21 день

Алма – как змея, которая вьется на шее, но не душит. Холодная, скользкая. Мерзкая в своем пустом обличье. Бесполое создание, лишь отдаленно напоминающее человека. Я никогда… я никому в жизни не пожелаю столкнуться лицом к лицу с подобным человеком!

Она молчит и буравит меня взглядом с ног до головы. Ведя сей абсурдный диалог, я никак не мог избавиться от ощущения, что Алма ведет себя странно. Я хочу сказать, страннее чем обычно. Чего она добивается сейчас от меня? о чем может думать человек, который посадил другого цепь? Я знаю одно – она преступница, и весь этот диалог – пыль в глаза, чтобы я вновь почувствовал на себе копошащиеся призрачные личинки.

Алма толкает ногой коробку, а из одной из них выуживает гаечный ключ. Женщина выпрямляется и идет к выходу. Я опешил: она, что? Просто уходит?

– Ешь, – коротко кидает она у самой двери, а затем поднимается по лестнице.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Едва могу сдерживать истеричный смех, раздирающий горло. Но пока её фигура не скрылась, я даже бровью не повел – так я боялся, что она вновь вернется и потребует поднять ногу и заберет ключи.

Теоретически она может, но без боя – я их не отдам!

* * *

Несмотря на оказавшую меня эйфорию радости и воодушевления, я осознавал всю опасность. Это я еще понял по шагам у лестницы, как только я собирался отпереть оковы. Не придумал ничего лучше, чем спрятать ключи под подстилку, а самому усесться на неё.

Сохраняя беспристрастное лицо, я сидел в углу. к еде не прикасался. Да и не до неё мне! Как только появилась Алма она, не говоря ни слова, пошла за ширму. Я вновь отсчитываю секунды, шепча одними губами: «Быстрее! Уходи! Уходи же!». Забрав ведро с водой, Алма, выходит не обратив на меня ни малейшего внимания.

Я шумно облегченно выдохнул. Потер вспотевший лоб, я, сгорбившись, смахнул подстилку и скользкими пальцами выхватил ключи. Нет времени раздумывать – нужно как можно быстрее избавиться от оков. Поглядываю на дверь, напрягаю слух. Связка ключей так и норовит выпасть из рук, но держу их крепко перебирая с одного ключа на другой. Первым делом избавляюсь от ошейника! Услышав заветный щелчок я, с превеликим наслаждением, отбрасываю в сторону ненавистный ошейник!

Вновь вглядываюсь в дверной проем – никого. Далее, высвобождаю ноги. Будь времени больше – я бы их размял как следует. Сейчас самое сложное – запястья.

Потребовалась вся моя выдержка и ловкость пальцев, чтобы просунуть дрожащий в моих руках ключ в замочную скважину. Чуть все пальцы не вывихнул!

У меня аж сердце в ушах бьет – настолько я боюсь! у меня нет вообще четкого плана, я тупо полагаюсь на физическую силу! Сердце стучит – чечетку отбивает! в затылок будто смертью дыхнуло – стараемся перегнать друг друга!

Где-то у лестницы услышал шум. Затрясся, чуть ли ключи не выронил. До боли в суставах я сворачиваю ключ, а сам нервно поглядываю в дверной проем.

Слышу шаги! Прокручиваю до самого упора, надавливаю… Щелчок! Оковы тряхнулись и разъехались. Не теряя времени, я подрываюсь с места и мчусь к стене у двери. По пути хватаю первое попавшееся, что нашел – деревянный молот.

Шаги становятся ближе, отчетливее. Тяжело прерывисто дышу, замирая на месте. Я гляжу на молот в своих руках… Нет..я не смогу им ударить её – этим и убить можно! Нельзя.

Отвлекся… Я в ту же секунду поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с изумленной Ренатой, что держит в руках ведро. За долю секунды до её крика, я поддаюсь вперед и хватаю девушку за плечи, закрывая ей рот. Рената завопила, но моя рука заглушает её крики. Ведро выронила, отчего вода расплескалась по полу.

