Сусальная правда

Ире было «не нужно» модно одеваться, «не нужно» красить волосы, и если это девочкаподросток еще как-то могла понять – все-таки их финансовое положение было не очень устойчивым – то почему Ире «не нужны» ровные зубы и правильный прикус, она понять не могла. Ира просила, Ира умоляла не тратить деньги на то, что ей не нужно, но мать была непреклонна – говорила, что даст дочери образование и культурное воспитание, а потом она сама себе может «сделать хоть все зубы фарфоровые» и «надуть губы и грудь». Да, для Аллы Евгеньевны это стояло на одной чаше весов.

И плечи эти еще.

Эх, где сейчас то плавание!..

Ира помнила, что когда в детстве плавала наперегонки с приятелем Димкой, то была счастлива. Она была абсолютно свободна и словно бы не имела никакой внешности – вокруг была только глубокая река, бесконечное лето и свобода. Плавать она перестала в тринадцать лет – стала стесняться быстро меняющегося тела, да и Димки тоже. Вот уже два года не плавает.

Да еще и имя как у училки или старой бабки. Куда ни шло, если бы была просто Ирина. Но нет же – Ираида! В честь неизвестной ей маминой бабушки, которая по рассказам близких была очень хорошим человеком.

А все равно все зовут Иркой.

Ирка-крыса-уродина, так давно повелось в школе – еще с тех пор, как мать перевела ее сюда в пятом классе. Она вообще как-то сразу попала в центр неприятного внимания. И так никогда не умела нравиться окружающим, так еще на первой сентябрьской школьной линейке новый одноклассник пронзительно заорал высоким, несломавшимся еще голосом: «Чего встала, крыса, подвинься!». Так и прицепилось в общественное бессознательное, что Ирка – крыса. То, что она – «страшная», в ее возрасте и школе было основой, и как бы лишало ее права голоса в небольшом подростковом обществе.

Это было целиком материно решение – перевод в другую школу. Она искренне интересовалась учебой и будущим дочери, и в предыдущей школе как-то не так преподавали точные науки. Черт бы их побрал, эти точные науки, ведь на алгебре все и случилось!.. Вообще удивительно, как мать умудряется интересоваться всем и одновременно не слышать ничего?

Девочка очень удивилась бы тому, что о ней действительно думают.

– Ирка моя умная, – сказала бы мать, Алла Евгеньевна. – И еще, совсем не похожа на меня в моем возрасте, в отца пошла. Молчит больше, чем говорит. Целеустремленная, упорная. Только ей не говорите, не хочу перехвалить. Ох, боюсь я за нее, как бы там в тихом омуте не завелось чего.

Подруга Ника могла бы сказать так:

– Она деликатная, никогда не высмеет, если ошибешься. Много читает, как я, с ней можно помолчать нормально. Почти все мои одноклассники

вообще ничего не понимают в жизни, а Ира не такая. Как хотелось бы с ней поговорить нормально по душам! Жаль, что она такая… отстраненная.

– Она классная, я всю жизнь ее знаю, – добавил бы Димка, ровесник из соседнего города, чьи родители когда-то получили примыкающий земельный участок в дачном поселке. – Симпатичная очень, мне нравится (на этом месте Димка бы густо покраснел). И как плавает, быстрая, как рыба в воде! Жаль, что пару лет назад плавать перестала, было весело…

Дедушка, отец Аллы Евгеньевны (если бы умел художественно выражаться), мог бы много рассказать о том, что у Иры живой и острый ум, что она схватывает все на лету, что с ней интересно, как будто это не девочка моложе его на сорок пять лет, а какой-то эльф без возраста из другого мира. Только Алька, добавил бы он, обращается с дочкой слишком уж строго, будто Ирка с утра до ночи по дискотекам прыгает. Ну правильно, сама-то наломала дров, но то ж в институте было. Говорит, сейчас и времена другие…

Но Ира не спрашивала. Она слышала от матери только обычные, бытовые фразы и наставления. Дедушка не особо любил что-то обсуждать – считал это слабостью. «Вам, молодым, только бы языком почесать!». Ника вообще говорит мало, и дружат они, скорее всего, по инерции притяжения двух школьных одиночек. Димка же – ну кто такой Димка, просто сосед по даче, он видит ее раз в несколько месяцев!

