Квадрат жизни. Грань первая. Путешествие

На подходе к палаткам понимаю, что сверху видел, в лучшем случае, четверть лагеря. Он оказался необычайно велик и представляет собой сборную солянку всего, что есть в парке. В одном месте ровные ряды разноцветных тентов, как в военном городке, рядом хаос, истинный супрематизм все из тех же палаток, и разложенных ковриков. Углубляюсь между рядами, хмурюсь от неприятных воспоминаний, глядя на землянки и пару шалашей. В условном центре этого винегрета замечаю аляпистую конструкцию, эдакую гроздью сросшихся хижин. Видимо их строили из всего, что под руку попалось, причем ночью, и с завязанными глазами.

Высматриваю вороватого мальчугана, невольно отмечая каждое лицо. Отмечаю разнообразие типажей и возрастов. Хоть и понимаю, что весь парк пройти может как ребенок, так и пожилой, но все равно задумываюсь над причудливостью нашего устройства, ибо в начале путешествия никогда не угадаешь, у кого хватит духа, разумности и сил добраться хотя бы до подножия вершины. Неожиданно мне на глаза попадается старый знакомец. Эшли меланхолично развалился у самого основания гранитного останца. Рядом его палатка, барабан и мандолина, зато красноречивого менестреля нет. Мысленно восхищаюсь не то везением, не то тайной силой этого неформала с его своенравным приятелем. Делаю вид, что не признал парня, и прохожу мимо, под его внезапно пробудившимся вниманием.

Неприятные откровения

Искать и ловить воришку долго не пришлось. Он уже попался в руки трем молодцам сурового вида, которые явно не случайно стоят около местного дворца. Парни шутливо допрашивают сорванца, отвечающего им в издательском тоне, с нескрываемой яростью в голосе. Мне ясно, что с таким буйным нравом попался он не случайно. Видимо вел себя подозрительно, эмоций не сдержал. Карту уже нашли. Моя драгоценность находится в руках одного из удальцов. Останавливаюсь в десяти шагах от этой дружной компании. Смущаюсь и одновременно взвешиваю риски. С неприятным чувством на душе решаюсь вмешаться.

– Уважаемые, добрый день, – вежливо обращаюсь к неофициальным лицам при исполнении долга. – Благодарю за восстановление справедливости, только не судите строго ребенка. Он просто по глупости утащил мою вещь.

Молодец, державший малолетнего нарушителя за руку, окидывает меня оценивающим взглядом:

– А ты кто такой? Чем докажешь, что карта твоя? Может, нахаляву чужое добро при оказии решил захапать?

– Пацана отпустить, – говорит второй блюститель порядка. – Эта рыбка покрупнее будет. Вроде все сходится, – он подмигивает своим товарищам и начинает двигаться ко мне.

Все произошло в один миг. Меня крепко хватают под локти, вогнав тем самым в оцепенение, как человека миролюбивого. Главный из троицы нахально снимает мою шляпу и оценивающе вглядевшись в лицо, командует:

– Отведите нашего гостя к Увальню, порадуйте старика. Только руки вниз опустите, нечего народ смущать, а то подумают, что у нас тут разборки, – с ехидцей во взгляде он вращает шляпу на пальце и следует вместе с нами.

Терять лицо, поднимать шум, а тем более драться не хочу. Прикидываюсь старым знакомым своих новых недоброжелателей. Наша нарочито неразлучная компания стремительно движется к центру лагеря. Умом понимаю, что мне и навредить могут, без защиты-то, но больше обидно, что ведут как жертву на заклание. Успеваю подумать, то ли слухи о моих с Ваней похождениях впереди бегут, то ли перепутали. О целях даже не гадаю. Благословенные контейнеры всем покоя не дают. Тем временем наша крепко спаянная цепочка без стука и остановки у порога входит в заднюю дверь нелепого и огромного сарая. Сопровождающие бросают мои вещи на стол и удаляются, все кроме одного. Третьим в помещении является грузный и седой человек. Он сидит, сгорбившись на широкой чурке, подперев голову руками. Через несколько секунд мое появление выводит его из транса.

