Маленькая рождественская сказка

– Мам?.. – пробубнил мальчик, уныло пережевывая свой утренний панкейк с кленовым сиропом, – А можно – нет?..

– Что “нет”, дорогой?.. – обеспокоенно переспросила его мама, опять прибежавшая в столовую, где вкушает свои яства её пухленький сынок, – Что такое?.. – она нежно чмокнула теперь горячо любимое чадо в височек, аккуратно прибрала растрепавшиеся кудри со лба малыша и оглядела его с большим удовольствием, как изящную чудесную вещицу, что несколько лет уж пылилась в углу, всё никак не находя себе должного применения, а теперь вот – так здорово пригодилась и идеально вписалась в концепт новой красивой фантазии: в новый интерьер и новое ощущение жизни. Прелесть!..

– А можно – нет?.. Не поеду? Я не… хочу… – надуло губки чадо.

– Ну почему-уу?.. – удивилась мама. И в ответ тоже надула губки капризно, присев на корточки рядом с сыном. – Там будет много кра-си-вых е-ее-ееелочек! И карусель! А ещё я тебе пряник куплю… на палочке. Хочешь?

– Ну… – на секунду задумался мальчик. – Нет. – и усиленно закрутил головкой. – Нет… Не-еет. – пробубнил мальчик себе под нос, с абсолютно бесстрастным выражением личика, но при этом уже начиная размахивать ручками в воздухе и стучать ножками по стулу на котором сидит. Теперь ему настолько всё безразлично и так сильно ему ничего совсем не хочется, что даже истерика его получается очень уж странной.

– Ну, ми-иилень-кий?.. Ну-уу?..

