скачать книгу бесплатно
– Во народ, а! И куда только страна катится!
– Известно куда – к чертям, – хохотнул Аркадий.
– Это ты, синяк, к чертям катишься, когда горькую пьёшь, – ни с того, ни с сего рассвирепел Володя. – А страну не трожь, у меня за неё душа болит!
– Обезболивающее надо принять, раз болит, – заметил совсем не обидчивый Аркадий.
– Нет, ты понимаешь, что происходит, – продолжал свирепствовать Володя, – страну до чего довели! Старики копейки считают, америкосы опять санкции наложили, натовцы уже в открытую у наших границ ракеты размещают, депутаты бюджет пилят, виллы себе в Европе строят, нефть миллиардами тонн добывают, а с народом не делятся, налоги только всё новые придумывают каждый год. Кругом бардак!
– Дык всегда так было, – философски рассудил Аркадий.
– А вот и нет, не всегда! При коммунистах хорошо было: чистота, порядок, плановая экономика, дотации там всякие. Народ работой был обеспечен, пенсии нормально платили, милиционеров опять же уважали. А армия какая была – весь мир боялся, не то, что сейчас. Какую державу развалили дерьмократы, сука! Вот сейчас бы взять снова и поставить всех буржуев к стенке, а наворованные миллиарды экспроприировать на благо народа – я бы первый на баррикады встал!
– Ну да, гульнули б тогда, – мечтательно улыбнулся Аркадий.
– Гульнули б, – передразнил Володя. – Тебе лишь бы гульнуть, тунеядец паршивый! А у меня душа за страну болит, понимаешь?
И продолжая беседу в том же духе, двое товарищей закончили обедать и снова отправились трудиться. Оставшийся один Иван усмехнулся и покачал головой – в его сознании не укладывалось, как столь серьёзным тоном можно было вести беседу подобного содержания. Однако тут же вспомнил причину, по которой он избегал общения с этой парочкой, и настроение его, и без того не самое радужное, испортилось окончательно. В самый первый свой рабочий день на автомойке, знакомясь с коллективом, Иван ненароком заглянул в глаза им обоим и увидел их насквозь, разглядев всё, до самого дна.
Он видел, как отец Володи уходил в запой, как он бил его мать – серую, измождённую, какую-то даже полупрозрачную женщину с вечным выражением робкой покорности на лице, как топил котят, прямо на глазах у мальчика. Видел, как над ним издевались старшие однокашники и как он, в свою очередь, стал вскоре издеваться над младшими. Видел, как над ним смеётся красивая, нарядная, уверенная в себе девушка, спешащая самоутвердиться за счёт влюблённого в неё паренька из бедной семьи. Видел его испуганным новобранцем, пресмыкающимся перед старослужащими, и наглым дембелем, издевающимся над новобранцами. Он видел его милиционером, вымогающим деньги у мигрантов с юга, курящим вместе с напарником конфискованную у подростков травку. Он видел тот самый переломный момент, когда во время рейда в наркопритон он, обыскивая задержанных там наркоманов, запустив руку в карман одному из них, наткнулся пальцем на специально оставленную там иглу, зараженную СПИДом, увидел глумливую усмешку наркомана, прочувствовал ужас, переходящий в слепую ярость, увидел, как осатаневший Володя избивает бедолагу до смерти. Иван видел, как он вылетает со службы, чудом избежав тюрьмы, как с замиранием сердца сдаёт анализы и долго не может поверить, что здоров. Видел последовавшие за этим бесконечные пьянки, разврат, мелкие кражи, грабежи, чередовавшиеся с периодами временного просветления, когда он устраивался на работу и изо всех сил пытался наладить свою загубленную жизнь. Он видел, что приближалось новое помутнение, из которого ему уже не суждено выбраться.
Глядя в глаза Аркадия, он видел уходящего из семьи отца. Видел жёсткую, непреклонную, мрачную мать-одиночку, решившую во что бы то ни стало сделать из сына человека. Видел мальчика, не знающего, что такое радости жизни, бесконечно корпящего над уроками, участвующего в нескончаемых олимпиадах, постоянно пропадающего то в музыкальной школе, то в художественном кружке, то в секции спортивно-бальных танцев, полностью лишённого личного пространства, лишённого детства. Видел ранние нервные срывы, попытки убежать из дома. Видел исступлённую радость поступившего в институт в Москве юноши, вырвавшегося наконец из-под материнской опеки, дорвавшегося до свободной жизни. Видел стремительное его падение: дурную компанию, льющийся рекой алкоголь, первые венерические заболевания. Видел раннее старение души, непонимание своих целей в жизни, видел неотвратимую деформацию личности, постепенное превращение полного надежд юноши в сорокалетнего старика. Видел цирроз печени, медленно убивающий его, видел невменяемого собутыльника, бьющего его в грудь ножом, – это должно было случиться меньше, чем через год.
После этого случая Иван стал избегать малейшего взгляда или слова от этой парочки, а те, в свою очередь, глядя на его странное поведение, рассудили, что он, должно быть, наркоман. Собственно говоря, подобные догадки уже неоднократно приходили в голову различным его знакомым – Ивану оставалось только смириться и стараться не обращать внимания, ибо поведение своё контролировать он мог далеко не всегда.
Закончив обед, Иван со вздохом поднялся и побрёл в бокс, где его ожидал нескончаемый поток грязных машин. День был в самом разгаре, и ему предстояло выполнить ещё много монотонной тяжёлой работы.