– Ого, вот так дела, – говорит седовласый. – Ну, здравствуй, хитрец или ловкач, не знаю даже как тебя теперь называть. Уже искать собирались, а ты молодец, сам пожаловал. Может, по своей воле все расскажешь, о приятеле, о посылке? – его маленькие бегающие глазки, уравновешенные массивным двойным подбородком, испытующе смотрят на меня.

Говорить всю правду не хочу, ибо наглое поведение здешнего царька вызывает чувство протеста. Решаю сыграть простачка, выдав часть информации:

– Посылки у меня нет, как и у Вани, ее за широкими штанами не утаишь. Она сейчас по всему парку гуляет с тех пор, как нас ограбили.

Увалень вздыхает с показным сожалением, и обращается к оставшемуся помощнику:

– Обыщи-ка по полной этого лопуха. Он у нас недогадливый совсем, – встает с чурки, довольно уставившись на злополучного меня. – Темнишь ты парень, ой темнишь.

Подручный бесцеремонно сдирает с меня куртку, чуть руки не выломал. Обшаривает все карманы, заставляет разуться и снять футболку. Вываливает мой идеально уложенный скарб из рюкзака. Остается недоволен, пожимает плечами и выходит, повинуясь жесту своего начальника. Увалень некоторое время бездумно глядит на кучу вещей, а затем резко хватает меня за левую руку, тыльную сторону которой мне хочется скрыть, дабы не вызывать лишних вопросов. Видимо перестарался, проколовшись третий раз за один день. Моя кисть моментально немеет в железном захвате старого крепыша, а рисунок краснеет.

– Ну, ты даешь, и как умудрился систему обмануть? Второй раз подобное вижу. Погруженные на такое не способны, – моего ответа он не ждет, и почему-то радуется. – Коли ты при памяти, иначе говорить будем. Хоть один контейнер вскрыл? Пытался? Отвечай честно, тебе ведь не нужны проблемы во время и после путешествия.

Мне думается, что этот человек связан с руководством парка, и так хитер, что простому ответу не поверит. Решаю слегка приврать:

– Пытались, пять минут. Пустое дело, кодовый замок пальцами взламывать. И какой тебе толк от меня и моих сведений, если груз уже растащили? Здесь и не всякий мастер взлома справился бы, не то, что мы.

Увалень ухмыляется моим словами, подходит к столу с разложенными вещами и предсказуемо берет карту. Изучает обе стороны и наставительным тоном говорит:

– Зря тебя хитрецом назвал, ты – наивный дурак. Собирался сам до точки назначения дойти, думал там поиметь чего, или любопытство одолело? Коли приключений ищешь, сыграем с тобой в одну игру… Меня недавно один смешной человек обмануть хотел, за немыслимые деньги мое же добро продать.

С этими словами Увалень бросает мне в руки отобранную футболку. Вернувшись к своему рабочему месту, деловито вытаскивает из непромокаемого мешка до боли знакомый контейнер. Водружает на стол, заботливо протирает, расплывшись в улыбке. Сейчас можно разыграть скандал, заявить о своем благородстве, но это только усугубит ситуацию. Мне представляется более верным пройти сквозь событие, дабы покончить с ним, раз и навсегда. Даже любопытство просыпается.

– Говоришь без мастера не вскрыть, ну-ну, – сказав это, Увалень достает из кармана штанов фонарик, с врезанной микросхемой и металлическим стержнем на месте лампочки.

Он щелкает кнопкой питания, вызывая разряд тока, который скользит со стального наконечника в замок. Индикатор контейнера тухнет, после чего этот неприятный человек поднимает крышку, приглашая меня посмотреть внутрь. Кирпич, лежащий на антиударном материале, не стоит бурного выражения эмоций. Молчу и в тайне надеюсь, что моя безразличная усмешка хоть немного задела Увальня. На самом деле мой разум находится в смятении, ибо такой розыгрыш было трудно представить. Смысл остается непонятен, но старый плут решает не тянуть с объяснениями.

