В поисках потерянной любви

– После недавних событий, нам стало известно, что любого бога можно уничтожить – достаточно пронзить его сердце, – тяжело вздохнув, начал Ксантр. – Признаться, я удивлён, что Амария знала об этом и не поделилась со мной… Впрочем, как и тем, что она знала, что ей суждено погибнуть. Моя сестра готовилась к смерти, но нашему миру нужна новая богиня взамен старой. У меня есть догадка, что в качестве оболочки для новой Любви и Ненависти была выбрана Фьори. Именно поэтому Амария спасла её в детстве и, возможно, решила связать Акселя и Фьори не просто так, а чтобы избежать ужасных последствий в будущем. Я прав, Катерина? – чернильный взгляд выжидающе устремился к девушке.

Девушка не торопилась отвечать, предпочитая рассматривать собственные руки. О её последнем разговоре с Амарией не было известно никому.

В тот день, когда сестры попрощались в Доме Знаний, когда Катерина уехала на встречу с богинями, она узнала правду. Не всю – никто из богов не осмелился бы раскрыть истину до конца, но достаточно, чтобы её мир, и без того треснувший по швам, окончательно рассыпался в прах.

Амария стояла последи леса Вердис, разглядывая высохшую поляну. Она склонила голову, вслушивалась в дыхание ветра. За её спиной качались ветки деревьев, подгоняемые слабым ветром. Тогда никто не догадывался, что она уже выбрала путь – и выбрала не жизнь.

– Всё, что мы делаем, Катерина, – произнесла Амария, – мы делаем ради тех, кто придёт после нас. Ради будущего, которого мы не увидим.

– Что это значит, Мари?

Амария подошла ближе, взяла её за руки и прошептала:

– Фьори… сильнее, чем ты думаешь. Но её душа не выдержит, если остаться с этим сердцем одна. И потому… она не останется… Выбирая твою сестру, я и помыслить не могла, что она окажется втянута в наш мир так сильно. Я хотела защитить её, спасти людей от боли, сокрытой в душе Акселя… но даже боги ошибаются, Катерина… Я заблуждалась, думая, что всё просчитала. Хекат оказалась хитрее…

– Выбирая для чего? Мари, я ничего не понимаю, – вздохнула девушка, сильнее сжимая руку богини.

– Прости, что прошу тебя о таком, но ты готова умереть ради своей сестры?

Сейчас, находясь среди богов и смертных, Катерина чувствовала, как тяжелеет воздух в груди. Она медленно подняла голову и встретила взгляд Ксантара. Его глаза были бесстрастны, но в глубине зрачков плясало слабое пламя – интерес, граничащий с беспокойством.

– Ты прав, – хрипло произнесла она. – Амария знала.

– И она выбрала Фьори, – тихо подтвердил Ксантр.

Катерина кивнула.

– Потому что в ней – и то, и другое. Фьори… она может любить так, что спасёт целый мир. И ненавидеть – так, что небеса падут, – повторила она слова богини, что как-то произнесла это.

Стоило сразу рассказать обо всём Ксантру, но мысли были заняты только тем, как спасти сестру. Катерина знала свою судьбу, единственная из всех находящихся здесь – она шла по пути, подсвечиваемому Судьбой, и не боялась того, что ждало впереди.

Сомнар, всё это время молчавшая, шагнула ближе к столу, за которым сидел брат, и тени на полу слегка дрогнули, подчинившись её движению.

– Сестра явилась ко мне накануне смерти. Амария сказала, что её ждёт впереди и то, что её выбор, павший на Фьори, не может быть осуществлён. Оболочка должна принять силу бога в скорейшем времени. Осуществить это с Фьори не получится, поэтому была выбрана другая девушка. Человек, что также соприкоснулся с силой бога и выжил. Принцесса уже проходит становление…

– Мне не нравится эта идея! Моя сестра не причастна к этому миру! Вы не имеете право решать за Ивэлин! – Взревел король Рейнграда, сжимая кулаки.

Сомнар взглянула на него с лёгкой грустью:

– Это цена за спасение, король. Договор, что был совершён много лет назад. Настало время платить по долгам…

Арслан схватился за меч и резко вытащил клинок, устремив остриё на бога Знаний.

– Вы не получите мою сестру! – уверенно заявил он, сжимая оружие и готовясь сделать выпад для удара.

– Арслан! – королева кинулась к супругу, хватая его за локоть.

