Эмилия

Приблизившись к отцу Тома, Эмилия коснулась его плеча.

– Он такой чудесный, – прошептала она, любуясь мирным сном сына.

Джон поднял глаза. В их глубине Эмилия прочла отблеск вины, разъедающей его изнутри, но не увидела и искры прежней любви. И в этот момент она окончательно осознала: вернуть Джона, которого она знала, будет подвигом, граничащим с невозможным. Но, может быть… когда-нибудь… он станет отцом для Тома и вернется к ним ради их общего сына. Если они будут рядом, то вероятность их воссоединения станет выше. По крайней мере, Эмилия продолжала цепляться за эту надежду.

Ночь, крадучись, просочилась в комнату мягкими тенями, словно боясь спугнуть трепетную тишину, густым шелком окутавшую все вокруг. Лишь Том, разбуженный голодом, ненадолго всхлипнул, нарушив хрупкое безмолвие, но, прильнув к материнской груди, вскоре умолк, утопая в неге сна. Взрослые, приглушив голод, сидели за столом, лениво потягивая остывший чай, каждый погруженный в бездонный омут собственных мыслей.

Когда дыхание Тома выровнялось, став ровным и глубоким, атмосфера в комнате сгустилась, почти осязаемым бременем нависнув над головами. Тихое, едва различимое сопение младенца лишь подчеркивало бурю, терзавшую души всех присутствующих.

Наташа мучилась угрызениями совести, ощущая, как ее чувство стало причиной трагедии в жизни Эмилии, хотя и не желала ей зла. Безжалостный вихрь судьбы разбросал их жизни по разным берегам. И все же ее не покидала мысль: не будь ее любви к Джону, он сейчас был бы рядом с Эмилией и их сыном – надежным щитом, охраняющим их сон.

Ею владело исступленное желание искупить вину, загладить невольную причастность к чужой боли, помочь всем: Эмилии, Тому и самому Джону.

Не выдержав гнетущей тишины, Наталья отважилась нарушить молчание.

– Эми, – произнесла она, и ее тихий, но твердый голос, подобно хрупкому лучу света, пронзил сгустившуюся тьму, – мы так рады, что ты спаслась. Я хочу предложить тебе дружбу. Настоящую, искреннюю. Мы с Джоном хотим, чтобы Том рос, зная и любя обоих своих родителей. Пожалуйста, останься с нами. Мы могли бы вместе растить Тома. У нас две комнаты, места хватит всем.

Джон удивленно вскинул брови, не ожидая такого резкого поворота.

– Ты уверена? Стоит ли нам идти на это? Это… потребует огромного терпения и самоотречения. Нас ждут трудности.

Наталья осознавала все риски, но нутром чуяла и надеялась, что это единственный верный путь.

– Джон, мы столько всего пережили вместе, и Эмилия тоже. Том – невинный ребенок, он заслуживает любви и заботы, – ответила она, сжимая в своей руке его ладонь.

Эмилия склонила голову, тщетно пытаясь спрятать смятение в глазах. Наташа произнесла слова, которые никто не ожидал услышать. Они обрушились на нее подобно лавине, погребая под собой любую возможность принять взвешенное решение.

– Я не знаю, что сказать… Я боюсь разрушить вашу жизнь…

Наталья видела ее колебания, понимала ее страх и неуверенность.

– Ты ничего не разрушишь, Эмилия, – перебила она ее. – Мы можем попробовать. Мы можем стать семьей, пусть и необычной. Если у нас не получится, всегда можно найти другое решение. Например, мы могли бы снять для вас с Томом квартиру неподалеку. Но, прошу, давай попробуем жить вместе. Дадим этому шанс.

Джон наклонился и нежно коснулся щеки спящего на руках Эмилии Тома.

– Он такой прекрасный, – прошептал он. – Эмилия, пожалуйста, позволь нам помочь. Позволь нам быть рядом с тобой и Томом.

Джон и Наталья затаили дыхание, ожидая ответа, надеясь, что Эмилия найдет в себе силы принять их предложение. В глазах Эмилии мелькнуло смятение, но затем она медленно подняла взгляд и посмотрела на них. В глубине ее глаз отражались отчаяние и неуверенность, смешанные с робким проблеском надежды. Она понимала, что жизнь под одной крышей с любимым человеком, принадлежащим другой, станет тяжелым испытанием. Но, глядя на их полные сочувствия лица, она видела искреннее тепло и заботу, в которых так остро нуждался ее сын и, пожалуй, и она сама.