– Купил свою же пустышку, за тысячу монет, вот как теперь легенды оценивают. Наша затея в целом удалась. Забросили в парк коробочки с неведомой, но желанной начинкой, а ты еще слух пустить помог. Народ повелся, самые азартные все дела побросали, и такие интриги с потасовками ведут, любо дорого глядеть. Сами не скучают, и зрителям потеха, и нам доля полагается, хоть и маленькая. Только это забавы для романтиков, а у меня свои планы, более практичные, и дохода от них несравненно больше. Поможешь, возьму в долю, только это надолго, до конца.

Все эти откровения мало меня удивляют, смущает только раскол внутри организаторов. Мне уже хочется скорее сбежать из тесного и темного сарая, поэтому приходится хоть что-то ответить, дабы не выглядеть марионеткой:

– С чего бы вдруг такое доверие? Здесь полно прохиндеев, готовых отказаться и от вершины, и от всего на свете, лишь бы заработать или потешить ложное эго.

– У тебя сознание свободно. Можешь наперед смотреть и разумные решения принимать, – говорит Увалень, переходя в роль настоящего торгового представителя. – Только такому можно серьезное дело поручить.

– Кстати, ради чего ты все это затеял? Деньги ради денег? Судя по всему, ты еще с эпохи перемен живешь, со старыми ценностями.

– Много ты понимаешь в жизни. У вашего поколения головы одними только мечтами и заняты, никакой заботы о благополучии реальном, – Увалень сочувственно кивает, но не спешит отступать. – Забудь про эту вершину, ее еще покорить надо. На меня поработаешь, по своим связям награду обеспечу, сделаем отчет об успешном восхождении, причем с гарантией и без риска. Побегаешь немного, поможешь бизнес наладить, там все просто.

Медлить даже не думаю, сразу говорю, что на языке вертится:

– Нет уж, извини, окольных путей не ищу. Потом всю жизнь буду знать цену успеха, если ты меня вообще не обманываешь. Лучше честно пойду, ибо знаю, что не только результат важен, но и средства, отчет, по-моему. Не подделать, – договорив, начинаю складывать вещи в рюкзак.

– Тебя глюки уже навещали? – неожиданно спрашивает увалень. – Ага, вздрогнул, то-то. Следящая система не дура, все видит. Пойдешь дальше, она такое устроит, мало не покажется. Последний раз предлагаю, либо ты со мной мечту осуществишь, либо сам по себе, по уши в неприятностях, – Увалень недовольно сопит, глядя на мои молчаливые сборы. – Ну, иди-иди, найду другого, более умного.

Стою, не решаюсь повернуться, ибо вижу в руках Увальня, спрятанных под столешницей, маленький, но смертоносный арбалет. Понимаю, что он колеблется, и любое мое действие может спровоцировать непоправимое. Тяну паузу, сколько могу, в намерениях этого афериста разбираться не хочу и не могу, потому как желаю просто выжить. Увалень замечает направление моего взгляда, открыто достает свое оружие, и, ухмыльнувшись, продолжает держать меня под прицелом.

– Тебе, по-моему, все до лампочки, – говорит старый тиран.

– Да, есть немного. У меня иногда такое ощущение, что меня здесь как бы нет, стою в стороне и наблюдаю, удобно, когда сам себе не важен, иначе не дошел бы так далеко.

– Такие тайны уносить нельзя. Знаю, что тебя парк не спасет, и как честный человек, ты молчать не будешь, поэтому нет у тебя иного пути.

– Целься лучше, чтобы в позвоночник попасть, иначе ноги не отнимутся, и у меня будут шансы выскочить наружу, а там люди, съемки на глобальную камеру, и вряд ли эти кадры вырежут и замнут. А рассказывать про твои дела темные, себе дороже, ибо некогда с судами и расследованиями носиться. Мечта привлекательнее мести.