Глупец не понимал, против кого выставил оружие. Боги не любят, когда люди считают себя всемогущими. Как правило, за такое поведение их очень быстро ставят на место. Только ни Ксантр, ни Сомнар не пошевелились.

– Страх, смешенный с гневом, часто приводит к глупым поступкам. Опусти клинок, король.

– Она – человек! – выкрикнул он, дыхание сбилось. – Она не должна страдать из-за ваших ошибок, из-за ваших игр!

– Она уже страдает, – едва слышно отозвалась Катерина. – Сны терзают её. Она видит то, чего не должна видеть. Слышит голоса, которые принадлежат не ей. Ты сам видел, Арслан. Это не случайность. Это – след.

Взгляд голубых глаз, светящихся злостью, метнулся на полубогиню.

– Делаешь всё, лишь бы спасти сестру, да? – горько усмехнулся король. – Почему я не могу сделать тоже самое для своей?!

– Напомните тебе, что ты готов был отдать Фьори под нож, лишь бы защитить Ивэлин? Ты уже однажды попытался спасти свою семью, посмотри, чем всё обернулось!

– Обвиняешь меня?! Фьори – королева Эстериона! Она была предназначена для этой жизни, но моя сестра – нет!

Ксантр, всё это время молчавший, наконец поднялся с места. Комната, казалось, притихла, подчиняясь его присутствию.

– Ты ошибаешься, Арслан, – спокойно начал он. – Никто не «предназначен» для страдания. Ни твоя сестра, ни Фьори, ни кто-либо иной. Амария выбрала оболочку не исходя из того, сколько страданий ждёт впереди. Она искала ту, что будет сочетать в себе любовь и ненависть. Два сильных чувства, глубину которых может понять лишь тот, что любил и ненавидел так сильно, что готов был уничтожить. Фьори любила. Любила так, что предала. И ненавидела так, что готова была умереть. Её чувства не укладываются в простые человеческие рамки – в этом и была её сила.

Ксантр прикрыл глаза, втягивая воздух, пропитанный ароматом воска и бумаги.

– Фьори была идеальной оболочкой. Стань она богиней, Аксель бы ни за что не смог ей противостоять, – улыбка скользнула по лицу бога, когда он осознал глубину мотивов своей сестры.

Амария действительно всё продумала: спрятать сердце могущественного создания в своей будущей оболочке, в той, кого полюбит сам бог Войны. Было бы разумнее рассказать обо всём Фьори и не оставлять её в одиночестве разбираться во всём. Сделай богиня это, ошибок удалось бы избежать. Но теперь не имело смысла сожалеть о прошлом. Боги не всемогущи, они ошибаются… Вот только эти ошибки имеют непосильную ношу.

– Если ты действительно хочешь спасти Ивэлин, – продолжил бог, – не мешай ей сделать выбор. Потому что, в отличие от тебя… она уже чувствует, куда должна идти.

Король стоял, не отвечая. Меч всё ещё был в руке, но теперь казался неуместным, лишённым веса. Лишь дыхание давалось с трудом – как у человека, которому только что показали истину, слишком близкую к сердцу, чтобы принять сразу.

Лишённые сердец

Когда в тебя никто не верит, перед тобой открывается два пути. Один – раствориться в тени, стать незначительным, как того хотят остальные, исчезнуть, уступив собственную жизнь чужим ожиданиям. Второй – это восстать против их неверия, доказать не просто свою ценность, а показать им, как сильно они недооценили тебя. Не за то, кем ты мог быть, а за то, кем ты всегда был.

Аксель с самого детства ощущал холод их взглядов. Ему не было отведено места среди богов, несмотря на его происхождение. Никто не считал его равным, никто не осознавал, что в нём скрыта мощь, о которой они и не подозревали. Он был всего лишь сыном Эйтры и Хаоса, чьё рождение само по себе было отклонением от нормы. Глаза богов скользили мимо, избегая встречи с ним. Он был тенью – слишком незначительным для их внимания и слишком опасным, чтобы позволить себе увидеть в нём нечто большее.

Но когда они, наконец, увидели его силу, когда почувствовали, на что он способен, страх окутал их сердца. Они решили держаться подальше, оставить его на задворках, забыть, как будто сам факт его существования – ошибка. Вот только это они ошиблись. Ошиблись в том, кем он мог стать, и, самое главное, ошиблись в том, что не увидели, кто он уже был.

