Сусальная правда

Когда я уезжала оттуда, у меня не осталось никого и ничего. И совсем некому было послать открытку с видом Нижнего Новгорода, а затем и Санкт-Петербурга.

В конце девяностых мать вышла замуж за какого-то дельца, и тот уговорил ее продать квартиру, чтобы вложить деньги в бизнес. Пел что-то про то, что потом они купят дом, или пентхаус, или что-то еще. Спойлер: ничего у них не получилось, и еще они развелись. Я продолжала жить с бабушкой. Она пыталась направить хоть на какой-нибудь нормальный путь и мою мать, которая была ей невесткой. Второй спойлер: у нее тоже ничего не получилось.

Мать нашла работу, стала снимать квартиру и искать утешения в алкоголе вместе со своей подругой, которая по вечерам приходила поболтать «за жизнь». В десятом классе мне пришлось переехать от бабушки к маме – я думала, что смогу ее спасти. Тогда я в это верила. До сих пор не знаю, что как могла повернуться жизнь, если бы я осталась с бабулей. Но хотя бы я была бы рядом, когда с ней случился приступ, ведь мать я все равно не спасла. С бабушкой мы жили славно и дружно. В нашем микрорайоне было три школы, и я ходила в ту, которая считалась в народе лучше двух других. Все могло бы быть хорошо и дальше, если бы не история с хором в моем шестом классе.

Я была обычной шестиклассницей и пела в хоре местной музыкальной школы. Тогда у меня еще не имелось тяжелого багажа в виде чувства вины и беспомощности. Иногда мне кажется, что если бы я справилась тогда, в шестом классе, то мой поезд смог бы поехать по другим рельсам, и не случилось бы того, что случилось после.

Прошло много лет, но я до сих пор ярко помню этот день. Потому что именно с того дня я больше не спела ни строчки – ни в хоре, ни в ванной под струями душа, ни за мытьем посуды. Мой голос как будто заперся в бронированном сейфе и отказывался выходить. Позже, много лет спустя, у психотерапевта, найденного все той же Ларой, я вскрою его запертые двери. Мне вспомнится не только хор, но и обвиняющий голос матери:

– Отец твой ученый, ему тишина была нужна! А ты, когда была маленькой, орала противным голосом, как будто тебя режут. Вот он и ушел.

Но много лет этот сейф оставался запертым на семь замков.

…Все начиналось прекрасно и торжественно – ребята поочередно забрались на мостки, построились так, как было сто раз отрепетировано; я вышла вперед. Объявили номер музыкальной школы, название хора и имя художественного руководителя. Мне было так приятно слышать, как объявляют меня – солистку Нику Мартынцеву. Надо было слушать учительницу и смотреть на входные двери в концертный зал. Но мой взгляд упал на зрителей, и в первом ряду я увидела Дину, нашу школьную заводилу и задиру. Дину, которая никак не могла и не должна была здесь быть. Во-первых, потому что потолок ее интересов был – ругаться матом, высмеивать других вместе с такими же тупыми подружками и воображать себя взрослой. Во-вторых, потому что я не делилась ни с кем в классе тем, что солирую в хоре. Это был мой собственный мир, который я выбрала сама. И не в последнюю очередь изза таких ребят в классе, как Дина, мне не хотелось пускать туда никого.

Позже я узнала, что это было стечение обстоятельств – в концертном зале работала ее тетка, и таким образом беспутную девицу пытались приобщить к чему-то прекрасному.

Так вот, Дина сидела в первом ряду и ухмылялась, глядя прямо на меня. Я представила, как она бросит в меня жеваной бумагой или громко обзовет на весь зал, и меня бросило в пот. Тогда все мои приятели из хора узнают, что я не та, за кого себя выдаю. Что я не солистка хора нашей музыкальной школы, а обыкновенная тихоня, получающая насмешки и тычки, «Ника с тонкими и кривыми колготками», «Никакушка», «белобрысая цапля».

Между тем, наша учительница сделала знак, и заиграл рояль. Вступил хор. Я должна была запеть, но голос куда-то пропал. Я понимала, что на меня смотрит весь зал, что Юлия Михайловна делает мне какие-то жесты, но не могла выдавить ни одного слова, ни единой ноты.

Дина ухмылялась.

Я стояла в ужасе, будто парализованная.

Поняв, что не вынесу этого, я развернулась и побежала к ступенькам, ведущим прочь со сцены. На последней ступеньке я запнулась и упала. Мне кажется, я еще слышала смех – Дины, ребят из хора, зрителей из зала? – когда бежала, бежала, бежала подальше от своего позора.

В классе на следующий день Дина с друзьями при виде меня изображали неуклюжее падение кулем с лестницы и сиплый свист, закатывали глаза, хватая себя за горло и валились от хохота. Мне хотелось умереть, провалиться сквозь землю или больше никогда не возвращаться в школу.

Невзирая на бабушкины слова, я бросила музыкалку и поставила ультиматум – или она переводит меня, или я останусь с неполными шестью классами образования. Бабушка сначала была непреклонна и говорила, что если я не приду в свой класс, то все перестанут меня уважать, и в первую очередь я сама. На что я возражала, что это уже случилось.

Бабушка приводила аргументы, что все уже всё забыли, но я истерично смеялась ей в ответ.

Чтобы Дина с компанией забыли? Да я до одиннадцатого класса буду слышать насмешки! Бабушка будила меня утром, кормила завтраком и вручала рюкзак, а я шла куда глаза глядят и отсиживалась в чьем-нибудь подъезде. После нескольких звонков от классной бабушка сдалась, и в середине года я оказалась в другой школе.