В то же время Эмилия подумала, что это шанс вернуть Джона. Наташа не понимала, что этим своим решением она запускала козу в свой огород.

Их взгляды встретились, и Наталья уловила в глазах Эмилии не только боль и горечь, но и едва заметную искру надежды. Только совсем не той надежды, которую она себе представляла. Это была надежда соперницы.

– Я… Я не знаю, – наконец прошептала Эмилия, и ее голос дрогнул от переполнявших ее чувств. – Но я хочу только счастья для Тома.

Наталья нежно сжала ее руку в своей.

– Мы сделаем все, чтобы он был счастлив, – пообещала она.

На ее лице расцвела светлая, искренняя улыбка. Она вопросительно взглянула на мужа, и Джон кивнул в ответ, молча соглашаясь с каждым ее словом. Он понимал, что это не просто слова вежливости, а отчаянная попытка связать разорванные нити прошлого и будущего, объединить людей, которых волею судьбы связали неразрывные узы.

Эмилия хранила молчание, взгляд ее, прикованный к Наталье и Джону, был полон смятения: болезненная тень обиды, затаившаяся искорка надежды и осторожная готовность ступить на хрупкий мост диалога. Она отчетливо понимала, что это внезапное решение не избавит их от тернистого пути, но в искреннем порыве Натальи и Джона она уловила робкий луч оптимизма, пробивающийся сквозь мрак сомнений.

И хотя сердце ее терзали противоречивые чувства, отсутствие поддержки и осознание безальтернативности, а также желание быть рядом с Джоном, заставили ее склониться к их неожиданному предложению. Их заразительный позитив стал последней каплей, склонившей чашу весов к согласию.

– Я… Я безмерно благодарна вам за эти слова, – прозвучал ее голос, чуть дрогнув. – Это… Это значит для меня очень многое. Я тоже хочу, чтобы Том был счастлив и рос, зная любовь обоих своих родителей.

Пауза сгустилась, но на этот раз в ней ощущалась не давящая напряженность, а хрупкая надежда на новую жизнь. На возможность построить отношения, фундаментом которых станет взаимное уважение и безграничная любовь к их общему ребенку.

Эмилия вздохнула, ощущая тяжесть ответственности, возложенной на ее плечи этим решением. В словах Натальи и Джона она увидела не просто жест доброй воли, а смелую попытку создать нечто невиданное – семью новой формации. Она чувствовала, как они в нее верят. В этот момент ей стало стыдно, что только что у нее были корыстные мысли. Сможет ли она оправдать их надежды? Сможет ли отпустить былые обиды и отказаться от борьбы за возвращение к ней Джона, развеять сомнения и стать неотъемлемой частью этого странного, но многообещающего союза?

Увидев светящиеся от счастья лица Натальи и Джона, Эмилия почувствовала, как тепло разливается по ее сердцу. Перед глазами спал маленький Том, его крохотная ладошка доверчиво обвивалась вокруг ее пальца, как бы ища защиты в этом огромном мире. Эта любовь, чистая и бескорыстная, способна исцелить самые глубокие раны. Ради сына она готова на все.

Именно в этот момент Эмилия осознала, что должна попытаться. И не только ради Тома, отчаянно нуждающегося в любви и заботе, не только ради Натальи и Джона, распахнувших перед ней свои сердца, но и ради себя самой, ради ее собственного права на счастье.

Их история только начинала свой путь, и лишь от них зависело, каким он будет. Зальют ли его солнечные лучи радости и понимания, укутает ли тепло любви, или же его отравят тени прошлых обид и ростки неуверенности – решать только им.

Глубокий вдох наполнил грудь молодой мамы, и в глазах зажглась решимость. Она готова сражаться за это хрупкое счастье, за будущее, сотканное из любви и надежды.

– Почему бы и нет? Давайте попробуем, – наконец, с уверенностью произнесла она.

Улыбка Натальи озарила комнату, словно внезапно выглянувшее солнце после затяжной грозы. Джон крепко сжал руку Эмилии, в его взгляде читалась благодарность и надежда. В этом коротком моменте, в этом переплетении рук и взглядов, Эмилия почувствовала себя частью чего-то большего, частью семьи, где царили любовь и понимание.

Предстоящий путь не казался легким, она знала это. Впереди ждали возможные недомолвки, столкновения характеров, необходимость учиться слушать и прощать. Но в ее сердце поселилась надежда, что они справятся. Вместе они смогут построить дом, где каждый будет чувствовать себя в безопасности и любви.