***
Практически в самом центре Москвы, между Лубянкой и Чистыми прудами, по адресу Кривоколенный переулок, дом 13 находится неприметный с виду трёхэтажный особняк с выкрашенным жёлтой краской фасадом, густо обвешанным мемориальными досками. При одном только взгляде на него сразу представляешь всю его историю: построил дом какой-нибудь богатый князь в начале XIX века, в нём жили, постепенно вырождаясь и разоряясь, несколько поколений его потомков, пока в итоге к концу века не продали фамильное гнездо какому-нибудь преуспевающему купцу или промышленнику. Потом случилась революция, дом разграбили, затем заселили представителями восставшего класса, организовав в нём муравейник из крошечных коммуналок. Во времена Хрущёва дом, пришедший в аварийное состояние, расселяют, однако, признав памятником архитектуры, не сносят, а оставляют радовать глаз проходящих мимо гостей и жителей города. В последующие тридцать лет после распада Союза у дома сменяется несколько владельцев, затеваются и не доводятся до конца несколько попыток реставрации. В итоге он так и стоит, никому не нужный, затерявшийся во времени и пространстве осколок иной эпохи. Таких зданий в Москве можно отыскать десятки, если не сотни, и все они не обращают на себя никакого внимания и никого не интересуют, и, если в подобном строении будет в полнолуние проводиться ведьминский шабаш или бандитская сходка – никто об этом не узнает, так же как практически никто не знал о том, что, на самом деле, этот дом уже давно выбрала своей резиденцией одна очень серьёзная организация.
Без трёх минут восемь на пороге особняка возник запыхавшийся Борис Евгеньевич. Кивнув на бегу вахтёру, корпящему над очередным судоку, он, не снижая темпа, взлетел по лестнице, свернул по коридору налево и остановился перед дверью конференц-зала. Закрыв глаза, он сделал несколько медленных вдохов и выдохов и, стерев с себя все следы спешки, спокойно вошёл внутрь. Практически всё помещение занимал длинный прямоугольный стол, по обе стороны от которого сидели люди – всё это были мастера, либо приравненные к ним по статусу сотрудники. Сдержанно кивнув собравшимся и получив в ответ несколько приветственных жестов, Борис Евгеньевич направился к своему месту и занял его ровно в тот момент, когда часы показали восемь.
– Сама пунктуальность, – констатировал сидящий во главе стола Директор.
В этой фразе не было ни тени улыбки, ни грамма иронии, ни следа какой-либо лишней, неуместной эмоции. Это была сухая, сдержанная и чёткая, не терпящая никаких толкований констатация факта. И в этом был весь Директор. Никто из сотрудников Мастерской – даже сами мастера не понимали до конца, кто же он, собственно, был такой. Каждый из них, даже те, кто проработал здесь не один десяток лет, с самого первого своего рабочего дня помнили его ровно таким же, каким он был сейчас: лысый, тощий, высокий, вечно одетый в какой-то невероятно старомодный сюртук (не имеющий, впрочем, на себе никаких следов долгой носки) – эдакий Киса Воробьянинов в исполнении Сергея Филиппова. Однако сходство это было очень поверхностным – одним взглядом из-под своих круглых, как у Леннона, очков Директор способен был поставить на место любого Остапа Бендера. Он знал и помнил абсолютно всё, был курсе всех процессов и всех проектов, над которыми работали его подчинённые. Более того, он помнил по имени каждого из трёх сотен сотрудников, знал, когда у кого день рождения, как зовут их детей, кошек и собак. Про него же никто и ничего не знал, сверх того, что он сам хотел о себе сообщить. Звали его (или, возможно, он просто предпочитал, чтобы его так звали) Самуил Карлович. Если имя и было ненастоящим, то, похоже, это была единственная ирония, которую Директор позволил себе за бессчётное количество лет. Говорил он исключительно сухими, короткими, ёмкими фразами – всё только по существу, одним своим тоном настраивая собеседников на максимально продуктивный, рабочий лад.
– Итак, дамы и господа, предлагаю начать. Сегодня вы должны были подготовить квартальный отчёт. Начнём со статистики. Прошу вас, Ксения Андреевна.
Руководитель цеха статистики – блёклая, неопределённого возраста женщина – откашлялась и принялась монотонным, усыпляющим голосом читать:
– За прошедший квартал в России умерло 454 816 человек, из них 210 616 от болезней сердца и системы кровообращения, 70 414 от различных злокачественных новообразований, 44 305 от различных внешних факторов. Рассмотрим эту статистику подробнее…
Доклад по статистике читался больше двух часов. Сколько и почему людей умерло, сколько и почему родилось, приводилась статистика по регионам, сравнительная статистика по сравнению с прошлым годом, с началом десятилетия и с несколькими ключевыми историческими точками прошлого столетия. По полочкам разбиралась сложнейшая социальная структура: сколько людей разорилось, сколько разбогатело, браки и разводы, неизлечимо больные и победители лотерей, эмиграция и переезды, уровень доверия к власти и вероятность социального взрыва. Бесконечное количество цифр с каждой минутой выливалось в атмосферу комнаты, сгущая и утяжеляя её воздух и погружая собравшихся в сонное оцепенение. Запомнил все эти цифры явно один только Директор. «Впрочем, – подумал Борис Евгеньевич, – скорее всего, он уже знал всю эту статистику наизусть».
Наконец докладчица иссякла.
– Благодарю, – кивнул ей Директор. – Дальше, пожалуйста, цех первичной обработки. Денис Александрович, начинайте.