–2-

Не сказать, чтобы там было все отлично. Но, по крайней мере, никто не знал о моем грандиозном провале. Этого мне было достаточно.

В новой школе я познакомилась с Ирой и Яковом Семеновичем.

У нас с Ирой была странная дружба. Скорее всего, сработало правило веника – поодиночке мы представляли легкую мишень для травли, а вместе нам было легче. Союз двух одиночек, двух тихонь и изгоев.

Ира была тихая, молчаливая и отлично училась. Она тоже была в этой школе не с первого класса. Сразу я каким-то образом почувствовала отношение класса к ней, и это отношение было совсем не положительным.

Нет, ее никто не бил, боже упаси. Ира стала жертвой того вида травли, про который сложно рассказать словами. Это можно было только почувствовать. По крайней мере, для учителей и большинства окружающих все было в порядке. Кличка «женщина с веслом» на физкультуре? Все дети обзываются. Плевок в компот в столовой? Учителя не видели, кто это сделал. Жеваная бумага в спину, когда Ира идет отвечать к доске? Окрик учительницы и урок продолжается дальше.

Учителя только все портили. Ира училась лучше всех в классе, и, как мне казалось, не прилагала к этому усилий. Просто бывают одаренные люди, которым что алгебра, что химия, что литература – как орешки щелкать. И обязательно какая-нибудь недалекая преподавательница, проверив контрольные работы, начинала ставить Иру в пример другим. Почему-то педагоги, которые должны были быть умнее и дальновиднее, не понимали – в нашем классе популярной была бойкая красотка Вика Сафонова, ее не менее яркая подруга Олеся Петрова, Данила Суров и еще несколько одноклассников, которые лихо прогуливали уроки, никого не боялись, пробовали курить с двенадцати лет и хвастались своими подвигами и дружбой с ребятами постарше. Никакая тирада учителя о старательности и уме Иры не могла прибавить ей очков. Скорее наоборот.

У нее, конечно же, списывали. Я – на правах подруги, а другие – потому что Ира была тихой, слабой и вообще отличной добычей для хищников. Я слышала, до что еще до моего прихода в класс она однажды взбунтовалась и не дала свое домашнее задание мальчику, который на физре громко комментировал ее внешность. Тот провернул какой-то трюк с оплеванной тряпкой, и с Ирой отказывались разговаривать и садиться рядом целый месяц.

Учителя снова делали вид, что все нормально.

В-общем, если попытаться рассказать все это, то вызовешь только недовольство у слушателей. И поток советов, как надо было.

Надо было поставить себя так, чтобы тебя не дразнили. Надо было не давать списывать, если не хочешь. Надо было не обращать внимание на подколки. Как надо было, знает только тот, кто не был в похожей ситуации.

Могла ли я что-то сделать? Нет, потому что по молчаливому соглашению, если ты хочешь оставаться невидимкой и дальше, ты не должен вмешиваться.

–3-

Не так часто я выхожу из тени и перестаю сливаться со стенами. Первый раз был с Ирой.

История была отвратительная, и случилась она в девятом классе, в самой середине зимы.

Поверить в это было совершенно невозможно, но Иру обвинили в воровстве.

Сам день икс я пропустила – разболелся зуб и пришлось идти к врачу. Но на следующий день вся школа гудела, как разворошенный улей – обокрали, Ирину Витальевну обокрали! Голоса гудели тут и там. Говорят, что та заучка из «Б» класса, Сулинская! Она последняя была в кабинете, и после этого деньги пропали, прямо из сумки!

Нет, поверить было невозможно.

Ирка была вся какая-то посеревшая. Мы с ней почти не говорили – впрочем, мы ведь вообще дружили странно и говорили мало. Болтали мы обычно о школе, о домашних заданиях, об увиденном по телевизору и прочитанном в журналах. Обменивались книгами, совместно готовили уроки. Никогда не сплетничали о мальчиках и не говорили друг другу ничего по-настоящему важного. В-общем, были рядом, но не вместе. Не ходили друг к другу с ночевкой. Иногда мне казалось, что как только мы расстаемся, то Ира перестает существовать. Не удивлюсь, что она думала про меня так же.

Но все же я немного знала свою молчаливую школьную компаньонку. И поверить в то, что она что-то украла, было невозможно.

Приходила ее мама Алла Евгеньевна и чуть не разнесла кабинет директора; приезжала милиция. Опросили всех, но денег не нашли. Никаких видеокамер в те годы в наших школьных коридорах не было, дело закрыли, но этим все не закончилось.

Травля Иры стала явной. Я и раньше слышала, что ее звали «крысой», но это было как-то… В порядке вещей, что ли. Дело в том, что у Иры был крошечный подбородок и не слишком симпатичный профиль, а в нашем классе было принято дразнить за любой недостаток. Я так вообще панически боялась надеть юбку, чтобы никто не увидел моих ног. Но после случая с кражей слово «крыса» шипели почти в открытую. Некоторые ребята демонстративно хватали в охапки свои сумки, когда Ира приближалась.

И я не смогла больше оставаться в стороне.

Я стала ходить в школу в ультракороткой юбке (плевать, пусть дразнят), брала Иру под руку при всех, громко болтала с ней на перемене. Однажды, услышав очередное рассуждение за спиной, а не куплены ли новые туфли Сулинской на ворованные деньги, уж очень они дорого выглядят, я резко развернулась и вцепилась говорившей в волосы. Почему-то тогдашние взрослые все как один были с каким-то встроенным фильтром в глазах – они реагировали только на драку или разбитое стекло и никогда – на любое другое насилие. В кабинете директора я чувствовала себя победительницей.