Кривясь и морщась, я удерживаю девушку, напрягая силы. Она кричит, стучит по моим плечам кулаками. Брыкается, и похоже пытается укусить за руку…

Терпимо. с молотком было бы легче, но…

Я напрягаюсь, идя спиной к выходу. Миновав порог, я рывком отталкиваю от себя девушку, отвесив ногой ей пинок по спине. Рената охает, спотыкается и падает лицом на пол.

– Алма! Алма, он вырвался! – верещит она как утренняя сирена.

Я быстро захлопываю дверь и придавливаюсь плечом к ней. Слышу как Рената тарабанит в неё и материт на меня, на чем свет стоит. Запираю дверь на железную щеколду – не вырвется!

Игнорируя выкрики Ренаты, быстро оглядываюсь наверх. с этой справился, а уж Алма пониже и поменьше Ренаты будет. Стоит рискнуть.

Быть может я самоуверен в данный момент, но, не оглядываясь, бегу по лестнице, спотыкаясь. Деревянный люк раскрыт, и я без труда чуть ли не карабкаюсь через него.

Попадаю в совсем узенький и маленький коридор, в стене которого зияет всего лишь одна закрытая дубовая дверь. Лишь на мгновение в моем, воспаленном от окрыления свободы, мозгу проносится мысль, что за ней может быть все, что угодно. Но выхода нет – либо вниз в душный подвал, либо вперед.

Дергаю за ручку. Тяну сначала вперед – не поддается. Резко на себя – дверь со скрежетом распахивается, отчего я чуть ли не упал. Шумно дыша, я делаю шаг за порог и…

Время замерло для меня. Я даже сначала попросту не понял, что произошло, пока с запозданием не услышал хруст. Показалось, что скрипнули металлические зубья, но… тотчас из моего горла вырывается истошный вопль, что я сам поверить не могу, что это мой собственный надрывный голос. Я орал так сильно и громко, что уши заложило. Чувствую невыносимую боль в ноге, словно её раскусили надвое.

И только, когда я заплаканными глазами взглянул вниз, заметил, что моя щиколотка зажата между ржавыми зубьями внушительного капкана. Я ошарашенно глядел на свою неестественно перекошенную стопу, из которой хлестала кровь и не мог двинуться. Кажется, я видел собственную раздробленную кость!

– Господи боже!

Я кричал. Кричал так, что в ушах заложило! в истерике я схватился за «пасть» капкана, пытаясь собственноручно выбраться из него, но сделал лишь хуже самому себе – зубья вонзились глубже, разрывая мясо и сосуды. Вновь разразился плачем и воплем.

От боли был готов потерять сознание, а кровь хлестала из моей ноги, заливая капкан и стекая на пол. Согнувшись, хватал губами воздух, стараясь не отрубиться, а мои пальцы вцепились в зубья.

«Господи, я сейчас умру!

Помогите мне!

Пожалуйста, кто-нибудь!»

Захлебываясь собственным криком, я вскинул головой вверх и увидел..её. Безразличные черные глаза оглядывали меня.

– Для выгула ещё рано, – произносит она холодно.

Всё. Мне конец.

3 Колокол

«Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Джон Донн, исповедь.

«Кофе что ли себе сделать?» – подумал я, задумчиво разглядывая красную надпись «Вы погибли» на экране, – Да все-таки сделаю».

Отъезжаю назад на стуле и слышу, как ножки глухо ударяются о деревянный каркас кровати. Не обратив никакого внимания, вылезаю из образовавшегося узкого прохода между столом и стулом. Блин, ну какая же маленькая у меня комната-то, а!

Берусь за ручку и как можно тише открываю дверь, но петли издают тягучий и противный скрип, от которого я поморщился и фыркнул. Надеюсь, бабушка с матерью не проснутся от моего ночного рандеву.