Мастер цеха первичной обработки судеб выглядел как типичный средней руки чиновник госаппарата – солидный костюм, округлая фигура, сгорбленная от постоянного сидения спина, опущенные плечи, короткая и широкая, выгнутая от давящего груза ответственности шея, тревожный, бегающий взгляд, короткая стрижка, аккуратно выбритое лицо, потные, пухлые, не знающие физического труда ладони – ну просто ходячий стереотип. Его отчёт оказался не менее нудным и долгим, чем у его предшественницы:
– Из общего количества родившихся за этот квартал 432 011 граждан первичную обработку судеб прошли 428 516 человек, оставшиеся 3495 были признаны нежизнеспособными, в силу допущенных в программном коде ошибок. Согласно пункту Б положения №404 от 28.08.1815, было принято решение о досрочном прекращении жизненного цикла. Подробный отчёт об ошибках был отправлен в цех разработки. 18 097 человек были признаны перспективными для дальнейшего развития, их файлы были направлены в цех распределения талантов для последующей разработки…
Далее следовало обстоятельное повествование о том, какие именно алгоритмы первичного формирования судеб применялись в данном квартале, как именно это повлияло на общую планируемую продолжительность жизни данного поколения, на подверженность его представителей различным болезням, склонности к азартным играм, немотивированной агрессии, на уровень их социальной адаптивности, на средний интеллектуальный коэффициент, на коэффициент гениальности (который в данном конкретном случае равнялся 0,000004%), на общий предполагаемый процент брака среди обработанного материала, приводящий со временем к различным отклонениям в развитии, вплоть до преждевременной смерти, и прочая, и прочая сухая, громоздкая и страшная статистика.
Директор поблагодарил второго оратора и вызвал следующего – из цеха нормирования счастья. Звали этого мастера Семён Семёнычем, он был значительно моложе всех собравшихся и выглядел для столь ответственной должности довольно сомнительно: собранные в конский хвост волосы, серьга в ухе, чёрная одежда военного покроя, массивный серебряный медальон в форме оскалившейся волчьей морды – то ли анархист, то ли ударник из в меру альтернативной рок группы. Черты лица его ясно свидетельствовали о трёх четвертях татарской крови в его жилах.
– Ну что я могу сказать, камрады, – ничего такого, что могло бы вас удивить. Люди мельчают, страдают, гибнут, боятся собственной тени и совершенно не представляют, что делать со свалившимся на их головы счастьем. Такое вот резюмирование отчётного периода могу я вам предоставить.
– Говорите по существу, – нахмурился Директор.
– Что ж, – вздохнул всенародный распределитель счастья, – можно и по существу. Согласно рекомендациям цеха разработки в прошедшем квартале было скорректировано количество сценариев достижения человеком счастья, теперь мы используем пятьдесят три рабочих алгоритма – два новых было добавлено, один старый изъят из обращения, ещё пять в различной степени усовершенствованы. За отчётный период мы зафиксировали триста четырнадцать случаев частичного выполнения этих алгоритмов, из них двести двадцать в итоге, находясь на различных стадиях, нарушили верную последовательность, перейдя к ошибочным цепочкам мыслей и действий. Из оставшихся девяносто шести положительный прогноз был дан по четверым. Из людей, ранее достигнувших счастья, трое в минувшем квартале скончались, ещё четверо показали значительный регресс, по сравнению с достигнутыми ранее показателями. В итоге на данный момент в стране проживают сто пятьдесят девять полностью счастливых людей, ещё девяносто находятся в стадии активного стремления к счастью. Такая вот печальная статистика, камрады – один счастливый на миллион. И ведь столько умных, а главное жизненных алгоритмов мы разрабатываем, столько возможных путей к счастью открываем для людей, и ведь не с потолка мы их берём – все возможные психологические нюансы учитываем, а люди упорно не хотят понимать, в чём их счастье, не хотят его видеть. У многих в парадигмах мышления вообще нет такой категории, как счастье. Вот, собственно говоря, отчёт по существу.
– Спасибо, Семён Семёнович. Очень надеюсь, что в будущем вы сумеете обуздать мешающие продуктивной работе эмоции.
– Эмоции свойственны людям, господин Директор.
– Получив должность мастера, Семён, вы автоматически лишились права быть человеком. Чем раньше вы это поймёте, тем лучших результатов мы сможем с вами достигнуть.
Семён, стушевавшийся под пристальным взглядом Директора, пробурчал что-то неразборчивое. Директор, выдержав идеально выверенную паузу, продолжил:
– Следующий, пожалуйста, цех сопряжения судеб. Алиса Анатольевна, прошу вас начинайте.
Цехом сопряжения судеб руководила роскошная блондинка лет сорока пяти: выгодно подчёркивающий фигуру брючный костюм, идеально подобранные аксессуары, стильные очки от умопомрачительно дорогого бренда, филигранно нанесённая косметика – мечта, а не женщина. При этом Алиса Анатольевна не позволяла себе ни капли кокетства и ни грамма жеманства: красивая, утончённая интеллектуалка – вот каким было идеальное на первый взгляд её определение.
– Спасибо, Самуил Карлович. Итак, за прошедший квартал в стране было образовано 313 411 любовных пар с низким соединительным индексом, триста шестьдесят три пары со средним, восемьдесят шесть с высоким и одна с абсолютным – огромная редкость и моя большая гордость. Также за этот период было расторгнуто 207 021 любовная пара, была внесена корректирующая программа в судьбы 64 009 человек, чей партнёр завершил свой жизненный цикл…
Далее в отчёте рассказывалось о том, сколько людей и насколько близко подружилось, сколько прекратило общение со старыми друзьями, с родственниками, сколько рабочих коллективов было переформировано и отлажено и ещё о многих мелких факторах, контроль за которыми позволял людям существовать в сбалансированной, даже в более-менее гармоничной социальной структуре.