– Конченый псих. Да ты сам голову сложишь. Ему помочь пытаешься, а он нос воротит. Думаешь, система тебя такого разумного до конца за ручку доведет? Эх, что с дурака взять. Надеюсь, что живой останешься, – он опускает свою опасную игрушку, и, сделав вид, будто меня нет, начинает возиться со своими вещицами.

Выхожу наружу, напоследок козырнув двумя пальцами. Усмехаюсь над выдержкой и уверенностью в собственной непогрешимости старого плута. Нашел кого искушать и запугивать. Пси-программа отстраненности сработала идеально, отбив желание менять планы, подчиняться и искать сомнительную выгоду. Прохожу мимо караульных, с грустью смотрящих на упущенную жертву. Смело шагаю по улочке, низко натянув шляпу. Искать маленького воришку уже передумал, а тем более наказывать, даже благодарен ему, за то, что привел туда, где глаза на некоторые вещи открывают. Оставалось только без проблем покинуть лагерь и забрать окаянный контейнер.

Потерянный

Ощущалась странная недосказанность, будто меня все равно обманули, только что угрожали бедами и расправой, но отпустили как обреченного на поражение. Покидая лагерь, с интересом смотрю по сторонам. Вокруг царят противоречия и контрасты. Одни путники готовятся к выходу, другие что-то возбужденно обсуждают, третьи возятся со снаряжением. Мне известно, что эта стоянка последняя перед решающим восхождением. Нечему удивлять, народ нервничает. Подхожу к каменному останцу, вижу уставшую группу в испачканной одежде. По хмурым лицам догадываюсь, что вершину они не осилили, откатились, и то ли отдыхают, то ли крепятся перед новым рывком.

Эшли так и лежит рядом с палаткой. Замечает меня, поднимается на локтях, с видом смертельно больного, будто намекая, что не прочь поговорить, но не настаивает. Выглядит он уже не как рассудительный философ, а скорее, как жертва. Из уважения к барабанщику, останавливаюсь, решив поинтересоваться его небывалыми успехами и странным состоянием. Все-таки обогнал меня. Мы постепенно разговорились. Эшли долго делится своими переживаниями в пути, как попал в лагерь Увальня и другие мелочи, но до сути так и не доходит, особенно на вопросы о Валентине отвечает пространно. В конце концов, мне надоедает его абстрактная речь.

– Ладно, пусть это останется твоим секретом, а мне пора, – говорю бывалому хиппи, и поднимаюсь, чтобы идти.

– Постой, не нужны мне теперь секреты. Вообще ничего не нужно. Все тлен и суета. А Валик, он… Повздорили мы немного, во взглядах не сошлись. Оказывается, нам разной свободы хотелось. Остановились в прекрасном лагере, там, на плато, столько добрых людей, даже уходить не хотелось. А он, певчая душа. Улетел Валентин, хотел показать мне, что ему нет покоя в одном месте. Так расчувствовался, в такое состояние вошел… Оступился на краю, только Мандолина и осталась. А дальше ты уже знаешь. Мне там задерживаться уже не невыносимо было…

– Будешь теперь здесь время коротать? Сомневаюсь, что бездействие тебе приносит покой и удовлетворение. Мы в один день вышли, еще можешь успеть на вершину.

Эшли хмурится, изображает неподдельную скорбь на лице, годную для самых душещипательных сцен в мелодрамах и трагедиях. Произносит, глядя в пустоту:

– Годы уже не те, старый совсем стал. Вот гляди, уже седина пробивается, – он снимает пеструю шапку, являя моему взору действительно белую прядь. – Мне уже поздно высоты покорять, и смысла в этом больше не стало, вместе с Валиком.

– Какой же ты старый. Может лет на десять меня раньше родился, – говорю, и невольно кривлюсь от оплошности, вспомнив, что с погруженными лучше о прошлом молчать.

