Сталинград: дорога в никуда

Леонид затянулся. Голова закружилась, он закашлялся и сел на корточки, прислонившись спиной к стене вагона.

– Ничего, привыкнешь.

На очередной остановке пришёл взводный.

За станцией, пока паровоз заправлялся водой и углём, стали копать могилу. Долго долбили, каменную, казалось, землю сапёрками. Железнодорожник принёс нормальные лопаты. Но всё равно толком не выкопали, нет времени. Война не ждёт, надо спешить. Тело завернули в шинель – с гробом возиться некогда, да и негде взять – и засыпали землёй. Без команды сняли пилотки. Леонид едва сдержал слёзы. Прозвучала команда:

– По вагонам.

Пока всё это происходило, взводный писал родителям. Подошел незнакомый капитан и что-то сказал их лейтенанту, склонившемуся над бумагой. Тот, соглашаясь, кивнул и добавил про геройскую смерть. И полетела, понеслась бумага, неся на своих крыльях оборванную судьбу и чужое горе.

Взвод не осознал первой потери. Все забрались в вагон и засыпали песком кровяные пятна. Сначала обходили, боясь наступить, потом забыли и затоптали это место. И ничего не напоминало об убитом, только валявшийся в углу бесхозный сидор.

Вытряхнули. Выпали запасные портянки, полотенце, кусок мыла, брикеты каши, супа, чёрный сухарь, пара чистых подворотничков. Последним выпал латунный крестик на суровой черной нитке. Всё разобрали. Леонид взял никому не нужный латунный крестик, сунул в карман и забыл.

Рукопашный бой

Почему-то в районе 74‑го разъезда не прекращались бои. Немец всё время наседал: то ли место ему понравилось, то ли приказ сверху был – прорвать оборону русских именно здесь. И каждый день они с настырностью бежали в атаку с надеждой, что уж сегодня обязательно прогонят русских от железной дороги.

И все и с той и другой стороны понимали, что рано или поздно это произойдёт. И это произошло. И Иван, и Сашок, и Григорий, и все вместе с ними отступили.

Но теперь наше верхнее начальство, озабоченное потерей разъезда, решило непременно вернуть его себе. А как вернуть, немцы не только не успокоились, а хотят двигаться дальше. И снова бой.

Для солдата каждый бой – главный. Может, последний бой в его жизни. Вот опять…

Короткий отдых прерван, вдруг поднялись фонтаны земли, заволокло гарью, дымом, стало трудно дышать.

Когда все рассеялось, увидели наступающих немцев. Под прикрытием минометного огня они приближались к окопам. Казалось, все будет разбито, уничтожено, подавлено после такого грохота.

Иван и вся рота подпустили немцев поближе и встретили их прицельным огнем. Падали немцы, убитые и раненные. И в грохоте не слышно, как они кричали, ещё живые, прижимая ладони к раненому месту и изгибаясь от нестерпимой боли, катались по земле. Начался боевой счет. Не выдержав, немцы отступили.

На лицах товарищей Ивана появились улыбки – осознание того, что ты одержал победу и остался жив. Все спешат закурить, просыпая махорку, сворачивая самокрутку дрожащими от не прошедшего напряжения руками.

Но нормально, неторопливо, наслаждаясь каждой затяжкой, покурить не удалось. Немцы, как очумелые, несколько раз поднимались в атаку, но нахлебавшись крови убитых, убирались восвояси.

К вечеру всё стихло. Стало слышно, как кричал от боли и звал на помощь недостреленный фашист. Но охотников с немецкой стороны, пока светло, спасать чужую шкуру, подставляя свою, не находилось. Через полчаса немец затих. И не ясно, затих насовсем или сил кричать от боли не осталось.

Утомлённый Иван смотрел на запад и удивлялся, сколько от нашего артогня на поле лежит убитых немцев. А они, сволочи, не унимаются, прут и прут.

Наши потери пока очень незначительны. Принесли ужин, а в глотку ничего не лезет: страшное зловоние идет от трупов. Иван даже подумал: «Хорошо бы продвинуться вперёд, чтобы быть подальше от этого места».

