Девочка Эмина

Губы моего мужчины пахнут кофе. А еще опасностью. Болью прикосновений. И истомой.

Мой ли он мужчина? Что творится между нами, кроме его дикой страсти и моего страха?

– Я хочу сделать тебе подарок.

Подарок?

Эмин опускает руку в карман. Оттуда, где обычно он держит пистолет, Эмин достает бархат. Раскрывает его.

– Хочу, чтобы ты носила это. Всегда.

Округлый серебристый металл. Посередине – голубой камень. Боюсь спрашивать цену и повод, поднимаю взгляд к его потемневшим серым глазам. Эмин молча надевает миллион бумажек мне на безымянный палец. На левый.

– В знак цвета твоих глаз. Твоей невинности. И моей любви к тебе.

Кольцо в знак присвоения себе. Нежно и жестоко – во вкусе Эмина.

С Эмином всегда как на качелях. Как на американских горках. То вверх, то вниз – в тьму не просветную.

От лишних слов нас спасает вибрация. Я перестала удивляться ночным звонкам еще с нашей первой встречи.

Эмин отстраняется – мрачно, недовольно. Готовый убить того, кто посмел оторвать его от меня.

Он отпускает мою шею. Прижимается своим телом, заставляя почувствовать его возбуждение. Возвышается надо мной и уйти не позволяет.

– Эмин слушает.

Вот только поздние звонки еще ни разу не приносили хороших вестей. И сейчас Эмин мрачнеет. С каждой секундой все больше и больше. Из динамика слышится мужской голос и размытые фразы.

Сибирь. Дело. Выполняй.

– Сейчас?

Его голос звучит напряженно. Эмин сжимает руки в кулаки, и я вспоминаю, как сильно он сжимал ремень перед моим лицом. Показательно. Наказывая.

– К чему такая срочность?

На том конце прозвучало слово.

Одно, но веское.

Утробное. Мрачное.

«Выполняй».

Эмин бросает телефон на постель. Швыряет прямо из балкона.

А затем опускает голову и упирается в меня взглядом. Своим холодным и жестоким.

Этот разговор в нем что-то изменил. Настроил на боль и убийство.

Мой мужчина повязан в криминале. Я знала это, когда добровольно принимала его больные поцелуи. Другого выхода не видела. Сама целовала его.

– Я должен улететь.

– Что?

Я моргнула. Мне показалось?

– Прямо сейчас, ночью?

Эмин резко отошел. Краски сгущались на его лице. Он ушел в свою комнату, я следом. С волнением. С плохим предчувствием.

На дело полетит. На плохое.

– Рейс через час. Все вопросы потом, Диана.

– Когда ты вернешься?

– Через несколько дней.

Я делаю шумный вдох.

– А я? Так и буду сидеть взаперти?

– Так и будешь сидеть взаперти. Не беспокойся, больше никто из чужих сюда не ворвется.

Вернулся Эмин. Жестокий и суровый. Который никогда не скажет женщине о проблеме.

Он схватил сумку и кинул туда несколько теплых вещей.

– Зачем тебе свитер? Апрель на дворе. Тепло.

Эмин игнорирует. Проверяет паспорта, забирает мой с собой. Конечно же.

Пленница.

Его собственность.

Вот, кто я.

– Сегодня я привез продуктов с лихвой. Хватит и на поесть, и на хотелки приготовить.

– Не уезжай.

Я всхлипываю. Нервно заправляю прядь черных волос. Эмоциональность – моя слабая сторона.

Я без Эмина как без маяка. Запертая, оторванная от истинного мира. Вещь. Женщина. Его женщина.

– Не уезжай. Почему ты должен выполнять его приказы? Зачем тебе в Сибирь?!

– Не лезь, Диана. Это мои проблемы.

Вот и все. Не лезь, Диана.

Перед дверью я цепляюсь в его пальто. Эмин перехватывает мою руку. Кольцо – знак присвоения ему – блеснуло ярким светом.