Ира тащила свою непохожесть на сверстников, свое погружение в учебу и книжные истории, как камень в гору. Сравнивала себя с другими. Видела совсем не то, что ей нравилось. Помнила об отношении класса. Слышала шуточки в спину, когда шла отвечать у доски. И понятия не имела – никто из тех, кто с ней рядом, не сказал бы, что она скучная или страшная. Так могла сказать бы разве что одноклассница Вика Сафонова со своими подругами, но у них все страшные и стремные, кто не входит в их тесную компанию.

Но Вика-то с Данилой!..

Что мог сказать бы Данила Суров, тот Даня, от которого перехватывало дыхание, чьи профили Ирка вечерами рисовала в секретном альбоме (альбом потом пришлось порвать и сжечь на чугунной сковороде, пока мамы не было дома), она старалась не думать. Потому что пока он не сказал ничего, его карандашные профили остаются прекрасными, а сам он – просто недостижимой мечтой.

Ира мало что о нем знала. Что он ее одноклассник – да, разумеется. Что высок, красив, темноволос, растет с мачехой и отцом, играет на гитаре, после школы уходит иногда с Викой, иногда с парой приятелей. На переменах несколько раз видела, как он целует всю ту же Вику где-нибудь в нише со школьной экспозицией, а та для виду отбивается и хихикает. И еще то, что он единственный в пятом классе не стал издеваться над ней хором с другими новыми одноклассниками. Этого было достаточно.

А что он о ней знает, что он о ней думает?.. Ничего он о тебе не думает, сердито говорила себе Ира. И продолжала смотреть на Данилу.

Классе в шестом Ира тихонько попросила учительницу пересадить ее за другую парту. Сказала, что оттуда лучше видно, что зрение, кажется падает, у них вся семья в очках, и еще какую-то ерунду. Учительница не могла отказать такой старательной ученице, практически отличнице, и пересадила. Не к Дане за парту, конечно, подумать только, засмеяли бы! Совсем за другую. Просто чтобы на уроках незаметно смотреть на него, не привлекая ничьего внимания. Ника сидела далеко впереди и видеть этого никак не могла.

У них вообще в школе было маниакальное закрепление «за партой», в журнале даже был специальный листок со схемой и именами, Ира сама видела. Нельзя было сидеть с кем хочется, как будто от этого небо упадет на землю. Но, с другой стороны, Ира использовала это и на своем новом постоянном месте неизменно смотрела в сторону Данилы. На всех уроках смотрела. И на контрольных, быстро наляпав решение своего варианта (что там решать-то, боже мой), смотрела. И, даже когда он в прошлом году в открытую стал встречаться с Викой Сафоновой – смотрела. Смотрела и мечтала, что он однажды посмотрит в ее сторону и увидит в ней не крысу, не страшилу, а… А кого еще-то, строго одергивала себя в такие моменты Ирка. И продолжала смотреть.

Уже намного позже, зачем-то разуваясь у холодной весенней реки (чертова бережливость, ведь ей уже должно быть наплевать на ботинки!) Ира думала, что если бы просто смотрела – то ничего не случилось бы.

–2-

Тот вечер, когда была школьная дискотека, поделил жизнь на «до» и «после». Все осталось в ее памяти как во сне, но сон был такой четкий и подробный, что она не уставала воспроизводить его.

Ника, конечно же, не пошла. Ира знала, что та не любит шума и стесняется своих ног. Хотя если бы у нее, Иры, была внешность подруги, она была бы счастлива!..

Ника вообще предпочитает сидеть допоздна в библиотеке и болтать с библиотекарем Яковом Семеновичем о всяких книгах, потом с ним же идти медленно домой, по-прежнему что-то обсуждая. Ира один раз попробовала напроситься в их импровизированный книжный клуб, но почему-то почувствовала себя там чужой. Это было странно – от своего внутреннего одиночества Ира много читала (хотя все-таки больше любила смотреть кино), но просто было видно, что Ника и Яков Семенович дружат. Дружат так, как Ника никогда не дружила с ней. Иру тяготило это, но она старалась сильно не сближаться со школьной подругой – считала себя очень неинтересной и боялась быть навязчивой.

Хотя Яков Семенович добрый и начитанный мужик, хоть и с какой-то темной историей за плечами. Интересный, наверное. Только очень старый.

Как все девочки своего времени, Ира читала молодежные журналы и наткнулась на свой гороскоп. Тот гласил, что в этот день ее ждет исполнение мечты. Смешно, конечно, но вдруг?..