В кузне Громора кипела работа. Тяжёлое дыхание пламени сливалось с гулом молота, словно само сердце горы стучало под сводами пещер, выдолбленных в её древней плоти. Яркое зарево от раскалённых углей разливалось по каменным стенам, превращая их в живые полотна, на которых танцевали огненные блики.

Громор стоял у самого центра кузни, его могучая, почти гигантская фигура, возвышалась над наковальней. Кожа бога Ремесла напоминала потускневшую медь, с разводами грязных пепельных пятен. Седые пряди, собранные в грубую косу, касались широких плеч, а глаза – два раскалённых угля – светились изнутри.

Каждый удар молота отзывался в сводах кузни гулким эхом, вибрацией, от которой дрожала даже каменная кладка. Воздух пропитался жаром, потом и магией – особой, тяжелой, как кузнечный уголь. Пахло железом, горелым маслом и силой. Тут не звучали слова – только грохот, треск, и редкий, глубокий рык Громора, когда металл упрямился или шлаковая искра вспыхивала не в том месте.

Устав смотреть за тем, как Ремесло ваяет оружие, Аксель вышел на высокий уступ, открывающий вид на горы. Вершины острых гор покрывали снежные шапки.

Молот утих и за спиной послышались тяжёлые шаги.

– Ты уверен? – Громор не был щедр на слова, но ему не требовалось уточнять, о чём он спрашивает.

Юный Аксель рос вместе с богом Ремёсел, а потому понимал его лучше остальных.

– Мои планы не менялись с тех пор, как Амария вырвала моё сердце.

– Вернёшь девчонку?

Аксель ждал этого вопроса, но ответить на него не мог. Злость на Фьори, за то, что она совершила, граничила с безумием, которое он испытывал от того, что она хранила его сердце. Она подобралась к нему ближе всех, намереваясь убить, поставив жажду мести выше всего. Вот только осуждать её за это он не мог, поскольку сам делал тоже самое.

Желание отомстить богам, которые не верили в него, закрывались и строили заговоры за его спиной, превосходило всё остальное. Он желал убить Амарию и Эйтру. Первую за то, что посмела возвысить себя над ним, а вторую за то, что бросила его.

Теперь к этому списку добавилась ещё и Хекат… за то, что осмелилась забрать его дитя. Никто не смел забирать то, что принадлежало ему. Никто и никогда.

И всё же, возвращаясь мыслями к Фьори, бог Войны не мог понять, на каком она месте в списке тех, кого он убьёт.

– Две сотни мечей готовы, – не дождавшись ответа, Громор кивнул в сторону кузни и вновь скрылся в глубине пещеры.

Аксель тряхнул головой, выгоняя все ненужные мысли.

– Здравствуй, племянник. – Майнос любил внезапное появление, и в этот раз вознамерился подкрасться мягкой поступью прямо за спину Войны.

Обман знал, что не следует заставать Акселя врасплох, но надеялся, что тот успел остыть после стычки во дворце. Тем более, он пришёл с хорошими новостями, которые наверняка обрадуют Войну.

Только когда его горло оказалось сдавлено в тиски, а сам он прижат к острым стенам пещеры, в голове скользнула мысль, что нужно было подождать прежде, чем соваться в логово дикого зверя.

– Чем обязан? – наслаждаясь тем, как вздуваются вены на шее божества, спросил Аксель.

Бога нельзя убить так просто, но как же приятно наблюдать за тем, как наливаются кровью глаза, как хрип вырывается из горла, как страх застилает рассудок. Смерть для существа с вечною жизнью совершенно не исключает страданий и боли, которую можно испытать.

Война догадывался за что он так разозлился на Майноса. Во дворце, по приказу Килиан, он швырнул свой клинок во Фьори. Исполняя чужой приказ, этот скользкий червяк пытался убить то, что принадлежало ему. Принадлежало даже после всего того, что она сотворила.

– У… ме-меня… но-во-сти… – прохрипел Майнос, даже не пытаясь освободиться от хватки.

Если бы Аксель хотел убить, сделал бы это немедля. Мальчишка не был глуп, хотя его импульсивность порядком раздражала бога Обмана, который руководствовался терпением и изучением всех деталей. Майнос предпочитал другие методы ведения войны – коварство и интриги. Если грамотно рассчитать всё, то враги сами начнут грызть друг другу глотки, а Обман придёт тогда, когда ситуация накалится достаточно, чтобы нанести решающий удар.

Сильная рука ослабила хватку, Майнос опустился и опёр руки в колени, откашливаясь и хватая воздух ртом.