– Послушай, у меня там подруга осталась. Одна единственная. Ты можешь ее разыскать? Проведать и сказать, что со мной все хорошо.

– Я ее проведаю.

Эмин выглядел отрешенным. Сухо пообещал, что проведает ее. А я забыла сказать ему ее адрес.

Он отвел взгляд и уехал. А перед этим подошел ко мне вплотную и поцеловал. Жадно, дико, словно в последний раз пожирал меня. Оставил еще один след на моей коже. От вчерашней ночи их не обобраться – всю себе присвоил.

– Я вернусь. Жди меня.

Я ушла в ванную. Рассмотрела все свои синяки, которые оставил Эмин прошлой ночью. Укусы на шее. Засосы. Смотреть на себя было страшно.

А если бы мама увидела? Или папа? Которого больше нет…

Я заснула мгновенно. Миновала третью комнату, в окна которой заглядывал мрачный монумент. Легла в свою постель, в комнате которой вчера были выбиты окна. И отключилась.

А проснулась от того, как громко вертится ключ в замке. Нервно, натужно. Кто-то уже долго мучился с замком.

Вскрывал его.

Я бросаю взгляд на часы. Полночь. Эмин должен быть уже высоко в небе.

Сердце заходится в неприятном предчувствии. В необузданном страхе.

«Не беспокойся, больше никто из чужих сюда не ворвется», – обещал Эмин.

Значит, это не чужие?

Вот только подняться с кровати я не успеваю. Так и застываю в постели, сжимая в руках собственную пижаму.

Дверь с грохотом бьется об стену – сначала входная, а затем и в моей спальне. В полной темноте зажигается фонарь – мощный, яркий. Как вспышка. Его направляют на меня вместе с дулом пистолета.

Тяжелым, массивным.

– Обыщите всю квартиру. Но осторожно, без выкрутасов.

Этот голос хрипел от недовольства. Сердце ухает в низ. Натягиваю одеяло до подбородка.

Наконец, в спальне зажигается свет. Я крепко сжимаю ткань. Страшно. И Эмина рядом нет.

– Как я и думал. Сукин сын!

За людьми с пистолетами, вычеканивая шаг, появляется мужчина. Большой. У него густые темные брови, но уже седые волосы. И борода большая, тоже седая. На его руках набиты татуировки, значение которых одному дьяволу было известно.

– Так, так, так… И кто это у нас здесь?

Натягиваю одеяло выше. Откидываю за спину черные волосы. И прищуриваюсь с ненавистью.

Это Анархист. Чувствую, что это он. Нутром чувствую.

Словно после близости с Эмином мне передалась его чуйка.

Часто моргаю глазами, чтобы ушла пелена слез. Смотрю на дьявола, не отводя взгляд.

Это он приказал меня убить. По его приказу меня едва не изнасиловали. И теперь он пришел за мной. Добрался.

И в этот раз Эмину меня не спасти.

Анархист подходит к кровати. Не стесняясь, опускается на край. Хватает меня за подбородок, как свою собственность. Так, как только Эмину было дозволено.

Бежать некуда, один шаг – и я труп.

– Твою же мать… как же я люблю твою мать, девочка.

Он смеется. Сначала тихо, хрипло. Как Эмин. А затем безумно, громко, страшно. Горько. Болезненно.

– А она вас ненавидит.

Смех обрывается. Желваки играют на его лице. Хватка становится дикой. К синякам от Эмина присоединятся новые.

Я дергаюсь в его тисках. Чувствую, как одеяло падает вниз. Десятки глаз устремляются на меня. А он смеется. Бездушно и победно.

– Схватите ее.

– Нет!

В считанные секунды меня вытаскивают из кровати. За обе руки тащат. Подгибаю ноги в сопротивлении, так они силком тащат, волоча меня по полу. Колени в кровь стирая.

– Эмин! Эмин!

Дергаюсь безрезультатно. Мордовороты сильнее. Их много.

– Эмин!

