Мастерская судеб

скачать книгу бесплатно


По ним только тень ковыляла за мною,

Я видел, как рушились древние горы,

Я видел корабль в ледовых заторах,

И время глодало мой древний скелет;

Ты меня помнишь, но здесь меня нет,

Ты меня любишь, но здесь меня нет.

Ум мой растёкся в бескрайних просторах,

Я стал подобен глубокому морю,

Картины кружатся в стремительном танце;

Стою на платформе заброшенной станции,

Сжимаю в ладони обратный билет,

Ты в меня веришь, но здесь меня нет,

Ты меня ждёшь, но пока меня нет.

Интермедия №1

Древний город хранил в себе множество тайн. Построенный на руинах ещё более древней цивилизации, на фундаментах храмов забытых богов, он весь, до последнего камня, был пропитан историей, знаками и загадками. Сам воздух здесь, казалось, был наполнен их пряным ароматом. Непосвящённые, поверхностные люди, с примитивными, низменными стремлениями, с узким кругозором и зашоренным умом, могли считать город всего лишь бездушным скоплением каменных глыб, давших приют десяткам тысяч копошащихся в пыли человеческих существ, но, разумеется, это было совсем не так. Город имел свою волю. Город жил, и все его обитатели были лишь клетками этого совершенного, могучего организма. Город был высокой скалой, а люди, каким бы раздутым ни было их самомнение, какие бы почести ни оказывали им окружающие, все они были лишь мелкими песчинками у её подножия. Люди должны были знать своё место, и были они обречены каждый божий день бороться с себе подобными за право его занимать. Город же был бесстрастным наблюдателем этой борьбы. Ему было всё равно, кто занимает старый мраморный, инкрустированный слоновой костью трон в царском дворце, кто занимает место за троном и у его подножья. Любой из этих людей, сам того не ведая, жил только лишь для того, чтобы поддерживать и преумножать благосостояние великого города, а если нужно, то принести и саму жизнь на алтарь его благополучия.

Близилась полночь – время, когда прячущиеся от взгляда в течение дня тайны начинают дышать и ненавязчиво напоминать о своём присутствии. Человек, сидящий в тесной каменной келье, как никто другой, умел почувствовать их лёгкое дыхание и был причастен ко многим из них. Он был одет в бесформенную чёрную хламиду, как того требовал устав его ордена. Он сидел, скрестив ноги, с неестественно прямой спиной и закрытыми глазами. Роскошная грива каштановых волос лежала на широких плечах, ухоженная борода была аккуратно подстрижена, черты его геометрически безупречного лица были красивыми и породистыми, вся его фигура дышала силой и здоровьем. Несмотря на то, что поза его была воплощением покоя и душевного равновесия, мысли его бушевали, плескались и грозили вылиться через край – человек пребывал в смятении. Виной тому были слова чужака, явившегося из-за моря. Неделю назад он пришёл в город проповедовать, и проповеди его были чем-то страшным. Толпа не понимала этого, толпа в голос смеялась над чудаком, рискнувшим бросить вызов Колоссу и предрекшим ему скорую гибель. Но человек не зря носил чёрную рясу ордена Хранителей – он видел и знал гораздо больше людей из толпы, и в словах чужака он слышал отзвуки Силы и неотвратимость грядущих перемен. Знать бы только каких!

Хранитель снова и снова выполнял все положенные дыхательные упражнения, читал все необходимые инкантации и растворял свой разум в ритмах ночного города. Он слышал, как по мостовой мерно вышагивает стража, как через изгородь богатой усадьбы с мягким шуршанием перелезает мелкий воришка, как дышит, затаившись в тени, поджидающий его сторожевой пёс. Он слышал невероятно богатую палитру звуков, которые сквозь кристально чистый ночной воздух слышатся особенно чётко и внятно. День – это белый шум, порождаемый слившимися в причудливую какофонию ритмами многих тысяч жизней, это скрежет, гвалт и рокот. Ночь – это мерное дыхание, это вызывающие мурашки по спине постукивания и поскрипывания отдающих накопленное за день тепло предметов, отдалённый лай собак, голос ночной птицы – любой звук способен существовать полноценно только ночью. Ночь позволяла хранителю слушать чужие мысли, чувствовать чужие вибрации и подсматривать сны.