Тут мама начала уговаривать своё чадо, а после ещё подключились три нянечки, что сегодня дежурят здесь на всякий случай… И в конце концов у мальчика не осталось другого выбора – как только согласиться. И согласиться, конечно же, очень нехотя и угрюмо. Ему помогли одеться, когда мальчик доел, и жаркая зимняя одежда ему на себе совершенно не понравилась. И так жить стало теперь тяжело – так вот ещё и тяжёлую куртку бери, надевай!.. А сапоги – и того хуже… Особенно после еды сложно куда-нибудь собираться. У мальчика полный набитый животик – и так уж достаточная тяжесть. И тут бы, вообще, по хорошему – лечь, поспать… А он должен куда-то отправляться. Всё чаще у него очень гудит головка после приёмов пищи. И вот теперь – тоже. А в машине так душно!.. Печка в салоне так сильно греет – что и совсем мальчика клонит в сон. Но спать ему по пути не интересно. И мама ему не даёт – всё разговаривает с ним обо всякой чепухе. Сюсюкает и ласкает – как маленького. Рассказывает: как приедут они на Красную площадь, какие там будут ёлочки и гирлянды… И много-много игрушек!.. А мальчику странно такое… Что это его вдруг пытаются тем удивить, что и так он сам знает?.. И так у него много и предостаточно этих гирлянд и игрушек вокруг… Чего он ещё такого не видел? Ему скучно про всё это слушать и он раздраженно глядит то в окно, то и вообще в смартфон – играет там в игрушку и совершенно не смотрит на маму. А мама и сама уже потихонечку устаёт от своего надувшегося сыночка и всё меньше говорит. Ей было бы куда лучше и совсем его оставить дома. Но вот уж беда – сегодня она пообещала отпустить с работы нянечек пораньше, в надежде что рано закончит все дела и весь предрождественский день проведёт дома с малышом в уютной атмосфере, созданной её же упорным трудом. Уютный, тихий, спокойный день, похожий на дни, которые кто-нибудь проводит в своих лайфстайл блогах – с приятной программой, в которой будет распивание горячего шоколада из новогодней кружечки, просмотр каких-нибудь полнометражных мультиков (вот как раз и чадо будет занято), тихое потрескивание камина (мама уже установила в зале большой искуственный с хорошим дисплеем, на котором показывают язычки пламени) и мягко спускающиеся на землю снежинки за окном. Но все её мирные планы на этот день перепортили ресницы, о которых она совсем позабыла и вспомнила только в последний момент. Она была записана на них ещё за неделю и отменять уже было никак нельзя. Нехорошо вышло бы. И по отношению к мастеру, и по отношению к ресницам. А несколько часов, потраченных на пребывание в салоне, украли у неё возможность купить подарки заранее. Придётся ей день провести в поту и до самого вечера возиться с делами. А нянечкам обещание тоже дано было заранее и отменять своё решение теперь, вот так вдруг, опять же – будет уж слишком нехорошо. И мама теперь вынуждена ехать в Москву со своим капризным ребёнком и как-то ещё умудриться совсем рядом с ним не потерять настроение… Уже некоторое время они едут и просто молчат друг с другом. И оба сидят в телефонах. Мама смотрит лайфстайл видео из соцсетей, а сынок – играется в войнушку. Недовольно, совсем не радостно, совсем без интереса, но всё-таки играется, хотя от телефона ещё больше болит голова. А мама свои видео смотрит тоже – почти без интереса. Когда видишь все эти уютные дома и чудные в них вечера на экране – они кажутся слишком комфортными и замечательными… А как начинаешь такое же что-нибудь воплощать в своей жизни – так только уходят на то силы и средства. Но средства-то ладно еще – они-то уходят от мужа… А вот си-иилы… Так представлялось маме ещё совсем недавно, что сделать себе такой дом, как ей вдруг захотелось в нынешнем году – не составит труда. И будет она все январские выходные уютно в нём жить, проводить время с семьёй и получать то наслаждение от этой викторианской Рождественской жизни, какое все девушки блогеры наверняка получают в своих хорошо украшенных домиках. Но нет – вот уж и шестое число, а всё мама трудится, трудится… Всё кажется ей что и здесь еще лучше доделать… и там изменить… и тут подправить… И ничего толком ещё не готово. Никак не выходит что-то у неё никакого уютного вечера или дня – всё только работа над тем чтобы как-нибудь так получше всё это в доме организовать… Наконец мама тяжело вздохнула, дуэтом с недовольным сопением ребенка и спросила – не хочет ли он посмотреть мультики? В конце концов, раз уж он не отрывается от своего телефона – то мультики будут ещё более или менее терпимым вариантом для усталой, ночь не спавшей мамы. А эти стрелялки – и вовсе страшно действуют на мозг резкими звуками. Их, при этом, сынок включает на полную. А вот у мамы – телефон что-то завис. Зависла соцсеть и никак не показывает ей красивые видео дальше. Проматывает вниз – ничего тоже не грузится. Один только какой-то рождественский мультик упорно пытается себя показать маме, включаясь сам, без спроса, и заливая салон звенящей зимней мелодией. И вот уже несколько минут так. Ничего не меняется. Выходит что самым щадящим исходом для мамы будет – сменить звуки стрелялки на эту назойливую добрую музыку.

– Давай му-ууль-тик посмотрим, да?.. – узнала она сладко-сладко у чада.

– Не… – грубо отрезало чадо в ответ. И продолжило палить в каких-то монстров, громко тыкая маленькими пальчиками в экран.