– Ошибаешься, – шепчет Эшли, снова ложась. – Уже настолько стар, что на пороге стою. И за мной черный проводник три дня назад явился, даже сейчас вверху кружит, – хиппи указывает куда-то вверх, хотя лично мне ничего не видно. – Вон он, ждет, когда меня можно будет унести туда, за грань, где Валик…

– По-моему ты драматизируешь. Прекращай это представление, – не желаю заниматься спасением душ, но ощущаю своеобразный долг перед собратом по искусству, пусть и барабанщиком. – Если ты о вороне, так за мной тоже один увязался. Стараюсь игнорировать.

– Это моя вина. Нет дальше дороги без менестреля. Точнее есть путь, но последний. Сам за мной явится. Валентин был прав, говоря о необходимости перемен, чего мы только не повидали, и уже видели вершину, к которой, на самом деле, не собирались, но теперь уже поздно локти кусать.

У меня, в прямом смысле, опускаются руки от бессилия. Жалко бросать заблудшего человека. Собирался поступить грубо, но вспоминаю хорошую фразу, услышанную в юности:

– Слишком много людей ломаются, даже не подозревая о том, насколько близко к успеху они были в тот момент, когда упали духом, – Эшли замирает, потом садится вертикально, и мне хочется продолжить. – Видимо ты нуждаешься в ведущем. Пойми, ты сам себя ограничиваешь, а потерянные спутники, смыслы, время, вера в собственное бессилие, все это самооправдания. Лично спасать тебя не буду, ибо моим попутчикам как-то не везет со мной, что-нибудь придумаю.

Сам не знаю, что на меня нашло. Прохожусь по лагерю, замечаю группу людей с более-менее ясными взорами. Объясняю ситуацию. Они соглашаются принять пополнение, если чудачить не станет. Внутренне восхищаюсь великодушию глубоко погруженных, но виду не подаю. Возвращаюсь к Эшли, которому поздно. Он соглашается, даже благодарность выражает, а потом вновь начинает грустить, и спешно лезет в криво поставленную палатку. Выкатывается спиной вперед с мандолиной в руках.

– Сделай последнюю милость, – говорит не старый хиппи. – Купи инструмент, – в ответ на мое недоумение он продолжает. – Если отдам так, ты ее ценить не будешь. Дело в том, что у Синих на стоянке сплетни про тебя послушал, знаю, ты играешь. Нести мне тяжело, выбросить жалко, отдать, значит равновесие нарушить. А так у меня монеты на пайки появятся. Уже давно все растратил, и будет на что Валика помянуть.

– Помянуть, гм… – решаю не объяснять барабанщику техническую сторону местного бытия, но с предложением соглашаюсь. – Возьму. На самом деле мне недавно хотелось. Музыку оставил, но игра до сих пор душу тешит, успокаивает, – протягиваю Эшли весь мешочек с монетами. – Мне на вершине уже не понадобятся. Глупо их до конца с собой нести, а так на пользу пойдут.

Лицо хиппи проясняется, возникает живость во взгляде, даже спина выпрямляется. Мне думается, что он так бы и долежал до самого отлета в форме кокона, не случись у меня недоразумение с картой. Наверно без контраста эмоций и событий мои слова не дошли бы до его сжатого сознания, но сейчас этот уставший от самобичевания человек действительно воспрял духом. Мне пора подумать о своем собственном восхождении. Коротко прощаюсь, беру необычно большую мандолину с затейливой росписью, привычно перебираю струны, остаюсь доволен. Думаю, что хоть время и потерял, ввязавшись разом в три события, едва отстраненность сохранив, зато внутри хорошо, и ворона поблизости не видать.