И так начала раскрываться новая страница их жизни. Страница, несомненно, полная трудностей и испытаний, но для маленького Тома забрезжил свет новой надежды на счастливое будущее.

Глава 2. Начало совместной жизни

Сквозь неплотно сомкнутые шторы съемной квартиры робко пробивались солнечные лучи, выхватывая из полумрака хаотичное нагромождение коробок – предвестников мебели, еще не обжитой, не нашедшей своего приюта. Три молодых сердца, отважно нырнувших в омут совместной жизни, трепетно выстраивали новый быт, ведомые вихрем противоречивых чувств: восторг искрился рядом с тревогой, а надежда – с робким предчувствием неизведанного.

После спасения с острова жизнь Джона и Натальи медленно возвращалась в привычную колею. Но Наталья, ведомая непонятным порывом сострадания и желанием искупить внезапно вспыхнувшую любовь к Джону, предложила Эмилии с ребенком разделить с ними кров. Этот шаг запустил цепь событий, уводящих в неизведанное.

Первые дни тонули в густом молчании и тягостной неловкости. В квартире будто поселился бесплотный призрак, сотканный из миражей невысказанных слов, реющих в воздухе. Наташа, точно добрая фея, самоотверженно пыталась создать уют: готовила, убирала, играла с Томом. Но Эмилия, помогая ей, все равно чувствовала себя гостьей, лишней деталью в чужом механизме.

Она видела, как Наталья отчаянно пытается казаться непринужденной, как ее глаза искрятся счастьем от улыбки Тома, как она с трепетом заботится о каждом аспекте их новой жизни. Эмилия чувствовала себя незваным «даром» судьбы, что лишь усиливало ее отчуждение. Старалась раствориться в домашней суете, стать тенью, но спиной ощущала, как ей казалось, изучающие взгляды Наташи.

В тихие часы, когда Том погружался в глубокий сон, а Джон занимался открытием нового ресторана. они сидели за чашкой чая, обмениваясь редкими, обрывочными фразами, как две далекие звезды, случайно оказавшиеся в одном созвездии. Обе понимали, что потребуется время, чтобы привыкнуть к присутствию друг друга, найти точки соприкосновения. Но ждать бесконечно было невозможно.

Джон, когда приходил домой, с обаятельной растерянностью, при каждом пересечении взглядов обеих женщин заливался румянцем, и сердце его начинало биться учащенно и это выбивало его из колеи. Возможно, именно эта невинная неуверенность и притягивала к нему обеих женщин, как к спасительному маяку.

Однажды он безуспешно колдовал над недавно купленным комодом. Наталья, воплощение практичности и рассудительности, хозяйничала на кухне, усмиряя продуктовые запасы. Молодая мать, нежно баюкая маленького Тома на руках, наблюдала за этой сценой, ведомая противоречивым клубком чувств.

С одной стороны, Эмилия была счастлива, что ее сын наконец обретет стабильность и любовь, и испытывала глубокую благодарность к Наташе и Джону. С другой – ее сердце щемила тоска, от осознания необходимости делить любимого человека с другой женщиной. Эта мысль ядовитым шипом впивалась в грудь, вызывая приступы невыносимой боли.

– Джон, ты уверен? – Наташа, глядя на его работу, вытерла тыльной стороной ладони испарину со лба. – Мне кажется, эта штуковина крепится снизу, а не сверху.

Джон выронил отвертку, будто его ударило током. Его лицо выражало растерянность. Он никак не мог взять себя в руки и сосредоточиться на деле.

– Правда? А… Ну да, может быть. Просто тут инструкция… Как будто инопланетяне писали.

Наташа подошла ближе и заглянула через плечо.

– Дай-ка сюда, теперь я попробую. На острове ты проявлял чудеса сноровки. Тебе лучше развлечь Тома, а то он немного расклеился.

Она ловко схватила отвертку и с привычной уверенностью принялась перекручивать деталь.

Джон робко покосился на Эмилию, ища хоть искру поддержки, но та отвернулась к окну, словно завороженная уличным пейзажем.

Эмилия тихо вздохнула, и этот вздох застрял у нее в горле. Она делала вид, что разглядывает что-то интересное в окне, хотя мысли ее были заняты совсем другим.

Она заметила в этой сюрреалистичной сцене сходство с кукольным представлением, где каждый персонаж играл отведенную ему роль: Джон – растерянный и смущенный, Наташа – уверенная и хозяйственная, а маленький Том, беззаботный ангел, увлеченно копался в своих игрушках, не ведая о надвигающейся буре. Какую же роль необходимо играть ей? В душе Эмилии разверзлась настоящая эмоциональная бездна.