И он поделился своими мыслями со взводным, но тот напустился на него, объясняя, что наступать сейчас, когда немцы капитально окопались, равносильно смерти. Так и сказал:

– Смотри, Иван, накаркаешь.

И утром пришёл приказ.

– Ну вот, – возмутился взводный, косо поглядывая на Ивана, словно он виноват в этом приказе.

Иван дёрнул плечами, не помня вчерашних слов. А Сашок покачал головой и, глядя на Ивана, сказал с горечью:

– Этого нам только не хватало.

А после вздохнул, сожалея, что ничего изменить нельзя. И пошел бродить по окопу, как маятник, туда-сюда. Иван пожал плечами, не чувствуя своей вины. Не он же приказ писал.

Каждый приказ указывал им только направление, куда следует наступать или отступать. Есть задача, и её надо выполнить, а выполнить придется ценой чьей-то жизни.

И сидя в окопах, ругая все штабы сверху донизу, собираясь в атаку, надеялись, что сегодня повезёт и они останутся живы.

А все еще только изготовились. Те несколько секунд, пока ты еще закрыт землёй, пока не подставил грудь свинцу, кажутся мгновением, потому что подняться и бежать навстречу пулям против человеческих сил.

Накануне перед атакой удачно провели артподготовку. Командиры вермахта даже на второй год войны были еще слишком уверены в себе. Обстреливая наши позиции, они выдали расположение своих батарей. И из пренебрежения к нам, «Иванам», не удосужились сменить позиции своей артиллерии.

Огонь наших трехдюймовых пушек и небольшого числа гаубиц казался сокрушающим. Взрывы гремели непрерывно, на вражеских позициях вспыхивало пламя, что-то горело.

Иван смотрел на всё это и радовался. Все поле боя было в воронках, воздух пропитался порохом и смрадом трупов. Но по цепи от ротного поступила команда:

– Приготовиться к атаке.

И радость сменилась унынием, а потом страхом. И пока немецкие окопы кромсала артиллерия, все ползли к немецким траншеям.

Вдруг огонь артиллерии затих и немцы очухались. Их офицер, выскочив первым на воздух, выгоняя солдат из блиндажа в окопы, кричал визгливым голосом.

– Шнель, шнель!

И немецкий пулемёт проснулся, и фонтанчики пыли, как чёртики, выскакивали из земли перед ротой. Немец грамотно поступил, напугал ползущих – и давай полосовать остановившуюся роту.

До траншеи метров пятьдесят. Но пулемёт гремел так, что подниматься сил не было. А если продолжать лежать, всех перестреляют, как куропаток. Но кто поднимет? Кто? Ведь надо не только дать команду, но и встать самому.

А пулемёт не умолкал, и из ствола выскакивали красные смертельные огоньки.

Рядом с Иваном ранило бойца. Из его спины сочилась кровь, лицо перекосилось от боли. Ткнулся лицом в землю кто-то из сержантов и затих. Комроты тоже лежит и молится, куда ему людей поднимать. Сашок тоже, как червяк, в землю вжался. Страх званий не разбирает, а смерть тем более.

Политрук огляделся и, приподняв голову, громко крикнул:

– Рота, слушай мою команду!

Немцы тоже услышали его и усилили огонь. Замполит посмотрел на Ивана, кивнул и, поднимая наган над головой, неуклюже привстал, потом поднялся в полный рост и закричал рвущимся голосом:

– В атаку!

Но рота, понесшая первые потери, лежала неподвижно. И немцы на секунду замолчали. Пулемёт не тарахтел.

Топтался лишь политрук, не опуская руки с наганом, поглядывая то направо, то налево.

– В атаку! – снова закричал он.

Кажется, ударил одиночный выстрел, а может, короткая очередь. Иван был слишком напряжен и не понял. Пуля попала политруку в живот, он упал, но, пересилив боль, зажимая рану рукой, снова поднялся. Следующая пуля угодила ему в лицо и сразила наповал.