– Ну… – с выражением безнадёжности на лице выдохнула мама. – Ладно…

А телефон, тем временем, так завис, что выключить мультик уже и совсем не получалось. Он шёл и шёл, а всё вокруг него замерло на экране и стало белым – как будто бы мультик – внутри своей рамки, в которой его и показывают – в домике. А всё что вокруг – снаружи, на улице. И всё это покрыто густой снежной метелью. Метель вьется и гудит и закрывает собой всё вокруг – целый мир. Мама подумала что это действительно очень похоже на то. Тем более что вокруг, за окнами их машины как раз тоже пошёл снег. Сильный, белый-белый снег. Что делать?.. Мама зачем-то задумалась о чем-то своём и не стала выключать телефон. Могла бы его силой заставить перезагрузиться, да и всё. Но почему-то не стала. Мама стала смотреть в окно на белый снег и слушать – о чём говорится в мультике. А в мультике говорили про Рождество. Про то как Мария и Иосиф пришли в Вифлеем на перепись, и как не нашли там свободной комнаты, чтобы остановиться, и как остались они в хлеву с домашними животными… Всё это слушает мама и смотрит на метель… А музыка в мультике тёплая-тëплая… Нежная и тихая. Как звездочки в небе – тихо звенят колокольчики в зимней мелодии, а на тёмном нарисованном небе загорается Вифлеемская яркая звезда. Слушает мама и ей отчего-то становится очень тепло – здесь в машине. В маленьком затемненном салоне ей так уютно, тепло, мягко и тихо среди снежной быстрой метели – как ей и должно было быть в том уютном семейном гнездышке, что она создавала большими трудами у них дома. Она сидит и дивится – как ей здесь хорошо – здесь, где совсем ничего не украшено и нет никаких изящных кружечек, бантиков, веточек хвои, ванильных свечек, сахарных тросточек и какао со взбитыми сливками. Здесь ничего нет, но ей хорошо. Так, как и должно было быть все эти дни. Как здорово что Интернет завис! Наверное происходит ещё что-то. Наверное вокруг стало тише. Наверное монстры почему-то больше не ревут у сыночка на экране и нарисованные ружья не палят по ним анимированной картечью. Мама оглянулась на сына – может у него сел телефон?.. Но телефон горит ещё не погасшим экраном, подсвечивая снизу пухленькие щёчки малыша, а сам мальчик смотрит в окошко – на снег. Наверное тоже слушает мультик. Как так бывает – что резко вдруг всё преображается рядом и ты словно оказываешься совсем в другом мире?.. Должно быть – такие они и есть – настоящие Рождественские чудеса. Звучит тихая музыка, с экрана маминого смартфона светит звездная россыпь и ярче всех звёзд – одна. Самая главная. Рассказчик говорит мягким голосом о том, как волхвы шли с Востока, чтобы увидеть Спасителя мира и воздать ему хвалу, а девушка Мария – конечно же нарисованная и ненастоящая – но так похожая на многих земных людей в этом мультике – улыбается чудному младенцу с огромным теплом и любовью. И это тепло словно чувствуется через экран. Рассказчик говорит дальше – о том для чего к нам пришёл в эту светлую ночь Христос, что сделает Он для нашего мира, как станет Он нашем Спасителем и принесёт избавление, прощение и вечную жизнь всем нам – кто только захочет, конечно, прийти к Нему и остаться с Ним. Рассказчик говорит, мама мальчика слушает. Она смотрит в окно, и малыш тоже смотрит в окно – как будто бы мультик показывают там. Как будто бы речь диктора – это тихий рассказ об этой самой светлой и чистой белой метели за окнами машины. Мама мальчика иногда глядит и на экран – особенно тогда, когда там появляется Мария. Ей, почему-то, ужасно приятно смотреть именно на неё. Будто ей она кажется чуть ли не более реальной, чем сама она – хотя Дева Мария и нарисована теперь на экране, а настоящая она жила на земле много-много лет назад… Но маме мальчика кажется она куда более живой, чем она. Почему-то. И этот маленький салон машины ей кажется более живым, чем их огромный, украшенный роскошно и со вкусом, дом. Она начинает думать о том – почему в их доме она до сих пор не чувствует радости?.. Вот, сегодня придут гости – много гостей. Все сотрудники ведомства где работает муж и