И Ира пришла на дискотеку одна, удивляясь своей решимости. Ей удалось убедить мать, что на дискотеке за всем следить будут учителя, что там не будет никакого алкоголя, а ребята все те же, которых она видит каждый день в школе.

Уже убедив мать, долго спорила сама с собой. Что ей там делать!.. С такой внешностью, да еще одной! Там будет красотка Вика Сафонова, там компания девчонок из параллельных классов – яркие, как бабочки и бойкие, как зазывалы на причале.

К тому же, для дискотеки у Иры не было ни розового платья, как из рекламы духов, которое можно надеть поверх джинсов, а можно без них; ни тех самых обтягивающих джинсов с низкой талией и россыпью страз на одном бедре; ни модных замшевых сапог-чулок с длинным и узким носом. Но ей было пятнадцать и она была влюблена. Из дома она ушла в скромной школьной юбке и атласной блузке. Придя в школу, Ира зашла в уборную, сняла ненужную блузку и надела то, что осталось от старой черной водолазки после отпарывания от нее рукавов. В журнале это называлось «гольф» или «бадлон». Потом она подвернула юбку в поясе на один оборот, надела собственноручно сплетенное массивное ожерелье и отправилась в актовый зал, где в приглушенном свете уже скользили по полу цветные пятна от стробоскопа и слышалась музыка.

Без Ники было страшновато и неловко, ведь во враждебном школьном окружении они всегда вместе. Но когда через полчаса пришел Данила, Ира забыла про подругу. Ее бросило в жар от радости – он пришел без Вики! Значит, у нее есть шанс! И, вопреки своему обыкновению, Ира широко улыбнулась в сторону своего одноклассника. Все равно в полумраке не видно ее зубов.

Данила был в этот раз какой-то дерганый и нервный. Сначала угрюмо стоял в углу один (по его лицу пробегали большие цветные дискотечные пятна, и Ира не забывала в эти моменты любоваться им). Потом стоял в углу с приятелем. А потом почему-то стал разглядывать Ирку. Гороскоп не соврал – в тот вечер сбылась ее мечта. Огромная, застилающая весь мир мечта пятнадцатилетней влюбленной девушки. Данила подошел к ней и просто спросил, как дела. Если бы это произошло днем, в школьном коридоре, то Ира залилась бы краской и начала что-то мямлить. Но полумрак актового зала, музыка и цветные пятна с потолка что-то с ней сделали. Ей казалось, что ее голос звучит уверенней, да и сама она в таком свете выглядит если не красавицей, то хотя бы не страшилой. Как новогодний базар днем выглядит просто ржавыми контейнерами с китайским хламом, а вечером – почти ожившей сказкой. Сама не зная как, она завязала с Даней разговор, а потом он пригласил ее танцевать. Мелькнула мысль, что это чей-то розыгрыш, что сейчас выскочит откуда-то Вика, или вообще толпа одноклассников, тыча в нее пальцами и хохоча. Но нет – они просто потанцевали, а потом ушли с дискотеки и пошли гулять по вечернему городу. Ира даже не вспомнила про пакет со скромной атласной блузкой, валяющийся где-то в углу школьной раздевалки. О чем они говорили, Ира не помнила. Говорили обо всем, как будто так и должно быть, как будто она не Ирка-крыса-уродина, а обычная девчонка из их класса.

Данила проводил ее домой.

Ира слышала, как одноклассницы шепчутся на переменах о парнях, о том, кто кого куда пригласил и с кем стоит поцеловаться. Но сама она даже не могла представить о том, чтобы рассказать обо всем Нике. Просто невозможно взять вот так свой волшебный сон и какими-то обычными пошлыми словами рассказать о нем. Поэтому Ира просто носила свое воспоминание с собой, как шкатулку с драгоценностью, иногда доставала и любовалась. В понедельник утром в школе она была готова ко всему – и к тому, что Даня при свете дня ужаснется ее уродливой внешности. Ведь он же никогда не обращал на нее внимания. Наверняка вчера он просто принял ее за кого-то другого, а потом не хотел обидеть! И к тому, что он просто не заметит ее, пройдет мимо. К тому, что он будет в уголке на перемене целоваться с Викой, в конце концов! Не ожидала она только записки за обложкой своего школьного дневника.