Не успел я выйти в коридор, как вдруг замечаю, что в нашей смежной с кухней гостиной горит свет. Закатываю глаза и тяжело шумно вздыхаю – небось мать опять привела очередного «ложно обвиненного»? Ну, кого мне в этот раз пинком выгонять из квартиры?

«Никак вы, блять, не научитесь!» – внезапно откуда-то сверху от меня донёсся голос «Всеволода из Ривии»[1].

Надо же – так точно подмечает мои мысли!

Стоп! а что он делает в моей «трёшке» в три часа ночи сейчас? Или это соседи?

Я оглядываюсь. Хмурюсь, но не замечаю никакого Белого Волка в стенах моей квартиры. Я тихо прыснул со смеху, упрекая себя, что пятый трай [2] «Ведьмака» оказался для меня лишним.

Иду на кухню, под ногами поскрипывает паркет. в ступни впивается грязь – идти как-то совсем тяжело, будто увязаю в топях.

Выглядываю из-за угла, опираясь ладонью о вибрирующую стенку холодильника, и вдруг замираю на месте. Вместо матери я вижу бабушку, сидящую за столом. Её голова слишком низко опущена, потухшие серые глаза устремлены в её любимую красную кружку «в горошек» с какой-то странной зеленоватой жидкостью в ней. Бабушка бездумно глядит на воду, как в трансе, и помешивает её ложкой. Лицо её искажается от неприязни, и она неодобрительно качает головой. Седые волосы привычно завязаны в низкий свободные пучок, из под которого выбиваются несколько едва заметных кривоватых прядей. Почему-то сейчас бабушка кажется старее, чем есть на самом деле. Ей как в одночасье прибавили лет двадцать к её семидесяти пяти. Глубокие морщины покрывали её маленькое круглое иссохшее лицо землянистого цвета, хотя нет – это даже не морщины, а язвы!

Я не стал задавать вопрос, отчего она не спит в столь позднее время, а резко бросился к ней, испугавшись, что ей нездоровится, но она в своем привычном репертуаре молчит и не хочет никого беспокоить.

Я чуть ли не падаю на колени рядом с ней, и беру её за руку, накрывая её ладонь своею.

– Ба! Ты чего? Тебе плохо? – испуганно выпаливаю я.

Пытаюсь заглянуть ей глаза, но она вдруг поджимает губы и отворачивается от меня, закрывая глаза рукой.

– Ба? – повторяю я уже требовательнее.

Бабушка резко стряхивает мою руку со своей и вдруг отворачивается, сгорбившись. До ушей доносится её тихое завывание и невнятное бормотание. Я хмурю брови и придвигаюсь поближе, дабы расслышать хоть какие-то слова. Я с беспокойством гляжу на неё, а внутри бушует настоящий ураган из паники и страха: «Что с ней случилось? Почему она молчит? Она ведь всегда со мной разговаривает, почему она отворачивается от меня? Я обидел её? Да в чем дело?!»

Я уже готов прикрикнуть, чтобы услышать хоть какие-то объяснения, но только я раскрываю губы, как вдруг…

– Чего же ты здесь забыл, Игорь? – мучительно завывает она, глядя в распахнутое окно, за которым виднелось черное непроглядное небо.

Я опешил. Непонимающе гляжу на неё, подходя сбоку.

– Ба, ты чего? – удивленно спрашиваю я: – Я ведь живу здесь!

Бабушка вдруг разражается надрывным плачем, закрывая лицо. и воет! и воет! Покачиваясь на стуле вперед и назад, она походила на умалишенную.

Что за ерунда?!

– Рано тебе сюда! Почему же ты так рано пришел ко мне? – сквозь плач вопрошает она, подобно просящему у Господа в Церкви: – Нельзя тебе сюда! Уходи скорее отсюда!

– Уйти? Почему я должен уходить из своего дома?! – воскликнул я, окончательно запутавшись.