– Слушаю, – дразня бога, лениво бросил Аксель понимая, что Обману нужно какое-то время, чтобы прийти в себя.

Взгляд зелёных глаз метнул Войне всё, что он думает, но слова всё-таки сорвались. Не те, что он хотел высказать за наглость и неповиновение старшему богу, а то, что он собирался сказать изначально. Хотя Майнос теперь сомневался, что хочет что-то говорить. Гордости пришлось задавить все попытки возмущения.

Аксель был ключевой фигурой в предстоящем противостоянии. Собирая информацию, Майнос приходил к выводу, что разумнее оставаться на стороне победителя. Да, мальчишка раздражал, но пока его гнев обращён в сторону врагов, он не представляет опасности. Главное, чтобы он сам верил в это…

– Амария знала, что умрёт, – вобрав в лёгкие побольше воздуха, наконец, сказал Майнос. – Она готовилась ко смерти с того дня, как вырвала твоё сердце.

Услышанное не вызвало в Войне никаких эмоций. Его холодные жёлтые глаза рассматривали бога, ожидая продолжения. Конечно, Любовь не была глупа и знала, что за свои последствия рано или поздно, ей придётся расплачиваться.

– Вижу, ты не удивлён, – усмехнулся Обман и выпрямился. – Не спеши разочаровываться, это не главное…

– К сути, – раздражённо бросил Аксель, теряя крупицы терпения.

– Боги не умирали раньше. Никогда. Но это не значит, что мы бессмертны, как показали недавние события… – Майнор откашлялся. – Вот только любое изменение привычного уклада несёт в себе первозданный хаос для мира, к которому все привыкли. Да, племянник, даже Боги привыкли, не смотри так.

Война не понимал, куда клонил Обман, впрочем, так было всегда, когда Майнос пытался донести мысль. Никакой сути – лишь увиливания и загадки.

– Мы способны выбирать оболочки, которые наполняем собственными силами. Не все из нас, кстати… В качестве новой оболочки, Амария выбрала твою Фьори – наследницу Эстериона. Девчонке не просто так отдали твоё сердце. Моя сестрица планировала удержать тебя с помощью божественной связи с принцессой.

Аксель не сдвинулся с места. Он не моргнул. Лишь ветер, налетевший со скал, растрепал чёрные пряди, будто горы сами зашептали ему о предательстве.

– Она… что?

Майнос знал этот тон. И знал, что за ним всегда следует не вспышка – взрыв. Но сейчас он сделал шаг вперёд, сжав руки за спиной, вручая себя во власть гнева добровольно.

– Всё было спланировано, – выдохнул Майнос. – С самого начала. Амария спасла девчонку в детстве не из милости. Она выбрала сосуд. И использовала твоё сердце как якорь, чтобы Фьори не просто выжила, а стала подходящей оболочкой для божественной силы. Для Любви и Ненависти.

Скулы напряглись, брови сошлись у переносицы, лицо становилось маской, выточенной из гнева.

– Не спеши поддаваться злости! – Майнос развёл руки в стороны, принимая порыв ветра, сорвавшийся с вершин. – План сестры провалился. Она не учла, что твоя Фьори заключит сделку со Смертью и пообещает ей своего первенца.

– Откуда ты это знаешь?

Аксель понимал, что в разговоре с Обманом, информация всегда будет преподнесена искаженно или так, как выгодно говорящему.

Майнос улыбнулся, и в этой улыбке было всё: и лукавство, и превосходство, и та самая капля истины, которую он всегда подмешивал к лжи, чтобы она легче глоталась.

– Прости, своих источников не раскрываю, – пожав плечами, ответил Обман.

Такой ответ мог не устроить Акселя, но другого у него не было. Майнос никогда не раскрывал свои способы получения информации.

– А ещё, я знаю, что Храм Смерти дрожит от предвкушения. Она ждёт ребёнка. Ждёт, как голодная жрица жатву. Вот только наследнице трона не суждено стать оболочкой. В Храме Хекат она не способна вобрать в себя божественную силу. Так что, нам остаётся ждать, пока дитя появится на свет. Фьори умрёт, а ты заберёшь своё сердце. Уверен, Смерть не станет вступать с тобой в противостояние и отдаст то, что принадлежит тебе.

Если бы у Акселя было сердце, оно бы сжалось от боли. Не от той, что рождается из жалости или сочувствия, а той, что вспыхивает от осознания собственного бессилия. От того, что ты – бог, но не можешь защитить то, что было твоим. Что носит твой след, твою силу, твою кровь.