Мучительная боль терзала ее душу, когда она подмечала малейшие детали: как Наташа заботливо поправляет воротник рубашки Джона, как он робко, словно провинившийся мальчишка, смотрит на нее, а взгляд Эмилии, полный отчаяния, скользит по ним, лишая их душевного равновесия.

И немаловажный камень преткновения – быт, эта вечная арена для битвы характеров. Три взрослых человека под одной крышей – гремучая смесь, способная взорваться в любую секунду. Разные привычки, вкусы, взгляды на мир… Как им всем ужиться в этом тесном мирке? Наташа, привыкшая к уюту и безупречному порядку, как полноправная хозяйка, диктовала свои правила: смена мебели, капитальный ремонт кухни, перестановка кровати Эмилии в другой угол.

Но самым жестоким ударом в спину стала реакция Тома. Он все чаще стал льнуть к Наташе, просясь к ней на руки и доверчиво прижимаясь к ее груди маленькой щечкой. Разумом она понимала, что сыну нужна стабильность, отцовская любовь, но мысль о том, что теперь ей придется делить еще и Тома, ее драгоценного мальчика, с другой женщиной, обжигала сердце раскаленным клеймом. Мало того, что Эмилия изнывала от ревности к Джону, так теперь ей еще предстояло столкнуться с не менее страшным зверем – материнской ревностью.

Семейная драма разворачивалась во всей своей неприглядной красе, где любовь и благодарность переплелись с острыми шипами ревности, образовав запутанный клубок неразрешимых противоречий. Эмилии, привыкшей к независимости, оставалось лишь мириться с этим новым, ужасным порядком вещей и попытаться найти свое, пусть и скромное, место в этой новой, но все же чужой, перестроенной семье.

Отвернувшись от окна, новоявленная жительница дома спросила, стараясь сдержать предательское волнение в голосе:

– Может, мне пойти покормить ребенка в другой комнате? Чтобы вам не мешать… Вернее сказать, не смущать?

Наташа замерла, взгляд ее смягчился участием.

– Ну что ты, Эмилия! Ты нам совсем не в тягость. Мы же теперь семья. Том – наша общая… забота. Оставайся с нами. Если только тебе не хочется развеяться? Прогуляться?

Джон, чувствуя, как сгущается напряжение, поспешил разрядить обстановку:

– Может я сгоняю в магазин, за детским питанием. Какое ему лучше, Эмилия?

Эмилия, избегая его взгляда, почти неслышно прошептала:

– Том обожает смесь на козьем молоке.

В квартире, залитой призрачным золотом угасающего дня, трое молодых творцов, будто наивные скульпторы, увлеченно лепили из податливой, как им могло показаться на первый взгляд, глины мечту о светлом будущем. Они и не ведали, что зловещие трещины уже предательски подтачивают хрупкий фундамент их общего творения. Будущее не мозаика, оно никак не желало складываться из осколков любви, заботы, ревности и призрачных надежд. Атмосфера с каждым днем становилась все более душной. Сумеют ли они выдержать это первое испытание и построить нечто прочное, основанное на взаимном уважении и участии, или их утопия обречена рассыпаться в прах? Вопрос повис в воздухе, как грозовая туча, готовая обрушиться на их хрупкие мечты.

Однажды вечером, когда Наташа, измотанная шоппингом, вернулась в тихую квартиру, а Джон все еще был погребен на работе под лавиной бумаг, связанных с открытием ресторана, Эмилия робко проронила:

– Я вижу, как всем нам тяжело. Может быть… Может, нам с Томом стоит поискать другое место?

Наташа вздохнула и присела рядом с ней на диван.

– Эми, я понимаю, тебе и всем нам сейчас непросто, но я действительно хочу, чтобы мы были вместе. Том – сын Джона, и он заслуживает знать своего отца. А я… Я мечтаю, чтобы он рос в любви и тепле.

– В любви и тепле? Но как это возможно, когда мать его и… И жена его отца живут, как кошка с собакой, под одной крышей? – В голосе Эмилии зазвучала горечь.

– Мы справимся, Эмилия. Мы должны это пережить ради Тома, ради Джона и ради нас самих, – прошептала Наташа, нежно накрывая ее ладонь своей. – Просто дай нам время. А пока… Расскажи мне, как ты выжила после того ужасного шторма? Как ты жила?