Иван оглянулся: никого, кто бы мог дать команду, рядом не было. А лежать и ждать, когда по твоей спине пройдёт пулемётчик, не стоило.

Иван скомандовал громко и четко, словно от того, что он сейчас скажет, зависит его жизнь:

– Рота, слушай команду! Подготовить гранаты!

Залегшая цепь зашевелилась, готовя гранаты к бою. Следом не менее громко он прокричал:

– Рота, встать!

Команда, которой учили бойцов до автоматизма, сработала.

Красноармейцы поднялись, держа винтовки с примкнутыми штыками. Подниматься самому было тяжело, страшно, ноги стали ватные, бросало в жар и холод. Но когда поднялись, озверели.

Иван не оглядываясь побежал вперёд и крикнул:

– В атаку!

И ему повезло. Если б пуля пулемётчика срезала бы его, то все бы опять залегли и остались бы лежать навечно. Но пулемётчик опешил от неожиданно вставших перед ним бойцов.

А немецкий офицер, ругаясь, не сразу привел его в чувство. Первая очередь прошла поверх голов, другая в землю и только с третьего раза хлестанула по наступавшей роте.

«Главное чтобы не залегли. Если залягут – все, хана», – думал Иван, спеша как можно быстрее преодолеть расстояние до немецких окопов.

Вместе со всеми встал и Гришка. Все бежали, торопясь одолеть эти последние десятки метров. Над полем неслось:

– А…а…а!

Немцы стреляли почти в упор. Но сотня человек бежала, не останавливаясь, тоже стреляя на ходу. С флангов тарахтели «максимы», не давая немцам расслабляться.

Иван бежал, а вокруг него один за другим падали люди.

Боец впереди вздрогнул, свалился ничком. Ещё один упал, схватившись за ногу. Пулемет в упор срезал троих, но рота уже прыгала в немецкую траншею.

И Иван прыгнул и полетел, словно у него за спиной выросли крылья. Приземлился.

Перед ним стоял крепкий, высокий немец в сером френче, с чёрными квадратными усиками, выставив вперед карабин со штыком. У Ивана трехлинейка, владеть которой он учился по нескольку часов в день. Поймав шейкой штыка рукоятку штык-ножа немецкого карабина, вышиб его из рук у немца. Второй удар – прямо в грудь. Выдернув штык, начал искать глазами очередного врага.

Наверное, Ивану следовало командовать, а не искать рукопашной. Но бой уже вступил в такую фазу, где никто никого не слышал и сам выбирал свою цель.

Вдруг перед ним возник немец с карабином, возник неожиданно, и внутри Ивана всё похолодело, потому что он не был готов к этой встрече. Секунду они смотрели друг на друга. Иван успел подумать: «Это конец».

Еще мгновение, и фашист вонзит в него свой штык. Вдруг над самым ухом раздался выстрел. И немец, получив пулю в лоб, откинув назад голову, не выпуская карабин, свалился под ноги Ивану. Он оглянулся, за спиной стоял Гришка с выпученными глазами. Но бой еще не кончился. В горячке Иван и спасибо не сказал.

Пять-шесть немцев, прячась в стрелковых нишах, вели беглый огонь. Роте повезло, что автомат оказался только у одного. Он успел ранить несколько бойцов, но остановить остальных был не в силах. Люди, сумевшие преодолеть простреливаемое поле, оставившие позади убитых товарищей, переступили порог страха.

У автоматчика опустел магазин, и его, как жука иголкой, прикололи штыком к стенке траншеи, он дёрнулся, вскрикнул и затих навсегда.

Лихорадочно дергающий затвор карабина унтер стоял до последнего, но прикладом размозжили ему голову и втоптали в землю. Остальных добили штыками.

Двое пулеметчиков разворачивали пулемет на треноге вдоль траншеи. В них стрелял из нагана в упор один из комвзводов, и пуля попала одному фашисту в руку. Он дёрнул пулёмёт на себя и этим на мгновение помешал пулемётчику.