Замысел победы

Два сыгранных аккорда моментально привлекают внимание отдыхающих путников. Мысленно ругаюсь за несдержанность, ибо мог бы потерпеть, позже с инструментом разобраться, а теперь будь добр, исполняй долг менестреля, который у нашего брата в подкорку записан. Решаю немного порадовать народ игрой высокого класса, но не долго, пару произведений, не более. Время наверстаю, если идти быстрее и до темноты. Сажусь в круг молодых путешественников, на отполированное сотнями штанами бревно вместо скамьи. Слышу привычные просьбы неопытных в настоящем искусстве людей, и молча начинаю одну из лирических, но ярких мелодий. Меня с упоением слушают, даже глаза прикрыли. Перехожу ко второй и третьей, вводя людей в состояние эйфории, и вовремя спохватываюсь, завершаю концерт.

Собираюсь, в буквальном смысле, откланяться и уйти, но девушка с толстой косой и классическим профилем лица, которая первой позвала меня, удерживает за руку. Даже не удивляюсь заслуженному угощению. Режим сбился, но хоть какая-то компенсация. Мне вручают сразу две тарелки с пророщенной кашей, щедро засыпанной ягодами. Мысленно смеюсь над вездесущей шелковицей и радуюсь сладкой вишне, непроизвольно спрашивая, где такое чудо нашли. На краю сознания тихо зудит мысль об оставленном контейнере, но гоню ее прочь. Ненадолго забываюсь. Тем временем мои благодарные слушатели неустанно говорят, вспомнив о самом насущном.

Загорелый и сухощавый мужчина, просит тишины, и начинает выкладывать свои соображения:

– Еще раз говорю. Выходим этой ночью с фонарями, если лениться не будем, вечером окажемся у восточной стены, а на следующий день подниматься будем. Нельзя время разбивать. По полной выложимся, даром что ли, лучшее снаряжение взяли, зато подняться до средней полки успеем. Вы же не хотите прямо на стене ночевать.

Его речь подхватывает молодая особа, одетая в ярко-оранжевый костюм, явно дорогой:

– Согласна, нечего в палатках вылеживать. Еще предлагаю взять только энергетики и стимуляторы. Помните, группа Даньки с полными рюкзаками ушла, и толку-то. Все сожрали, вернулись и дыры на одежде теперь латают, – она поворачивается к загорелому человеку. – Мишаня, мы ведь за два дня управимся? Мне хочется быстро.

В разговор вступает паренек, который без стеснения задремал под мои мелодии:

– Опрометчиво друзья мои, опрометчиво. Второй день одно и то же мелете. Мало ли как другие пролетают, и где гарантии, что нам повезет. Может, три дня карабкаться будем, всякое бывает, тем более на восточной стене. Чего только про нее не наслушался.

– По тем же слухам, надо на западный склон двигать, – отвечает загорелый. – Но это дохлый номер, там неделю лазить можно, зато пешком, обалденная выгода, – он принимает серьезный вид, и нагибается с сомневающемуся. – Ты, Олли, наши планы не рушь. Мы команда или как? Вот увидишь. Как птицы взлетим…

– Павианы, – неожиданно поправляет его торопливая девушка. – Все-таки лапками придется работать, много и усердно. Олли, а тебе пора прекращать сомневаться. Мы всем покажем, как вершины покорять. Верно, Мишаня?

– Куда такая спешка-то, – говорит Олли. – Можно подняться в два этапа, сделать маленький лагерь с припасами у самой вершины, да все что угодно. Вы хоть помните, почему мы пару недель назад эту гонку решили устроить? Мне вот с трудом вспоминается. Тогда все понятно было, а теперь без ясной цели, которая там, за порогом, как-то мотивации не хватает…

Группа разделяется во мнениях. Одни рвут когти наверх, другие предостерегают их от неминуемых проблем, а у меня нет желания влезать со своими поучениями, хотя мог бы. Слова о долгом пути по западному склону не взвывают у меня тревоги, ибо карта обещает точный путь, до границы растительности, и уверенности в своем выборе мне хватает. В любом случае от альпинизма сразу отказался, поэтому и выбирать нечего. Доев угощение, тихо благодарю не вовлеченных в словесную баталию и ухожу, мысленно улыбаясь стяжателям громких и быстрых побед, и желаю удачи Олли, который немыслимым образом сохранил крупицу смысла.