Я вскрикиваю. Меня кидают к двери, как собаку и закрывают проход. Ждут, пока Анархист обыщет квартиру.

Я дрожу от ненависти. А он выходит в коридор с улыбкой.

– Не кричи. Эмин в самолете спокойно спит.

Анархист подходит ко мне. Смотрит сверху вниз, будто имеет право распоряжаться моим телом. Моим существованием.

Так оно и было.

– Я нашел тебе мужа, Диана. Он справится с твоим гонором.

Что?

– Нет! Эмин… – я победно усмехаюсь, ведь Эмин никому меня не отдаст.

– Эмин в Сибири. А ты в Москве. С новой фамилией и под мужем. Басмановой будешь. Давид твой будущий хозяин.

Делает знак взмахом руки:

– Упакуйте ее. Москва красавицу ждет.

Глава 16

В считанные минуты я оказываюсь в чужой машине. Под надзором четырех охранников.

Анархиста рядом больше нет. Наша ненависть оказывается обоюдной, а все происходящее кажется страшным сном.

Шуткой и неправдой.

Я так сильно привыкла к Эмину, что мысли о другом мужчине выворачивали меня наизнанку. Лишали дыхания и возможности сказать об этом вслух.

В том числе и Анархисту.

Мое тело запихали в машину посреди ночи. Подогнали ее к самому подъезду, вывернули руки и повезли прочь от дома, который я никогда ранее не покидала без Эмина.

– Остановите машину.

Мой голос дрожит. Ночь, холод. За нами едет конвой. Справа и слева – бездушные мордовороты.

– Вы слышите?!

Не слышат. И не услышат. Анархист на особых правах решил распорядиться моим телом. Кто ему позволил?

Я ведь Эмину принадлежу. Сама его целовала. Сама переживала, когда он улетал в чертову Сибирь.

И он меня целовал. Жадно. До отметин на коже, сокрытой пижамой.

Точно. Следы, отметины… И кольцо как символ принадлежности. Я докажу любую ложь, и Анархист поверит мне. Потому что на моем теле следы Эмина.

– Передайте Анархисту, что мне нельзя замуж. Эмин убьет того, кто прикоснется ко мне!

Ноль внимания. Тогда я тревожно прикасаюсь к шее.

В руках охраны рация, они переговариваются с остальными машинами. В том числе и с той, в которой едет Анархист.

– Валера, пункт назначения знаешь. Как будете в Москве, позвони. Моя сестра приведет ее в порядок перед свадьбой. Я съезжаю с пути.

– Будет выполнено.

Валера на меня не реагировал.

Сердце в груди билось часто-часто. Эмин в Сибири. Он даже не знает о том, что я не дома. Думает, что я сплю в его постели сладко и мирно. Не перестраховывался, потому что был уверен: его жилище никто не тронет. Только свои, говорил он.

Но едва ли Анархист был своим.

Мама остается в Волгограде. Меня увозят в столицу. Нас выгодно разделить. А когда замужем буду, подонок будет манипулировать ею. Фактически мы обе в его руках. Удобно. Выгодно.

Если увезут в Москву – то с концами. Эмин не найдет. Возможно, и его убьют за то, что прятал. За то, что не позволил убить еще в Сибири. Спас, скрыл. За это верная смерть.

– Вы делаете большую ошибку. Если Эмин вернется и не найдет меня дома, вам всем головы не снести.

– Успокойтесь, госпожа Шах, – подал голос Валера.

Госпожа Шах?

Я тревожно кусаю губы. За окнами поздняя ночь. Как они собираются везти меня в Москву? Как товар, не иначе. Ночью везут любую нелегалку, поэтому все закрутили быстро. Сиюминутно, пока Эмин не вернулся. Еще ведь в люди надо вывести, разукрасить, замуж выдать и чтобы все прилично было.

Зато ни контроля, ни общественности. Не самолетом, а на машине перевозят живой сопротивляющийся груз.