Если б они сумели переставить пулемет, то неизвестно, как бы всё пошло дальше, но и их смяли подоспевшие бойцы.

Десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками, прикрывая друг друга огнем.

За ними сгоряча кинулись наши. Упал, напоровшись на пулю, боец. Иван поймал за обмотку другого:

– Куда? Стреляй отсюда…

Время преследования упустили, но еще несколько немцев остались лежать на поле. Остальные нырнули в овражек и исчезли. Хотя противника выбили из траншей и заставили отступить, рота тоже понесла потери.

После схватки все тело Ивана дрожало. Григорий находил силы молиться. И Сашок куда-то запропастился.

«Не убит ли?» – подумал Иван.

Отдышавшись, стали собирать с поля бойцов. Убитых в одну сторону, раненых в другую. Двое – в живот. Они не выживут. И становится страшно от того, что на твоих глазах два человека уходят в небытиё и ты ничем им не поможешь. И всё внутри тебя болит, словно ты сам ранен или виноват в их страданиях.

Садишься на землю и куришь, стараясь не смотреть в сторону тех двух. Им больно, они в памяти, полны надежды и просят пить.

Им смачивают губы. Гришка, что бы их подбодрить, говорит мечтательно:

– В госпитале отдохнёте. В госпитале хорошо.

И они верят его словам. А во что ещё верить? Солдат без веры не жилец. И они представляют себе госпиталь, где тишина и покой и не стреляют, и улыбаются молоденькие медсёстры в белых халатах.

Один просит покурить. Ему дают. Он затягивается и кашляет, и кашель вызывает нестерпимую боль. Он стонет, как будто поёт заунывную песню.

Нет сил, но надо копать могилу. Воронки по близости нет. Три на три и полтора вглубь, этого хватит. Медленно опускают и укладывают убитых на дно.

Пока всё это происходит, раненые в живот умирают. Умирают беззвучно, просто перестают дышать и всё, один за одним, словно торопятся к своим убитым товарищам.

Их, ещё тёплых, кладут рядом, место ещё есть. Всех накрывают шинелями. Земля падает беззвучно и наполняет могилу.

Даже грохот войны умолк. Эти похороны в тишине и покое кажутся всем странными.

Но немцы очухались, и мины, как дождь, падают сверху. Фрицы знают, где их окопы, и несколько штук разрываются там.

Все прячутся в не до конца засыпанной могиле. Это спасает. Грохот затих. Торопливо выскакивают из могилы, сыплют туда последнюю землю. Обрамлять холм нет ни сил, ни желания, ни времени: немцы могут всё повторить.

И все ползком торопятся в окопы. Отряхиваться отвыкли, так, махнёшь рукой сверху вниз по обмундированию по привычке, но тут же одёрнут:

– Не пыли.

А кто-нибудь добавит в шутку:

– И дома не пыли.

Взводу повезло, немцы, убегая, оставили всё: рыбные консервы, тушёнку, чай, сыр, колбасу. Воды оставили мало, видно, не только у них, но и у немцев воды негусто.

Поругивая немцев и похваливая немецкую еду, первый раз наелись до отвала. Григорий есть не стал. Никто и не настаивал. С дармовыми харчами расправились быстро.

Но надо уходить. Сидеть в чужих окопах и ждать, когда накроют мины, не стоило. Немцы опомнились, и Иван, и другие не успели сообразить и вытереть губы от халявной еды, как пришлось хвататься за оружие.

Фрицы наступали бегом, и даже отсюда, из окопов, Иван почувствовал, что им страшно. И их единственное желание припасть к спасительной земле и, отстреливаясь, отползти назад.

Оставленный пулемёт здорово помог. То ли немцев напугал собственный пулемёт, то ли они утомились бегать туда-сюда. Но вернулись назад, угомонились и до утра не мешали взводу жить.

Но всё равно и Ивану, и Григорию, и всем, всем страшно в чужих окопах. Только и ждёшь, залетит снаряд или мина – и каюк.