Лагерь остается позади. Прохожу некоторое время по тропе, круто берущей вверх. Сворачиваю в заросли и через несколько минут блужданий оказываюсь рядом со знакомым деревом, где спрятан контейнер. Все на месте, беды закончились. Пристегиваю скандальный груз к рюкзаку, вновь радуюсь легкости за плечами, даже мандолина теперь ничего не весит. Остается лишь обогнуть стоянку с другой стороны, дабы лишний раз не светиться, ибо и так задержался.

Последний лес

Обходной путь оказывается малоприятным. Потратил целых полчаса, чуть не заблудился, собрал три десятка репьев и колючек. Иду, и по воле разумной природы, сею семена, впившиеся даже в шляпу. Ощущаю себя не то лесником, не то начинающим лешим. Настроение сразу улучшается. Вдобавок, мой черный спутник так и не появился, будто сгинул после маленького катарсиса от Увальня, а может таков дар за помощь барабанщику Эшли. Пока поднимался в гору, догнал четверку путников. Обхожу сбоку, кошу взгляд, вижу знакомого воришку. Непроизвольно улыбаюсь, но улыбка выходит страшная, навевающая ужас скорой расправы. Малец с выпученными глазами кидается ближе к родителям, но молчит о своей шалости. Они не спешат, в отличие от друзей Мишани. Идут, как могут, наверное положившись на удачу, и мне ясна их философия, сам почти такой.

Скоро встречаюсь с еще одной группой, почти столкнувшись лоб в лоб. Очень уж разогнался, пока обходил гранитный мегалит по узкой тропе. Налетаю на запачканного и уставшего предводителя скалолазов, хотя остальные выглядели не лучше. Смотрю на них с пониманием, видать не осилили восточную стенку, только странно, что назад пошли, поди все рационы умяли. Они смотрят на меня как на отчаянного безумца, или закаленного профессионала, хотя мне не нравится ни одно, ни другое. Мне ясно, что одиночки здесь редкость. Наверно многих еще озадачу своей самоотверженностью.

Вспоминаю о верном дыхании, прибавляю шаг. Сколько пройду – все мое, без рекордов и четкого расписания, ибо путь непредсказуем. Предгорья вершины уже не радуют меня редкими спусками, только вперед и вверх. Выхожу к расщелине, такой длинной, что край теряется за стволами каштанов. Вспоминаю борьбу против страшного оврага, которую чудом одержал вместе с Ваньком. Но здесь все проще и красивее. Двадцатиметровый камень, картинно завалившийся на бок, служит мостом в крайнюю часть пути. Мегалит довольно широк, но иду, не глядя вниз, ибо знаю за собой безумное желание прыгнуть. На полпути замечаю, что впереди больше нет этих каменных стрел, вонзившихся в субтропический лес, зато редкие скальные отроги уже начинают разделять зеленую чащу.

Перехожу расщелину, улавливаю тревожную и одновременно радостную мысль, что уже не вернусь назад. Знакомое чувство. Так часто было при переездах, больших гастролях, во всех поворотных моментах. Никогда не откатывался, чем вполне доволен, иначе не шел бы сейчас к вершине. Главный пик уже давно скрылся за ближайшими склонами и густыми кронами могучих деревьев. Иду не то по сухому руслу ручья, не то по сильно протоптанной тропе, заранее предвидя легкую тоску от монотонной работы ног. Стараюсь отвлечься. Глаза сами собой пробегают по подлеску, кустам и малым деревцам. Подмечаю изобилие дармовой еды, даже сладкую вишню, наконец, вижу, но брать не спешу. На память приходят голодные скитания в горном лабиринте. Замираю, прислушиваюсь. Где-то справа шумит ручей, значит, совсем хорошо. Думаю, что над последним участком пути специально постарались. То ли из желания облегчить участь героев, то ли соблазняют чревоугодников, ибо погруженный человек на многие глупости способен.