Я прислоняю холодную ладонь к губам. Пальцы дрожат. В мыслях о спасении непроизвольно целую голубой камень. Подарок Эмина. Первый и ценный. У меня есть выбор, Эмин: остаться в Волгограде или умереть. За другого не выйду, я не вещь.

Что бы ты предпочел?

А что, если бы я была беременна? Что, если через несколько недель наша первая с Эмином ночь даст свои плоды? Что скажет чертов Басманов и как потом отчитается Анархист?

Губы растягиваются в улыбке. Пальцы перестают дрожать.

Закончились уличные фонари. Мы приближались ко тьме. К выезду из города. Цепляясь за каждую нить, я иду на риск.

– Я беременна.

Никто не шелохнулся. Кроме Валеры.

Он повел плечом, озираясь на меня. Показалось или нет?

– Я беременна! Передайте Анархисту, что я беременна! От Эмина Шаха!

Валера долго думает. Водитель не сбавляет скорости, ведь Валера здесь главный, а раз он ничего не приказывает, то девчонку нечего и слушать.

– Вы понимаете русскую речь? – я вцепляюсь в его огромное плечо, – можете делать вид, что не слышите меня, но по приезде в Москву сами доложите это моему будущему мужу.

Валера дергается. Водитель тоже теряется, скользит по мне растерянным взглядом.

Эмин убьет их. Только за то, что рядом были. Касались.

– Едем или?.. – уточняет, не сбавляя скорости.

– Не тормози, – рявкает Валера, – сейчас все узнаю.

Наконец, он достает рацию. Анархист только съехал с пути, за нами осталось несколько машин. Ценный груз, однако.

По бокам прорезаются леса. Страшные, ядовитые.

– Булат слушает.

– Госпожа Шах сообщила новость…

Валера мнется. Анархист злится.

– Какую еще новость?!

Эмин будет в бешенстве. В диком. Я еще помню, как в квартиру ворвались те подонки. Они шантажировали его, а затем оказались мертвы.

Они угрожали, что Анархист узнает обо мне. Но их давно нет, а Анархист все равно узнал. Стоила ли их смерть того? Невозможно прятать у себя человека, когда имеешь дела с такими людьми.

– Говорит, что беременна. От Эмина.

В салоне наступает тишина. Только водитель часто поглядывает на меня. Щурится, сомневается – выполнять приказ или нет? Получается, он знает Эмина. Знает, на что тот способен, иначе бы не трусил сейчас.

– В смысле беременна?! – рявкает Анархист, – она что несет? Дай ей снотворное и не делай мне мозги, сукин ты сын.

Еще секунда, и подонок бросит трубку. Мне не поверят, дальше повезут, больше звонить зверю не станут.

Терять нечего. Я вцепляюсь в руку Валеры и поднимаюсь выше, чтобы дотянуться до рации.

Тесно. Жарко. И безумно страшно ехать ночью в машине с четырьмя мужиками. Эмин бы голову оторвал. Им и мне. За близость тесную.

– Да, ваш товар оказался беременным, – огрызаюсь, – правда выяснится, едва в Москву меня привезете. Что Басманову скажете?

В рации раздается тяжелое дыхание. Хриплое. Неприятное.

– Остановите машину! – рявкают из рации.

Машину потряхивает. Мы съезжаем на мокрую обочину. Конвой делает то же самое. Водитель другого авто недовольно заглядывает внутрь.

– Чего остановились? Москва не скоро.

– Хозяина ждем. Садитесь по машинам, – ответил водитель.

Я откидываюсь на сидение. Минутное замедление придает сил. Я настолько поверила в собственную ложь, что руки непроизвольно легли на живот.

Жест не уворачивается от Валеры. Поглаживаю для правдоподобности, а на самом деле лишь снимаю волнение.

Я лишь тяну время. Ложь вскроется быстро.

Сегодня понедельник, Эмин вернется не раньше среды или четверга…

Меня начинает трясти.

Дура. Зря все затеяла. Анархист не потрудится с утра врача вызвать, а затем снова в столицу отправить.