«Приходи после уроков в парк за школой».

Глава 3

Крас-1-

«Я все время рядом с тобой», – такое послание я оставил ей рядом с картиной. Пусть проснется и увидит сюрприз.

Она думает, что сейчас находится в клетке. Но на самом деле клетка – это ее разум. В нем она бегала, как глупая морская свинка, и бездумно тыкалась во все углы. Пребывала в счастливом неведении и ложной безопасности. А я открыл эту клетку и впустил к ней чудовищ. Пускай помучается в размышлениях, пусть подозревает всех и каждого. Тем более, что я оставил ей толстый намек – ее дурацкую картину. Ну, и записку, конечно.

Интересно, как скоро она поймет, что в бутылке с водой снотворное? Наверное, не поймет – ведь в комнате нет другой воды, а ей надо что-то пить, чтобы оставаться живой. Она должна остаться живой, пока не настанет нужный день. И при этом не должна иметь сил, чтобы пытаться сбежать. Нет, она не успеет ничего понять.

Я мог бы убить ее сразу, в тот же день, когда встретил снова. Но в этом нет большого смысла – так она ничего не поймет. Она должна потерять все, как потерял я, и твердо знать, что именно потеряла.

Я думал, что она давно сгинула, вслед за своей мамашей! Но нет – почему-то она оказалась жива, вполне довольна жизнью, и где – не в нашей дыре, а в Питере. Это было неправильно, она должна была сгинуть, спиться, тоже умереть!

Но она была жива, и тогда я понял, что это моя недоработка.

Если бы не та авария, я разобрался бы с этим давно. Но я потерял время – много времени, пока лежал в больнице. Она исчезла, и я беспечно решил махнуть рукой. Зря. Я уже долго рядом с ней, по моим меркам даже слишком долго. Терплю ее, аккуратно поддерживаю доверие. В конце концов, все мои усилия окупятся и вернутся сторицей. Потому что в тот день, когда не стало моего брата, закончился один мир и начался другой. Этот мир, новый, был очень похож на предыдущий. Внешне он никак не изменился, и это было самое страшное. Я смотрел на то, как люди утром идут по своим делам – будто ничего не случилось. Смотрел передачи по телевизору – все подряд, такие же как обычно. Смотрел на Маринку, крутящуюся на кухне – и это был едва ли не единственный раз, когда я оказался в том доме, где рос мой брат. Мне было непонятно, почему мир живет точно так же, как вчера. Ведь его больше нет!

Тот день я помню обрывками. Вот я рыдаю, а кажется, что вою. Вот Женька безутешно плачет на моем плече, а я даже ничего не говорю ей и не пытаюсь успокоить – какой смысл? Пройдет время, Женька вырастет, переживет это и предаст меня, но тогда я еще об этом не знаю.

Мне осталась только небольшая коробка с вещами брата – прямо как в американском кино. Там его диски, любимая футболка, фото с популярным в двухтысячные рок-певцом, на оборотной стороне которого – автограф. Там же лежит абсолютно чистый ежедневник, который когда-то Марина принесла с работы. Брат никогда не любил водить ручкой по бумаге, попытку мачехи заигрывать с ним проигнорировал, а блокнот забросил в ящик стола.

На листе из него я и написал Нике первую записку.

…Через пару недель после похорон мы с Женей пошли в квартиру к женщине со странным именем Афена. Вокруг нее всегда была дурная слава – бабки, вчерашние коммунистки, крестились, когда она шла по улице. Говорили, что ведьма. Все потерянные души занимаются подобной ерундой – обращаются к каким-то колдунам и магам, ищут свою последнюю надежду. И Афена дала нам надежду – сказала, что можно все вернуть как было, если отомстить. Тогда я все понял.

И я начал жить одной мыслью – отомстить, хотя никогда не верил в то, что можно все вернуть. Я же не сумасшедший. Но у моей жизни хотя бы появился смысл.

Почти всех, кто имеет отношение к смерти моего брата, уже нет. Осталась только она. Сейчас я живу только одной женщиной и питаюсь только ею, как паразит. Однажды, когда я подумал о себе «паразит», я смеялся так долго, что меня скрутило судорогой. Почему-то последний гвоздь в крышку гроба моего брата вколотила она, а паразит – я. Хотя какая она женщина. Это во времена моей матери тридцатилетние были мужчинами и женщинами. Сейчас это просто особо крупные подростки, имеющие работу и даже иногда семьи. И я такой, и она – такая. Ничего не поделаешь.