Если бы у него было сердце, оно бы сейчас разрывалось не потому, что Фьори умирает, а потому что он позволил этому случиться. Потому что, в самый важный момент, он оказался по другую сторону, потому что его гордость, его ярость, его месть были громче её мольбы. А теперь… было слишком поздно.

Аксель молча смотрел вперёд, за горизонт, где клубились облака, подрагивая в багровом зареве.

– Значит, ты предлагаешь просто… ждать?

Майнос усмехнулся, поправляя плащ, что трепал ветер.

– Не я. Хекат. Я бы предпочёл действовать, но… ты знаешь, что у Смерти – свои часы. И они всегда идут назад.

– Я заберу его, – уверенно произнёс бог Войны и ветер сорвал слова, унося их, как обещание.

– Конечно заберёшь! Твоё сердце будет у тебя, просто нужно немного подождать и сосредоточиться на более важных вещах. Кстати, я пытаюсь выведать, где прячется Эйтра, но, похоже, без помощи Вердис здесь не обойтись. Она знает слишком много, но информацией делится неохотно.

Аксель не стал возражать планам, но со своими делиться не стал. Он говорил не только про своё сердце. Он намеревался забрать всё: сердце, ребёнка и Фьори. В глаза последней он собирался смотреть в момент, когда собственноручно прикончит её за всё, что она сделала.

***

Прах. Он был повсюду. На коже, между пальцами, в лёгких, как часть самой сути. Он оседал на волосы, проникал под ногти, въедался в складки одежды и памяти. Но больше всего – в душу.

Взгляд серых глаз упал на ладонь. Рука была неподвижна, крепкая, обвитая золотыми кольцами власти, но Килиан казалось, что она всё ещё ощущает тепло. Тепло, которое не могло сохраниться, но всё же упрямо жило в её плоти. Тело помнило, как сжимало дочь, как старалось сохранить её в мире живых.

Дочь. Не просто дитя. Целый мир, за который Килиан когда-то бросила вызов богам. И проиграла.

Прах сыпался с рукава, и каждый его кристаллик отзывался в груди болью, от которой не спасали ни трон, ни власть, ни холод, который она выковала внутри себя за долгие годы. Даже не смерть дочери была страшна. Страшно – остаться после.

Аксель. Это имя теперь жгло сильнее любой раны. Ребёнок, которого она воспитала, как родного сына – возмужал. Стал чудовищем, из-за которого всё пошло не так. Королева, узурпировавшая трон, надеялась, что ей удалось привязать монстра, подчинить его и убедить в том, что она – ключевая фигура в его жизни.

Мальчишка нуждался в материнской любви и Килиан смогла убедительно сыграть её. Вот только не учла, что истинные чувства никогда не перекрыть ложными, как бы хорошо сыграно не было.

Она мечтала уничтожить богов также, как он. В особенности Амарию – богиню, которая забрала её любимого и связала его с другой. Килиан страдала, умирала каждый раз, когда видела счастье на лице той, что стала королевой вместо неё.

Желание стереть с улыбку с Миреллы стало панацеей, оно сподвигло придворную даму найти способ сделать это. И она нашла. Майнос с охотой отозвался на просьбу женщины создать иллюзию королевы Эстериона на ней. Его забавляло то, что Мирелла стала супругой, связанной божественными нитями. Подтверждая клятву в лесу Вердис, Майнос улыбался, предвкушая будущее.

И будущее не заставило себя ждать. Когда Килиан пришла к нему с просьбой, он согласился сразу, даже не потребовав что-то взамен. Обман знал, что рано или поздно придворная дама, ведомая чувством ревности снова придёт к нему, снова попросит и тогда он окажется в самой гуще событий, где куда интереснее, чем в стороне.

Божество накинул иллюзию, предупредив, что она будет действовать всего одну ночь. И Килиан хватило этого времени, чтобы увлечь короля Дария в безымянные покои и воспользоваться тем, что он видел в лице предательницы свою возлюбленную. А ещё этой ночи хватило, чтобы в чреве женщины созрело дитя.

Сибил родилась раньше, чем Фьори. Именно она должна была занять место на троне, но будучи незамужней, Килиан ловила на себе лишь любопытные взгляды. Только сама она ликовала, понимая, что Дарий ошибается, думая, что у него только одна наследница.