Город находился в плену иллюзий. Ему снились лица людей – молодые и старые, красивые и безобразные; снились чайки, кружащие над морем, парусники, уходящие за горизонт и уносящие с собой частичку величия родного города; снились заключённые за день сделки и сплетённые интриги; снились царские гвардейцы в алых плащах и остроконечных бронзовых шлемах, чудовища, невидимые при свете дня, сплетённые в страстном танце тела прекрасных юношей и девушек, война на далёком солнечном полуострове, старые друзья и враги – городу снилась сама жизнь. Хранитель просматривал все эти сны, впитывал их и просеивал через мелкое сито собственного восприятия. Он искал подсказки, намёки на грядущую катастрофу и не находил их. Однако он чувствовал, что что-то вокруг него неуловимо меняется, и оттого ему становилось ещё тревожней.

Хранитель открыл глаза и увидел перед собой человека, которого с нетерпением ждал весь вечер. Сидящие напротив друг друга, они выглядели как две полные противоположности. Его гость был невысокого роста, светловолосый, с жидкой, клочковатой бородой, тронутой преждевременной сединой, с загрубевшей от большого количества солнца и ветра кожей. Одет он был в светлое, выцветшее, много раз перештопанное. Он мягко улыбался, и было в этой улыбке что-то такое, от чего на душе становилось тепло и спокойно. Некоторое время они сидели молча, просто разглядывая друг друга. Первым заговорил хранитель:

– Я ждал тебя.

– Люди всегда подсознательно ждут появления кого-то вроде меня, кто внезапно появился бы ниоткуда, из-за границы привычного им мира, и сказал бы всё то, о чём они боятся даже подумать.

– Я ждал всего лишь твоего прихода ко мне в гости, ведь это я позвал тебя.

– Конечно, ты ведь не нуждаешься в том, чтобы кто-то подстёгивал тебя к действию, направлял твои поиски, ведь ты уже знаешь обо всём на свете?

– Что ж, если ты пришёл учить меня, то, думаю, ты напрасно потеряешь время.

– Ты так уверен в этом?

– Конечно. Ты ведь всего лишь безродный бродяга, зарабатывающий на кусок хлеба тем, что странствуешь по деревням и развлекаешь крестьян сказками, мифами и пророчествами. Ты нищ, одинок и неграмотен – чему ты можешь меня научить? Я наводил справки о тебе: никто, включая тебя самого, не знает, кем были твои родители, ты перекати-поле, принесённое случайным порывом ветра к порогу величайшей цитадели учёности и просвещения – что ты можешь такого знать, о чём не знаю я? Какие случайные обрывки чужой мудрости ты подхватил неизвестно где и разносишь теперь бездумно по свету?

– Да, может и обрывки. Действительно – обрывки, это ты верно сказал. Но мир, как тебе, возможно, известно, намного больше и сложней, чем эта ваша великая цитадель учёности с ближайшими её окрестностями. В мире происходит множество удивительных вещей, о каких тебе не приходилось даже слышать. Я исходил столько дорог, что даже и не сосчитать, нашёл множество обрывков великого полотна, и все они в итоге сформировали узор, приведший меня сюда. Если внимательно вглядеться в этот узор, то по нему можно прочесть очень интересные знаки. Поняв это, я заспешил в ваш город, предупредить вас о том, что мне открылось, и что же я здесь увидел? Гордых и высокомерных мудрецов, замкнувшихся в своей скорлупе, не желающих заглянуть дальше своего носа и не способных понять, что их рукотворный рай не центр мира. Какое такое великое знание вы можете хранить, какие тайны могут быть вам подвластны, если вы ничего не знаете о мире, если ваши стопы не покрыты мозолями, а кожа не почернела от солнца? Откуда вам знать о том, как устроена жизнь, если вам не приходилось падать и подниматься, впадать в отчаяние и снова искать в темноте огонёк надежды, терять себя в угаре страстей и находить потом слабые, робкие ростки новой жизни на выжженном пепелище собственной души? Вы считаете себя видящими, но ваши глаза заплыли жиром. Так есть ли мне чему вас научить?