Я не верю в то, что можно все вернуть. Для этого нужен некто могущественный, который бродит по земле в компании клетчатого гражданина, клыкастого чувака и большого кота. Не люблю эту книгу и не понимаю, почему девушки так сходят по ней с ума. Женька в юности любила ее читать и цитировать. И она тоже ее любит. Мне больше по душе «Кэрри», а не книжка про шизофреника и богатую бездельницу. Я не верю в того, могущественного. А во что верю? В то, что Ника должна получить то же, что и я. Из ее прочного, небольшого и очень уютного мира нужно вышибить бревно, но не простое бревно, а из самого его основания. Чтобы ее мир рухнул и ее погребло под ним с концами.

Как я понял, что время пришло?

Она написала, что ее уволили. И это произошло незадолго до того, как моему брату должно было бы исполниться тридцать лет. Пора.

–2-

Какое это было время?

Обычное время, только что-то витало в нашем провинциальном воздухе – то ли ветер перемен, то ли треск разваливающейся по швам прежней жизни. Соседские дети еще носят красные галстуки и школьную форму, а бабушка твердит маме: «Тебе нужно выйти замуж». Это одно из моих первых воспоминаний о семье. Дед вяло пытается убедить ее отстать от дочери, но бабушка непреклонна. Такой позор, такой позор, качает она головой. Еще не поздно все исправить, не поздно начать с чистого листа.

Я еще маленький, и картина мира у меня обрывочная. Где-то слышал, что люди женятся, потом у них появляются дети. Но ведь уже есть я. Меня – куда? Если нужно начать с чистого листа, то как же я?

Вопрос не давал мне покоя, но я никогда его не задавал. Я цеплялся за мать и больше всего боялся, что она послушает бабушку и оставит меня.

Мать послушалась. Мне было четыре. В доме была суматоха, были какие-то люди, лихорадочные сборы, а во дворе – машины. Я помнил, как мама обнимает и целует меня. Потом много провалов, в памяти будто остались фрагменты, карточки с событиями. Карточка номер один – мама и бабушка ругаются на кухне, долго, наверное, до утра. Я засыпал и просыпался, иногда подходил к крашеной кухонной двери с имитацией витража, уходил обратно в постель, а они все ругались. Слышались отдельные слова «Ленка, не дури», «какому мужику нужен чужой ребенок», «родишь ему малыша, да поскорее». Карточка номер два – мама уехала. Сначала я плакал, потом перестал и не мог заплакать еще очень долго, и еще почти разучился говорить – слова давались тяжело и никак не хотели выходить наружу. Бабушка считала, что я издеваюсь над ней. Карточка номер три – я живу у троюродной тетки, которая чем-то обязана бабушке и соглашается меня принять, живу в вонючем поселке городского типа, там же иду в школу. Я снова говорю, но мало и неохотно, гораздо охотнее расквашиваю чужие носы, и чем я старше – тем чаще.

В поселке все откуда-то всё обо всех знают. Классе в шестом, когда одноклассники становятся особенно противные, я слышу за своей спиной (а иногда и в лицо) о легком поведении своей матери. Слышу то, что я ей оказался не нужен и меня сплавили подальше, чтоб не мешал. Я никогда не слушаю до конца, что именно я должен был не мешать делать – обычно на этом моменте мой кулак уже летит в лицо тому, кто посмел это сказать. Никакие двойки по поведению и разборы полетов не могут меня остановить.

Я вижусь с матерью в доме у бабушки и никогда не бываю в квартире ее нового мужа. Перед моей первой школьной линейкой я увидел очень бледную, растолстевшую маму в свободном пальто – сентябрь выдался аномально холодный. На осенних каникулах мне показывают крошечного красного ребенка, который постоянно вопит – мама родила сына от своего мужа. Я ничего не чувствую – даже страха, что мама будет все время занята им и больше никогда ко мне не приедет. За три года, которые мне выпали после ее отъезда, на меня словно наложили заклятие, прямо как в фильме «Чародеи», который я смотрел с теткой на новогодних праздниках.