Узурпаторша понимала, что правда могла стоит ей жизни, поэтому медленно, но уверенно растила план избавить от Миреллы и её дочерей. Как нельзя кстати случилось знакомство с мальчишкой, что частенько крутился среди солдат. Выделяясь необычной внешностью: серебряными волосами и яркими голубыми глазами, он привлекал внимание остальных, но предпочитал оставаться в тени.

Сама Килиан никогда бы не поняла, что юнец – божество. На помощь пришёл Майнос, рассказавший о судьбе парня и предложивший взять его под своё крыло. Так она и поступила, сделав парнишку своим личным стражем.

Теперь преимущество было на её стороне и оставалось дождаться того дня, когда она убьёт королеву, занявшую её место.

– Мне нужен яд чёрной змеи, – однажды сказала Килиан и на следующий день Аксель поставил пузырёк на её стол.

Она взметнула брови вверх, удивлённо переводя взгляд от бутылька на парня.

– Ты знаешь, что я собираюсь сделать?

– Убить королеву, – подтвердил Аксель без эмоций на лице.

– Не станешь меня отговаривать?

В этот раз он удивился и непонимающе взглянул на свою госпожу.

– Пойми правильно, я считаю, что боги не имеют право диктовать нам свои правила. Мне и моему ребёнку суждено править Эстерионом, и я сделаю это несмотря ни на что.

– Богам это может не понравится.

– Тогда я убью всех и каждого, кто посмеет мне помешать. Ты со мной, Аксель? – Она манипулировала, зная, что дёргает правильные ниточки, те, что отзываются и в его душе.

В тот вечер бог Войны был с ней, защищая и следуя её плану. В тот вечер он принял на себя часть проклятья, чтобы спасти узурпаторшу. Он закрыл Килиан от Амарии, позволив богине вырвать его сердце. Килиан боялась, что он обвинит её в случившемся, но юный бог только сильнее взрастил в себе желание отомстить, что было ей на руку.

Килиан провела пальцами по коже стирая остатки пепла, но вместо этого размазала его ещё сильнее. Частица её. Малая, но живая. И всё внутри неё сжалось в один пульсирующий гнев.

– Они все заплатят за твою смерть.

Забвенье

Ласковые руки матери перебирали мои тёмные пряди, пока я лежала у неё на коленях. Нежный голос разливался по комнате, когда она пела какую-то незнакомую песню – простую, с едва уловимым мотивом, будто из древних времён, где не существовало страха, боли и войны.

Я не знала этой мелодии, но сердце отзывалось на каждую ноту, как будто оно помнило… помнило лучше меня. Помнило колыбель, руки, запах её кожи, шорох шёлка, когда она склонялась надо мной в те времена, которых давно не существовало.

– Тихо… – прошептала она, наклоняясь ближе. – Всё хорошо, девочка моя.

Я не смела пошевелиться. Лежала, боясь открыть глаза и спугнуть этот хрупкий покой, что казался неправдой. Что-то внутри шептало, что это не может быть реальностью. Но тело отказывалось слушать. Оно жаждало этого тепла, этой ласки, этого ощущения дома, которого мне так не хватало. Я прижалась щекой к её бедру, как когда-то в детстве – тогда, когда ещё верила, что любовь может быть вечной.

– Ты была такая уставшая, – продолжала она, перебирая мои волосы. – Всё время сражалась, всё время бежала… Почему ты не остановилась раньше?

Слова проникали прямо в сердце. Они отзывались гулом в пустоте, наполняли грудь сладкой, разъедающей тоской. Я хотела заплакать – но слёз не было. Только бесконечная тяжесть и непонимание: где я? Что происходит?

– Мам… – одними губами прошептала я. – Это сон?

Руки не остановились. Голос стал ещё мягче, почти невесомым:

– А разве важно? Здесь ты можешь быть со мной. Здесь тебя никто не тронет. Ты же устала, Фьори. Очень устала. Останься.

Останься.

Это слово прозвучало, как приговор. В нём была такая манящая тишина, что я почти поддалась. Почти поверила, что могу остаться в этом уюте навсегда. Забвение было сладким, как мёд. Оно не требовало решений. Не требовало боли. Не требовало выбора.

Но где-то в глубине что-то всколыхнулось. Голос. Тонкий, далёкий, едва различимый. Не зовущий, нет… предупреждающий. Как слабый шорох листа, как дыхание, пробивающееся сквозь толщу сна: это не может быть она.