Подходил к концу пятый час чтения доклада. Некоторые из мастеров уже еле держались, мечтая хотя бы о кратком перерыве, чтобы хотя бы пять минут можно было отдохнуть от изливаемой им в уши статистики. Директор же был бодр и свеж, во время чтения отчётов он, казалось, даже не дышал и не моргал, настолько глубоко он был погружён в процесс. Как умелый дирижёр, руководил он хором докладчиков, выстраивая их выступление в некое стройное, можно даже сказать эпичное произведение.
– Спасибо. Далее, пожалуйста, цех распределения талантов. Авид Абрамович, ваша очередь.
Авид Абрамович имел обыкновение читать свой доклад стоя, причём, когда он вставал, голова его оставалась практически на той же высоте, что и в положении сидя. Он был невероятно толст, близорук, говорил высоким, почти женским голосом, а в причёске его зияла огромная проплешина, которую он безуспешно пытался прикрыть растущими по её кромке волосами.
– Что ж, как уже упоминал коллега из первичной обработки, в наш цех с начала квартала были переданы файлы 18 097 человек, на предмет рассмотрения вопроса о развитии в них природных склонностей и способностей, с дальнейшим их подключением к нашим банкам данных. Пользуясь случаем, хочу напомнить коллеге, что человек, регулярно, на постоянной, так сказать, основе черпающий вдохновение из такого банка данных, может в качестве побочного эффекта испытывать уровень стресса, сравнимый с тем, что испытывают в своей работе пожарные или лётчики-испытатели. Так вот, если бы коллега со своими подчинёнными потрудился повнимательней изучить уровень стрессоустойчивости объектов, прежде чем направлять их к нам, а также не поленился бы выполнять мониторинг их склонностей к различным эмоциональным реакциям, то своими силами, а также силами своих сверх меры одарённых подчинённых он бы мог выяснить, что девяносто семь процентов людей, которых он к нам направляет, абсолютно непригодны к подключению. Эти люди не будут развивать полученные нашим огромным трудом таланты, потому что не смогут справиться с последствиями этого процесса. Мы будем дни и ночи возиться с их файлами, а их способности так и останутся в зачаточном состоянии.
Денис Александрович нервно заёрзал в своём кресле, засопел и сморщился, как от зубной боли. Это было обычным делом – все и всегда были недовольны цехом первичной обработки. Каждый мастер, имеющий более узкий рабочий профиль, считал, что многие трудности, с которыми сталкивался его цех, были вызваны именно ошибками в первичной обработке, поэтому претензии подобного рода звучали довольно часто. Денис Александрович же, в силу характера, никогда не ввязывался в споры или конфликты с коллегами, но каждый раз очень по этому поводу переживал.
Тем временем Авид Абрамович продолжал свой отчёт, обстоятельно рассказывая о том, сколько в стране насчитывается талантливых математиков, врачей, инженеров, шахматистов, спортсменов, поваров, педагогов, учёных. О том, сколько людей и в какой степени смогли развить свой талант, а сколько проявили стремление зарыть его в землю. Рассказывал о новых алгоритмах по работе с потенциальными гениями, о последних исправлениях в программном коде, позволяющих развивать большее количество талантов с меньшим ущербом для всеобщего равновесия.
Когда докладчик закончил, Директор спросил его:
– А что у нас по творцам?
Услышав о творцах, тот прижал ладони к груди и плаксиво, проникновенно заголосил:
– Самуил Карлович, заклинаю! Передайте вы этих творцов кому-нибудь другому! Не понимаю я, что с ними делать! Это же совершенно не мой профиль! Любой, любой нормальный талант можно математически обосновать, рассчитать и получить понятный, ясный алгоритм его развития, но искусство – это же просто тёмный лес! И судьба, и психика человека, творчески одарённого, полностью завязана на его даре – здесь почти в шесть раз больше переменных, чем при обычном, нормальном таланте. И это не говоря уже о том, что, развивая свои способности, такой человек через своё творчество необратимо воздействует на окружающих, так что все расчёты, проведённые по ним, тоже летят псу под хвост! Да один этот Чижиков чего стоит! Сто двадцать часов одних только расчётов под моим личным контролем, и что же получается – три варианта развития судьбы, и каждый в различной степени затрагивает от нескольких сотен до нескольких тысяч человек, и это не считая тех, кто в далёком будущем будет сходить с ума, вдохновляясь его шедеврами, если позволить ему их написать. И прежде чем принимать решение, по каждому из них нужно проводить уточняющие расчёты, а где взять время на это? Где людей взять, которые будут этим заниматься? Смилуйтесь, господин Директор, передайте их кому-нибудь другому – вон хоть Денису Александровичу, у него в цехе всё равно никто ничем важным не занят.
Директор на эти горячие мольбы отреагировал лёгким намёком на улыбку, чего на памяти присутствующих здесь мастеров с ним не происходило довольно давно.
– Крепитесь, Авид Абрамович, скоро этот вопрос будет решён. Пока же дайте отчёт по творцам.
Выговорившийся и подуспокоившийся Авид Абрамович дал подробный отчёт по сфере искусства, которой он вынужденным образом временно заведовал. После него мастер цеха глобального планирования отчитался о работе с процессами всеобщего масштаба, о планируемых войнах, эпидемиях, масштабных стройках, о волнах эмиграции, политических кризисах, о переделах сфер влияния среди сильных мира сего[1 - В свете всех событий, произошедших в мире, пока писался этот роман, автор вынужден уточнить, что та часть текста, которая относится к деятельности цеха глобального планирования, была сочинена ещё до того, как мир накрыла пандемия COVID-19. При этом автор утверждает, что к возникновению пандемии он никак не причастен.]. Дальше выступал представитель цеха разработки, рассказавший об успехах в работе над улучшением программного кода, о новых витках эволюции, о том, чем следующее поколение людей будет отличаться от своих предшественников. Этот доклад состоял из такого количества мелких технических подробностей и специальных терминов, многие из которых понятны только самим разработчикам, что большинство присутствующих и не пыталось уследить за его нитью, справедливо рассудив, что по отдельным техническим моментам, относящимся к тому или иному цеху, разработчики всё равно пришлют подробные и понятные разъяснения. Завершал отчёт по традиции Борис Евгеньевич – специалист по узловым точкам, или, как его любили в шутку называть в мастерской, чиновник по особым поручениям. Его доклад был максимально краток: за минувший квартал имели место три случая, требовавших его вмешательства, – по всем трём достигнут положительный результат.