Бабушка не любит меня, тетка просто жалеет – непонятно, что хуже. Карточка номер четыре – мне десять лет. Бабушка, дед и мать ругаются на кухне втроем. Трехлетний мальчик, которого мама привезла с собой в гости, спит в самой дальней комнате, я – нет. Опять слышатся то шипение, то обрывки фраз: «а если он взбеленится, то ты уже с двумя детьми на нашу шею?!», «живи нормально и радуйся», «ребенку в таком возрасте резкие перемены повредят».

Мне хочется вбежать в кухню и закричать, что мне ничего не повредит, что я скоро вырасту и пойду работать, только пусть мама меня заберет, даже если этот ее муж разведется с ней из-за меня. Я даже решительно иду по темному коридору, как вдруг слышу тихий плач за своей спиной. Мальчик проснулся и стоит босиком, трет глаза и шмыгает носом. Раньше я не замечал, как сильно он похож на маму. Скандал в кухне набирает обороты, но я больше никуда не иду, только стою и смотрю.

– Ты чего? – спрашиваю я вполголоса.

– Стласно, – говорит мальчик и хлюпает носом.

– Ничего не страшно, – отвечаю я, беру его в охапку и отношу обратно в кровать. Через некоторое время он успокаивается, сопит в своей постели и никак не отпускает мою руку. Я сижу рядом и знаю только одно – он такой же одинокий, как и я. Пока взрослые разбираются со своими проблемами, он один и ему страшно. И еще у него мамин взгляд. Мы стали часто видеться – я и мой маленький брат. В бабушкином доме, где она еле выносит нас всех – двух нелюбимых мальчиков и маму – и у тетки, которая вроде ничего. Мама очень рада тому, что оба ее сына находят общий язык. А я рад тому, что в мире теперь есть еще один человек, который похож на меня и на нее.

Позже, когда мне двенадцать, мы с мамой долго разговариваем. Так я узнаю о том, что у нее в выпускном классе случился роман с каким-то студентом, приехавшим на практику – взрослым и красивым. О том, чем закончился этот роман, раньше не рассказывали на специальных уроках и не принято было о таком говорить с родителями, поэтому время ушло. Мама после школы никуда не поступила – родился я. Студент ничего не знал, закончил практику и уехал. Бабушка велела не поднимать шум – и так все кому не лень знают о позоре. Они много ссорились. Мама незадолго до родов пыталась сбежать от бабушки к родственникам, и на полпути родился я. Ее даже снимали с поезда. Потом мама вернулась к родителям – куда еще ей было идти с младенцем.

Тот студент давно вырос во взрослого дядьку, наверняка на ком-то женился и праздновал рождение первенца, не зная, что первенец – это я.

Нам обоим не повезло с отцами – мне и моему брату, но маме я этого не говорю. Ее муж – холодный и жестокий человек, женившийся на ней из-за отличного приданого. Ему совсем не нравится, что сын не похож на него, он никогда не любил свою жену, зачем здесь еще мои слова.

Глава 4

Ника-1-

Все началось с того, что отец решил назвать меня Никой в честь богини победы. Та поглядела на новорожденную, обиделась и решила отомстить.

Мои родители развелись, когда мне было три года. Отец, облегченно вздохнув и сбросив семейные оковы, уехал в очередную экспедицию. Мать же вскоре решила, что она достаточно молода и нечего ей связывать себе руки – надо делать карьеру и выходить замуж. Она говорила что-то про новые возможности, про бизнес, и уговорила бабушку взять меня к себе. Поэтому я росла с бабулей в маленьком городе Завровске обычным ребенком со своими маленькими радостями и горестями, а с мамой виделась по выходным.

Мой родной город на триста тысяч жителей можно постараться найти на карте, если одну линию начать вести от Москвы, вторую – от Череповца, и постепенно сужать параллель. Когда у вас получится не слишком длинный птичий клюв, или математический знак «больше», то вы сможете примерно представить, откуда я родом. Город Завровск не самый маленький из всех окрестных городков – сюда приезжают учиться из расположенных рядом сел. Но по сравнению с мегаполисами, городами федерального значения и областными столицами это – ужасная провинция. По крайней мере, так было в начале 2010-х годов, когда я уехала насовсем. Самая любимая шутка про Завровск – конечно, что там когда-то нашли динозавров, только здесь ноль процентов правды. Классная руководительница на уроке как-то рассказала о том, что до революции 1917 года город назывался Заборовск, позже – Заворовск, и к нашим дням дошло такое название, какое дошло.