Эмилия начала рассказывать сдержанно, но за каждым словом ощущалась печать на сердце от пережитого. История ее жизни после спасения от объятий бушующей стихии текла тихим, но всепроникающим ручьем, орошая сердце Наташи искренностью и неподдельной болью. Она много поведала Наташе о себе.

– Я вернулась в Париж, – в голосе улавливалась печаль, – в свою старую квартиру, которая без Джона казалась не просто огромной, а бездонной, пустой и до костей промерзшей. Ища утешение, я начала писать – книгу о нашей встрече на лайнере, о вихре чувств, внезапно обрушившихся на нас, словно небесный дар. Мне отчаянно хотелось запечатлеть неземную красоту нашей любви, ее пьянящую, всепоглощающую силу.

Она печально взглянула на Наташу, ища в ее глазах опору, и продолжила:

– Я хотела воссоздать кромешный ужас утраты, когда безжалостные волны исторгли Джона из моей жизни, леденящую агонию в обезумевшем океане. Рассказать о спасительной шлюпке, ставшей моим хрупким ковчегом, вынесшим из пучины отчаяния. И о ребенке, о крошечном чуде, зародившемся во мне – мерцающем маяке надежды, пробивающемся сквозь кромешную мглу.

Эмилия замолчала, в глазах плескалось море невысказанных эмоций, губы трепетно дрожали.

– Рождение Тома стало не просто вспышкой света, оно влило в мои вены новую жизнь, дало новый смысл. Но даже радость материнства не смогла полностью заглушить тоску по Джону. Она лишь слегка притупила ее. Я жадно ловила каждое сообщение в новостях, цепляясь за призрачную нить надежды увидеть его, услышать что-нибудь о нем. И вдруг, видимо небеса вняли моим молитвам, я увидела его в телепередаче, прочитала в журнале! Джон жив! Он спасся, он вернулся…

Голос Эмилии дрогнул, захлебываясь волнением.

– Теперь моя книга обретет второе дыхание. Я буду писать о том, что происходит сейчас, о нашей встрече, о тебе, Наташа, о том, как мы вместе будем строить новую жизнь, исцеляя кровоточащие раны прошлого. Я хочу поведать миру о безграничной силе жизни, способной выстоять даже перед лицом лютого шторма.

Несколько дней проползли, как ползают раненые звери, но долгожданный мир так и не снизошел на дом Джона. Вместо целительного бальзама, время лишь растравливало сердечные раны, углубляя зияющие трещины в их хрупком союзе. Раздираемый надвое, Джон отчаянно пытался быть внимательным к обеим женщинам. Вечера он посвящал маленькому Тому, убаюкивая его колыбельными и погружая в волшебный мир сказок.

Джон ощущал на плечах не только тяжесть отцовского долга перед сыном, но и гнет вины перед Эмилией, подарившей ему это нежданное чудо. Хрупкая надежда на создание пусть и странной, но надежной семьи заставляла его идти вперед, соглашаясь на этот рискованный эксперимент. Но он и представить себе не мог, что каждый день превратится в изощренную пытку: в каждом взгляде Эмилии застывал немой укор, а каждое прикосновение Наташи обжигало раскаленным углем вины перед Эмилией. Джон блуждал в непроглядном лабиринте собственных чувств, потеряв ту спасительную нить Ариадны, что могла бы вывести его из этого мрака к свету.

Он отчаянно искал оправдание собственным поступкам, тщетно убеждая себя, что действует во имя Эмилии и сына, даруя им некий шанс на светлое будущее. Оказывал им всяческую заботу и внимание, но в глазах женщины, когда-то бывшей для него целым миром, все его деяния воспринимались лишь фальшивым притворством. Ее молчание звучало оглушительнее самых яростных обвинений, а взгляд, скованный льдом, пронзал его насквозь, оставляя лишь осколки былого тепла.

Наташа, скрываясь за маской ангельской невинности, будто бы не замечала зияющей пропасти, разверзшейся у них под ногами, а скорее всего делала вид, что не замечает. Ночами, словно сладкий нектар, она шептала Джону слова о любви и доверии, но каждое это признание обращалось в новый, кровоточащий рубец на его душе. Он отчаянно желал быть для нее любящим мужем, верным рыцарем, но ощущал себя лишь жалким обманщиком, навеки лишенным права на светлое счастье.