– Ты смешиваешь и путаешь понятия, бродяга. Ты так кичишься своим жизненным опытом, благоговейно, словно самые почётные знаки отличия, ты несёшь свои шрамы. Но ты не просвещён, а просто бит жизнью. Ты исходил много дорог, но что ты мог увидеть по пути? Кабаки, деревни, базарные площади? Встречал разбойников с большой дороги, странствующих коробейников, актёров, бандитов, шарлатанов, таких же бродяг, как ты? Какую великую мудрость ты мог почерпнуть в сточной канаве?

Проповедник вздохнул, улыбка его стала печальной и укоризненной.

– Ты не представляешь сколько оскорблений мне приходится выслушивать в свой адрес каждый день. Людям становится больно, когда они узнают правду о себе, и они ищут опору в гневе. Я прихожу в деревню, и зажиточный крестьянин зовёт меня к себе в дом, кормит, поит, привечает и просит взамен предсказать судьбу его новорождённого сына. Как ты думаешь, что именно он хочет от меня услышать? Действительно ли он ждёт от меня предсказания? Нет, ему всего лишь нужно, чтобы я подтвердил, что сын его проживёт такую жизнь, какую предполагает для него отец – честный труд, приумножение накопленного добра, крепкая многодетная семья, глубоко пущенные в родную землю корни. А я смотрю в глаза малютке и вижу, что вырастет он вором и убийцей, будет проклят и изгнан собственным отцом и кончит жизнь на виселице. Что, как ты думаешь, мне стоило сказать этому крестьянину – правду, полуправду или ложь?

– А может, тебе вообще не следовало приходить в его дом, вмешиваться в спокойное, естественное течение чужой жизни?

– И оставить его гнить в болоте невежества и самообмана? Это, по моему разумению, самый жестокий выбор.

– А разве твоё вмешательство может принести ему хоть какую-то пользу? Даже если ты и вправду способен предсказать будущее его сына, что хорошего в том, чтобы лишить его надежды на счастье и оставить жить в страхе и унынии?

– То, что, услышав правду, он будет вынужден взять собственную судьбу в свои руки. Да, он мог тихо, мирно катиться по своей наезженной колее, идти по пути наименьшего сопротивления, уповая на мудрость предков, завещавших ему такой уклад жизни, да на богов, чьей милостью у него всё и всегда будет хорошо. Но дорога эта приведёт его в пропасть, и тогда уже будет поздно хоть что-то менять. Узнав же правду, он захочет изменить свою судьбу, а вместе с ней, возможно, и судьбу сына – так он, возможно, сумеет найти для себя иной путь в жизни, найти в себе силы менять мир вокруг себя, ему ведь теперь не просто есть что терять, но и за что бороться.

– И тогда твоё предсказание не сбудется?

– Увы, мои предсказания всегда сбываются, так или иначе.

– И в чём же смысл? Ты объявляешь себя конечной инстанцией, судьёй и вершителем судеб, значит ли это, что, делая предсказание, ты выносишь человеку приговор? Вот если бы за ужином в доме этого крестьянина ты подавился рыбьей костью, задохнулся и не смог ничего ему напророчить, может, тогда жизнь всей его семьи сложилась бы по-другому?

– Мне это неизвестно. Я знаю лишь, что должен был в этот день присутствовать там, что наши с ним дороги обязательно должны были пересечься, а что же до остального… история, знаешь ли, не терпит сослагательного наклонения.

– История, – скривился Хранитель, – Что ты можешь знать об истории! Она вершится царями и военачальниками, а хранится, пересказывается и интерпретируется нашим орденом. Тебе подобным нет места на страницах истории. Но всё же ответь мне: не слишком ли большую ответственность ты на себя берёшь, одним лишь словом меняя жизнь человека? Не тяжела ли для тебя ноша?