их жёны. Их дети тоже придут. Их всех будет много. Очень много. Это весело и здорово ведь – когда много людей вокруг. Но кажется ей, что опять будет грустно и даже как-то тяжело. Гораздо тяжелее, чем здесь – в маленькой душной машине, наедине только с мальчиком и далеко сидящим от них – за загородкой – водителем. Она давно купила машину с такой загородкой – не любит чтобы водитель смотрел на неё по дороге. Она вообще недолюбливает всегда “простых смертных”, считает их ниже своего внимания и любые контакты с людьми “нищими”, как она ещё их называет – считает не большим, чем просто соприкоснуться с чем-нибудь грязным и легко пачкающимся. Мама мальчика не из тех людей, кто действительно понимает религию, к которой себя причисляет. Она только играется в то, во что верит. А вдумывается в это совсем редко. Но иногда – как теперь, под Рождество – что-то случается вдруг в душах даже и самых огрубевших, запутавшихся и потемневших. В них иногда загораются яркие преяркие разноцветные огни, как и на улицах города перед праздником. И эти огни светят так ярко, красиво и прекрасно, что души, не видившие раньше многого в мире – в этом сказочном свете вдруг начинают видеть. Как будто бы обретают способность смотреть, которой до этого не имели. Вот и мама сегодня почувствовала – совсем быстро, внезапно, легко и чудесно – какое-то тёплое, всепоглощающе доброе ясное чувство, которое иногда ещё приходило к ней в душу на службах в храме – там, видимо в единении множества душ, обращенных к небу в молитве, рождается тихое, льющееся мягкой, нежной мелодией чувство, которое похоже на свет множества зажженых свечей у алтаря. Это чувство захлестывает даже неверующих. Даже тех, кто только думает что верит. Оно захлестывало, бывало, и маму мальчика – хотя она и игралась лишь только в религию, но всё же… Ведь мальчик, допустим, играется тоже в компьютерные игры и понимает что только играет в игру. Но всё же испытывает эмоции от неё – страх, спешку, досаду, радость. Он чувствует, хотя и думает что это – всего лишь игрушка. А ведь его мама и не отдаёт себе отчёт в том, что она только играет. Мама сидит теперь в машине, думает понемногу и по многу чувствует… Чувствует, чувствует, чувствует… много чего доброго, приятного, светлого. Она смотрит опять на экран. Там Мария глядит с теплой любовью на Младенца Христа, а вокруг – сумрак. Слабо освещенный хлев покрыт пляшущими пятнами света от нескольких тусклых свечек. Здесь нет, тоже, блестящих Рождественских декораций, наряженных елочек, свечек с ванилью… Нет сахарных тросточек и пряничных человечков, камина и остролиста, боярской роскоши – тоже нет. Никаких расписных узорчатых игрушек, растегаев и калачей, сбитня и леденцов на палочке. Ничего из того, с чем связывают Рождество лайфстайл блоги. Совсем ничего. Мама удивилась очень про себя когда пришла к этому открытию. Действительно… для неё Рождество – это набор всяческих визуальных образов, которые… на самом деле, оказывается, совсем не имеют ничего общего с изначальным понятием Рождества. В начале – оно не было никак связано с кучей блестящих безделушек. Никак… Это открытие ошеломило маму. Возможно она потому и не чувствует особенной радости под Рождество, что не там и не в том совершенно её ищет?.. Она – в чем-то простом, близком, светлом, хорошем. Но не в дорогом и обильном. Волхвы принесли в Рождественскую ночь дары для Спасителя – дорогие дары, ценные. Но они – ничто по сравнению с этим Дитем – бедным всё ещё, не богатым, рожденным в хлеву среди животных, незаметно – ни для кого кроме мудрецов незаметно, пришедшим на свет. Он – и есть чудо. Он – самое главное. Самое ценное. Самое дорогое. Увидишь ведь просто в жизни такого ребёнка – и не подумаешь что он что-то значит… Увидела бы мама мальчика такого младенца и не подумала бы что Он – самое главное. Подумала бы что Он – нищий ребёнок, совсем не стоящий её великосветского внимания. И стало маме мальчика стыдно. Сидит она и думает о том – что в жизни главное. Тихо сидит. Не говорит ничего, только думает. Думает… чувствует…

