть всё будет по прежнему, кроме наших с тобой встреч. Живите в усадьбе. Я не буду мешать вашему счастью. Дай мне возможность быть с Митей. Я прошу тебя, прояви ко мне сочувствие.

– Хорошо, Мария Николаевна, будь по Вашему. Простите меня Христа ради…

Мария в слезах вбежала в комнату сестры,

– Он покинул меня, он разлюбил меня, сказал, что сомневается, что вообще, любил ли меня. Как он мог изменить мне, изменить с Ульяной. Ты была права, Лена. Не зачем было мне княжне связывать свою жизнь с мужиком. Какой подлец.

– Ну, я устрою им, этой парочке весёлую жизнь. Они ответят сполна за это! – Елена была в гневе, – Я их в тюрьму, на каторгу! Ну, погодите! Вы обо всём пожалеете!

– А как же Митя?.. Нельзя его лишить отца. Он так привязан к Фролу. Оставим их в покое. Я уже всё решила: они останутся в усадьбе, и Митенька будет счастлив, и я рядом с ним. Я сильная… Я переживу всё это…

– Да, Маша, я уверена, мы справимся, всё будет хорошо, – и она крепко прижала к себе Елизавету, – Раз решила, так тому и быть…

Война у порога

Уже через три дня после родов Варвара вышла на работы в колхозе. Несколько женщин и подростков, девочек, теребили лён в овине. Мужиков не было, последних, даже из правления и сельсовета, забрали на фронт, поэтому барабан крутили бабы, которые крепче физически. Другие засовывали меж зубчатых валков снопы льна, развязывая и на ходу расправляя.

В овин вбежал сынишка одной из женщин,

– Идитя быстрее, посмотритя, что деется.

Все поспешили наружу. Над райцентром кружили самолёты, выделывая всевозможные фигуры в воздухе, гоняясь друг за другом. Такое видеть здесь не приходилось. Если раз в год и пролетал самолёт, то это уже чудо.

Эта стая самолётов сместилась к югу и скрылась за горизонтом.

– Смотритя, смотритя, – раздался голос того же парнишки.

К городу подлетали четыре, как всем показалось, огромных двухмоторных самолёта. Самолёты начали кружить и что-то сбрасывать. Падая, эти предметы сверкали на солнце, словно серебряные. Одна из девочек воскликнула,

– Что-то сбрасывают! Девчата, побегли в Холим, может и нам что достанется.

Некоторые из девчат сорвались с места и побежали в сторону большака.

– Куда! Назад! – попытался кто-то из баб их остановить. Но, куда там, те и не думали возвращаться. Не пробежали они и ста метров, как со стороны Холма послышались раскаты грома и над городом поднялись густые клубы дыма.

Война пришла и на эту землю, в этот глухой уголок России.

Один из самолётов развернулся и направился в сторону Днепра.

Варвара вспомнила про оставленных дома детей и бросилась со всего духа бежать в деревню. Она ещё не успела добежать до первой избы, как начали рваться бомбы, сначала у моста, затем и в деревне рядом с мостом. Спустя мгновение раздалось несколько взрывов в деревне, где стояла её изба. Самолёт, делая разворот за разворотом, продолжал вновь и вновь бомбить.

Варвара, не обращая внимания на самолёт, приседая от страха после каждого взрыва, продолжала бежать к своему дому.

У одной из разрушенных бомбами изб ей всё же пришлось задержаться. Среди разбросанных взрывом брёвен на земле лежал хозяин, дед Поликарп. Увидев Варвару, он стал просить о помощи. Добравшись до него, она ужаснулась, его внутренности лежали рядом с ним, а он пытался запихнуть их обратно. Варвара не смогла вынести такое зрелище, да и чем она могла помочь. Она отвернулась и не произнеся ни слова, переступая через брёвна поспешила поскорее уйти, но ещё долго слышала крик деда,

– Варя, помоги!.. Варя, помоги!..

Она закрыла уши ладонями и пошла, не надеясь уже увидеть живыми своих родных.

Изба свекрови была цела, если не считать нескольких, вывалившихся стёкол. У Варвары отлегло от сердца.