– Мне плохо…

Я всхлипываю. Руки пробивает крупная дрожь. Они уже не гладят живот, а стучат по нему.

– Мне нужен свежий воздух… – глотаю воздух губами, захлебываясь в слезах.

Страшно. От правды страшно. Я не могу быть беременной от Эмина. Не в ближайший час точно, и даже не утром.

Дверь распахивается, Валера берет на себя ответственность. Вытягивает меня на воздух, держит мою руку в своей крепко.

Я опираюсь на капот. Вокруг одни деревья. Три машины на пустой трассе.

– Лучше? – хмурится, отступая от меня.

– Валера, – я поднимаю взгляд, переходя на шепот, – они все мертвецы. Ты же знаешь, им головы не сносить. Эмин не простит такого.

Валера отводит взгляд. Считает глупой девчонкой. Товаром без права голоса. Чьей-то женщиной, не более. Принадлежала одному, теперь другому. Плохо только, что залетела. Планы нарушила.

– Просто сообщи Эмину, что я беременна. Тебе за это ничего не станет, а я… я благодарна тебе буду. Потом, когда всех расплата настигнет, я скажу Эмину о тебе.

Яростно вытираю слезы. Взгляд охранника цепляется за кольцо на моем пальце. Оно сверкает в темноте, как метка Эмина.

Если Валера выполнит просьбу, Эмин раньше вернется.

А если нет… думать об этом не хотелось.

Но ответить Валера не успел. На внушительной скорости к нам приближался автомобиль. Резкий визг тормозов оглушает.

В следующий миг я вижу, как разъяренная фигура быстро сокращает дистанцию.

Это был Анархист.

Я расстегиваю пуговицы шелковой пижамы. Прямо в ней вытащили из дома, а сверху куртку кинули.

Пижама бордовая. Эмин любил бордовый цвет. И меня заставил полюбить.

– Что ты делаешь?! – шипит Анархист.

Его свирепые глаза уставились на мою шею. Я оголяю ее почти до ключиц. Он хотел товар, он его получил.

Только товар принадлежит другому, так и знай.

– Эмину принадлежу. Головы вам не снести, если замуж за другого выдадите.

Задираю голову, вцепившись в потемневшие глаза Анархиста.

Валера отворачивается. Отводит взгляд от груди полуприкрытой. Холод пробирает до костей.

Как и пощечина. Не кулак, а также больно. Тыльной стороной бьет, перстень его в губу впивается. Я глухо вскрикиваю и отлетаю к холодному металлу машины. Спиной бьюсь.

Валера дергается, да только против не может пойти. Награждает жалким взглядом мое избитое лицо.

– Ты!

Анархист приблизился почти вплотную. От него пахло деньгами и властью. Трупами и насилием.

– Ты, сопля зеленая… За Эмина не отвечай. Он мне верен. Предан как собака. Твоя проблема в том, что отдалась ему. Разницы особой нет, будешь ты за Басмановым замужем или за Эмином. В любом случае жизнь сказкой не покажется. Обещаю, Диана, – цедит он.

Валера усаживает меня в машину. Меня трясет, он едва справляется.

– Госпожа Шах, это вы зря.

Валера замолкает. Рядом орет Анархист. Пугающе кричит. Бьет кулаком в багажник.

Эта ночь грозилась стать страшной.

Глава 17

– Мама!

Не узнаю свой крик. Хриплый, безжизненный и в то же время горящий надеждой.

Женщина с красивыми рыжими волосами стояла у окна, когда дверь открылась. Меня мягко втолкнули в комнату и снова заперли. В этом доме я провела ночь и день, но Эмина все не было.

На мой крик она обернулась, и впервые за долгое время я увидела родные голубые глаза.

Мама словно призрак увидела. Ту, которую похоронила давно. Я сама подошла, а она продолжала стоять, как вкопанная. И океан скопился в ее глазах.

Подонок увозил меня в Москву, но еще не сказал маме, что я жива. Она давно похоронила меня.