– Ма-маа?.. – потихонечку спрашивает мальчик, когда мультик наконец завершается и голос рассказчика умолкает, уступая место титрам и нежной сказочной музыке – такой же как до того, но только уже более громкой и торжественной. – А где я родился?..

Мама явно не ожидала такого вопроса. Совсем растерялась. Тем более что она так глубоко ушла в собственные размышления и из них не так-то просто теперь сразу выйти.

– Ты знаешь… Давай я потом тебе про это расскажу, ладно?.. – испуганно говорит мама и ждёт что в ответ скажет мальчик.

– Всегда-ааа так… – надулся малыш и сложил на груди ручки обиженно. Смотреть стал в окно и изо всех сил хмуриться.

Всегда так – действительно. Ведь мамы всегда нет. Её нет никогда. Как и папы. Они заменяют себя кучей нянечек, а сами они – на работе, если мы говорим про папу, и на светских развлечениях – если мы это о маме. Их никогда нет. Чего-нибудь спросишь у мамы, а ей обязательно некогда. Ей некогда говорить, ей некогда играть, ей некогда читать и смотреть телевизор вместе. А этого хочется каждому ребенку. От мамы всегда просто сыпятся сверху на мальчика кучи подарков и сладостей, развлечений и ласковых слов. Сыпятся градом в те недолгие часы, когда мама оказывается рядом и начинает играть в заботливую мать. А в остальное время – её просто нет. Когда же она есть – то как будто бы есть не она, а какое-то только подобие мамы. Игрушечная идеальная мама, которая никогда не ругается и не воспитывает, котрая только сладко-сладко с тобой говорит, а в глазах у неё – пусто. И будто бы нет никакой настоящей любви. Мальчик чувствует это, хотя и не осознает, и от чего-то считает себя одиноким. Он дуется вечно на маму, а она считает что это всего лишь отголосок его горького детдомовского прошлого, которое оставило на психике ребенка отпечаток. И дальше сюсюкает с ним, пытаясь этой слащавой лаской подменить настоящую любовь. Да, с ним она так же играется, как и со всем остальным. Ей нравится эта игра – в благодетельную мать приёмного ребёнка. И для того, может быть, пару лет назад и взяла она его, малышочком ещё, из приюта – чтобы почаще иметь возможность играться в любимую игру. Подружки приходят к ней в дом, любуются на сыночка и восхищаются ею – такой доброй и щедрой, великодушной и самоотверженной. Её упрекнуть, в общем-то, не в чем. У мальчика есть всё. И даже больше чем всё. Но нет чего-то… Чего-то простого и доброго. Того что бесплатно, что вовсе не стоит никаких денег на нашем свете, но что, одновременно, является одной из самых ценных вещей в мире… Не ценных а даже бесценных наверное. Чего-то этого у мальчика нет. Но жаловаться ему, в общем-то, не на что. Он живёт припеваючи, как маленький наследный принц какого-нибудь сказочного королевства, не знает ни в чём нужды и недостатка. Но вот… вот только он отчего-то не рад. Всё равно не рад. Мама смотрит на чадо и думает – как бы так рассказать ему правильно – где он на самом деле родился? Что будет верным в таком случае – продолжить скрывать что он приёмный и пусть тогда дальше лишь мамины подруги и семьи маминых подруг знают об этом и восхищаются, или же пусть он узнает об этом и сам?.. Во всяком случае – где он родился в прямом смысле, мама и сама не знает. Она знает только что был он рождён вместе с маленькой сестрой-близняшкой в семье одной женщины. Та развелась с мужем в скором времени, а мальчика и девочку оставила себе. Потом начались у его настоящей мамы запои и всякое прочее, к тому же – совсем не было денег на то чтобы содержать детей. Одна важная дама – знакомая мамы мальчика – в то время как раз занималась их делом. Она занимает высокий пост в местном управлении и отвечает за несколько детдомов. Она-то и посоветовала ей взять мальчика с девочкой к себе, когда та стала подыскивать себе подходящего малыша. Мальчонка был очень хорошенький – розовощекий и пухлый, весёлый, со светлыми, цвета соломы волосиками. Он много смеялся – заливисто как крошечная пухленькая птичка на веточке, а вот девочка – хотя тоже была симпатичной, в общем-то – но всё же была чуточку более скучной. Она очень редко смеялась. Хотя улыбалась всё время. Но слишком задумчиво как-то улыбалась. И грустно. И это новой маме мальчика не очень-то понравилось. В конце концов – решила она – одной игрушки для похвальбы перед знакомыми – вполне предостаточно. А двух брать опасно – начнётся шум в доме, гам, драки – всякое такое… Возможно ещё каким-то десятым или сотым поводом не взять девочку – ей послужила иррациональная зависть