Джон ощущал, как тяжесть ситуации сдавливает его горло. Легкого решения не существовало, это он понимал отчетливо. Он был безнадежно опутан липкой паутиной собственных ошибок, и просветы надежды казались обманчивыми миражами. Лишь одно оставалось ему – мучительно балансировать на острие ножа между долгом перед Эмилией и любви к Наташе, лелея робкую надежду однажды заслужить прощение – если не Эмилии, то хотя бы свое собственное.

Эмилии тоже было не легко. Море невостребованной Джоном и неудовлетворенной любви клокотало в ее груди, грозя выплеснуться наружу. Даже нежная любовь к сыну не могла утолить жажду по Джону. Ревность, словно как удав, обвивала ее тело, душа его медленным и мучительным удушьем. Эмоции накапливались, как сжатый воздух в воздушном шаре, предвещая неминуемый взрыв.

Однажды утром, в ленивое воскресенье, когда солнце, пробиваясь сквозь занавески, заливало комнату мягким, теплым светом, Джон, сияя отцовской нежностью, взял Тома на руки, Эмилия не выдержала, как пружина сорвалась с места и разразилась тирадой претензий.

– Ты совсем его не знаешь! – прошипела она сквозь зубы, выхватывая малыша из его рук. – Том для тебя просто игрушка! Ты не помнишь даже, какую кашу он ест! Рисовую, с тыквой! Пылесоса боится пуще огня! Вчера, когда ты его включил, он сильно испугался и зашелся в плаче! И ты смеешь думать, что можешь с ним немного понянчиться для своего удовольствия, а потом надолго уйти в сторону? Ты хоть представляешь, что такое – ответственность за ребенка?

Эмилия прожигала его взглядом, губы ее превратились в тонкую, дрожащую линию. В глазах горела ярость, обжигающая и беспощадная. Только на Джона она и могла обрушить всю горечь своего разочарования.

Ее голос, обычно мелодичный и спокойный, звенел теперь металлом, острым и ранящим. Джон, опешив от неожиданности, попытался что-то сказать, но поток слов Эмилии казался неудержимым. Она обвиняла его в невнимании, в эгоизме, в том, что он ставит свои интересы выше интересов ее семьи. Каждое слово, словно отравленная стрела, вонзалось в сердце Джона, разрушая ту идиллическую картину воскресного утра, которую он так надеялся создать.

Том, чувствуя напряжение, испуганно прижался к отцу, его маленькое тельце дрожало. Джон крепче обнял сына, пытаясь оградить его от этой бури эмоций. Он смотрел на Эмилию с недоумением и болью, пытаясь понять, что послужило причиной этого взрыва. Неужели все это время она копила в себе обиды, которые теперь выплеснулись наружу?

– Ты думаешь, это забава? – процедила она, словно выплевывая слова, и выхватила из его рук ребенка. – Взять на руки, потешить самолюбие? Это ежеминутная, круглосуточная ответственность! Это умение чувствовать его, успокаивать, кормить, менять пеленки, угадывать, что у него болит!

Затем Эмилия перевела взгляд на сына, переставшего посасывать пустышку и готового уже заплакать. Она заметила его испуг и в сердце волной разлилась нежность, от этого гнев на Джона вспыхнул с новой силой, опаляя все вокруг. Он недостоин ни ее ребенка, ни ее доверия.

– И больше никогда не смей к нему прикасаться, – отрезала она ледяным тоном. – Отойди от нас.

– Эми, я стараюсь! – в голосе Джона прозвучали одновременно вина и раздражение. – Я хочу быть хорошим отцом, но под твоим взглядом я словно окаменеваю!

Комната наполнилась тяжелым молчанием. Джон отступил на шаг, словно от пощечины. В его глазах была обида, перемешанная с растерянностью. Он действительно старался. Хотел быть частью жизни сына, чувствовать его тепло, понимать его потребности. Но Эмилия, словно неусыпный страж, охраняла их мир, не подпуская его ближе, указывая на каждую ошибку, напоминая о его несостоятельности.

– Я знаю, что ты стараешься, – прошептала Эмилия, немного смягчившись, прижимая Тома крепче к себе. – Но этого недостаточно. Он маленький, Джон. Он нуждается в постоянстве, в уверенности, что его любят и понимают. А ты… Ты появляешься и исчезаешь.

– У меня работа, ты же знаешь! – вспыхнул Джон. – Я не могу быть рядом двадцать четыре часа в сутки! Я обеспечиваю семью!

– Деньги не заменят отца, – отрезала Эмилия. – Тому нужна не зарплата, а ты. Твое время, твое внимание. Твоя любовь. Зачем я осталась здесь, в этой квартире, если наш сын тебя почти не видит?