– Наши дороги должны были пересечься, – повторил проповедник. – Но в любом случае каждый проживает только свою судьбу – и ничью больше.

Хранитель внезапно резко подался вперёд и, пристально глядя в глаза собеседнику, прорычал:

– Тогда скажи мне, почему это должно случиться?

– Почему мальчик должен пойти по кривой дорожке? Это слишком философский вопрос, на мой взгляд: откуда берутся в человеке дурные наклонности – наследственность, необъяснимый изъян в душе, тяжёлый опыт из прошлых жизней – кто знает…

– Ты прекрасно понял, что я спрашиваю не об этом. Если на секунду допустить, что всё, напророченное здесь тобой, – это правда, почему это должно случиться? Если наш путь должен скоро оборваться, то кто в этом виноват? Отвечай же, откуда в твоей голове возникают такие вещи. Кто тебе их нашёптывает? Какие знаки, которые никто, кроме тебя, не видит, ты читаешь? Что за демоны дёргают тебя за ниточки?!

– Ты сам понимаешь, что говоришь, или за тебя отвечают поколения твоих учителей? Кто может быть виноват в том, что старое отмирает, а на его место приходит новое? Если кто-то или что-то живёт на земле достаточно долго, они в какой-то момент начинают занимать чужое место. Будь то зверь, человек, гора, море или государство – их объединяет одно: каждый в точно отмеренный срок должен уступить своё место новой форме жизни. Тут уж ничего не поделаешь. И никакие демоны здесь не играют роли – как образованный человек ты ведь просто обязан знать, что любые демоны – это не более чем персонификация тёмных сторон нашей души.

– То есть это некая высшая необходимость, для простых смертных непонятная и недоступная? – с горькой усмешкой спросил Хранитель. – И по этой необходимости целый великий народ канет в лету и останется от него всего лишь слово?

– А разве слово – это так мало? Бывало, что целые народы исчезали с лица земли, не оставив после себя и этого.

Больше они не говорили. Некоторое время сидели молча, потом проповедник встал и направился к выходу. Когда он уже был на пороге, Хранитель окликнул его:

– Что ты в итоге сказал тому крестьянину о его сыне?

– Всё как есть.

– А он что?

– А он сломал древко метлы о мою спину, – улыбнулся проповедник.

– Легко отделался. Ты ведь понимаешь, что в этот раз не переживёшь тех, чью гибель предрекаешь?

Проповедник кивнул и вышел. Хранитель долго ещё сидел, погружённый в раздумья, а город вокруг него продолжал жить своей жизнью, не ведая и не интересуясь тем, что где-то обсуждаются, а где-то творятся судьбы мира, – каждый его житель стремился к вещам простым и понятным и спешил в полной мере прожить свою судьбу. А вскоре и город затуманился, потерялся из виду, словно его никогда и не было в природе. Видение таяло и рассыпа?лось, не оставив после себя ничего, кроме странного, ни с чем не сравнимого послевкусия.

Глава 3

В квартире профессора Донского царили смута и неразбериха, какие всегда случаются, если человек собирается в отпуск. Из недр шкафов извлекают чемоданы и дорожные сумки, и выясняется, что ручки чемоданов отломлены, на сумках сломаны молнии, а времени пойти и купить новые или отдать в ремонт старые уже совсем нет. Также в последний момент оказывается, что пляжные шорты и купальники, которые определённо были впору в прошлую поездку, теперь малы, словно их кто-то в шутку тайком ушил; панама, вроде бы неплохо смотревшаяся на старых фотографиях, представляет собой самое удручающее в мире зрелище и способна не столько защитить от солнца, сколько опозорить своего владельца на весь пляж. У солнцезащитных очков обязательно оказывается сломана дужка, а старых, жутко неудобных, натирающих между пальцами, но дорогих сердцу вьетнамок и вовсе след простыл. Извлечённый на свет божий фотоаппарат категорически отказывается распознавать карту памяти, к тому же зарядное устройство от него тоже куда-то исчезло. Предвкушая целый букет впечатлений от грядущей поездки расстраивается желудок и нарушается сон, так что человек приезжает на солнечный юг пожухшим овощем, не особо осознающим, что вокруг него происходит. Все эти сборы происходят под включённый телевизор, как раз показывающий выпуск новостей, в которых обязательно расскажут о какой-нибудь аварии, теракте, катастрофе, вспышке болезни или, не дай бог, разбившемся где-то самолёте. А ведь ещё обязательно остаются незавершённые дела на работе, которые добавляют свою порцию нервозности и мягко подталкивают человека к приступу паники. Это одна из аксиом жизни: перед отпуском всё идёт не так, но если бы Дмитрий Иванович мог заранее знать, насколько в этот раз всё пойдёт наперекосяк, то, определённо, он предпочёл бы самоизолироваться дома.