После того как с квартальным отчётом было покончено, слово взял Директор. Поблагодарил всех собравшихся за проделанную работу, затем он перечислил ряд вопросов, которые мастерам нужно было взять на контроль, каждому из них достался свой перечень замечаний, уточнений и рекомендаций. В завершение Директор объявил:
– Вчера мы получили последние подтверждения: в Москве уже четвёртый год орудует чрезвычайно талантливый самоучка. Судя по последним данным, дар его проявляется спонтанно, но с каждым разом оставляет всё более отчётливый и глубокий след. Долгое время вычислить его не удавалось, но сегодня я с радостью могу вам сообщить: самоучка был локализован, проверен, и было принято решение привлечь его к работе в Мастерской.
– Четвёртый год? – удивлённо переспросила Алиса Анатольевна. – Вы знали о его существовании столько времени и не могли его локализовать, как такое возможно? Ведь файл любого человека…
– В том-то и дело, дорогая моя, что до вчерашнего дня на него не существовало файла. Мне пришлось воспользоваться своими особыми полномочиями, чтобы завести в базу данных файл взрослого человека.
– Но ведь такого просто не бывает! На каждого из живущих людей у нас есть свой файл. Каждый человек проходит первичную обработку, составляется карта путей и развилок, формируется склад личности, прорабатываются социальные связи. Не может человек родиться и жить без нашего вмешательства!
– Что ж, как оказалось – может. Тридцать лет этот человек существовал вне системы. Он рос, развивался, оказывал влияние на окружающих, перекраивал их судьбы, а мы об этом ничего не знали, списывая огрехи в жизненных программах обработанных им людей на сбои в системе или ошибки в коде.
– Как же он работал с людьми без оборудования? – спросил Борис Евгеньевич.
– Видимо, подключался к ним напрямую при визуальном контакте. Впрочем, уже сегодня у вас будет возможность понаблюдать за этим процессом воочию.
– У меня?
– Разумеется. Это дело я поручаю вам. В файл этого молодого человека уже внесены соответствующие корректировки – сегодня вы застанете его во время работы, задокументируете увиденное, снимете показатели и устано?вите с ним контакт. Опишите ему вкратце картину мира, проведите общий ликбез и пригласите ко мне на собеседование.
– А в какой цех вы собираетесь его определить? – с надеждой спросил Авид Абрамович.
– Ну, если я всё правильно понял, из него должен получиться выдающийся мастер цеха по работе с творцами.
***
Уже пятый год Иван обитал в Москве и всё же очень плохо знал город. Столица по-прежнему казалась ему огромным, таинственным лабиринтом, и он очень редко отклонялся от своих привычных маршрутов. Однако сегодня ноги сами несли его вперёд, и он начинал догадываться почему. Сегодня второй раз за день ему предстояло вмешаться в чью-то судьбу. Обычно между такими моментами проходило несколько недель, а то и месяцев, но сегодня явно что-то менялось. Словно какой-то вихрь подхватил его и понёс за собой, и его собственная судьба тоже стояла на развилке. Эта мысль пришла ему в голову внезапно и настолько сильно поразила, что он резко застыл прямо посреди тротуара, и на него налетел идущий следом прохожий, который от неожиданности матерно обругал Ивана и грубо отпихнул с дороги, но тот этого даже не заметил.
Иван настолько привык иметь дело с людскими судьбами, что давно свыкся с мыслью, что есть над людьми некая неодолимая сила, которая ведёт человека по заранее определённому пути, с которого не свернуть, и он, Иван, является проводником этой силы. Люди же ему представлялись простыми безвольными болванчиками. Он настолько за все эти годы свыкся с такой ролью, что давно перестал думать о себе, как об обычном человеке, считая себя неким особенным существом, стоящим в некотором смысле над людьми. И вдруг перед ним открылась простая истина – он тоже идёт по определённому, не пойми кем, как и когда сформированному пути, он тоже человек, проживающий свою судьбу, он тоже зависим от неё, несмотря на свою особенность. Мир показался ему в этот момент большим, неизведанным и страшным, а он сам – маленьким и беззащитным. Однако уже через пару минут он стряхнул с себя это безвольное оцепенение и заспешил дальше – несмотря ни на что, он не имел права задерживаться.
В одном из крупнейших книжных магазинов страны в этот день проходила встреча с читателями одного популярного писателя-фантаста. И для многих ценителей жанра, живущих в Москве, это было событием, так что в магазине было не протолкнуться. Мастер пера презентовал свой очередной, девятнадцатый по счёту, роман. Это была завершающая, восьмая часть одной из самых популярных сейчас на рынке серий. Все жаждали узнать, чем же всё кончится для главного героя, и будет ли наказан главный злодей, или автор решит уклониться от шаблонного голливудского хэппи-энда и добавит в концовку мрачных ноток – подобного рода обсуждения ни на день не умолкали в социальных сетях в последние два-три месяца.