Свекрови в избе не было. Дети, обнявшись, сидели под столом.

– Бабушка ушла за водой на родник, – дрожащим от страха голосом сообщил пятилетний Коля.

Подхватив на руки двухлетнюю дочь и сжав руку сына, Варвара вышла из избы и быстро зашагала в сторону оврага. Уже выйдя из деревни, она вдруг вспомнила о Зое, так назвали новорождённую, в честь её бабушки.

Варвара подошла к ближайшему стогу и, раскопав небольшую нишу, усадила туда детей, прикрыв сеном,

– Не бойтесь, самолёт улетел.

Она шла к своему дому и молила бога, чтобы её новорождённая дочурка была жива.

Уже издали она увидела, что рядом с домом образовалась огромная яма. Дом устоял, но взрывом была выбита наружная дверь, разбиты все стёкла и сорвана часть крыши.

Варвара боялась подумать о том, что её может ждать внутри. Дверь в горницу была раскрыта, видно открыло взрывной волной. Варвара медленно приближалась к подвешенной к потолку у кровати люльке. Не было слышно ни звука. В стенке люльки зияла огромная дыра.

Она сорвала с головы платок и прижала руки к груди,

– Господи, за что мне это наказания? Пускай я грешница, но дите невинное, в чём провинилось?

В это время послышалось какое-то шевеление. Варвара заглянула внутрь. Малютка крепко спала и только шевелила ручками и ножками пытаясь освободиться от пелёнок.

Вновь раздался рёв моторов и у моста загремели взрывы.

Немецкий пилот, сбросив бомбы на мост, стал расстреливать из пулемёта мечущихся по деревне людей и животных.

Всё затихло.

На удивление Варвары маленькая Зоя продолжала спать, как ни в чём не бывало.

Она взяла дочурку на руки, поцеловав прижала её к себе и поспешила к стогу, опасаясь следующего налёта.

Когда вышла из избы и посмотрела в сторону деревни у моста, она не узнала её. Несколько домов разрушено, в конце деревни горели две избы и сельсовет, рядом суетились люди, спасая стоящие рядом с пожаром избы, поливая их водой.

Варвара обошла стороной дом деда Поликарпа и подходя к стогу услышала голос Коли,

– Замолчи, хватит реветь. Самолёты улетели, скоро мамка придёт.

Он всей душой надеялся, что так и будет, но своим детским умом уже понимал, что это может и не случиться.

Увидев мать, Коля не выдержал и заплакал.

– Я что говорил… Я что говорил… А, ты ревёшь, – отчитывал он сквозь слёзы сестрёнку.

Сватовство

Купчиха Марфа Большакова всё сделала для того, чтобы её сын Тимофей получил хорошее образование.

Закончив с отличием гимназию, он, не без протекции отца, поступил в Московский университет. Но, к великому сожалению Марфы, был отчислен со второго курса за участие в каком-то запрещённом кружке.

Чтобы не портить сыну биографию, Большаков договорился с руководством университета о переводе его в Смоленский педагогический институт.

Но душа Тимофея не лежала к занятию педагогической деятельностью, и он покинул Смоленск, заявив, что будет заниматься торговлей, как отец.

Записался на бухгалтерские курсы, которые проходили в Вязьме, и, закончив их, стал помогать отцу в качестве приказчика.

Заметив склонность сына к выпивке, Марфа решила его оженить.

По совету подруги выбрала из претенденток в невесты девушку из бедной крестьянской семьи, которая, по её словам, подходила по всем статьям для создания будущей семьи.

Тимофей категорически отверг женитьбу, заявив, что не хочет стреножить себя раньше времени семейными путами.

Чтобы склонить его к браку, Марфа решила устроить смотрины, надеясь, что познакомившись с девушкой, Тимофей изменит своё мнение.

Скрыв от него истинную цель, она попросила сопроводить её в благотворительной поездке в одну из деревень.

Коляска, запряжённая парой лошадей, въехала в деревню Тишонки. Марфа, как бы невзначай, выбрала усадьбу Тереховой Маланьи, вдовы, дом которой выглядел беднее других, и попросила Тимофея остановить лошадей.