Но вместо ответа я вновь слышу её жуткий вой. Я стоял и ошарашенно уставился на неё, выпучив глаза. По телу пробежала дрожь, заставив меня покрыться холодным потом. Я вскидываю дрожащую руку, в надежде успокоить бабушку, но вдруг резкий звон в ушах заставляет меня инстинктивно закрыть уши. Этот звук такой громкий и невыносимый, словно бьют прямо рядом со мной. Я жмурюсь, скрипя зубами и падаю на колени. Черт, да почему так громко? Ведь Церковь от нас хоть и недалеко, но не настолько, чтобы от колоколов дрожали перепонки.

БАМ! БАМ!БАМ!

ДА ХВАТИТ!

БАМ!

ЗАТКНИТЕ ЭТОТ ШУМ УЖЕ!

Я БОЛЬШЕ НЕ ВЫНЕСУ! Я СЕЙЧАС ОГЛОХНУ!

Вой старой женщины смешивается со звоном колокола. Я с силой надавливаю на свой череп, в надежде приглушить эту какофонию. Но никак! Они тарабанят внутри меня! Исходят от меня! Я выгибаюсь в пояснице, вытягиваю шею вверх и…

Отчаянно ору, прорывая мрак удушливой комнаты. в ужасе дергаю своими конечностями, но сквозь полусон уши закладывает от громоподобного лязга цепей. Я резко распахиваю свои глаза. Замираю в ледяном ужасе от осознания, где я. Секунду, одну чертову секунду, гляжу вверх, в непроглядную тьму, обливаясь потом. Не могу двинуться от нахлынувших эмоций и невыносимой боли где-то внизу.

Всхлипываю.

Душно.

Нечем дышать!

Я снова заперт! Я вновь во тьме!

Один…

В ушах застыл раскатистый звон, что эхом буравит мою голову, заставляя её пульсировать.

Закрываю лицо туго связанными руками. Кожа на запястьях привычно ощущает холодок оков. Эти сволочи их еще опутали тугой веревкой до локтей, и я застыл в молитвенном жесте, словно прошу прощения.

У кого?

У кого я должен его просить?

Сорванным голосом я вновь прорываю темень. Я кричу снова и снова. Крик, перерастающий в плач. Плач, переходящий в натужный слабый вой. Вой, сменяющийся слабым смехом обреченного облегчения…

Я ещё жив…

* * *

Какой ужасный сон! Так уж случилось, что мне редко снятся сны, но ежели подобное происходит: то либо кошмары, либо неясная чушь.

В этот раз смешалось всё – игры, которые я не раз проходил и покойная бабушка, скончавшаяся почти год назад.

Сонники никогда даже не открывал, но тут даже такому человеку как я, не верящему во всякие гороскопы и магию, становится не по себе. Уж ли не Божье провидение ли это? Или помесь последних дней… или недель, случившегося со мной?!

Одно ясно точно – бабушка выгоняла меня не из квартиры.

Быть может я уже окончательно свихнулся, раз рассуждаю как «лавочная бабка» у подъезда? Если я выживу… Черт «не если»! Я выживу и выберусь отсюда! и я обязательно пойду к психологу, потому что, как мне кажется, я начинаю терять связь с реальностью и начинаю верить во сверхъестественное. То ли ещё будет?

Однако… В столь плачевном положении я вообще не должен упрекать себя за некое подобие веры и мистицизма – это мои единственные помощники сейчас. Нет вещи страшнее для меня, чем тотальное одиночество.

* * *

Адская боль в ноге не даёт забыться сном. Если начинаю двигаться, болевые вспышки раскатом проносятся по всему телу. Приходится лежать неподвижно и не сосредотачиваться на ноющей ступне Я даже боюсь представить, как она выглядит сейчас. Гоню депрессивные мысли о возможной инвалидности. Перечеркиваю! Нет! Кость мне всего лишь померещилась! Я смогу ходить! Там не всё так страшно, я уверен в этом! Это всего лишь ушиб…

Отбросил идею подвигать ногой, потому как походу её плотно зафиксировали в шине. Надо же, блять, как заботливо!