Несмотря на то, что книжный рынок в России сейчас переживает не лучшие свои времена, жанр фантастики, а вернее совокупность множества жанров, составляющих мир фантастической литературы, находится на небывалом подъёме. Невообразимое количество авторов, штурмующих литературный олимп или же просто сочиняющих для души, соблазнилось той свободой, которую предоставляет писателю фантастическое произведение. Ведь на чём только не прокалывались за всё время существования художественной литературы даже самые великие писатели! Кто-то не слишком хорошо разбирался в технических[2 - Рэй Брэдбери, неверно указавший температуру, при которой воспламеняется бумага, перепутав шкалу Цельсия и Фаренгейта, в заглавии самого известного своего произведения не даст соврать.] или научных вопросах, затрагиваемых в их произведениях; кто-то путался в географических, исторических, религиозных, бытовых или социально-культурных реалиях тех стран, где происходило действие книг, и в которых в реальной жизни автор отродясь не бывал – немало ловушек поджидает писателя на тернистом пути достоверного повествования, здесь может не хватить и самой обширной эрудиции. То ли дело фантастика – придумывай свой мир и твори, как твоей душе угодно, раздвигая рамки дозволенного до тех пор, пока хватает фантазии, и никто и никогда тебе не скажет: «Не было такого!» Другое дело, что тебе скорей всего скажут: «Такое уже было, и не раз!» Но это издержки всякого популярного жанра, где авторы вынуждены раз за разом пересказывать одни и те же сюжеты, вплетая их в новые реалии, разукрашивая собственной атмосферой и, вишенкой на торте, добавляя к ним какую-нибудь свою, свежую или не очень, идею.
Более того, фантастический роман можно наполнить отнюдь не только головокружительными приключениями, эпическими битвами, могучей магией или полётами на космических кораблях – фантастика оставляет место для важного и серьёзного. Рождённый фантазией автора мир может стать отличной площадкой для социальной сатиры, для тонких психологических этюдов, душераздирающих, трагических любовных историй, запутанных детективных расследований, историй о дружбе, о преодолении, о долге и верности – проще говоря, фантастика может вместить в себя любой другой жанр и слиться с ним в очень органичное сочетание. И в подобной работе перед автором открываются очень разные пути, и некоторые из них требуют совершенствовать не только свой писательский навык, но ещё и волю с характером.
Когда Иван вошёл в магазин, встреча уже шла полным ходом, писатель отвечал на очередной вопрос из зала – о дальнейших творческих планах.
– Не переживайте, долго скучать я вам не дам (смех в зале), уже несколько месяцев я параллельно работаю над ещё одним проектом. Это, вероятней всего, будет трилогия, в новом, непривычном для меня сеттинге. По мере продвижения работы я обязательно буду делиться с вами подробностями на своих публичных страницах. Уже в ближайшие дни вы получите первые подсказки о том, что это будут за книги. Помимо этого, я активно участвую в работе по адаптации одной из своих книг в киносценарий и в сценарий для компьютерной игры. Через недельку-другую вы сможете узнать, о чём идёт речь.
– Вы очень продуктивный автор. В последние несколько лет вы выпускаете в среднем по две книги в год – как вам удаётся выдерживать такой темп?
– Ну как вам сказать. Когда начинаешь писать, уже не можешь остановиться (снова взрыв смеха).
Из зала летели всё новые и новые вопросы, на которые автор давал всё такие же шаблонные, бессодержательные ответы, но Иван их уже не слышал. Голова его внезапно закружилась, звуки стали гулкими и далёкими, словно доносились до него через толстый слой ваты. На секунду он встретился взглядом с писателем – глаза его тут же стало жечь и щипать, как от мыльной пены. В этот момент Иван увидел.
Он видел очень способного маленького мальчика из дружной интеллигентской семьи, сына университетских преподавателей. Видел книжного ребёнка, благоговейно замершего перед внушительной отцовской библиотекой, запоем проглатывающего том за томом, забывающего за чтением обо всём на свете. Он видел юношу, который в душе намного старше своих сверстников на добрый десяток лет, постоянно побеждающего на всевозможных литературных конкурсах, – гордость родителей и учителей. Видел агрессивное непонимание со стороны многих ровесников, издёвки и нападки хулиганов, постоянные проверки на прочность, неоднократно сломанный нос в потасовках после уроков. Видел раннюю смерть отца от инфаркта, тяжёлую болезнь и медленное увядание матери.
Он видел глубокий экзистенциальный кризис очень умного и талантливого молодого человека, более всего на свете мечтающего стать настоящим писателем, вынужденного бросить институт и тяжёлым трудом зарабатывать на жизнь. Видел, как отчаяние чередовалось в нём с надеждой, а периоды морального упадка и творческого простоя с лихорадочной работой по ночам. Иван видел его главную мечту.
Ещё в двенадцатилетнем возрасте ему в руки попала книга очень знаменитого фантаста, корифея жанра, вышедшая в свет ещё полвека назад, и начинающий писатель был покорён силой этого произведения, буквально растворившись в нём. Год от года он множество раз перечитывал эту книгу, а впоследствии и остальные произведения этого автора, впитывал их в себя, перенимал их дух, стиль, атмосферу, разбирал их на мельчайшие составляющие. Он буквально вживался в творчество другого, давно ушедшего из жизни человека, так что в скором времени, в самых заветных своих мечтах он ставил себя в один ряд со своим кумиром. С годами это стало его страстью, его манией – вписать своё имя в историю фантастики наравне с классиками, с небожителями от этого жанра. Вдохновлённый этой своей мечтой, он писал и писал, работал над собой, искал свой стиль, переживал неудачи и снова начинал сначала, и к тридцати годам он, наконец, написал книгу, которая в одночасье стала бестселлером.