Но жить надо, тем более ещё убитые немцы валялись под ногами. Но это были обыкновенные люди, правда, уже мертвые.

Для начала выбросили убитых немцев за бруствер. Правда, перед этим сняли часы и проверили карманы. Фотографии жен и детей полетели туда же, за бруствер, и бумажники за ними, кому они нужны, как и немецкие деньги.

Только на мгновение задержал Иван в руке фото немца с женой и подумал, что он мог лежать в могиле вместе с остальными, а немец мог бы жить. Но вышло, его жене безутешные слёзы лить, а он, Иван, пока жив. Жив не сам по себе, а благодаря Григорию.

Иван, вдруг вспомнив рукопашную, сказал Григорию, кивнув в сторону могилы:

– Спас ты меня. Если б не ты, тоже, наверное, закопали.

Но лицо Григория осталось невозмутимым, он старался не думать об убитом в упор немце. Может, и хорошо, что не накопилось в человеке столько ненависти и злобы, чтоб убить другого за то, что он враг, и не думать, и не вспоминать об этом.

Ведь война рано или поздно кончится. И с этим придётся жить. Это ж какие же надо иметь нервы, чтобы после всего остаться человеком.

Григорий что-то бормотал едва слышно, и никто не сомневался, он молится. Но о ком его молитва: о себе, об Иване, о похороненных или об убитом им немце – никто не знал да и не спрашивал. А он, отбормотав, смотрел на небо и радовался ещё одному дню, который, как он считал, послал ему бог.

Сашок, бежавший вместе со всеми, когда до смерти схлестнулись с немцами, куда-то пропал. И вдруг объявился, словно ниоткуда. Только теперь впервые близко увидел лица врагов, мертвые немцы лежали в окопах. Он всматривался в них, словно пытаясь найти что-то особенное, и подойдя ближе, первое, что он спросил:

– Пожрать не найдётся?

Но все только дёрнули плечами. Всё немецкое съели подчистую.

Ивана даже подмывало спросить: «Где ж ты, голубчик, шлялся?»

Но теребить начальство расспросами себе дороже, поэтому промолчал.

А Сашок, пометавшись по окопу, уже подумал, что спать ему на голодный желудок, как явился старшина с термосом, так что добавка не помешала. И даже после немецких харчей есть никто не отказался. Кто знает, может, завтра и этого не будет. Наелись впрок.

Следующий день на этом месте прошел почему-то спокойно. И все смогли отдохнуть: и они, и немцы. Но где-то справа и слева грохотало, и там происходили те же события, что и здесь вчера. К вечеру всё затихло.

Посыльный принёс приказ:

– Отступить.

Первым делом выпустили по немцам всё, что осталось с немецким пулемётом. А после Иван со всего размаху ударил им о край окопа, тот слегка согнулся. А Иван кинул его в ту сторону, в которую уходили.

Вернулись к себе и успокоились. Как не крути, а свои окопы надёжнее.

Иван прошелся взад, вперёд, пытаясь оценить, нужно что-либо поправлять или оставить до завтра. Не тронутые артиллерией окопы стоят долго. Так что жить можно.

Григорий с блаженной улыбкой смотрел вдаль. Но что можно увидеть вдали? Сталинград? До него ещё далеко. А родная ему Брянщина в другой стороне. И ни того, ни другого не увидишь, хоть все глаза просмотри.

Иван ободряюще сказал Григорию:

– Не грусти, будет и на нашей улице праздник.

Тот в ответ лишь глупо улыбнулся и дёрнул плечами. Собственно, Иван и не ожидал ответа. Просто за последнее время Григорий ходил сам не свой, и Ивану казалось, что тот заболел. И он даже спросил его об этом, но тот отмахнулся. И то правда, чего приставать, надо будет, сам скажет. И у самого на душе было тоскливо.

Время двигалось медленно. Ивану хотелось, чтоб скорей пришел следующий день, но вечер словно замер на одном месте. И когда Ивану стало казаться, что время совсем остановилось, наступила ночь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Сидор – армейский вещевой мешок.