– Я уже не мечтала… услышать твой голос. Диана! Детка…

Она заплакала. Нет, зарыдала. И сильно прижала меня к себе, едва я ее обняла. Мама запоздало кинулась ко мне. Не сразу поняла, что я уже рядом.

Казалось, что за окном уже стемнело. Эмина не было всего меньше суток, а столько всего произошло…

Мы стояли с мамой, пока голос за спиной не нарушил идиллию.

– Анна.

Тело мамы буквально окаменело в моих руках.

Она оторвалась от меня. Ее заплаканные глаза устремились на Анархиста.

– Приведи дочь в порядок. Через несколько дней возвращается Эмин.

– Хорошо… – пролепетала мама.

– Видишь, она жива. Я планировал удачно выдать ее замуж, но она сама решила свою судьбу. Возможно, это к лучшему. Останется в Волгограде. Рядом.

Анархист чего-то ждал. Я застыла, уткнувшись маме в шею. Ее тело было напряжено до предела.

– Спасибо, Булат. Ты очень добр с нами.

Что, мама?

– Надеюсь, я заслужил твоей любви, Анна.

Дверь шумно запирается на ключ. Ушел.

Я дышу коротко и тяжело. Эта речь – бред сумасшедшего. Так страшно мне не было даже рядом с Эмином.

– Я наберу тебе ванную, детка, – мама вытерла нескончаемые слезы, – горячую, с пеной. Как ты любишь.

– Я замерзла.

Обхватываю себя руками. Мамина покорность говорит о ее сломленности. Что он делал с ней?

Ее комната была похожа на царскую. Точно золотая клетка. И ванная большая… лишь придавала горечи. Я приглушила свет и только после этого начала стягивать с себя пижаму.

Но она все равно увидела.

Мама охнула. Наравне с шумом воды прозвучал ее вскрик.

Мама ничего не знала. Не знала про нас с Эмином. Для нее это был удар.

Я опустила взгляд и скорее забралась в воду. Горячая, с пеной…

Под водой скрываются бедра, живот, грудь. И следы вместе с этим. Эмин не умел быть нежным. Только засосы на шее под водой не скрыть.

– Мама… успокойся.

Она хватается за сердце. Я устало прижимаю к себе колени. Облизываю губу, на ней засохшая кровь.

– Это Эмин. А губа – Анархист.

– Он тебя изнасиловал?!

Я поднимаю взгляд. Мама приближается, в ее глазах застыл ужас.

– Нет, мама. Все добровольно было.

– Ты добровольно… с ним?

Почему в ее голосе слышится осуждение? Почему глаза ее полны ужаса?

Я отвожу взгляд.

– Мама, выхода не было. Я поплыла по течению. А во всем океане он один только был!

Я тяжело дышу. Намыливаю кожу пеной…

– Расскажи мне все, мама. Как связан Эмин и Анархист? Расскажи то, что скрывала все девятнадцать лет! Или сколько мне действительно лет, мама?

И мама рассказала. Рассказала то, от чего кровь стынет в жилах. И жить становится в тягость. То, от чего возрождалась ненависть и хотелось кричать.

Эмин – это не родной сын Анархиста.

А я не знала даже, что когда-то он значился родным.

Не знала обе эти правды. И когда отдавалась ему – сыну убийцы – не знала. Он предпочел скрыть этот жестокий факт.

Горечь охватила влажное тело.

За что ты так поступил со мной? За мою верность тебе? Утаил, солгал, присвоил. Не посчитал нужным дать мне право выбора.

Быть с тобой или не быть.

Сжимаю руку. На безымянном – кольцо. Тебе мало тела, ты хотел души. Решил вместо болючей правды подарить сладкую ложь.

– Детка…

Голос мамы доносится издалека. Вода давно остыла. Тогда она подлила кипятка, как подлила масло в огонь наших с Эмином отношений.