Терпение и упорство его были вознаграждены. Набравшись опыта и набив все необходимые шишки, он вышел на пик формы как раз в самое подходящее для себя время: голодные и мрачные девяностые остались позади, начались сытые нулевые, и у людей появились свободные деньги, а у некоторых даже проснулось и желание покупать книги, затеплилась жизнь в сфере рекламы, прочное место в обывательском обиходе начал занимать интернет, общественное сознание в очередной раз начало стремительно меняться, и в представлении широких масс слово «отечественный» переставало быть полным синонимом слова «мусор» – так что вышедший в свет захватывающий научно-фантастический роман попал на благодатную почву и был практически обречён на успех. Автор получил долгожданное признание, и перед ним открывалась ровная, широкая дорога, ведущая ко множеству непокорённых вершин.
Иван видел, как шли годы, как за первым успехом последовал новый, как автор становился настоящей звездой российской литературы. Появлялись первые переводы на иностранные языки, получались всё новые, в том числе и международные, награды и премии, появлялись новые идеи, строились колоссальные планы, находились неожиданные решения. Но не было возможности всё это реализовать – безудержный творческий полёт оказался несовместим с прозаической реальностью.
Каждую новую, не подходящую к привычному формату идею и его издатели, и его читатели встречали в штыки. Любое отхождение от той формы, от того стиля, с которыми он в своё время завоевал популярность, не находили понимания. Читатели хотели уверенности, что, открывая каждую новую книгу любимого автора, они получат те же эмоции, увидят такое же захватывающее действо, снова смогут прикоснуться к любимым персонажам. Издателям же хотелось роста продаж, и им было совершенно некстати, что их самый прибыльный автор поглядывает в сторону не самых коммерческих жанров. Так что автору приходилось выдерживать постоянный двойной моральный прессинг, а решимости пробиваться к своей мечте во что бы то ни стало он уже в себе не находил. Он чувствовал себя как тот певец, который спел однажды, много лет назад, песню, ставшую шлягером, и теперь остаётся её заложником. Публике неинтересно, что у него есть множество других отличных песен, от него требуют петь только её, ту самую, легендарную. И никого не волнует, что самого? исполнителя от неё уже тошнит, он им интересен только в одном амплуа, и поэтому поклонники никогда не позволят своему любимцу своевольничать.
Иван видел, как писатель раз за разом шёл на внутренние компромиссы, как он постепенно сворачивал на самый лёгкий путь, как сам лишал себя возможности выбраться из проложенной ранее колеи. Он переставал быть свободным в душе, он, сам того не замечая, переставал быть вольным художником. Его навыки владения словом оставались при нём, но настоящего вдохновения больше не было – лишь некий искусственно синтезированный его заменитель.
И снова шли годы, в свет один за другим выходили новые романы, как две капли воды похожие один на другой. Полюбившийся всем много лет назад главный герой менял имена и лица, но личность его просвечивала за каждой новой маской. События, хоть и происходящие каждый раз в совершенно новых декорациях, ходили кругами и становились всё более шаблонными. Неожиданные концовки становились всё более легко предсказуемыми. Тиражи росли, появлялись экранизации. Чтобы успевать жить и при этом укладываться в максимально сжатые сроки, к работе он всё чаще стал подключать литературных негров. Постепенно так сформировалась команда авторов, работающих с ним на постоянной основе. Давняя мечта стать великим писателем стремительно забывалась. Более того – вспоминая свои юношеские устремления, он теперь казался себе смешным и глупым. Думая об этом, он начинал испытывать странную неловкость, чувствуя себя так, словно его застукали за каким-то неприличным занятием. Душа его на этой почве всё ощутимей черствела и грубела. Иван видел, что с сегодняшнего дня писатель начнёт впадать в длительную, глубокую депрессию, из которой выйдет совсем другим человеком – в нём будет не найти черт того светлого юноши с прекрасными устремлениями, каким он был много лет назад.
Вдруг за спиной Ивана кто-то громко сказал:
– Чистая работа! Сколько лет этим занимаюсь, и никогда не приходилось видеть ничего подобного.
Иван вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял сурового вида мужик с сильной проседью, волевым подбородком и блуждающей на лице усмешкой. В руках он держал включенный планшетный компьютер.
– Простите, это вы мне?
– Да тебе-тебе – кому ещё? Ладно, пошли отсюда, здесь нам больше нечего делать.
И странный незнакомец развернулся и направился к выходу.
Глава 2
Иван сидел в приёмной у Директора и жутко нервничал. Обхватив ладонями голову, он пытался унять дрожь в руках и заодно собрать в кучу разбегающиеся мысли. В голове его царил кавардак. Всё услышанное вчера от Бориса могло показаться дикой фантасмагорией или не слишком остроумным розыгрышем, если бы Иван не был уверен, что это чистая правда. Он пытался понять, как он относится ко всему услышанному, рад ли он, что будет теперь не один, но эмоции его, так же как и мысли, пребывали в полнейшем беспорядке. Он поднял голову, поймал ободряющий взгляд наблюдавшей за ним секретарши и тут же отвёл глаза. К его удивлению, появление его в стенах мастерской вызвало довольно сильный ажиотаж. Пока он шёл через здание, то и дело из многочисленных кабинетов выглядывали головы, наблюдали за ним, перешёптываясь друг с другом, разве что не тыкали в него пальцем. Иван вспомнил, как в третьем классе он перешёл в новую школу – ощущения тогда были примерно такими же. Да и сам он с не меньшим любопытством рассматривал окружающих – ведь эти люди профессионально занимались программированием человеческих судеб! Это были не такие жалкие дилетанты-самоучки, как он, а настоящие хозяева жизни и смерти. От осознания грандиозности всего, чем занимались здесь эти люди, захватывало дух. Иван внезапно понял, что отчаянно хочет стать одним из них, хочет найти своё место здесь. Он осознал и прочувствовал, как же он на самом деле сильно устал быть никем не понятым одиночкой, устал от того, что никто из его окружения не способен понять и оценить его труды, дать совет или просто приободрить. У него появилась надежда стать частью сообщества себе подобных, но вместе с надеждой появился и страх быть отвергнутым. Ещё некоторое время Иван сидел, пытаясь представить, какие изощрённые вступительные испытания ему предстоит пройти, чтобы доказать свою пригодность, пока всё та же секретарша не вывела его из глубокой задумчивости, пригласив наконец в кабинет к Директору. Иван вошёл туда на ватных, негнущихся ногах.