к ней, как и к любой девушке, девочке или женщине, у которой такое вот милое личико от рождения, правильные черты лица и нежные волосы. Сама мама мальчика всего этого, по собственному её мнению, не имела совсем или имела в весьма ограниченном количестве. И тайно завидовала всем, кто имел эти прелести жизни просто так и не прикладывал никаких особых усилий к тому чтобы выглядеть очаровательно. Сама мама прикладывала много усилий зачем-то, считая себя некрасивой, и только портила этими усилиями свою красоту. Она бы вполне всем казалась хорошенькой, не будь у неё столько ненужных инъекций, подтяжек и прочих косметических процедур. Она бы казалась тем более прелестной, чем в самом деле была, когда бы могла не желать выглядеть похожей на всех своих великосветских подруг, в кругу которых не любят естественной красоты, а ценят искусственную и надутую. Мама не знала всего этого и от того просто завидовала тем, у кого есть природная красота – та, которую у себя она сама же, собственно, и отнимала. В конечном итоге мальчишка один переехал к ней. И стал жить у них в доме. И больше не помнит всего, что с ним было до этого. Он помнил теперь только то что она – его мама. А муж мамы – его отец. Отца он встречал ещё реже, чем маму. А мама отца видела тоже не часто. Ей, в общем-то, мало хотелось его вообще видеть. Не то что бы были у них какие-то натянутые отношения – нет. Всё было прекрасно. Полнейший мир и идиллия. Но мир и идиллия царили в семье только, наверное, от того – что мама и папа в семье словно разные комнаты в доме: столовая и гостиная например. Они существуют рядышком и каждый играет свою важную роль в одном общем целом, но практически никак не взаимодействуют, никак друг на друга не реагируют, никак не нуждаются друг в друге. Они – декорации друг для друга, на фоне которых жена смотрится выгодно, муж смотрится выгодно, и получается в целом – одна, очень даже приличная лубочная картинка. В семье жаловаться не на что – всё хорошо. Но чего-то, всё-таки, не хватает… Порой мама мальчика вспоминает о той его – прежней – маме, которую никогда ещё в жизни не видела, и тоже завидует ей тайной завистью. Завидует только из-за того, что эта женщина, видимо, умела любить или была любима. По настоящему. Не по игрушечному. Она так расквасилась после расставания с мужем, что чего только в жизни её не началось. А значит – она любила. А может быть что и он её тоже любил хоть когда-нибудь, и ей случилось это почувствовать… А маме мальчика ни одного из этих чувств испытать не доводилось. Она не умела любить – по настоящему, истинно. Она лишь умела пытаться изображать любовь – вот так будет очень похоже на то что она любит сына… а вот так – мужа. Она примеряет хорошенькие образы и красуется в них перед зеркалом. Но внутри – ничего. Да, вроде бы и детей эта женщина тоже любила. Любила до умопомрачения. Но не смогла справиться с горем. И её лишили родительских прав. И поделом – так о ней говорила всегда новая мама мальчика, когда беседа с подругами касалась приятной для мамы темы – её благого дела усыновления. Она любила качать головой, горестно охать и переживать напоказ за ребёнка, которого родная мать оставила без должного ухода – одного, беззащитного, вынужденного терпеть пьющую пропащую мать… Про сестру мальчика мама предпочитала умалчивать. Чем больше рассказывала она о грехах и пороках ей не знакомой, неизвестной женщины – тем больше казалась она людям женщиной великодушной, больших душевных качеств. В сравнении сразу же становилось понятно – раз для неё такая дикость ужасное поведение прежней матери, раз при воспоминании даже о страшных проступках другой женщины вся она так и кипит возмущением – то уж наверное точно она сама не такая. Наверное точно она много выше и тоньше и лучше. Так мама мальчика самоутверждплась за счёт незнакомой пропащей души, и одновременно мстила ей за то что ей выпало в жизни время любить. Сама новая мама могла бы любить тоже. Легко бы могла. Любой человек может. Но некоторые так сильно не хотят, что даже не пробуют никогда. Она лишь игралась в любовь – как и во всё остальное. Она лишь пыталась надеть на себя некое подобие любви, вместо любви истинной, неподдельной – точно так же, как и с её красотой. Могла быть красивой и просто, естественно, но создавала на себе ненастоящую красоту. Точно так же – и с любовью. В кругу маминых подруг не принята простая натуральная красота. Она слишком незаметна. Черты у простой красоты тонки и легки. Их подслеповатые люди