По какой-то причине я ещё и голый по пояс, только бриджи остались и то, на правой ноге, штанина разорвана до колена. Да и чёрт с ней, все равно от футболки смердело, как от помойки.

Интересно, сколько времени прошло? Я с трудом приподнимаюсь, напрягая пресс, чтобы в очередной раз лицезреть перебинтованную правую ногу, горизонтально уложенную на несколько подушек.

Что же вы, блять, и её в кандалы не заковали, а? Чтоб уж наверняка! Мог бы еще подать несколько идей, как из меня превратить мумию из веревок и цепей! а что – вдруг сбегу?!

Трусливые сволочные девки, ведущие себя уверенно только тогда, когда я связан! Особенно Рената! Столько гонора, а как выбрался, так сразу завопила – глаза выпучила как сова! Как же я изначально не разглядел-то её?

Игнорируя боль, стараюсь сосредоточиться и вспомнить хотя бы малейшее проявление мужененавистничества с её стороны, но либо у меня память дырявая, либо действительно такого не наблюдалось от неё. Она ведь всегда разговаривала со мной охотно и звонко щебетала в трубку. Шутила, постоянно талдычила, как хочет вживую со мной познакомиться.

Вот зачем? За этим?

Я вдруг громко рассмеялся от внезапного осознания. Да так сильно, что глаза заслезились! Меня переполняет такой жгучий гнев и отчаяние, что я не могу рационально сейчас мыслить – только слепо ненавидеть. Я в исступлении бьюсь раз за разом затылком об подушку, ибо только так я могу выплеснуть свою злость!

– Сука! Тварь! Дрянь! Мразь! Блядина! – рычу я осевшим голосом.

Я не помню вообще, чтобы я хоть когда-нибудь произносил столько брани в одном монологе.

«Рената, а чтобы ты сделала, если бы я не согласился с тобой поехать, а? Нашла бы другого беднягу? Или что? Я бы сказал: «нет», и мы бы стояли на занюханном вокзале, переполненным бомжами, смотря друг другу в глаза, а потом обнялись и нахер пошли?»

Господи, какой же я тупорылый дегенерат! Позволил увести девке себя, которую впервые в жизни вижу! Дал слабину, только из-за того, что «она же девушка». Сколько историй с исчезновением людей бродят в интернете? Да куча! Несметное количество, но я их проигнорировал, а еще хуже – даже не думал о них!

И вот теперь я расплачиваюсь за свою оплошность. Лежу, не способный двинуться. в спёртом подвале, черт знает где! Голодный, потный, грязный и беспомощный калека…

Бессильный перед двумя психопатками.

Я вновь гляжу на мрачный неприветливый потолок и закусываю нижнюю губу. Тело сотрясает дрожь, похоже меня лихорадит. Сжимаю руки в кулаки. Пока я один здесь… пока никто не видит… я издаю жалостный всхлип и позволяю глазам намокнуть. Стискиваю зубы до скрежета, грудь сдавливает не сколько от нехватки воздуха, сколько от раздирающей боли воспоминаний. в данной ситуации я вообще не должен подпускать гнетущие мысли в свою голову. Не могу – они все равно прорываются своими клешнями и впиваются в каждую клетку моего мозга, терроризируя душу и сердце.

Я такой же беспомощный, как в те дни, когда мне едва стукнуло десять лет. Худющий, дёрганный мальчишка с огромными испуганными зелеными глазищами, из которых безостановочно лились слёзы. Мальчишка, что не в состоянии достучаться до безразличной пьяной матери, что спала на боку на дырявом диване, изъеденным клопами. Не в состоянии докричаться до неё, чтобы она проснулась! Чтобы защитила своего сына от отчима, который его грозился забить ремнем за то, что мешал ему своим присутствием.