Когда он оказался внутри, ему почудилось, что он внезапно переместился во времени на два века назад. Если обстановка приёмной ничем не отличалась от среднестатистического офиса и выглядела вполне современно, то в кабинете время застыло где-то в начале девятнадцатого века. Если приёмная была застелена обычным серым ковролином, то здесь под ногами лежал огромный персидский ковёр с затейливым рисунком. Кабинет имел прямоугольную форму, с одной из узких сторон располагалась входная дверь, с другой – большое панорамное окно, обрамлённое тяжёлыми тёмно-красными портьерами с выцветшими золотыми кистями. Под окном стоял массивный резной письменный стол с большим количеством ящиков, за ним спиной к окну сидел Директор. Перед столом стояли, несколько выбиваясь из общей атмосферы своим чуть более современным видом, два мягких, уютных кресла. Другой мебели в кабинете не было. Стены его были увешаны картинами в потемневших от времени рамах. При одном взгляде на полотна сразу чувствовалось, что они дышат неподдельной глубокой древностью.
– Вы способны их оценить? – вместо приветствия спросил его Директор.
– Э-э-м, оценить… ну не знаю, я не специалист здесь. Но думаю, что каждая стоит целое состояние, так?
–– Разумеется, я спрашиваю не про стоимость картин. Приглядитесь к ним повнимательней и дайте своё суждение – какой вы находите мою коллекцию?
Иван подошёл к картине, висевшей сразу же слева от входа. Он вгляделся в неё, и окружающий мир тут же перестал для него существовать. На картине было изображено могучее раскидистое дерево, одиноко стоящее посреди бескрайних лавандовых полей. Иван, практически не дыша, пристально разглядывал рисунок его кроны и видел, как листья мерно колышутся под порывами ветра, приносящего к дереву отзвуки историй, песен, судеб и событий со всего света. Он вгляделся в узор коры и словно бы всей кожей почувствовал движение жизненных соков внутри его ствола. Он знал, что, когда умрёт это дерево, вслед за ним погибнет и весь мир. На следующей картине была изображена башня, стоящая на высоком утёсе над морем. На горизонте угадывалась тонкая оранжево-розовая полоска – шли первые минуты рассвета. Иван любовался искусно переданной игрой света и тени, но в душе его нарастало смутное ощущение тревоги. В какой-то миг он понял, что для человека, живущего в башне, прошедшая ночь тянулась бесконечно долго, и это была последняя ночь его жизни. Следующим висел портрет грузного пожилого мужчины с крупными чертами лица, надменно выпяченной нижней губой и властным взглядом. Иван не знал, кто это, он мог разве что по костюму определить, что это дворянин эпохи Возрождения, но точно знал, что одно слово этого человека определяло, кому жить, а кому умереть. Под взглядом этого портрета Иван чувствовал себя как кролик перед удавом. На полотне, висевшем вслед за ним, была изображена задорно улыбающаяся молодая женщина в кружевном невесомом платье, с таким же кружевным зонтиком для защиты от солнца в руках, у ног её сидел чёрный мопс. Иван смотрел на её беззаботную, искрящуюся улыбку и чувствовал, что ради неё многие мужчины готовы были убивать, предавать, отдавать последнюю рубашку и даже развязывать войны. Он видел, какую бурную, доходящую до эйфории радость приносила ей игра с ними.
Так он переходил от картины к картине, медленно двигаясь вдоль стены по часовой стрелке. Он рассматривал лица людей, которых никогда раньше не видел, но знал сокровенные их тайны, города, в которых он никогда не бывал, но чувствовал их душу, разглядывал батальные сцены и видел, как последствия запечатлённых на них битв уходят в будущее, расходятся во все стороны, словно круги на воде. Он видел стремящиеся за горизонт парусники и знал, какие из них найдут гибель в открытом море, а какие завершат своё и путешествие и тем самым изменят мир, перенаправят ход истории.
Чем больше полотен проходило перед его взглядом, тем шире раскрывалось его восприятие, тем больше деталей и подробностей он улавливал, с каждым разом находя всё больше взаимосвязей, уходящих далеко за пределы каждой отдельной картины. Полотна с большой охотой с видимым нетерпением стремились поведать ему свои истории, выплеснуть на благодарного зрителя всё то, о чём им годами приходилось молчать. «Картинам тоже бывает одиноко», – подумал он.
Наконец, когда круг замкнулся и все картины были осмотрены, Иван подошёл к столу и опустился в стоящее перед ним кресло. За такое короткое время он понял и почувствовал столь многое, что теперь не мог найти слов, чтобы хоть как-то это интерпретировать. Директор терпеливо ждал, пока Иван соберётся с мыслями. Прошло минут пять, и тот, злясь на собственное косноязычие, начал осторожно подбирать слова.