не могут легко разглядеть. А любые богатые люди становятся чуточку подслеповатыми – слишком уж часто они видят слепящий блеск денег. Черты же нарочито огромные – подкачанные губки, щёчки, густо намазанные бровки и реснички, да всё такое прочее подобное – легко видно им, как крупные буквы на листке для проверки зрения у окулиста. Поэтому всё здесь – в их кругу – должно иметь чрезмерные размеры. До уродливого чрезмерные. Тогда их заметно тому слабому зрению, что привыкло видеть одно только крупное – крупные суммы, дорогие вещи, машины, дома и тому подобное, имеющее не маленький размер. Их глаз привык к чрезмерно большому. Так точно происходит и с любовью – уж если ты любишь кого-то, то это должно быть заметно всем-всем и сразу. А чтобы добиться такой заметности – нужно лишить любовь её главной сути: её камерности, её скрытности, её робости и смущения. Приходится делать любовь чем-то лубочным, экзальтированным, безвкусно огромным. Вот и не чувствует вовсе любви настоящей новая мама мальчика. И сегодня ей вдруг почему-то за всё это страшно стыдно становится. Очень стыдно и просто неловко. Она молчит в ответ на обидку мальчика не только потому что не хочет сказать что он не родной, но наверное потому что как никогда хорошо сама это чувствует. Она ощущает как никогда явно что он ей чужой и что она – главное она – на самом деле совершенно чужая. И очень неловко ей будет в этом признаваться. Но так велико в ней становится чувство стыда, что оно заставляет желать признаться. Впервые ей хочется рассказать про его усыновление иначе – высказать это как исповедь греха, а не как блестящую похвальбу. Ей тяжко на душе от этого секрета, словно он – её вина а не заслуга. Ей так тяжело становится, что совершенно не собираясь того делать, она начинает рассказывать мальчику как она взяла его из детского дома и как он рос до этого в другой семье… Рассказывает и не упомянает в этот раз о том, какой ужасной была его мама. Только замечает осторожно что та ошибалась. Ошибалась, и от того их с сестрой у неё забрали. Да, про сестру она тоже ему говорит – впервые рассказывает кому-то о том что такая девочка есть. Она говорит – всё что знает, но только не всё. Всё, что хочет, но только не всё. Она говорит, а малыш слушает. И так ему невероятно всё это кажется – так чудно и дивно, что даже не верит он в эту странную сказку – как будто бы это совсем и не про него. Совсем-совсем. Он думает что какая-то здесь ошибка… А чувствует при этом, что всё, наверняка, так и есть. Он чувствует что как будто бы начинает немножечко что-то понимать из того что его так тревожит. Он что-то такое чувствует, что открывает, как будто бы, перед ним дверки к какой-то само собой разумеющейся и так необходимой ему истине. Он чувствует что ему легче становится от этой истины. Но он всё равно не верит. И мама сама, будто бы, не верит что так вот легко, просто и быстро всё рассказала. Как в сказке. Ещё только садилась в машину и даже не думала что-нибудь говорить подобное. Она так вот просто и быстро разрушила давнюю наработку – изящно спроектированную красивую постройку, над которой так много работала. Она лишилась в одно мгновение той сказочно прекрасной легенды, которая повествует о ней – благородной приёмной матери, принявшей под крылышко бедного сироту и сделавшей так, чтобы малыш не знал, никогда не догадывался даже, о том что он не родной. Она лишилась этой любимой своей легенды. Потому что теперь он знал. Теперь нечего было бы подобного рассказывать. Теперь сказка становилась не столь лицеприятной. Казалось бы – ей стоило бы не рассказывать мальчику ради его же блага – тогда-то она поступила бы с ним хорошо. Но сегодня ей кажется что хорошо она с ним поступит лишь если расскажет. Очень странно – но так. Всего несколько минут, проведённых в машине наедине с малышом и этой нежной тихой музыкой, перенастроили маму внутри как какой-нибудь сложный электронный прибор. Метель… Белым-бело за окнами… Совсем ничего не видно. Словно другая реальность. Словно другой мир. Другой, странный… белый. И всё другое. Другие мысли, другие чувства. Другие сведения – для неё и для мальчика. Она сама много чего узнает про себя нового, рассказывая новое мальчику. Она сама словно теперь понимает что-то новое про прошлое. А мальчик сидит и не знает – что думать. Забыл про монстров и вообще про телефон, забыл про многое что его окружает и думает только о том – как это так?.. Мама – не мама. Другая какая-то женщина – мама. И у него есть сестра…