Ко всему бесконечному списку отложенных на последний момент дел у профессора Донского добавились ещё двое клиентов (он предпочитал это бодрое, энергичное слово слишком, на его взгляд, больничному и унылому «пациенту»), которых ну просто кровь из носу необходимо было успеть принять до отъезда – Дмитрий Иванович был практикующим психотерапевтом. Один из них наконец-то ушёл, и сейчас на его месте расположился второй. Чтобы качественно и глубоко вникнуть в их проблемы, пришлось собрать всю свою волю в кулак, и вытрясти из головы всё отпускное настроение и впустить вместо него рабочее. Сознание со скрипом и стоном протестовало против такого насилия над собой, но деваться было некуда, приходилось слушать.

– Ну, что вы мне расскажете сегодня интересного?

– Да знаю я уже всё наперёд, что вы мне скажете – я ведь вам уже всё рассказал ещё по дороге сюда.

– Вот как! И что же я? – что-нибудь вам на это отвечал?

– Ну да, как обычно – всякую чушь! – Клиент заливисто рассмеялся, очень довольный своим остроумием.

Профессор про себя пожелал ему много всякого нехорошего, вслух же поддержал шутку:

– Ну и отлично, тогда включим это в счёт за сегодняшний приём. А пока давайте добавим немного конкретики: раз ваш внутренний советчик ассоциируется у вас с моей персоной, то в вашей голове выстроилась определённая логическая структура того, как я вижу и понимаю вашу ситуацию. Хотелось бы услышать, как вы это себе представляете.

– Ну, как обычно, вы мне намекаете, что виноваты всегда оба, что двадцать шагов между нами, и каждый должен пройти свои десять, ни больше, ни меньше, что точки соприкосновения должны быть для здоровых отношений, что на пустом месте они не возникнут, пока мы их сами не создадим – ну и всё в таком духе. А главное, я ведь про Дашку задумался – вот вы ведь точно сказали: ребёнок всё понимает, хоть и не всегда осознаёт. Это ведь что получается: раз мы не разводимся только потому, что ребёнку и мать, и отец нужны – семья нужна полноценная, то ребёнок виноват каждый раз, когда мы ссоримся, скандалим, мозг друг другу сверлим. И каждый раз мы вину эту на ребёнка спихиваем, а она с ней живёт, так?

– Верно мыслите. Мало того, что вся система воспитания у нас: и христианская дореволюционная, и советская, и тот их несуразный гибрид, что является нормой на данный момент, – вся эта система построена на создании и развитии у ребёнка чувства вины. Вины перед родителями, учителями, государством, Богом – этого и так оказывается чересчур много для большинства людей, так если ещё сверх того нагрузить человека дополнительной её порцией, то человек может и не выдержать. К тому же, уж простите за бесцеремонность, для взрослого, сильного и состоявшегося мужчины перекладывать ответственность за целостность своего брака на плечи шестилетней девочки – это очень малодушно.

– А вы-то сами женаты?

– Был в юности, лет сорок назад, на сокурснице. Но оказалось, что прежде всего я женат на медицине, а выстраивать такого же рода отношения ещё и с человеком – это сродни двоежёнству. Когда я это понял, то мы тихо, мирно, без скандалов разошлись, и каждый пошёл по жизни своей дорогой.