Сколько этих ублюдков она приводила домой, и с глупым наивным выражением слепой радости сообщала мне: «Это твой папа!»?

Каждый такой «папаша», что приживался у нас, в комнате двенадцать на двенадцать, считал священным долгом обучить меня жизни! Сиделец несправедливо, естественно, осуждённый, невнятной речью, но как мантры, заливающий нотации малолетке, «каким пацаном надо быть, шобы[3] жить по понятиям».

Единственная доступная радость – нажраться и валяться на полу в собственной рвоте, а потом устраивать пьяный дебош, гоняя мать и её ребенка по всему общежитию.

Но я, слабый и немощный, никак не мог достучаться до мамы! Объяснить ей, что не хочу больше никаких «пап». Я только жалко ревел и содрогался от первобытного ужаса, который только может испытывать ребенок. Забирался под стол – единственное безопасное место и баррикадировался всем, чем можно. Рычал, кусался и шипел как разъярённый лисёнок…

Здесь нет стола, под котором я бы мог укрыться от опасности. Мою баррикаду сломали и ворвались в неё. Я зажат в углу. Такой же маленький и слабый, хныкающий ребенок в теле взрослого парня.

Но если того меня, в конце концов, забрала к себе бабушка. Вытащила меня из этого непроглядного мрака и кошмара, одарила любовью и заботой, то здесь… мне никто не поможет. Боже мой, неужели я здесь вот так умру? Чем? Чем я заслужил подобную участь…?

Я тихо плачу, напрягая бока. Ребра вновь привычно сдавливает, отчего они начинают трещать не хуже, чем моя перемолотая нога. Из моих губ вырвался настолько слабый и жалкий скулеж, что мне мерзко от самого себя. Но я уже попросту не могу остановить рвущийся поток из моих глаз.

Бабушка, я не верю, что я думаю об этом… но хорошо, что ты не дожила до этого момента! Твоё чуткое заботливое сердце не выдержало бы, узнав ты о моем нынешнем положении. Я бы никогда не простил самому себе, если бы ты умерла из-за меня!

Достаточно я повисел у тебя на шее и полагался только на тебя… Я не смог выплакаться на твоей могиле, когда хоронил тебя. Не смог разреветься, когда Егор рывком притянул меня к своей груди и коротко произнес: «Реви». Не смог выдавить из себя хоть толику горя, когда приехал к Элине, в надежде, что именно у неё я смогу расчувствоваться, но выглядел безэмоциональным куском черствого камня, который даже не удосужился проронить слез для человека, что открыл путь к счастливому беззаботному детству такому неблагодарному мальчугану. Ты так старательно лепила из меня человека, терпеливо обучала и ласково бранила, когда я вредничал и не слушался.

Но всё это канет в лету, если я умру здесь! Все титанические усилия окажутся напрасными, а значит и твоя жизнь не имела смысла. Наследие, которое перестанет существовать.

Но ты даже сейчас… до сих приглядываешь за мной оттуда… Если бы ты не приснилась мне сегодня, у меня бы больше не было сил заставлять себя жить…

* * *

Шаги я услышал даже сквозь беспокойную дремоту. Я мигом распахнул глаза – сон как рукой сняло. Лежал, не в силах сдвинуться от сковавшего меня страха неизвестности. Я прикрыл глаза, слыша, как отворяется дверь. Успокаиваю себя: хотели бы убить – не выхаживали бы. Но всё же, лучше держать ухо востро и быть готовым ко всему – логику психопатов вообще сложно разобрать.

Между тем я услышал шипящий звук зажженной спички. Сквозь плотно сжатые веки посветлело, но я не размыкаю глаз – притворяюсь спящим.

По аккуратным осторожным движениям на полу, я понимаю – это Алма. Только не она! Не хочу её не то, что видеть – я дышать рядом с ней не хочу!