– Он умолчал. Думал, никогда не узнаю. А когда узнаю – никуда не денусь… Так торопился уложить меня в кровать. Мама, он жесток.

Ловлю взгляд любимых глаз. Она с грустью скользит по моему добровольно измученному телу. Помогает намылить спину.

– Я отдала ему себя. А он поступил подло.

Сжимаю челюсти. Так сильно, что едва зубы не крошатся.

– Что же ты наделала, Диана? – с горечью шепчет она.

– Мама, я не знала, – глаза наполняются предательскими слезами, – не знала!

– Тише, детка… Это я виновата. Хотела уберечь тебя от правды, но только хуже сделала. Боже, ведь у меня было больше двадцати лет, чтобы рассказать тебе правду! Но я так и не сделала этого.

Да, мама. Теперь я знаю все, только перед этим ошибок кучу наделала.

– Эмин обещал помочь нам, мама. Он вытащил меня из лап насильников в Сибири. Подарил новую жизнь, новое имя. Стал для меня маяком – куда он смотрит, туда и я. Никого не осталось, кроме него. Все убить хотели, а он… спасти.

Мама слушала меня с ужасом в глазах.

– Спас, а потом пистолет к голове приставил. Наверное, считал меня сестрой своей. Если ему не достанусь, так никому не достанусь. Говорил, что не будет смотреть на мое счастье с другим. Теперь на места все становится.

И в то же время я видела, что мама все это давно пережила. Все то же самое пережила. С Анархистом. С его отцом-подонком. Своим отцом никогда его не назову.

– Ты пережила ад, детка…

– Нет, мама. Ад ждет впереди. Когда Эмин приедет.

Мама напряженно молчит. Воду горячую подливает только да пены добавляет. Чтобы тело пахло приятнее и не выглядело таким ужасным после ласк Эмина.

– Ну, хватит… Детка, мы выберемся.

– Никто нам не поможет, мама. Ты в руках Анархиста. а я в руках… его сына. Пусть не родного, но не менее жестокого. Они так похожи, мама. Теперь я знаю правду и вижу, как сильно они похожи. Это… пугает.

– Послушай, детка Ди.

Мама ласково касается моего лба. Убирает влажные пряди. Приносит шампунь с полки, мочит волосы.

«Детка Ди», – мама любила называть меня так.

Я улыбаюсь. С горечью.

– Возможно, он свернет с дороги. И не станет таким, как его отец.

– Нет!

Я скидываю руку мамы. Она отшатывается от меня. На волосах шумно трескается шампунь.

– А возможно другое! Возможно, в один момент я забеременею, а Эмин превратится в монстра. Ревность перестанет ведать границ, а пощечины сменит что посильнее. Я сбегу, позвоню ему с перрона вокзала. И Эмин мне ответит… А я солгу ему, мама, что сделала аборт. А он возненавидит меня. Всю жизнь будет гнаться. Так ведь было у вас с Булатом, мама?

Анна молчала.

– И вот я выйду замуж за хорошего мужчину, который примет меня с чужим ребенком, а затем все двадцать лет мы будем бежать! Бежать от монстра, чтобы однажды Эмин убил этого хорошего мужчину, забрал меня в свою золотую клетку, а ребенком нашим своим распоряжался как товаром! Так сейчас происходит, мама?! Так?!

Я захлебываюсь слезами.

Тело пробивает крупная дрожь, а всхлипы превращаются в рыдания.

Мама не знает, как подступиться. Ее глаза полны отчаяния, а мои – слез.

– Лучше бы я в Москву ехала! Лучше бы Басманову досталась!

– Не говори так. Ты не знаешь Басмановых. Это сыновья Эльдара, двоюродного брата Булата. Твоего дяди получается. Вероятно, он захотел тебя в жены для своего приемного сына Давида.

Я позволяю маме подойти. Она наклоняет мою голову назад и осторожно смывает шампунь с волос. Бережно вытирает волосы белым полотенцем, наносит бальзам. Мама до сих пор любила ухаживать за мной.