Сбоку от себя, прямо у головы, слышу, как что-то тяжелое соприкоснулось с поверхностью пола. До ушей донёсся звон посуды. А, точно, это поднос.

В нос ударил мерзкий зловонный травяной аромат. Неприятно защекотав ноздри, я наморщился и в ту же секунду, не сдержался и чихнул.

«Бля!» – только пронеслось в голове, когда я встретился взглядом с Алмой. Она в своём репертуаре – также спокойна и отстранена, похоже ничуть не удивленная тем, что я в сознании. Её волосы в этот раз завязаны в низкий хвост, но передние пряди все равно неряшливо свисали у её квадратного вытянутого лица.

– Пришёл в себя, – не спрашивает, а утверждает она, садясь рядом со мной, подогнув под себя ноги.

Молчу. Отвожу взгляд обратно на потолок. Хорошо, что мне довелось побыть в одиночестве – дал волю эмоциям, иначе появись она раньше, я вряд ли бы смог сдержаться, и тогда бы угодил уже во второй капкан…

Алма тем временем склонилась над моей ногой, рассматривая её с каким-то научным интересом. Я скрипнул зубами! Сука, капкан! Кто бы мог подумать?! Более чем уверен, это её рук дело! Рената слишком недальновита для того, чтобы так идеально просчитать теоретический шаг попадания в него.

Алма уходит за ширму и через несколько секунд выходит оттуда с ведром. До моих ушей доносится плеск воды. Краем глаза замечаю, как женщина полоскает в ведре белое махровое полотенце. о нет..! Вздрагиваю и прислоняю коленку левой ноги к правой, будто бы это могло сдержать позыв.

Выжав полотенце, женщина осторожно убирает пряди моих прилипших волос со лба, и прислоняет мокрую холодную ткань к моему лицу. Я выдохнул сквозь плотно сжатые зубы, ощутив столь приятную долгожданную прохладу. Однако это лишь усугубило ситуацию с позывом облегчиться. Я только сейчас задумался, как мне вообще в подобном положении, со сломанной ногой, со связанными до локтей руками, ходить в туалет? Под себя что ли? в конце концов, я не выдерживаю и решаюсь.

– Развяжите мне руки, – требовательно говорю я. Алма замерла, я даже смог увидеть в тусклом свете свечей, как её густые брови поползли вверх. Осознав, какую чушь ляпнул, спешу добавить несколько смущенно: – в туалет хочу…

Черт, говорить о подобных вещах совершенно не комфортно, к тому же собственному тюремщику!

Не говоря ни слова, женщина поднимается и уходит за ширму. Слышу копошение, что-то упало на пол, но в тот же момент, Алма выходит, держа в руках подобие судна. Она ставит его сбоку от меня, а сама усаживается рядом. Женщина вдруг тянет свои руки к моим штанам. Хватается за резинку и начинает приспускать их, оголяя лобок. Я округляю глаза и дёргаюсь тазом в сторону, подгибая левую ногу. Правая нога тотчас разразилась резкой жгучей болью, но я не обратил на неё ни малейшего внимания.

– Нет! – рявкнул я.

– В чём дело? – она поднимает на меня тяжелый вопросительный взгляд: – Когда ты бредил – не возникал.

– Но сейчас не брежу, и я попросил развязать веревки, чтобы я сам смог…

– Но я не намерена тебя развязывать, – отстраняясь от меня, отвечает мне Алма ленивым тягучим тоном: – Так что приучайся ходить к лотку так.

Как бы по-адекватнее это выразить? Я, мягко говоря, поражён! То есть у меня вообще нет подходящих адекватных, человеческих слов для описания данной ситуации. «Ходить в лоток»? Я, блять, кот что ли? Или ты извращенка, что ловит кайф от мочеиспускания?

О, Господи! Каждый раз, когда я думаю, что хуже некуда, происходит противоположное. Эта женщина умеет удивлять. в самом худшем смысле!